Планета по имени Ксения

Лариса Кольцова, 2023

В последней книге цикла «Три жизни трёх женщин Венда» появляется первая возлюбленная героя по имени Ксения. Она прошла через таинственные и закрытые для большинства народов Земли Центры омоложения, дающие подлинную юность. И она вовсе не отказалась от устремлений всей своей предыдущей жизни. Пусть и задавленная, невостребованная в течении десятилетий, её любовь к главному герою всё также жива. Но станет ли её путешествие в запредельный мир новой планеты счастливым? Какие обретения и разочарования ждут её там?

Начало третьей жизни Ксении

Последнее утро прежней жизни

Первое время, с головой отуманенной неожиданно вернувшейся любовью Рудольфа, Нэя не тосковала о дочерях. Не до того ей было. К тому же через девять месяцев родилась её третья по счету дочь, но первая здесь на новой Земле. Земля прежняя в её воспоминаниях ушла так далеко и глубоко в недра памяти, а тяжесть этих воспоминаний не вызывала у неё желания их тревожить, что постепенно стали они казаться ей посторонними, не ей принадлежащими. Будто сданы на хранение неким, физически автономным от неё самой, лицом. Образы, вполне ясные, не вызывали не только муки, но и особых чувств вины и сожаления, даже причастности своей к покинутым детям, к оставленному земному второму мужу. Выходило, что она неполноценная мать?

Но постепенно, поначалу примороженная резкой необычной сменой жизни, память стала оттаивать и вызывать боль. Особенно ночами. И Нэя поражалась, сетовала на жестокость Антона за его отказ высылать ей записи о детях, игнорирование её просьбы. Простив самой себе своё собственное временное, зачерствелое беспамятство в первые годы существования под куполом — в новом городе на новой планете. Антон порвал с ней окончательно, он жил где-то так, как будто никакой Нэи и не существовало никогда. Да и вряд ли он обитал на Земле, став таким же странником — космодесантником, как и Рудольф, и вряд ли уже и вспоминал о беглянке. Но Елена — его мать? Почему она оказалась так жестока? То, что дети стали её полностью, Нэя и не сомневалась. Елена не отговаривала её и, казалось, отпустила с лёгкостью, но ничего не простила, презирала, считала матерью — кукушкой, птицей, бросающей своих птенцов в чужие гнёзда.

Какой стала Алина, упрямица Елена, как выросла и изменилась Лора? Молчание Земли чётко дало ей понимание их отношения — Антона и его матери, правильнее, полное отсутствие всякого отношения. Она перестала для них существовать.

Однажды Антон приснился ей, и что удивительно, она увидела его на Паралее возле того сиреневого кристалла, где прошли её лучшие короткие годы. Впрочем, не мог Антон присниться в земном обрамлении. Земля Нэе не снилась никогда. Чужая планета, не ставшая родной, не давшая ей подлинного счастья, как и предсказывали Тон-Ат и Хагор. Давшая лишь самообман души, убежище от разлада с Рудольфом, эрзац любви.

…Антон бродил по террасам вокруг сиреневых стен и там, на Паралее из её сна, они столкнулись как въявь, как когда-то в лесопарке. Он был прекрасен, но грустен. Он сказал ей, что у него внутри открылась пустота, та самая, оставшаяся после Икринки, которую Нэя, закрыла. Пустота опять вскрылась, проявилась под светилом Ихэ-Олы, и он вдруг понял здесь, на Паралее, то, чего не понимал на Земле. Что любил её, Нэю, и только её уход дал ему это понимание. Из его жизни повторно ушла радость, в которой он пребывал, не ценил, считая всё это естественным фоном своей жизни. Первое же время тоска была такой острой, что он с лёгкостью покинул Землю. Улетел на Паралею, где долго бродил по всё тому же парку, по садам ЦЭССЭИ, как душевнобольной ища встречи с той, которой тут нет, и уже не будет.

— Так ты на Паралее? — спросила Нэя удивлённо, — ты бросил наших девочек?

— Неизбежность при моём профессиональном выборе. А мама получила смысл и наполнение своей жизни. Когда ты оставила нас, я жил один, так случилось, что Наташа оказалась не той, кто смогла тебя заменить. Она быстро потеряла интерес ко мне, или это я потерял. Короче, это произошло взаимно. Как будто наши с ней отношения держались на тебе, а исчезла из моей жизни ты, стала неинтересна и она. Я скучаю по тебе, но простить тебя я никогда уже не смогу. И я запретил маме отвечать тебе, чтобы ты тосковала точно так же, как тоскую я, чтобы ты прочувствовала своё предательство.

— Разве не ты сам и стал предателем?

— Нет. Все прочие мало что значили для меня. Я всегда возвращался к тебе, к нашим детям, а ты предала и их тоже…

Проснувшись, Нэя долго раздумывала над тоскующим посланием его души, а то, что это было именно оно, сомнения и не возникло. Она вспомнила, что Рудольф получал краткое и скудное послание о том, что Соболев Антон Георгиевич отбывает с Земли, а девочки удочерены его матерью Соболевой Еленой Антоновной и новым мужем матери Арсением Ивановичем Рахмановым. Ей Рудольф ничего не сказал, а Артур, не зная об этом, проговорился. Послание было знаком того, что у Рудольфа и Нэи Венд на тех детей права навсегда утеряны. И было бы желательным, что дети во избежание психологической травмы не узнали о том, кто их настоящая биологическая мать. Источник отправления остался неясным. Нэя была уверена, что сообщила об этом Елена — мать Антона. Она так и не простила Нэю. Неожиданная жестокость её бывшей земной матери удивляла, поскольку Нэя хорошо помнила её доброту и великодушие. Любя свободу, земляне хотят её только себе, но не тем, кто их окружает.

Она встала и подошла к голографической стене, всматриваясь в контуры того сиреневого, переменчивого здания, что осталось на Паралее. Кристалл отсвечивал зелёным, — изображение менялось, в зависимости от того, день или ночь чередовались над куполом города. Утро чужого мира освещало иллюзорный ландшафт на стенах спальни, розовеющие кроны колебал ветер мира, где она родилась, но которого не существовало здесь. На пустынных дорожках никого не было, да и не могло быть, и не появится. Объёмная иллюзия — обманка для глаз, плоская на ощупь, если прижать ладонь к стене отсека. Безлюдный унылый ландшафт огибал пределы искусственного мирка под куполом, нет там ни лесопарка, ни зданий, ни Антона, никого из насельников Паралеи, нет и Паралеи. Нэя всё всматривалась, как будто надеялась увидеть нечто реальное.

Причина крылась не в Антоне, и даже, как ни ужасно это, не в оставленных детях, а в самой Паралее. Она хотела туда. Хотела вздохнуть полной грудью в родной атмосфере, напитать глаза размытым изумрудом родных небес. Это не просто сон. Это знак некой близкой перемены, присланный неведомо с каким метеоритом или с пролетающей кометой, что и обронила информационную пылинку. А может, то был чужедальний загадочный луч или радиоволна? Расшифровку послания ей делать не хотелось.

— Нэя, — сказал проснувшийся муж, — иди ко мне…

Она нырнула к нему под лёгкий плед, и он сжал её, подчиняя себе.

— Какое редкое утро, никто не орёт, не зовёт, — он имел в виду спящих в отдельной спальне детей. Его руки скользили под тонкой тканью ночной рубашки, словно он надеялся отыскать там нечто, чего ещё не находил прежде за те девять лет, что они тут прожили. Ласкал набухшую грудь, ни о чём не спрашивая. У неё была четвёртая беременность — уже несколько недель, и она боялась ему сказать, как-то подозревая, что всплеска радости у него не возникнет. Подчиняясь её упрямому желанию рожать одного ребёнка за другим, он, как она чуяла, иногда впадал в отчаяние.

— Ты же обещала, ты же дала слово, что принимаешь противозачаточные средства! И опять обманула! На кого я тут похож в глазах всех? Какой-то архаичный божок плодородия… Да ради того, чтобы нас вывозить отсюда, когда придёт срок, потребуется спецрейс с особым детским отсеком. И ведь все бабы из-за тебя с ума сдвинулись. Все вдруг разом принялись за деторождение…

Детей у них появилось четверо. Последними родились близнецы, два мальчика. Старшая Альбина — любимица Рудольфа. Светлая, как и первая Елена, с изумрудными в синюю крапинку глазами. Последующие все мальчики. Светло-русый, похожий на отца, Андрей. Одинаковые, темноволосые, синеглазые Анатолий и Алексей. Альбина ничуть не напоминала первую капризницу Елену. Очень послушная девочка, нянюшка и воспитательница их маленького семейного детского сада.

— Видишь, — говорил Рудольф-отец, — моя природа доминантная по отношению к твоей, и это естественно. А близнецов, уж так и быть, я решил подарить похожими на тебя. Это справедливо, поровну. — И он гладил переплетение косичек на её голове, из которых она перед сном вытаскивала свои многочисленные заколки с камушками.

Дети стали для Нэи после любви к их отцу всем прочим. Только муж и дети, до остального ей не было и дела. Её мир оказался замкнут, как произошло это и на Земле. Тем ни менее, он переливался и сиял от счастья. Она мечтала о такой семье всю жизнь. Рудольф принадлежал ей. Навсегда. Навеки. Так она теперь считала. Окружённая детьми, а к ним примкнули, к их детскому саду, и двое мальчишек Артура, вечно занятого вместе со своей женой обязанностями в городе, Нэя с Альбиной были погружены в заботы о своём маленьком воинском братстве.

