Око космоса

Лариса Валентиновна Кириллина, 2022

«Око космоса» – четвертая часть цикла фантастических романов «Хранительница». Предыдущие части: «Тетрадь с Энцелада», «Тиатара», «Двойное кольцо». Юлия Цветанова-Флорес стала магистром Колледжа космолингвистики на Тиатаре и вышла замуж за своего любимого Карла-Макса. Учитель Юлии, профессор Джеджидд, он же уйлоанский принц Ульвен Киофар, тоже счастлив в браке. Но спасательная миссия в дальнем космосе, едва не стоившая жизни Юлии и профессору Джеджидду, имела роковые последствия: у обеих супружеских пар нет детей. Способна ли наука помочь им? И какую цену придется платить, оспаривая приговор судьбы?

Нападение на защите

Магистерская была готова. Профессор проверил текст, выловил с десяток неточностей, ехидно проехался по адресу «барышень-космолингвисток» — и разрешил переслать мой труд в деканат. Он относился ко всему предельно ответственно, ведь вслед за заглавием и именем автора значилось: «Научный руководитель — профессор Джеджидд». Если я защищусь успешно, к моему имени будет добавлено сакраментальное слово «магистр», и работа станет официально доступной во всех инфоцентрах этой части Вселенной. А может быть, и за ее пределами. В том числе на Земле.

Защиты магистерских в Колледже космолингвистики больше напоминают праздник, чем строгий экзамен. Никакой анонимности здесь не предполагается, все ведь знают, кто на какую тему и под чьим руководством пишет работу. Процедура публичная и похожа на парад выпускников и на состязание их наставников. Присутствовать могут и преподаватели, и студенты, и даже родственники — вход свободный.

Далеко не всякий, завершающий полный курс обучения, претендует на степень магистра. Некоторые получают диплом без степени, это ничуть не зазорно. Другие не доводят магистерскую до конца или предпочитают не выносить на защиту — она учитывается в документах, но остается в архиве Колледжа на правах обычной экзаменационной работы. Бывает, рецензенты высказывают пожелания внести в представленный текст исправления, и если студенту с его руководителем удается сделать это оперативно, то степень может быть присуждена, а сама работа разослана по инфоцентрам. Но, если уж выпускник дошел до защиты, преднамеренно его не заваливают, и уже тем более не сводят личных счетов с руководителем. Вся критика обусловлена только заботой о репутации Колледжа космолингвистики.

Мой случай казался ясным и совершенно беспроигрышным. Одна из лучших студенток, всезнайка, отличница, полиглот, любимая воспитанница язвительного и придирчивого профессора Джеджидда, который неоднократно устраивал мне разносы при всех, когда я небрежничала и ленилась, — «та самая Юлия», которую под конец зауважал даже страшный профессор Уиссхаиньщщ, космическая героиня…

Текст мы вылизали до противности, в нем не осталось ни малейших огрехов. Примеры на всех языках приводились в их собственной письменности, сопровождаясь транскрипцией на космолингве. Иллюстрации включали таблицы, графики, картинки, аудиофайлы и даже недлинные видео.

Рецензентами по решению деканата стали профессор Чаро Чараки, бывший руководитель Маиллы, у которого я некогда изучала фонетическое моделирование и раравийский язык, и профессор Лори Кан, преподаватель общей теории языкознания и истории земных языков.

Профессор Чаро Чараки высоко оценил мой труд, огласив лишь несколько несущественных замечаний. Например, упрекнул меня в том, что я нигде не использовала свое знание раравийского, между тем это стоило бы сделать хотя бы ради сравнения. Я обещала ему включить эти сведения в пару таблиц. Поправка пустячная, просто в два клика.

От Лори Кан я ждала примерно такого же отзыва. Дескать, да, работа прекрасная, только тут хорошо бы добавить пример, тут уточнить дефиницию, там сослаться на источник, который я упустила из виду. А так — поздравляю, Цветанова-Флорес, вы отныне магистр!

Лори встала с довольно кислым выражением на своем хорошеньком личике, как всегда разрисованном яркой косметикой. И сказала нечто совсем неожиданное.

«Дорогие коллеги, мне трудно оценить представленный текст. Я не знаю и не могу судить, насколько он принадлежит соискательнице, и какова здесь доля участия ее научного руководителя. Мы, конечно, давно знакомы с профессором Джеджиддом, знаем его замечательные труды, очень ценим его педагогические таланты. Однако мы не читали еще ни одной научной статьи, написанной лично студенткой Цветановой-Флорес — курсовые работы не в счет, это квалификационные экзерсисы. Сама она неоднократно говорила в частном кругу, в том числе на моих семинарах, что не видит себя исследователем, а мечтает быть переводчиком. Тем не менее, текст магистерской получился научным, насыщенным сложными терминами, а местами блестяще написанным. Именно необычно высокий уровень представленной на защиту магистерской заставляет меня осторожно предположить: перед нами по меньшей мере совместное творчество выдающегося учителя и старательной ученицы. Поэтому у меня лишь один вопрос к магистрантке: способна ли она чем-либо подтвердить свое авторство и сделать это достаточно убедительно?»..

Ничего подобного я не ждала. И мы с Ульвеном даже не обсуждали возможность такого наскока. Говорить за меня он не мог. Я должна была защищаться сама. Против Лори Кан. Студентка — против профессора.

Ну, прецедент в моей биографии уже имелся. Когда я, второкурсница, сцепилась с Уиссхаиньщщем. Тогда Лори Кан взяла мою сторону. И теперь я не испугалась, а разозлилась.

Папа, сидевший рядом, успел шепнуть мне: «Юла, спокойствие, рассуждай как юрист». Но какой из меня юрист? И всё-таки межпланетное право мы изучали, какие-то положения в голове закрепились.

— Уважаемая госпожа профессор, — официально обратилась я к Лори Кан. — Насколько я сведуща в общих принципах римского права, положенных в основу права межгалактического, обязанность выявить состав преступления лежит не на обвиняемом, а на обвинителе. Вы фактически обвинили нас с профессором Джеджиддом в научном подлоге. Согласно духу и букве закона, я хотела бы знать, в чем именно вы усматриваете признаки этого предосудительного деяния.

— Сошлюсь на документ хотя и сугубо частный, но не содержащий приватных сведений и доступный на многих сайтах, — сказала она. — Это ваш разговор с научным руководителем, состоявшийся в экстремальных условиях, на борту неуправляемого космического челнока, где вы с ним подробно обсуждали план этой самой магистерской. Фактически он вам его диктовал. С тех пор план существенно не изменился. Даже первая фраза осталась такой, как вы там условились.

— «Хейхоо, братаны!» — процитировала я зычным голосом.

Аудитория невольно развеселилась.

— Ну, так это моя находка, — заявила я. — Запись легко подтвердит. Профессор Джеджидд не владеет сиггуанским. Я же выучила сиггуанский на Арпадане. Поэтому диалог с охранниками сиронского космопорта, воспроизведенный в моей магистерской, вела только я. Мой учитель молчал, чтобы не выдать себя. Фраза была использована как прием неформальной коммуникации в условиях, где никакая формальная коммуникация невозможна в силу разницы менталитетов. С точки зрения сиггу, фраза «хейхоо, братаны!» соответствует фразе «Приветствую вас, уважаемые господа!», но не может быть заменена последней ни при каких обстоятельствах. Дальше я во введении объясняю, почему говорить с сиггуанской охраной на дипломатической космолингве было бы совершенно самоубийственно. Этой мой собственный материал, добытый, можно сказать, потом и кровью. Что еще, уважаемая госпожа профессор Кан, вызвало у вас недоверие?

— Глава первая, чрезвычайно тонкий анализ уйлоанского менталитета с точки зрения лингвистических и поведенческих парадигм. Полагаю, что не уйлоанец не мог в это вникнуть настолько подробно. Признайтесь, ведь вам помогал ваш научный руководитель?

Тут Ульвен не стерпел и заметил вслух, нарушая регламент:

— Я не только не писал, но даже толком не видел этого текста. Пролистал насквозь, дабы не влиять на суждения Юлии. Решил, прочитаю потом, уже после защиты.

— Спасибо, профессор Джеджидд, за ваше ценное пояснение, — усмехнулась Лори Кан. — Но вы опять говорите за Юлию, подтверждая мои догадки о вашем чрезмерном влиянии на ученицу.