Нэя не сразу стала замечать, как редко Рудольф приходит к ней в их пирамиду — спальню. Но ведь она так уставала за тот интервал времени, что соответствовал земному дню, и к условному вечеру ей часто хватало сил лишь на то, чтобы добраться до подушки. А Рудольф уставал ещё больше, загруженный строительством бурно растущего города. Город под куполом рос, он уже выбросил свои щупальца в необитаемые прежде пространства, и новые галереи завершались в конце новыми куполами.

— Что ты думаешь о новенькой девушке с её странным и немолодым коллегой? — спросила Нэя у него после того, как он расслабился и почти засыпал, уткнувшись в её плечо, с которого стащил сорочку. Она потрогала кружевную бретельку, с неудовольствием заметив, что он её оборвал. Опять надо чинить, а здесь каждый лишний сантиметр кружева — роскошь. Здесь мало тканей, все ходят в совершенно одинаковых комбинезонах. И спят в спортивных майках, однообразных и скучных.

«Какая я стала мелочная», — усмехнулась она, — «совсем как нищенка на Паралее». Ей даже не пришло в голову, что это последнее их любовное утреннее милование. Она была уже настолько избалована его нежностью, что подобные пробуждения, стали обыденностью её жизни. То, что возможна какая-то другая жизнь, Нэя забыла. Однако, вопрос выскочил сам собой.

— Ты о ком спросила? — пробурчал он в подушку, намереваясь досыпать. Иногда он мог позволить себе и не вставать рано.

— О новеньких.

— Их же много.

— Девушка, та, рыженькая, она же… — Нэя пыталась подобрать определение девушке, — Юная, что уже необычно для подобного места. По возрасту-то как смогла попасть в столь сложную экспедицию, да ещё на такую должность? Откуда бы взяться необходимому профессионализму в её-то годы? Так все говорят. Кто она? И почему тут?

— Понятия не имею. Я ни о чём их не спрашивал. Тебе интересно, так и расспроси. У женщин быстро устанавливаются контакты. Я-то чего полезу в душу к посторонним людям?

— Выходит, у той женщины была дочь? Не бывает же такого странного сходства между чужими людьми. Или бывает?

— Чего ты бормочешь? Какая женщина и чьё сходство?

— Да та, твоя знакомая из прошлого, я ещё рассказывала, что встречала её на Земле, в лесу у Ботанического Сада. Забыл?

Он не отвечал.

— Как увидела я эту девушку, так и вспомнила ту женщину. Только почему она говорила, что Надмирный Свет её отверг? Если у неё была, есть дочь? Ты ведь знаешь, как я запоминаю людей? Да и трудно было забыть. Я эту новоприбывшую рассмотрела подробно. Одно лицо, только юное совсем.

— Игра природы. Своеобразный двойник, — отозвался он

— У меня сразу возникло чувство, что я её знаю, она ещё не раскрыла и рта, а я знала, каков тембр её голоса. Конечно, он несколько звонче и нежнее, чем был у той дамы в лесу. Она возникла так неожиданно, и я до сих пор не верю до конца, что не видела очередной сон. Может, это опять рецидив той аномалии, которая проявлялась у меня на Паралее, потом в первые дни моей жизни на Земле? И хотя при общении женщина вовсе не несла бессмыслицу, всё происходящее тянуло на абсурд.

— Так и спросила бы, не встречались ли мы с вами на Земле?

— Каким же образом я могла задать ей подобный вопрос? Если в то время, о каком я и веду свою речь, она была совсем небольшой девочкой. А я общалась с женщиной.

— Может, та особа была её матерью. Сама же так сказала.

— Женщина жаловалась как раз на то, что не способна родить себе ребёнка.

— Чего ты пристала ко мне с какими-то дурацкими своими воспоминаниями? Мало ли кого и где ты встречала. Похожих людей повсюду полно.

Нэя могла бы сделать ему замечание, что семейные разговоры по утрам вовсе не обязательно должны быть преисполнены научной и прочей значительной глубиной. А просто поворковать о пустяках?

— На месте Вики я бы следила за Артуром, — сказала она. — Он ничего не ест в столовом отсеке, когда приходит туда без Вики. Сидит и смотрит на неё в упор. Умышленно садится поблизости и почти не ест. А она как слепая. Ты обратил внимание? Ни на кого не глядит, ничего не видит и не общается ни с кем. Смотрит на всех так, будто это не люди, а игровые голографии. И ей ничуть не интересные, к тому же.

— Разве Артур увлёкся новенькой? — спросил он внезапно бодрым голосом, — не замечал.

— Да на неё все смотрят. Кроме тебя, конечно. Она тебе как? Ну, честно? У нас же всё начистоту. Помнишь, договаривались?

— Нэя, я так устаю, что мне все кажутся на одно лицо. Все одинаково одеты, за исключением тех, кого ты совратила своим примером. А она? Вечно в шапочке до бровей, рабочий комбинезон. Бледная какая-то. Почти прозрачная, худая. Я даже понятия не имел о цвете её волос. Я и не видел её толком. Она ещё не отошла от полёта. Ксен говорит, что она болеет, с трудом адаптируется. Он даже не грузит её работой. Она спит целыми днями. И ночами.

— Ксен? — поразилась Нэя, — Его так зовут?

— А ты чего удивилась? Имя странное? Кажется он Ксенофонт. Да, имя странноватое, архаичное. Ну, это у каждого свои причуды. Или у его родителей было завихрение в голове, что его так назвали. Хорошо ещё, что не Альдебараном, или каким — нибудь Хроносом. А то и Астероидом, могут обозвать, или Квазаром. Да у нас в ГРОЗ есть такой один Астер. Астер и Астер. Что думаю за имя — женское какое-то? А некоторые его Роем звали. Я думал это фамилия. Оказалось, что он Астероид.

Рудольф с весёлым увлечением перечислял забавные и странные имена коллег и сослуживцев, не беря в расчёт, что для Нэи все их имена были всего лишь набором слогов разной конфигурации и звучания. И странности их имён, если они и были, ей таковыми не казались.

Кларисса Зотова это имя — маска

Его попытка уйти от обсуждения новеньких, что обычно и происходило при появлении новых лиц, насторожила. Это же так естественно, что внутри семьи все обсуждают своих коллег, обретающихся вне этого тесного круга.

Да и в самом маленьком новом городе новеньких долго изучали, обсуждали, наблюдали за ними. Так происходило тут со всеми. Законы замкнутого маленького мира. Он не хотел обсуждать эту пару. Не хотел о них ничего ей рассказать. Хотя по долгу службы знал всё о новоприбывших. Он же совсем недавно с ними лично знакомился и с их личной базой данных. Это было и его обязанностью, как Главного Ответственного Распорядителя новой земной базы, их ГОРа.

— Её как зовут?

— Разве ты не спросила её об этом?

— Она ни с кем не общается. Она даже не пришла к нам в Центр Досуга знакомиться. Все обиделись и сказали: «Да и не нужна она нам»! Она ото всех прячется. Как спросишь? За руку, что ли, её хватать?

— Её зовут Кларисса. Так записано в её базе данных. Ей восемнадцать лет. Фамилия Зотова. Есть ещё вопросы?

— Практикантка, выходит? А этот Ксен? Он отец?

— Он муж. В противном случае, юную девушку сюда бы не допустили. В дикий и страшный мир, который обустраивается для сносного обитания голодным мужичьём, в основном. Ты не понимаешь или прикидываешься?

— Кто посмел бы её тронуть? Здесь же есть законы.

— Одно дело те, что сочиняются на Земле, и совсем другое дело те законы, которые работают здесь. Здесь не трогают только замужних женщин, все остальные… уж как сами устроятся.

— Женщины — да. Но не молодые же девушки…

— Какая нормальная девушка сюда сунется? И главное, кто её сюда пустит? Если она не невеста или не жена? Одинокие здесь — это земной стареющий неликвид. Так что у неё муж.

— Такой некрасивый и старый? Да ты шутишь! Наверное, он сфальшивил, занёс в базу данных сведения, что её муж, а сам отец, да, Руди? Она же сбежала с Земли по причинам личного порядка. Несчастная любовь, например. Когда мне было плохо, мне тоже хотелось сбежать куда угодно. Только некуда было.

— Тебе всегда было куда. Ты, во всяком случае, всегда находила, куда тебе сбежать от меня подальше.

Нэя уловила раздражение в его голосе, и это прозвучало странно, непривычно. Здесь, за девять лет, так произошло впервые. Он никогда не раздражался, не вспоминал прошлое. Это являлось табу, их взаимным, наложенным на прошлое. Она попыталась уйти от возможности ссоры на пустом месте.