— Госпожа профессор Кан, — продолжила я. — Я с первого курса углубленно изучала уйлоанский язык, культуру и литературу. Я освоила, пусть фрагментами, даже такой недоступный для непосвященных текст, как «Уйлоаа алуэссиэй инниа» — не в переводе Тессы Аллулу и Балафа Доэна, а в оригинале. Я имела счастье подолгу находиться в кругу родственников моего научного руководителя. Я дружна с его младшей сестрой Иссоа, с его племянницей, магистром Маиллой Ниссэй, и ее супругом Ассеном Ниссэем, равно как с невестой профессора, госпожой Илассиа Саонс, с доктором Келленом Саонсом и его сыном доктором Эллафом Саонсом. Наконец, я все пять лет моего пребывания на Тиатаре постоянно общалась с моим научным руководителем. Почему же я не могу на основании долгих и откровенных бесед с ними всеми, а также на основании пройденных мною в колледже курсов космопсихологии и гносеологии, сделать оригинальный анализ уйлоанского менталитета, который меня иногда восхищает, а иногда весьма озадачивает?.. Далее я в моем тексте сравниваю его с менталитетом интеллигентных выходцев с Теллус, к которым мы с вами, надеюсь, относимся.

Ехидство последней фразы вышло очень в духе Ульвена, и он взглянул на меня с одобрением.

Лори Кан не собиралась сдаваться.

— А ваш прогремевший на весь мир трагический монолог над Сироной? — спросила она. — Вы приводите файл с полным видео и расшифровкой в приложении к вашей работе, а затем ссылаетесь на него в разделе «Искусство истерики: локальные, гендерные и лингвистические аспекты». Но всякому ясно, что автором всей этой замечательной постановки был ваш профессор. Он руководил каждым вашим движением и каждой репликой.

— Весь вербальный ряд — исключительно мой! — заявила я. — Он всецело импровизировался! Не всегда, возможно, удачно. К примеру, я не сумела, будучи в стрессовом состоянии, с одного аудирования усвоить сиронский макаронический космоанглийский. Но текст знаменитой истерики — мое собственное творчество. И анализ текста, естественно, тоже мой. Только я одна понимала подтекст каждой фразы. Мой учитель лишь направлял развитие монолога — строил форму. Однако он сам истерить не умеет. В силу другого менталитета. Зато я теперь могу давать мастер-классы!

Аудитория вновь оживилась, поглядывая на Ульвена, который хранил полнейшую невозмутимость.

— Хотите, продемонстрирую? — внаглую предложила я. — Закачу истерику прямо здесь, на любую тему? Теперь я знаю, как это грамотно делается.

— Спасибо, Цветанова-Флорес, не нужно громких экспериментов, мы удовлетворены ответом, — прервал дискуссию председатель, мастер Дьян. — Госпожа профессор Кан, у вас еще есть замечания?

— Разумеется, есть, но я воздержусь от их оглашения. Они носят частный характер и касаются списка источников.

— Слово научному руководителю, — провозгласил мастер Дьян. — Профессор Джеджидд, прошу вас.

Мой учитель с всё тем же непроницаемым видом встал перед аудиторией и почти безо всякого выражения произнес:

— Спасибо профессору Кан за интереснейшую дискуссию. Если б я мог предвидеть возникшие у нее подозрения, я попросил бы мою ученицу представить весь текст на бумаге, написанный ее собственным почерком, причем на каком-либо из родных для нее языков, русском или испанском. Но такую работу не принял бы деканат. И опять же легко сказать, что писано под диктовку. Можно, конечно, задать искусственному интеллекту анализ стилистики текста Цветановой-Флорес, однако я полагаю, это излишне, учитывая большое количество разноязычных цитат. В таких обстоятельствах я вынужден откровенно признаться, что никак не мог создавать этот текст, поскольку одновременно занимался своим. Я работал над небольшим дидактическим материалом, который скоро представлю на обсуждение. Это… скажем, так: «Краткий практический справочник по применению разнопланетной обсценной лексики для начинающих космолингвистов». Наши с Юлией приключения на Сироне выявили, что студенты, в том числе и мои, почти не владеют этим лексическим слоем. Пора наверстать упущение. Только стоит подумать над тем, чтобы пошлый жаргон не распространился как эпидемия. Вероятно, придется ввести очень строгие ограничения и штрафовать за произвольное использование материалов учебного курса как в кампусе, так и вне колледжа. Однако это уже не имеет прямого отношения к обсуждаемой теме. Работой Цветановой-Флорес я доволен. Текст был мною проверен и вычитан, за исключением небольшого раздела об уйлоанском менталитете.

На этом прения завершились. Голосование оказалось неожиданно единодушным. «Против» не выступила даже Лори Кан.

Мне присвоили степень магистра. Дальше — чистая бюрократия: подписать в деканате бумаги об окончании колледжа, получить магистерский диплом, занести упоминания о наличии научной степени в мое электронное удостоверение личности. И — свобода. Я — настоящий космолингвист!

Все вокруг — папа, мама, друзья, — бросились меня поздравлять, обнимать, гладить по голове, жать мне руки и тискать.

Мой учитель отрешенно стоял в стороне, наблюдая за этим весельем, полный царственного достоинства и печального недоумения. Лори Кан, как всегда, упорхнула сразу же после окончания процедуры. Ко мне она не подошла, и устроенный ею скандал ничем не аргументировала. Неужели она и вправду хотела сорвать защиту? Зачем? У нее какие-то давние счеты с моим профессором?.. Я ни разу не видела, чтобы они где-то тесно соприкасались. Они вели разные предметы и курсы, и делить им было, как мне казалось, нечего. У Лори Кан в этом выпуске никто не заканчивал, но в позапрошлом году успешно защитился мой приятель Альфред Жиро, завзятый историк. Мы с ним не конкурировали. В чем же дело?..

У меня возникло ощущение попадания в замкнутый круг. Точно так же после полемики с профессором Уиссхаиньщщем, который потом оказался не просто профессором, а куратором Тиатары от Межгалактического альянса, я стояла ошеломленная: фактически комиссия признала мою правоту. Но тогда учитель сурово сказал: «Не радуйтесь. И не вздумайте праздновать эту победу. Пойдемте, несчастье мое».

Сейчас он приблизится и произнесет то же самое. Только уже не вцепится мне в запястье, чтобы я вдруг не вырвалась и не сбежала от него к своей бесшабашной компании.

Убегать я на сей раз не собиралась, ведь мы заранее договорились, что отправимся отмечать присвоение мне степени магистра в Тиастеллу, к нему домой.

«Вечер с принцем — это успех!» — промелькнуло в моей голове еще одно давнее воспоминание. Звонкую фразочку бросила Лори Кан, когда я первый раз собралась в гости к магистру Джеджидду, не имея понятия, каково его настоящее имя. Лори Кан уверяла, будто все в колледже это знают, кроме меня. Но меня, наивную дурочку, приглашали к нему домой, а ее — никогда. Может быть, ей банально завидно?.. Однако я не помнила, чтобы учитель вообще принимал у себя коллег — как и они его. Отношения между преподавателями в Колледже выглядели корректными, а иногда и хорошими, но дистанция всегда соблюдалась. Студентов, впрочем, тоже домой обычно не звали. В этом не возникало необходимости, позаниматься всегда можно было в какой-нибудь аудитории или даже на свежем воздухе в кампусе. Мой случай — исключение из неписанных правил, и объяснялось это тем, что я была не просто студенткой, а его подопечной, и он старался удерживать меня от всякой дичи и дури.

— Как вам это понравилось? — поинтересовался учитель.

— «Much ado about nothing», — ответила я по-английски. «Много шума из ничего».

— Да. Страсти почти как у вашего обожаемого Шекспира.

— С чего бы, профессор?

— История долгая. Не сейчас. Пойдемте, моя дорогая, нас ждут.

— Я достойно держалась?

— Не напрашивайтесь на комплименты. Их придется делить пополам. И опять кто-то скажет, что вы без меня как беспомощное дитя.

— Вам обидно?

— Скорее, мерзко. Но это к вам не относится.

Наш странноватый непраздничный диалог прервали мои родители. Ульвен говорил с ними в совершенном другом тоне и настроении. Благодарил их за такую чудесную дочь, которая не обманула ничьих надежд и заслуженно получила степень магистра. Потом мы все сели в его личный флаер и отправились в Тиастеллу.

Илассиа и Иссоа не пошли на защиту, иначе свита Ульвена выглядела бы чрезмерно внушительной, и потом возникли бы сложности с флаером. Остальные гости — мои бароны, Ассен и Маилла — тоже явились прямо на званый ужин. Пришлось ради всех, кто отсутствовал в колледже, подробно рассказывать про защиту. Все-то думали, процедура обернется формальностью.