— Я дала свою книгу, которую пишу, почитать Артуру. Он сказал: «Сплошные диалоги, а в промежутках между ними персонажи бесконечно совокупляются». Он ничего не понял. Разве жизнь не состоит из этого? Разве возможно представить себе мир безмолвных людей, и не думающих к тому же, не рожающих детей. Как те затворники Кристаллов. Если нет слов, нет и мыслей, потому что мысль возникла из единения людей, а объединили их слова. Мысль — это порождение коллективного разума людей, а не иначе. Хотя и принадлежит она по видимости каждому в отдельности. Но это же не так. Нет коллектива, какой он ни будь, нет и отдельной личности. Слова это живая, развивающаяся, развивающая связь, соединяющая людей. Она, как и всё живое, может болеть, может отмирать, может быть уродливой, а может опережать в своём развитии отдельно взятого человека, да и даже целые сообщества людей. Слова предшествуют делам, порождают саму их возможность, а потом уже совершённые дела, прекрасные или гнусные, порождают новые слова, и так бесконечно.

— Слова, слова, слова, — отозвался Рудольф, — так сказал один принц из печальной сказки, читая книгу.

— Принц? Вика зовет Артура принцем. Говорит, что его так звала мать. Когда Артур улетает на нашу «Маму» за пределы купола, Вика натыкается на людей и стены, настолько переживает за него. Я тоже переживаю за тебя, но не демонстрирую этого. К чему? Артур с ребятами называет эти исследования «пикник». «Летим на пикник»! — И все радуются, настолько там прекрасно. Они берут с собой и женщин — поисковиков. Я настолько им завидую, в хорошем смысле, конечно. Они говорят, когда начнётся более полное освоение других континентов, то поселившись там, все забудут о Земле старой уже окончательно. Настолько здесь лучше, простор и первозданная тишина. Почему ты ни разу не брал меня с собой? Почти все женщины на спутнике была на просторах «Мамы». Там есть долины, леса, моря. Ты обещал мне когда-то сокровища гор. Но не этих же мрачных и замороженных, что нагромождены за пределом нашего купола. Там-то какие сокровища? Там владения Абгрунда, как ты говоришь.

«Мамой» они называли голубую планету. Город под куполом на замороженном континенте являлся первым подготовительным этапом в освоении самой планеты. Выстроенный маленький город под куполом впоследствии станет резервной базой, гарантирующей выживание в нестабильной среде великолепной драгоценной находки, вдруг засиявшей однажды перед глазами первооткрывателей. Маленьким новый город являлся лишь, в том смысле, если соотносить его с размерами самого космического тела, на которое посягнули пришельцы, и в которое уже успели и внедрится. Город имел и подземные уровни, сугубо технические.

— На планете опасно. А ты постоянно, если не на сносях, то кормящая мать. Иногда у меня такое ощущение, что я тоже весь пропах молоком, детскими кашами, их записанными трусишками. Я тру, тру себя, но, похоже, запах застрял у меня в ноздрях.

— Ты говоришь так, словно устал от детей и от меня, а я…

— Если я и устал, то совсем от другого. Я устал быть игрушечной, по сути, верховной властью корявого, как считают иные на Земле, спутника. Ведь его в ГРОЗ так и называют «Новым спутником». Устал от затянувшегося отрыва от дома, от надоевших лиц, от деятельности, в которой я мало отличаюсь от робота. Кто и ради каких целей запрограммировал меня на эту каторгу? Кто воспользуется трудами, в которые вложен ресурс стольких жизней? А главное, ресурс моей единственной и неповторимой жизни. Почему кто-то будет жить и наслаждаться, как сказал Артур — вести утонченные диалоги и сладко совокупляться в промежутке между ними, а я, а мы как компьютерные программы только функционировать? Что есть благо целого человечества? Благо всегда чьё-то персональное преуспеяние, возвышение над всеми прочими, которые для этих вознесшихся лишь потребляемый ресурс. Мне противно служить закрытой корпорации, которая прячется за вывеской «благо целого человечества». А мы тогда кто? Но я заложник здесь, мы все полностью зависим от породившей нас цивилизации, и стать дикарём в набедренной повязке под иной, пусть и животворной звездой, мне не хочется тоже. Да её ещё и поискать надо, эту звезду и эту свободную планету. А эта планета уже под когтями «блага человечества». Её так просто не выцарапаешь. А тебе какая разница, подлинные или голографические окна в помещениях, в которых ты пребываешь. Если дальше этих окон ты никогда и не суёшься. Так было на Паралее, так на Земле, так и здесь. Какая разница тебе? Погуляла вокруг зданий и опять в них нырнула. Твоя деятельность всегда только в замкнутых стенах. Поэтому и мир твой благой и тёплый, душистый и ограниченный. Ну, если иногда и случается переполох, когда старушка жизнь метёт своей метлой комнатный сор. Ты маленькая комнатная цикада, живущая в уютной щёлочке под плинтусом, для неё замкнутый домишко — и есть её необъятная Вселенная.

— Когда-то я была щебетуньей, феей-бабочкой, теперь стала серой бесцветной цикадой в щели под плинтусом. Недурная эволюция. Но это так и есть. Я хочу на Паралею, — ответила Нэя на его раздражение, — навсегда. Хочу там жить. Мне надоело здесь. Я устала быть непрерывно размножающейся цикадой.

— К Антуану?

— Разве он на Паралее?

Почему Рудольф связал её тоску о Родине с Антоном? Как будто вместе с нею смотрел её сон.

— На ней родимой. Разумов туда его вызвал, как бывшего старожила. Там такие дела! Но я никогда, ты слышишь, никогда не вернусь туда! Не смотря на то, что там объявилась ещё одна моя дочь. А ты можешь вернуться. Имеешь и право. Но для этого тебе, как минимум, надо вернуться на Землю, а оттуда с очередным экипажем направиться туда. Но без меня. И без детей, естественно.

И он отодвинулся от неё. Таким вышел этот странный утренний разлад.

Кларисса и Ксен Зотовы — семейная парочка нелюдимов

Планета, вокруг которой вращался ярко-синий спутник, была признана уникальной и приоритетной для дальнейшего перспективного освоения. На её самый стабильный и наполовину замороженный континент шли грузы с роботами, технологиями и людьми. В дальнейшем планету будут обустраивать для долговечного уже обитания, изучив её тектонические процессы, поняв динамику её бурных трансформаций. Она голубела, если смотреть на неё из около космических далей, как сфера лунного камня, стоящая у них в спальне на таком же кристаллическом столике. Планета казалась Землёй, манила синевой, лучистым живым своим дыханием, но вблизи была пока ещё непредсказуемо опасна. Прибывало всё больше специалистов. Гелия, — таковым было её черновое название, временное, — уже не считалась захолустной колонией для исправления тех, кто оступился в суровом и непредсказуемом Космосе, нарушив земные нормы там, где никаких норм не было и в помине.

Вот в одну из лабораторий и прибыл невзрачный тихий человек, биолог, специалист по технологиям и синтезу продуктов питания. Он выглядел хрупким, но пропорциональным, седым абсолютно, и не то чтобы малым по росту, а скорее невысоким. Волосы он отрастил настолько, что собирал их в хвостик, и словно гордился своей патриархальной сединой. Имея чуть розоватое и свежее лицо, при ближайшем рассмотрении оказался нестарым. На лице не имелось ни единой морщинки, глаза поражали ювенальной чистотой.

В целом, выглядел он не похожим на прочих здоровых парней и рослых мужчин, что населяли город. А юная жена его так же резко отличалась от здешних женщин, как иной лилейный цветок на косогоре, сплошь заросшем лопухом да прочей лебедой. И в этом смысле новый сотрудник Ксен, не отличаясь богатырской статью, но признанный специалист в своей отрасли, нашёл, что называется, биологический шедевр для себя в качестве жены и спутницы, не побоявшейся прыгнуть за ним в даль безмерную и непредсказуемо опасную.

Всё это чрезвычайно всех интриговало, возбуждало интерес и любопытство. «Мал золотник, да дорог», — смеялась парни. Муж экзотической красавицы был замкнут, необщителен и вечно погружён в свои разработки. Кто придумал ему его странное имя? Кто накопал его в филологических архивных залежах прошлого? Вероятно, его оригинальные родители. Оказалось же, что молодая жена Кларисса, тоже биолог и успела выучиться для работы в лабораториях синтеза пищевых продуктов.

Кларисса поражала не только своим столь ранним освоением необходимых наук и навыков, в которых многие вполне обоснованно сомневались. Рядом со своим невзрачным и седым мужем она выглядела как женщина — фейерверк, затмевая не только его до полной уже неразличимости, но и всех остальных женщин, что под куполом обосновались, низводила до уровня бесцветных и зрительно несовершенных.

И скоро в этом убедились все, когда она вылезла из своего утомлённого и серенького кокона, спрятавшись в нём поначалу. У неё оказались пышные, торчащие вверх, как пламя на голове, рыжие волосы, природные. Кошачьи, изумрудно-зелёные, как две спелые виноградины с чёрными зернышками внутри — недобрыми зрачками, — крупные глаза, поднятые к вискам, как у незабвенной Риты. Но гораздо красивее и заманчивее они казались, томные, будто она досыпала на ходу, никого не видя и ни на ком не фокусируясь особенно-то. Она видела какие-то свои собственные грёзы или сны на ходу, улыбаясь сама себе. Фигурные и ярко — коралловые губы её были в вечной улыбке отстранённого от мира Будды, и никому эта улыбка не предназначалась персонально, а, видимо, лишь ей самой, её неизменному внутреннему благополучию и найденной нирване.