— Просто невероятно! — возмущался мой папа. — Мы же знаем, как писалась работа! Юлия засиживалась вечерами, вставала раньше всех, лишь бы только успеть! И мы слышали, как они с профессором обсуждали каждый параграф, и она порою с ним спорила!

— Ладно, всё позади! — жизнерадостно заявила Маилла. — Справедливость восторжествовала! Юлия, я всегда говорила: ты редкая умница! Мой дядя знал, кого брать в ученицы!

— Конечно, знал, — подтвердил барон Максимилиан Александр. — Я рассказывал о ней принцу, когда она была еще девочкой.

— И она тогда обижалась, что вы не захотели с ней лично поговорить, — напомнил мой папа. — Она так мечтала увидеть живого космолингвиста!

— Да видела я его на Арпадане, видела, только издали, — возразила я.

— Ну и как? — вкрадчиво полюбопытствовала Илассиа.

— Показался на редкость противным.

Карл, наверное, хотел одернуть меня своим фирменным «Юльхен, язва, заткнись!», но Ульвен отпарировал:

— Знаете, я тоже был не в восторге, когда в деканат ввалилось такое сокровище. То ли девочка, то ли мальчик, лохматое, в мятых драных штанах, своевольное, самоуверенное, мало что понимающее. Несмотря на явный талант.

— А в итоге — ученый магистр и «шедевр воспитания»! — ввернула я подковырку, понятную только своим.

— Кое-что получилось, — согласился он. — Но совершенство еще не достигнуто.

— Мы вам так благодарны, профессор, — сказала моя мама с присущей ей теплотой и сердечностью. — Представляете, каково нам было отпустить нашу дочь на другую планету, и быть может, уже никогда ее не увидеть?.. Мы ужасно боялись, что у нее будут трудности и неприятности, а она совершенно одна…

— Ради этого я и взялся ее опекать. Большинство студентов постарше. Несовершеннолетним действительно полагается опекун, но многим он не особенно нужен, они более самостоятельны и не настолько эмоциональны. Хорошо, что у Юлии веселый и дружелюбный характер. Она сразу нашла здесь друзей и поладила с преподавателями… кроме некоторых.

— Почему эта Лори Кан вдруг так на тебя набросилась? — обратилась ко мне Маилла.

— Я не знаю. Мне кажется, дело вообще не во мне.

— А в ком? В Ульвене?..

Он властно пресек разговор:

— Дорогие мои, не будем развивать эту тему. Все интриги и сплетни оставим тем, кто находит счастье в таких занятиях.

Мы ели, пили, шутили, радовались, разговаривали обо всем, что спонтанно приходило на ум. Ульвен между делом спросил у доктора Келлена Саонса, почему он никогда не приводит с собою супругу. Тот ответил, что ни разу не смог ее уговорить посетить дом семьи Киофар. Его жена очень скромного происхождения и стесняется появляться среди столь знатных и ученых господ — она, дескать, не умеет ни держать себя должным образом, ни вести разговоров о важных вещах. «Представляете, господин Киофар, она уверена, будто ей самое место на кухне!» Илассиа возразила: госпожа Оллайя нисколько не хуже многих дам, блистающих в свете отнюдь не умом, а красивыми платьями. Она милая, добрая и рассудительная, с ней приятно общаться… «Конечно, мы будем ей рады», — подтвердил мой учитель. Я подумала, он тоже заметил нарастающее взаимное притяжение Иссоа и младшего Саонса, и хотел бы поближе взглянуть на скрытную мать молчаливого обожателя нашей певчей принцессы.

Постепенно всеобщее оживление стихло. Гости начали расходиться. Первыми покинули дом Ассен и Маилла, им далеко добираться в Севайю. Вскоре Саонсы увели Илассиа, с которой Ульвен весьма церемонно раскланялся, несмотря на взаимную нежность в прощальном «Спокойной ночи, мой друг». Потом удалились оба барона (Карла я всё-таки поцеловала, а его отец прижал меня к сердцу: «Магистр-баронесса!»). Мама с папой пошли в свои комнаты, а братик Виктор давно уже спал.

Мы остались у бассейна втроем. Я, Ульвен и Иссоа.

— Брааат, я тоже устааала, — сказала, словно пропела, она. — Поолдня украшаала пироожные. Моожно, я вас остаавлю?..

Я ждала естественной реплики: «Нам с Юлией тоже пора, день выдался хлопотным». Но внезапно его ответ оказался другим: «Да, иди, дорогая. Мы немного еще посидим. Ты не выдашь нас?» — «Комуу, Ульвеен?» — «Моей невесте и ее жениху». — «Да нуу тебя!»…

Она понимала, что он шутил. А на самом деле нам предстоял какой-то не шуточный разговор. Иначе бы он не стал столь явно нарушать принятые в его доме приличия, оставаясь со мною вдвоем, без свидетелей.

Ночь была тепла и тиха. Мы устроились рядом, он на скамье у бассейна, я в плетеном кресле. Мне ужасно хотелось сбросить туфли и окунуть гудевшие ноги в прохладную воду, но при нем я, конечно, никогда бы такого не сделала.

— Юлия, и как же нам быть? — спросил он.

— О чем вы, учитель?

— О вашем будущем, разумеется. У вас есть какие-то планы?

— Выйти замуж за Карла, — призналась я.

— Это ясно как аксиома, — отмахнулся он. — И вообще не в моей компетенции.

— Разве? Есть один нерешенный вопрос.

— Какой?

— Я бы очень хотела… чтобы вы удостоили нас… церемонии у очага.

— Моя Юлия, это совсем не формальность.

— Я знаю. После всего пережитого на Сироне и на борту того челнока — я всё ещё не имею на это права?

— Дело не в ваших правах. А в наших обычаях. И в обетах, которые вы принесете. Они свяжут вас навсегда.

— Мы и так уже связаны. Вы не верите?

— Верю. Но мы слишком разные. Я подумаю. Обещать не берусь. Слишком много ответственности. И на мне, и на вас обоих. Если я в конце концов откажу, не сердитесь.

— Я на вас никогда не сержусь.

— Но порой огрызаетесь.

— Извините, профессор, больше не повторится.

— Затвердите себе эту фразу и научите ей своих будущих учеников.

— О, когда еще они у меня появятся!

— Скоро. Если вы захотите.

— О чем вы?

— Предлагаю вам стать моей ассистенткой в колледже. Как профессор, я имею возможность пригласить оплачиваемого ассистента. У меня много курсов, большая нагрузка, до сих пор я не роптал, но вы сами заметили — я становлюсь раздражительным и нетерпимым. Если вы возьмете на себя проверку текущих работ, отдельные темы на семинарах, промежуточные зачеты — вы мне очень поможете. И сами научитесь многому.

— А как на это посмотрят в колледже?

— Не всё ли равно?

— Снова скажут, что вы продвигаете свою фаворитку?

— Продвигаю, да. Пусть завидуют. Каждому бы по такой фаворитке.

— Лори Кан не устроит нам новый скандал?

— На здоровье. Пускай устраивает.

— Отчего она взъелась на вас?..

Он помедлил и всё же решился:

— Хорошо. Расскажу. Лучше, чтобы вы это узнали от меня самого. Хотя мне говорить об этом крайне стыдно и неприятно.

— Что бы вы ни сказали, учитель, мое уважение к вам никогда не уменьшится. Обещаю.

Не знаю, поверил он мне или нет. Зарекаться, пожалуй, не следовало. Но наши души и судьбы настолько тесно переплелись, что вряд ли какой-то факт из далекого прошлого мог разрушить нынешнее единение.

— Юлия, я не всегда был вашим учителем, — начал он свою исповедь. — Профессором я стал при вас, магистром — по окончании Колледжа. А до этого я был таким же студентом, как вы. Не настолько юным, но тоже наивным. Вам знакомы порядки этого дома; пока здесь жила моя бабушка, они выглядели еще старомоднее. Мне, как благородному юноше, не полагалось водиться с кем попало, а я и не слишком стремился общаться со сверстниками из так называемых «хороших семей». Дружил я, назло старшим родственникам, по большей части с одноклассниками-тагманцами; наши забавы были сугубо мальчишескими — покататься на лодке по озеру, побродить по отрогам Эттая, погонять на электрокаре. О реальной жизни я знал очень мало.