Грудь торчала как у манекена из любых её одежд, но скромных. Чаще всего она ходила в рабочем комбинезоне, имея на это свои соображения. Помимо юного тончайшего лица, ярчайших солнечных волос земной феи, скорее, чем обычной женщины, она обладала длинными стройными ногами, гибкой спиной и тончайшей талией. В городе и его ответвлениях начался переполох.

Нет, она не страдалица и не беглянка от некоего несчастья, — так решила Нэя. У неё имелись какие-то иные цели. И цели эти, не ясные ни для кого, встревожили всё женское население города под куполом. Кларисса стала вечным скандалом в их космической деревне. Женщины только её и обсуждали. Молодые мужчины временами сходились из-за неё в рукопашных схватках, а муж Ксен вроде как и не при делах, ничуть ею не гордился, ничуть её не ревновал, а глядел как на расшалившуюся не в меру, младшую свою ассистентку — коллегу, журя лишь за рабочую дисциплину.

Узнавание, но принятие навязанной игры

Самые первые ночи на новом месте Ксения плохо спала. Имя Кларисса, её прикрытие, её легенда, у Ксении вызывало негодование. Рита не могла не всадить в неё хоть такую колючку после своего невероятного «дара анонимных богов». У паршивой овцы хоть шерсти клок выдрать в отместку за всё то несоответствие предыдущей жизни падчерицы тому, чем её и осчастливил пропавший в непроглядной вакуумной черноте отец Воронов. Он же заработал такую вот божественно-олимпийскую привилегию. Оставил завещание передать единственной дочери эту условную «амброзию», отказавшись сам стать земным «олимпийцем».

Рита оформила Ксении новые документы, соответствующие новым возрастным данным, чтобы не тревожить окружающих. Вот ведь вредина! Всучила Ксении своё же имя! Почему сама Рита отвергала законное имя Кларисса, под которым значилась, не знал никто. А тут ещё и давняя Лора-соперница носила при своей жизни имя Кларисса, тоже не используя его в силу личного неприятия. Лору мать наградила при рождении именем Кларисса, а Рита могла выбирать себе любое. Скорее всего, Рита не имя, а псевдоним.

Рано утром новоявленная Кларисса пришла на детскую площадку. Всё было непривычно, сдвиг во времени, янтарные утренние небеса за незримым куполом. Деревья — подростки шелестели, обдуваемые искусственным ветром. Круглый шар — сфера, изображающий планету, на которой они жили, лениво вращался на прозрачной искусственной скале. Из-под сферы-фонтана выплёскивались успокоительно журчащие струи. Цветной, то голубой, то лиловый туман окутывал скалу и чашу, куда сливалась вода. В те мгновения, когда туман, создаваемый специальным устройством, рассеялся, Ксения, взглянув вниз, увидела себя, как зыбкое привидение в белой кофточке, со струящимися волосами, отражённую водой. Она вздрогнула и обернулась. Неподалеку стоял Рудольф. Она увидела взгляд исподлобья. Взгляд из прошлого. Он ждал. Но чего? Потом развернулся и ушёл.

Рудольф вряд ли узнал Ксению. Ту, прежнюю, возможно, узнал бы и сразу. Несмотря на то, что после пятидесяти лет она стала как-то стремительно блёкнуть, заметно опережая в этом своих ровесниц, став на вид сверстницей их мам. Так проявила себя расплата за слишком затяжную вселенскую тоску. Но все эти напитанные, как осенней слизью, задумчивые меланхоличные дни стремительного увядания она выбросила на Земле, окончательно скинув их за гелиощитом родной солнечной системы, едва они вздумали волочиться за нею следом.

На новой Земле проснулась совсем другая уже женщина. Женщина без прошлого. По сравнению с тем далёким юным обликом в ней произошла перемена. Она вовсе не стала подобием себя в юности. Лицо неуловимо изменилось. В нём не наблюдалось и тени неизжитой инфантильности, особой нежной неопределённости черт, как бывает в юности подлинной. Тело, трансформированное омолаживающими технологиями, пошло отчего-то в рост, бедра округлились, а грудь для чего-то заметно увеличили, явно следуя указаниям неизвестного эксперта. Или же так проявляло себя фонтанирование переизбытка юных гормонов. И Ксения тому ничуть не радовалась, все эти сексуальные ловушки — обильные полусферы ей мешали. Она любила спать на животе. Она и на свою прежнюю грудь не могла нарадоваться, — маленькая, но упругая, по форме подобная тем, какими щеголяли каменные нимфы в историческом парковом заповеднике, стыдливо прикрывающие их белыми ручками, — к чему ей и прилепили эти передние округлые дыни? Ксения привыкла ходить, расправив плечи, грудь колесом, поясница в пленительном прогибе, балетная выучка, а тут? Она поневоле грудь выпячивала, не умея, да и не желая ходить по-другому. Как? И выглядела вызывающе, страдая от вульгарного вкуса Риты. Менять же что-либо, не было времени. Сама-то искусительница была выше этих низких запросов самцов, а Ксению считала самкой и слепила соответственно этому запросу.

Но Ксен пришёл в восторг, как и все маленькие мужчины, бывший любителем обильных форм. Конечно, ему не удалось прикоснуться к юному роскошеству жены, но он нёс в своём сердце ожидание её любви на далёкой и столь же юной планете. А пока она только позволяла ему собою любоваться во время переодеваний и купания в домашнем бассейне. Маленький слуга обновлённой богини, он радовался за неё бескорыстнейшей радостью самого её родного и близкого человека.

Врастание старой души в новое тело

Есть ли у души лицо? Когда человек забывает о своём лице, душа всё равно живёт и дышит, а лицо без души существовать само по себе не может. Самое прекрасное и совершенное, без неё оно рассыплется в земной тлен. Глядя на своё новое лицо, и то и не то, Ксения, ставшая носительницей ненавистного имени «Кларисса», первое время ощущала зыбкость, плавающую нестойкость в себе, и не верила зеркалу, будто смотрелась в свой сон. И всё же это была она. Её глаза, её тёмно-медовые ресницы, а их тоже нарастили, вернув им молодость. Ксен наравне с радостью страдал. Видя её новую и радуясь внешне, скорбел внутренне, будто похоронил прежнюю жену, а эту боялся, трогал робко и тоже, как и Ксения, барахтался в чьём-то чужом сне.

Но душа постепенно привыкала к своей новой оболочке и возрадовалась, наконец, своему соответствию новому лицу и телу. Ведь душа и не думала стареть. Ксения уже любовалась собою. Носик стал тоньше, губки фигурнее и полнее, скулы выше, лёгкую нежную тень, как в былые времена, отбрасывали на них её трепещущие ресницы. Она опускала их в привычной задумчивости, прикрывая глаза от мешающего дневного света, а также зная их неотразимое сияние для ловцов того самого, для чего её и подготовила мачеха — подлинная Кларисса. Она изготовила из неё живой опасный манок для того, кого мечтала зацепить крючком за рёбра и приволочь к себе на Землю. А то вошёл во вкус неуёмной деятельности на благо человечества! Человечество перетопчется и без его блага, а ей, настоящей, давно и тайно древней Рите — Клариссе, оно насущно необходимо — благо владения последним, так она считала, возлюбленным. Душа её устала, не различала уже чужих лиц, как ни были они пригожи, стремилась к нему, чтобы затихнуть в семейной идиллии после длинной и насыщенной жизни. Это был не каприз, не её своеволие, а её невозможность уже полюбить другого.

Попривыкнув, Ксен ещё на Земле до отлёта уже заявлял права на владение, но Ксения, предвкушая новую жизнь, не хотела его, это как после душа напялить потную старую одежду. Она стала его ловко избегать. А Ксен, поскольку и раньше редко заявлял о своём мужском праве на неё, покорно отодвинулся сначала на край супружеской постели, а потом ушёл в бывший кабинет её отца Артёма Воронова. Кабинет остался нетронутым с тех пор, когда отец ещё жил с мамой Ксении, и вообще жил, так как сейчас вопрос о его бытии или небытии оставался без ответа на самом высочайшем уровне ГРОЗ. Ксения же наполняла себя новым ожиданием, но и страхом тоже. Ксен ушёл «налево», таково было забавное словечко, употребляемое мамой Никой при её жизни, мама была любительницей архаики во всём, и Ксения это унаследовала, не саму любовь к старине, а словечки мамы. На работе Ксена, в исследовательском аграрном Центре по выведению новых сортов овощей и злаков, была некая тихая ботаничка без настоящей жизни, по поводу жизни прошлой в виду её замкнутости никто ничего не знал. Живя среди своих чащ гигантских ползучих лиан огурцов, тыкв и кабачков, затерявшись в дремучих кустарниках с перцами и томатами, огородная затворница вовсе не была подобна зелёной тле в своей неприметности. Нет. Милая, женственная и свежая, благодаря вегетарианской диете. Тихая только, отчего никто не сумел её там найти, где она заблудилась и сама. Ксен нашёл и пригрел на своей так же одинокой груди. Иногда к ночи Ксен приносил в дом своё гордое и удовлетворённое, не ею — не Ксенией, мужское самолюбие и достоинство, от чего его настроение было приподнятое и лёгкое. Они пили чай, он шутил, и они разбредались каждый в свою половину её дома, оставленного Ксении отцом после его ухода к Рите — Клариссе.

Ксения, теперь тоже Кларисса по новой базе данных, предполагала без печали, что Ксен, вернувшись из космической командировки, как и было прописано в контракте, на Земле покинет её наверняка. Конечно, он обнадежил обещанием свою верную коллегу, которая так и будет ждать его в овощных джунглях. А по его возвращении они вместе поселятся под Северным сиянием, где будут тихо медитировать в круглом доме под круглой прозрачной крышей — куполом, всматриваясь в полярную даль в сторону полюса, не возникнет ли там мираж былой Арктогеи? Ксен был сторонником теорий существования миллионы лет тому назад великой Гипербореи, почерпнув сведения об этом из архивов её отца — сторонника той же теории. У отца же и свои прозрения или фантазии, это кому как, были на сей счёт, и Ксен воспринял их с полным доверием.

Войдя в норму после перелёта, выйдя из реабилитационного закрытого отсека, они предстали пред очами Главного Распорядителя полувоенной по своему устроению базы спутника Гелия. Почему и кто обозвал планету спутником, уже никого не волновало. Несмотря на блестящие свои перспективы, это была всё же скудная и далёкая база в том числе и для штрафников — военных. Тут жили и семьи с уже рождёнными в новом мире детьми, разветвлённая и продолжающаяся развиваться инфраструктура жилого города полувоенного типа, но яркости и комфорта было мало. Ксения, в шапочке, бледная, похудевшая, полубольная после звёздного сна в стазис — камере, стояла в серебристом обтягивающем комбинезоне, жмурясь и страшась, что он узнает её. Он не узнал. Но таращился весьма откровенно, щупая глазами её фигуру.

Человек, который её рассматривал без стеснения, но и без выраженного чувства общечеловеческой любви и дружелюбия, ничем не напоминал того, кого она ожидала тут встретить. Память сохранила тот облик, что явился в Альпах, а этот? Она не узнала бы, не знай, что он Рудольф Венд. Не двойник ли? Не злая ли насмешка непостижимой, как та же Судьба, Риты Бете? Не ошибка ли, что возникла при полной идентичности имени ГОРа нового спутника? Ведь в базе данных, кроме цифрового кода, имени новой космической колонии не указывалось вообще! Новый спутник, и всё! Имя предстояло ещё выбрать. Таков был обычай. Имя всякого нового мира зачастую являлось коллективным творчеством тех, кто там и обосновывался, обживался и созидательно трудился.

Бритоголовый, раздавшийся в кости, он поразил её неузнаваемостью, отталкивающей грубой физиономией, жёстким взглядом, ничуть не осчастливленных внезапным появлением двух новых сотрудников, глаз. Он, похоже, даже не понял с первого взгляда, каков её наличный пол. Она была выше по росту Ксена, так что тот мог быть принят с первого взгляда как раз за жену того существа, чья голова, упакованная в плотную шапочку до самых глаз, еле держалась на своей шее от пережитых и непривычных перегрузок. К тому же она обладала узкими бёдрами, длинноногая. И в то время, как он вглядывался в её грудь, она зорко изучала уже его.

Мощность сменила былую стремительную силу, огрубелая брутальность яркую мужественность. Этот был чужой человек, мрачновато-важный, как древний полководец из исторических фильмов. Ни веселья былого, ни озорных блёсток в зелёных и прозрачных, как богемский хрусталь, глазах.

Подавляющей глыбой он придвинулся к ней ближе, чем к прочим прибывшим и, казалось, что душа его учуяла нечто, потому что он вдыхал, дрожа всё теми же трепетными ноздрями, воздух у её тела, едва не впритык к ней. Даже Ксен замялся, задвигался, переступая нервно с ноги на ногу. Но, всё же, не узнал. Особенно долго изучал её бюст. Вероятно, сравнивал с тем, который помнил, сопоставлял нагло торчащий сейчас с маленьким, но прекрасным в своём совершенстве, о чём Ксения знала и без него. И тоже жалела о произволе над собой Вороны — Клариссы, но ведь личную волю она продала за юность!

Трудно было сказать, какой вердикт он вынес её внешности, но взгляд его прилип к груди надолго, до неприличия, и это у всех на виду, у тех, кто тут толпился в холле для знакомства. Понять по его лицу нельзя было ничего. На нём не отразилось ни капли живого мужского чувства. Он именно вспоминал её, как она поняла. Соизмерял ту прошлую с той, кто стояла рядом. Наверное, удивлялся, как и она, неувязке своих воспоминаний с прибывшей женщиной. Он отлично знал, кто был её мужем на Земле. Как и о прибытии семейной пары Зотовых осведомлён заранее. И личные дела уж точно просмотрел. Таков закон. Котов и кошек в мешке тут не приняли бы. Рита зря играла. Ксения поняла, он её ждал!

— Фамилия? — спросил он у Ксена, поскольку они стояли в группе вновь прибывших космических десантников и прочих исследователей-практиков.

— Мы Зотовы, — поспешно ответил Ксен, заслонив собою Ксению, — Ксен и Кларисса Зотовы.

И он отошёл, занявшись другими людьми, более ему важными, чем они, агробиологи, служебный планктон в его мнении.

Уже в столовом отсеке в один из дней, увидев факел её волос, он смотрел долго и пристально, как будто пребывал в ожидании её ответа на вопрос, который не задал.

Что было смоделировано Ритой, то и случилось

Потом уверял, что узнал сразу, но Ксения не верила.

— Но если бы я явилась тою же, что и была тридцать лет назад? Не изменившись ни в чём? — спросила она тоже потом.

— Я любил тебя прежнюю. А эту, кем тебя стала, не могу. Ты влечёшь, но ты не она. Словно бы заболеваешь эйдетизмом, щупаешь образ, которого нет. Но я его ощущаю и вижу. Ты сродни болезни.

— Может, прекратим эксперименты по вызыванию духов прошлого? Скажи, и я улечу, — она напускала на себя невозможное в действительности равнодушие, терзаясь его нежеланием вернуть ей прошлую любовь.

Но он не хотел, чтобы она улетала.

— Раз возникла, то уж и торчи здесь! — ответил грубо. — Не хочешь, уматывай на Землю.

Но она хотела, и она не умотала. И потом, когда ей думалось, что не хотела уже, всё равно ходила. И он никогда не говорил ей о том, о чём она всё равно знала. Как он, ближе к местной ночи, когда город затихает, сидит в своём рабочем отсеке, не присутствуя там душой, потому что душа бродила где-то, за пределами купольного города и этого спутника, и за гелиопаузой всей этой чуждой системы жёлтой звезды… А если он не бродил, то её, Ксении, незримое прикосновение отвлекало его мысли уже всё равно. Она посылала ему свой импульс, и он его улавливал. Он отрывался от своих насущных задач и компьютеров, глядя в пустующее пространство, где она должна была предстать перед ним с минуту на минуту. Для его жены и детей в эти ночные часы места не находилось ни внутри, ни снаружи.

Правда, с отступлением и временным затишьем их взаимной стихии, всё возвращалось к привычному распорядку. Он бесцеремонно выпроваживал её твердой рукой семьянина и сурового вождя, не знающего ни слабости, ни только что пережитого беспамятства. Уворованными же у чужой жены ночами оживали все их прежние любовные игры юности, слова, за что она и терпела его дневное лицедейство. Он целовал её запястья, и они начинали ныть, её глубинные жилки и сосуды, и он говорил:

— Дурёха ты, дурёха…

После генерального, глубинного омоложения ей говорили врачи, что прежние черты восстановятся, останутся юными, но она постепенно вернёт себе подлинный облик, соответствующий не последним годам, разумеется, а соотносимый тому, который и был. Постепенно. Но тут, то ли его память о ней, прежней, вливалась в неё вместе с его семенем, то ли все процессы ускорились в ней, но она быстро стала меняться, возвращаясь к себе, к той, какой и была. Лицо слегка раздалось, нос стал шире, губы, утратив своё бутоноподобие, расплылись её прежней усмешливой, хотя и манящей формой. Даже веснушки слабенько так, но стали проявляться. Каждый раз Ксен столбенел, глядя на неё, как она входила в зелёные гущи оранжерей, где печальный, обманутый в своих ожиданиях, он самозабвенно отдавался своей необходимейшей для всех работе, но никем не ценимый сам по себе:

— Ты становишься прежней. Нет, стала. Ты скоро вернёшься ко мне?

— Угу, — бурчала она невнятно, думая о чём угодно, но не о своём возврате в семейный закуток.

А душа уже узнавала свое былое обличье, словно сбросившее новенькую пленку красивой и стандартной безличности, в которую была упакована новенькая Ксения, ставшая Клариссой. По утрам из зеркала смотрело её собственное лицо, но покрытое лучистой молодостью. Изнутри приступом тошноты приходил страх, вдруг это маска? И она неожиданно свалится, явив ей и всем окружающим её истинный возраст, как произошло это с Вороной на спутнике? После приступов рвоты она судорожно осматривала подушку на предмет выпавших волос, но ничего не происходило. Её организм был силён и подлинно молод. Ей и в голову не приходило, отчего эта смена настроения и самочувствия. И чтобы удержать эту молодость, она и впрямь уподоблялась маске, боясь лишний раз засмеяться, гася в себе эмоции, могущие всплыть наружу и смять лицо неожиданной морщиной. Ксен с тревогой глядел на позеленевшее от утренних приступов лицо, гнал к врачам, догадываясь о том, о чём не хотела догадаться она сама.

Женщины в городе считали её фальшивой, неискренней, и постепенно вокруг неё возникло отчуждённое пространство, куда никто не совал свой нос и свой язык. А мужчин её безмятежное по виду, статичное точёное лицо околдовывало, влекло, и она это знала. Конечно, он не был таким, как прежде. Тем, кто в нетерпении сбрасывал свою одежду едва ли не у порога того жилища, где доводилось им оказываться вдвоём в их юности. Тем, кто, переливаясь через край своим любовным к ней влечением, демонстрировал ей это наивно и бесстыдно, гордясь собою, своей мужской доблестью. Такого уже не было. Но вспышка их телесного единения, полнота слияния, были всё те же, как и в юности. И Ксения знала, что не только телесным было это единение, это слияние. Это был разлив их становящейся опять общей души.

Из каменного сосуда она превратилась в живой и эластичный. И вот стали заплывать контуры её точёного тела — вазы, и стал выпирать переполненный излияниями любовной энергии из твёрдо — каменного и огненно-живого источника её живот. Это произошло стремительно быстро, и все колонисты, и мужчины и женщины, удивлённо смотрели ей вслед. Все догадывались, что её Ксен тут никак не поучаствовал. Но кто? Об этом знали только Ксения и Рудольф.

Ночной Рудольф, потому что дневной Рудольф тоже был тут абсолютно не причём. Днём он не замечал её по-прежнему, как и в первые дни прибытия. Она умышленно лезла ему на глаза, задетая отчужденным безразличием, пусть и наигранным, но обидным. Шла животом вперёд, тоже наигранно не глядя, когда он гулял со своей женой по вечерам. Пикантность ситуации была в том, что и жена гуляла с животом. И они сталкивались этими животами на пешеходной дорожке их малого мира, были уже как бы и родными телесно, но жена, отодвигаясь в сторону от траектории движения Ксении, смотрела ей в лицо синими круглыми глазами, тараща их с каким-то детским любопытством женщины — дурочки. Женщины, не ведающей о том, что её разлюбил тот, кто держал её за руку. А он замирал от вида брюхатой «Клариссы», под каковым именем она тут присутствовала для всех, с гордой и затаённой радостью, уловить которую дано было только Клариссе — Ксении, ничуть не радующейся в ответ.

И почему? Ведь она столько мечтала об этом попадании в её, столь долго ждущую этого мишень. И не ревность была тому причиной, и не желание занять место дурочки — жены, а её мучительное раздвоение, вдруг настигнувшее её в моменты ею выстраданного, вымечтанного соединения, вернувшего молодость уже и чувствам. Всё было прекрасно, и всё было ужасно запутанно. Как и всегда в её жизни. У её счастья была темная тень — её обида на него. Одна половина её маски улыбалась, а другая половина плакала. Одна половина Ксении играла и радовалась, другая половина страдала и корчилась. Она и рвалась к нему, и она же стремительно убегала от него в своих мыслях. И это было ей наказание за её блуд, за её подчинение чужой воле и собственным страстям, за её прошлое, за её настоящее, за всю её неудавшуюся жизнь, которая не делилась на две половины, а была одна. И в этом натяжении, надрыве двух половин одной женщины пульсировала её боль, о которой знал только один человек, над кем все тут потешались, это её Ксен, всё в ней принявший и всё понявший. В который уже и раз. Всё терпящий. Но его Ксения никогда не считала своей удачей.

Общение с врачом Викой — необходимость, взаимно вредная для здоровья

В самые начальные времена её прибытия, её сближения с намеченной одушевлённой целью — Рудольфом, и когда никто ещё не видел её выпирающего живота, тугого и огромного как барабан африканского фольклорного персонажа, поскольку живот в то время пока что отсутствовал, Ксения купалась однажды с врачом Викой в небольшом подземном бассейне.

— Как ты решилась на рождение детей? Тут, где и жить-то страшно? — спросила она у Вики. — Здешняя жизнь представляется мне эфемерной и призрачной. Сон не сон, и явью не назовёшь. Но если этот сон рассыплется, то рассыплется он вместе с нашими реальными жизнями.

Вика ухмыльнулась.

— Поживёшь здесь и сама родишь, — изрекла она пророчески. И сделала отвлечённое рассуждение по поводу сказанного. Здесь обостряются все инстинкты, жажда выжить, жажда своего продолжения. Ксения смеялась ей в лицо, уже зная, что с нею происходит, с самого того первого безумного, яростно-вихревого сближения, утащившего их неведомо куда, на былые исхоженные тропы, да запредельного отсюда — не достанешь, как ни старайся, мира родной Земли. Но Вика ничего этого знать не могла. Вика завистливо, но влюблённо изучала Ксению.

— Ведь на Земле я бы уже и не позволила себе родить детей. Я свою социальную норму выполнила, двоих родила и вырастила. А здесь… всякий сам решает. Иные возвращаются из космических колоний с кучей детей. Скажу тебе, многие женщины ради этого и отправляются в космопоселения, чтобы родить, если уж на Земле не задалось по той или иной причине, у всех разной. И жена Венда, родив на Земле двух дочерей, здесь родила четверых! Одна девочка, трое мальчишек…

— Выходит, я попала в инкубатор по производству детей.

— Нет, — серьёзно опровергла Вика, — детей здесь мало.

— Ты кормящая мать, а выглядишь отлично, — заметила Ксения. — Кто же нянькается с твоим малышом, пока ты тут занялась собой?

— Альбина с ним. Он же спит ночами как взрослый. Я опытная в этом смысле. Умею выстроить распорядок жизни ребёнка сразу же так, чтобы он спал ночами. И заметь себе, я уже приступила к своим рабочим обязанностям.

— Альбина? Да ведь она и сама ребёнок!

— Какой же ребёнок? Вполне выросла. Последить за ребёнком пару часов вполне себе в состоянии. Здесь у всех свои обязанности.

— Как в древние времена, — детки в няньках… Кто же с твоими детками, с учётом того, что второй грудничок, в твои рабочие часы?

— Всегда находятся те, кто этим и занят. У нас же детская группа в Досуговом Центре, типа детского садика. В основном, там Нэя распоряжается. Это и есть её основная работа, — дети. Тут не делят детей на своих и чужих. Их не так и много.

— Похоже, ты да Нэя всех переплюнули по многодетности. Неужели ты, опытная женщина, думаешь, что сумеешь привязать детьми к себе молодого совсем человека? Здесь — да, а потом? На Земле он забудет о тебе.

Вика, если по виду, не обиделась, — Он на Землю пока что не собирается. А дети так и будут моими. Мои дочери на Земле уже взрослые. И скажи ты мне, зачем человеку долгая жизнь без детей?

Ксения ухмыльнулась, — Вот что значит женщина — подательница жизни. Вика, ты реликтовое существо. Я на Земле неплохо жила без детей. Как многие и многие.

— Выходит, тебе такого и не надо. Природа теперь у большинства куцая в этом смысле.

Ксения промолчала.

— Конечно, на Земле, скажи мне кто, что я опять дважды буду матерью, вот бы я посмеялась им в лицо. Но если уж начистоту, то жена ГОРа как-то совсем уж вышла за разумные пределы. Я ей говорила, есть двое, куда тебе третий?! — Вика расширила глаза, будто упомянула о некоем несусветном ужасе. — И вот же, родились близнецы! Что у неё и осталось от её прежней красоты? Стоит ли удивляться, что собственный муж перестал видеть в ней женщину…

— Откуда ж сведения? — встрепенулась Ксения.

— Так она сама же предложила всем женщинам устроить ночную группу для детей, — таинственным полушёпотом продолжила Вика, приподняв краешек завесы над личной жизнью ГОРа. — Там и живёт практически с чужими, ну и своими, детишками. Да и муж работает ночами, а когда они спят вместе, для всех тайна. — Старожилы говорят, что сюда она прибыла реально неземной красоткой. И где её красота теперь? Всё ушло в детей, буквально…

— И хороши дети?

— Дети как дети.

— Каким же образом возможно потомство у землянина и инопланетянки? Да ещё такое обильное…

— Не знаю, что за тайна этот Трол, какова его история, но она, если по сути, земная по антропологии. Я изучала её детей, её саму, и вот представь, её митохондриальная ДНК, которая передаётся детям от матери, то есть только по женской линии, и не смешивается в новом поколении, изменения происходят во времени из-за незначительных мутаций, ничем не отличается от человеческой! Один вид, понимаешь? Иначе, какие дети, откуда? Если рассматривать митохондриальные ДНК двух разных видов, то оценивая скорость дрейфа их генов, можно узнать, как давно у видов был общий предок…

Ксения, зевая, отвернулась от нудной лекторши, и Вика, скривившись от её темени, замолчала. Но поскольку тема Нэи её захватила, а чужие тайны, как это и бывает обычно у большинства женщин, распирали её душу невысказанностью, Вика продолжила, но сбавив научный градус для убогих на голову, в данном случае для Ксении.

— Она… — Вика задумалась над тем, не нарушает ли она врачебную этику. Вика была здесь человеком Риты, и единственная, кроме Рудольфа, была посвящена в тайну Ксении, с которой её связывало и прошлое обучение в одной Академии в молодости. — Тут такое дело. Она, как и ты, проходила ту самую процедуру омоложения. Кажется, это было не на Земле, а в той космоколонии, где она жила прежде. Но проводил процедуру один гений, поэтому Нэя так молодо выглядит, на самом деле она значительно старше. Моложе нас, конечно, но не настолько молода, как можно судить по внешности.

— Сколько ей?

— Ей за сорок лет по биологическому возрасту.

Ксения присвистнула. На вид Нэе едва за тридцать лет. Но Ксения никогда не забывала её такой, какой встретила в Альпах, в невероятном платье, с волшебным блеском загадочного кристалла на пальце. Кристалл же сиял на ней и теперь. Нельзя сказать, что Нэя стала некрасивой, но её красота уже вступила в фазу усталости. Поэтому та девушка из ресторанчика в предгорьях Альп плохо увязывалась с тою, кто жила на спутнике. Невысокого роста женщина, одетая всегда в скромные платья, с забранными в затейливую прическу волосами, вечно окружённая своими и чужими детьми. Единственное, что отметила Ксения, так это её пристрастие к бальной по изяществу обуви, часто украшенной камушками. Ноги её были стройны, походка легка как у девушки, ступни изящны и узки до неправдоподобия. Ксения беззастенчиво изучила её и пришла к выводу, что она изменилась настолько к худшему по сравнению с той, какой встретилась ей в лесу у озера. Она словно бы угасла, при том, что не состарилась в классическом понимании такого вот явления. Кожа лица безупречно гладкая, но болезненно бледная, если не обесцвеченная, а она даже и не думала о косметике. Девять лет не велик срок для Земли, но, видимо, на спутнике выцветание шло быстрее. Она утратила внутреннее сияние, так бы Ксения определила то, что видела здесь, и то, с чем её сравнивала. Она как бы ушла в некую тень, слизавшую её красочность, её воздушность. Тот земной Антуан — сын прекрасной Елены, вряд ли стал жалеть о ней, если бы увидел её. Или Рудольф за эти годы так придавил её? Лишил чего-то, чему нет и названия, но у чего есть зримое проявление. Такая женщина не могла доставлять мук ревности. Ксения хорошо помнила, как Нэя задела её, обозвав, по сути, старой тогда в лесу у Ботанического Сада.

Нет, Ксения не была злопамятна, но ведь женщины никогда не прощают тех, кто унижает их внешность, кто даёт им понять их недостатки, о которых они и сами знают. И как могла она покинуть таких чудесных дочерей ради возможности усладить свою… тут Ксения выразилась сама в себе непристойно о Нэе, но так она и думала, искренне не понимая её. Какой похотью надо обладать, чтобы бросить двух дочерей, плюс одну приёмную, ради мужика, изменявшего ей в открытую, едва он глянул на неё своим магическим взглядом исподлобья? На момент таких вот размышлений Ксения начисто забыла, что и сама не умеет, и не умела прежде, ему противостоять. Но Нэю она беспощадно припечатала: звёздная шлюха, потащившаяся за ним из немыслимой колонии, или что там этот Трол из себя представлял? Женщина, у которой всё завязано на низменных рефлексах, для которой вторая сигнальная система — вершина её развития, и третьей, высшей, разумно-нравственной в ней нет и в зачатке. Ксении было необходимо обесценить соперницу, чтобы не страдать самой от укоров совести.

Фигура Нэи всегда скрывалась обширными платьями, не стремилась она к соблазну мужчин, а только к будничному удобству. Комбинезоны не любила отчего-то, но причёски восхитили Ксению. Она решила их повторить, но ничего не вышло. У соперницы были виртуозные ручки. Врач Вика подарила ей несколько заколок, и Ксения усердно и попугайски точно, хотя и коряво, создала себе подобие на голове причёски жены своего любовника. Для этого она выравнивала волосы специальным гелем, чтобы не вились, как спиральки. Ей понравился свой новый облик. Нет ничего зазорного в том, чтобы перенимать у врага то лучшее, что у него есть, решила она. Рудольф заметил, потому что стаскивая заколки, он хмыкнул насмешливо, — Зачем мне твои шипы? Уколешь ещё. — А после закинул её голову и впился в шею, будто хотел перегрызть ей горло, сдавив при этом грудь руками, обретшими «нежность» железных зажимов. Так что Ксения лягнула его ногой, которую он ловко перехватил и пихнул её на постель, едва не перекрутив её всю вместе с ногами. И стоны или крики протеста ничего не меняли в его безумном намерении искалечить её. Останавливался он всегда сам и только сам, когда понимал, что нельзя переходить грань, за который щерится элементарный садизм. Как будто он мстил ей за напряжение своего желания, за подчинение своему влечению к ней, за нарушение им семейной верности, за её появление здесь. Перепады дикой страсти наряду с размеренным привычным течением были его особенностью всегда. Возникновение этих неожиданных порогов и водопадов в реке любви, в которой они утопали с ним регулярно, предсказать было невозможно никогда, как и понять, что их вызывало. А чего понимать? Сказала бы Вика. Перверсия такая — садист — нарцисс.

Ничего и не вернулось…

После этого случая Ксения перестала копировать Нэю даже в мелочах, а свои туфельки, которые захватила на спутник, тоже по случайности украшенные камушками, снятыми с маминых туфелек, она спрятала подальше в свой вещевой контейнер. И носила только спортивную обувь. Да и кому тут были нужны дизайнерские изыски? Опасный, страшный своей непредсказуемостью, оторванностью от человечества и очень сложный мир окружал её.

Как-то она стала умолять его с отчаянием, оставленным давно у той сетки, в степях у космопорта, — Радик! Радик, верни мне прежнее! Пусть всё станет как тогда!

Ксения, ставшая космической блудницей, металась на узкой постели блудного космического мурлыки, перенесённая внутренним вихрем на юную, принадлежащую только им двоим Землю. Зная, что на подлинной Земле уже нет и не может быть того близкого синего неба, того яркого, но совсем не палящего солнца, пряно дышащей зелени лесов, хрустальных трелей птиц, казавшихся настолько же вещественными, как и цветы и листья, и их можно было трогать. Как и сам бирюзовый воздух перебирать ласково пальцами вместе с его ангельскими волосами, когда он лежал на её коленях, прикрытых батистовым платьицем, которое она сохранила и притащила сюда с собою. Только ни разу в нём не щегольнула здесь. Она тщательно отбелила его, вернула чёткость старому рисунку на старой ткани, ведь платье провалялось более тридцати лет в кладовке, в старых дорогих сердцу вещах. И обновлённое платье обхватило обновлённое тело с тончайшей и едва ощутимой лаской, текстильные волокна, казалось, помнили её до сих пор. И юная светлая девочка смотрела из зеркала на печальную душу, не соответствующую своей форме, как ни обманывала себя сама Ксения.

— Я не Радик, а Рудольф Ростиславович, твой шеф и распорядитель твоей блудной судьбы. Вспомнила бабушка свой девичий стыд. «Радик»! — повторил он, издевательски передразнив её страстный призыв.

— Скотина! — Ксения ткнула его локтем в железный по твердости бок, сильно и совсем не играя, может, даже желая поссориться на ближайшее время, желая вызвать гнев и даже удар. А что? Ему не привыкать. Надо встать и гордо уйти, думала она, продолжая валяться рядом. Сил, чтобы встать и гордо уйти, не было. Как будто она была связана верёвками. Верёвки были корнями прошлого, опутавшими настоящее.

— Ты думаешь, что отлив себе эти колокола, — и он ущипнул её за грудь, — обновив себе шкурку и оседлав старую скотину, ты можешь въехать в рай, откуда нас изгнали давно? Я и дорогу туда забыл. Успокойся и не надо твоих девичьих конвульсий. Кого ты теперь-то обманываешь? Разве ты девочка Ксюша? Ты некая Кларисса, прожившая длинную и скитальческую жизнь, не знаю, к счастью, её маршрутов и главных персоналий судьбы «Клариссы». Живи тем, что и есть.

Она повернулась к нему спиной, едва не плача и злясь на себя за открытие ему того, куда он плевал прежде и куда плюнул только что, по привычке, по наработанному в прошлом алгоритму и тоже вернувшемуся вместе с его влечением. Докопаться же до первоистока их чувства уже невозможно. Слишком велики завалы, слишком заросли они бурьяном и сорными корнями, давно смятые и истлевшие в порошок тлена. Рудольф потрогал её лицо, нащупав влагу на тонких нежных скулах. Прикосновение было настолько бережным, что стало щекотно, и она засмеялась, оторвав руку от лица и направив ниже, туда, где и был скрыт источник отторжения любой мысли и любой глупой боли. И «скотина» тотчас же откликнулся на её желание, ведь ничего другого ему и не требовалось от неё. Жаркое и большое, тёмное, а потому и скотское вполне, забвение входило в неё и плавило невысказанное, неизлечимое, недолжное и неотменяемое никаким светлым разумом…

Вика — единственная подруга и такая же недоброжелательница, как и все прочие

Ксения совершенно не помнила и не вспомнила Вику. Но Вика помнила её хорошо и отчётливо, как и те события, которые она описывала ей, где и когда они встречались, но, видимо, для Ксении она была только безликим фоном наравне со многими, кого память размыла до неразличимости как себе обременение, не нужное ей, памяти. Ксения приходила к Вике в её медицинское обиталище, где Вика была женским врачом. Врачей на спутнике было несколько, и Вика одна среди них женщина, почему женщинам было проще с ней, хотя на взгляд Ксении она была заурядной бестолочью. Да и какой хороший врач сюда напросится сам? Мужчины другое дело, у них за плечами были свои тайны, свои промахи, а эта-то чего тут забыла? Мужем её был сын Рудольфа Артур. Но был он не мужем вообще, а мужем здесь, потому что Вика была старше и не обольщалась насчёт своего места рядом с ним. Она понимала и принимала свою временность для него, то, что в дальнейшем с молодым и обладающим прекрасной внешностью мужчиной будущего у неё нет. Но что и не временно в жизни? Считала Вика и жадно ловила дни своего уходящего женского счастья, благо дни и ночи тут были длиннее, чем на Земле. У неё родились здесь дети, два мальчика, и они вечно ходили в том хвосте, что тянулся за Нэей в числе её собственных и прочих детей. Ведь сама Вика была занята работой, а Нэя как бы и бездельничала.

По рассказам Вики у Нэи были потрясающие способности шить и изобретать одежду, украшения и бельё. У неё было несколько роботов для шитья одежды и прочих, рукотворных лишь отчасти вещей. Нэя только изобретала покрой, фасон, цвет и узоры, а шили и вышивали машины, но кому сейчас есть нужда с этим возиться вручную? Она возилась и вручную тоже, наряжая тут всех немногочисленных детей, наряжая женщин и тех желающих, у кого был спрос на её творчество, украшая быт людей и давая иллюзию полноты их оторванного от Земли бытия. Многим это было важно, и её ценили. Поэтому она практически и работала в их Центре Досуга, где и обретались целый день дети тех, кто пошёл на этот подвиг — на деторождение в иноземном мире.

Вокруг Нэи вились ещё чьи-то жены, занятые в том же Центре, но Ксения не ходила туда никогда, не общалась ни с кем из здешних женщин, списав их всех в неинтересный себе человеческий хлам, полагая, что нет, и не может тут быть тех, кто ей равен по интеллекту. Кроме врача Вики, которую Ксения в душе тоже слегка презирала.

— Всё равно, — продолжила Ксения свой допрос, потому что ответ Вики её не удовлетворил, — какая сила может толкнуть женщину на роды здесь? В кромешной тьме, по сути? В искусственном мире под куполом, хрупком и зависимом от всего. От куска какой-нибудь, проносящейся случайно, космической и сумасшедшей глыбы, от нестабильности системы защиты, да и от внутренних неполадок всяческих тут систем. А если сбой в силовом поле купола? Я дрожу на уровне подсознания, как приговорённый к казни, которому её отсрочили на неопределённое время.

— Какая сила их толкает на деторождение? Разве твой муж лишён этой силы, если ты вопрошаешь об очевидном? О том, что происходит между мужчинами и женщинами, где бы они не находились, если они молоды и здоровы. А мы, слава Богу, не в земляной яме сидим, где ничего не видно. Как же рожали женщины в Эпоху Войн? Любили в руинах, рожали в полях, в землянках, спали в домах, похожих на норы зверей, и никто не давал им уверенности в завтрашнем дне. А у нас комфорт. Но чувства — они здесь предельно обострены.

— Я тоже решила, — вдруг созналась Ксения.

Вика сузила монголоидные, хотя и расширенные косметическим вмешательством, глаза.

— Решили здесь с Ксеном дать земной побег в не земном мире? Тоже? Заразил пример здешних женщин?

Ксения плюхнулась в зелёную воду бассейна. Мелькнул её голый ослепительный зад. И слепящая её задница, притягивающая нескромный взгляд Вики, изящный изгиб поясницы, чудесная женственная спинка натолкнули вдруг Вику на хульные мысли о Ксении.

«Б… вселенская» — решила она. Слово родственное блуднице, но короче и весомее. Вряд ли это и Ксен. А кто? И Вика вдруг представила, что почувствовал бы Артур, узри он Ксению в её таком виде. Она ревновала, все замечали его взгляды и в спину и в лицо равнодушной ко всем Ксении. Она ко всем проявляла редкое равнодушие, она обитала словно в пустоте. Почему это? Вика успокоилась. Подумала, что она и сама ещё вполне себе ничего. Здесь во всяком случае чего ему и желать? Она, Вика, одна из лучших женщин здесь, до прилёта этой…

Вика мысленно повторила определение Ксении, так называемой «Клариссы». Женщин тут мало, а самцов — страдальцев больше в разы. У неё был выбор по прилёте. Артур пришёл к ней сам. Мужественный, красивый и моложе гораздо, он жаждал её заполучить тоже. Первое время у Вики голова шла кругом от любви того, кто был здесь самым лучшим. Сколько же счастья пережила она под куполом, какого никогда не переживала на Земле.

Чего она всполошилась, почему Артур? У Ксении огромный выбор среди тех, кто свободен. Она ходила к ним в их мужские отсеки на посиделки, игнорируя общество женщин, они играли в архаичные игры, компьютерные детские развлечения от скуки и тоски. Кажется, там были в ходу и карты, и ещё что-то типа рулетки. Но она, Ксения, чего ради туда ходила? Говорит, ради общения. Какого? Мужики об этом умалчивали, Артур отмахивался, женщины сочиняли. О её оторванности от норм Земли, о её раскованной природе, а вернее, о её склонности к эксгибиционизму. Она танцевала для них древние эротические танцы типа стриптиза ради собственного развлечения, а они ей за это отчисляли цифры со своих счетов на счёт её и Ксена. Любили её, боготворили, но не прикасался к ней никто, чего не проявляли никогда по отношению к своим здешним временным подружкам. Так уверял её Артур, говоря, что она пристойная и верная жена своего мужа, а с ними просто развлекается от скуки бездельных часов отдыха, не любя женское засахаренное словоблудие и лицемерие. Но что же выходит? Женщины были правы в своих подозрениях? Ксения подтвердила это только что.

Ксения в это же время раздумывала о Нэе. Она думала о ней, пожалуй, чаще, чем о Рудольфе. О нём чего было думать? Он был уже её дополнением, во всяком случае, телесным и регулярно совершающимся. Связующим звеном между Нэей, встреченной в Альпах и Нэей, обитающей на спутнике, — разными и не похожими одна на другую Нэями, — была та, что встретилась ей в лесу, где гуляла со своими дочерьми. Она уже не околдовывала, как та в Альпах, мерцанием иного мира, юностью, бьющей в глаза, но ещё и не была столь проста, какой она стала на спутнике.

Та лесная встреча подействовала на Ксению настолько болезненно, что она еле добралась до своего дома, чуть не свалившись в лесу под деревьями. Как назло она не взяла с собой контактный браслет, она вообще не любила технику. Да и кому, думала она, звонить, только Ксену, а он и так вечно в доступе. И дело было не в пригожей, доброй и сочувственной женщине, внимающей ей, хотя и страх в ней был, это Ксения уловила. Не было в ней уже ревности. К кому? Ведь к тому времени Нэя сбежала от звёздного повелителя к другому. Но сам взрыв в ней, в Ксении. Её вышибло вскрытой памятью резко больным ударом, как от сжатой пружины, которую высвободили от её зажатости, из устоявшейся тихой привычности, и она сидела в молодых, кружевных, весенних папоротниках, окутанная паутиной чрезмерно сухого мая. Рядом сидела и грустила такса, понимающая её взбаламученное состояние. Но именно после той исповеди в лесу, вынырнув из самопроизвольно вызванной наружу лавы воспоминаний, обжёгших не остывшим, вязким жаром и Нэю, Ксения и освободилась, наконец, от Рудольфа на целых девять лет. Стала жить, как будто его нет, и никогда не было. И собственное прошлое стало чужим и неинтересным ей. И она говорила Рите правду, что забыла его. Появились какие-то другие интересы, друзья, жизнь подарила ей своё утешение. И была ли это заслуга волшебницы со звёзд, или так совпало, что встреча эта вскрыла её застарелый гнойник, чем стала в ней её жизнь. Всё вышло из неё в том лесу, осталось под узорчатыми папоротниками, в их сквозной дымчатой сени, в весенней и очищенной снегами почве, из которой, как это и ни странно, вырос затем белый лилейный и безупречный цветок, окутанный тенью леса и тех же папоротников. Ксения же вернулась в пустой гулкий дом, сама такая же пустая и гулкая, — без памяти, но и без боли. И Нэю она на это время тоже забыла.

И надо же было такому случиться, что это её забвение и дало им примирение, счастье и семейную тишину, Нэе и Рудольфу. Было это совпадением или проявлением какого-то неизвестного ей закона мироздания? Будто это она, та прошлая и страдающая Ксения и насылала облака и бури в их жизнь, мешая взаимной гармонии. А отпустила она их своей душой, вытряхнула память о них и о себе прежней из себя, и всё у них наладилось. А ей самой жилось тоже тихо, хорошо. Ожили маленькие бытовые радости, интерес к окружающим людям, только никакой любви уже не было. Нигде. Ни в настоящем, ни в прошлом, и думалось ей, не будет и в будущем. Что ей в этой любви? Нет её. Не было никогда. И быть не может того, чего нет в самой природе вещей.