Больше всего мне нравилось изучать языки. Родители рассудили, что профессия космолингвиста мне подойдет: она не связана с риском для жизни, зато считается уважаемой и солидной. Еще в школе одноклассники-тагманцы прозвали меня «Джеджидд», и я взял себе такой псевдоним, чтобы не позорить свое настоящее имя, если вдруг с учебой у меня не заладится. Но я быстро стал лучшим на курсе. Считался гордостью колледжа. Мне уже поручали вести некоторые семинары. Я стал популярен, и вокруг меня начали увиваться девушки. Среди них была Лори Кан. Самая младшая, неполных пятнадцати лет. Поздний ребенок, единственный, избалованный, привыкший быть в центре внимания. Однако очень талантливая. Яркая, броская, дерзкая. Если ваша дерзость, моя дорогая, выражается в простоватых манерах и идет от ребячества и веселости нрава, то с Лори всё обстояло иначе. Она была совершенно уверена, что должна всегда получать желаемое, и упрямо шла к своей цели, прошибая любые препятствия. Вероятно, в какой-то момент она вдруг захотела меня — я не знаю, зачем, вы понимаете сами, это ни с какой стороны невозможно, ни по сути вещей, ни по нашим законам, ни в силу моего особого положения. Я по неосторожности пригласил ее в наш дом, и она узнала, кто я. Мне казалось, что мы с ней друзья, и никакой беды не случится. Но она сперва разгласила мое имя другим студентам, и оно разлетелось по Колледжу. Потом, когда у меня за спиной поползли шепотки — «поглядите-ка, принц!» — она пожелала победы над принцем. Любою ценой. Страшно даже такое сказать, но… она толкнула меня на весьма неприглядный поступок. Уговорила сопровождать ее на «соммэ». Она была несовершеннолетней, а я уже считался взрослым. Чтобы ее пропустили со мной, она подделала разрешение от родителей. Я не подозревал такого отчаянного обмана и сам удивился тому, что они подписали бумагу. Не хочу снимать с себя мою долю вины, возлагая ее целиком на пятнадцатилетнюю девочку. Следовало бы пораньше включить мозги и одуматься. Но я подумал тогда, что у вас, людей, вероятно, такие обычаи. И, в конце концов, мною двигал простой интерес — возможно, даже исследовательский. Увидеть своими глазами всё, о чем до того только слышал в сбивчивых пересказах со многими недомолвками. С тех пор у меня появилось другое желание: забыть о том, что там происходило. В том числе между Лори и мной. Забыть, разумеется, не удалось. Но урок я извлек. Больше я никогда не посещал эти дикие увеселения. И вам запрещал, как вы помните. К счастью, вы никогда не пытались обойти мой запрет. Для некоторых существ эти оргии совершенно естественны, осуждать их не стоит, — с их точки зрения, инстинктам нужно дать выход, но ни мне, ни вам там не место. А Лори не пропускала ни одного «соммэ». Я больше не общался с ней наедине. Никогда. И, конечно, не звал в этот дом. Но прервать все связи и сделать вид, будто мы незнакомы, не мог. Мы ведь вскоре стали коллегами. К счастью, нас пригласили на разные факультеты, и у каждого складывалась своя жизнь, как в Колледже, так и за его стенами.

Я не рвался делать карьеру, не спешил с защитой докторской, к тому же погиб мой отец, и я взялся воспитывать и опекать Иссоа — ей было семь лет, а матушка не могла уделять ей много внимания, потому что надолго замкнулась в себе после этой утраты. Потом умерла и бабушка, и пришлось заниматься делами наследства и управлением семейными предприятиями. Лори же очень успешно продвигалась в профессии. Все таланты остались при ней. Очень быстро написала докторскую, защитив ее на Гингоссе. Летала на какие-то фестивали динамических инсталляций. Это вроде абстрактных скульптур и конструкций, которые движутся сами под воздействием ветра. Красивое зрелище. Став профессором, она отказалась от некоторых прежних привычек. Теперь никуда не летает — якобы, из-за родителей, которые нуждаются в ее помощи. Со студентами держится, вы заметили, на расстоянии. Из коллег ни с кем не сближается. Но ведь все старшие преподаватели помнят, чем она тут занималась во время студенчества. Я был отнюдь не единственным объектом ее вожделений. Либо ее темперамент постоянно требовал смены поклонников, либо она пыталась показать мне, будто у нее и без меня чрезвычайно нескучная жизнь. В итоге сейчас рядом с ней — никого. Ни супруга, ни верных друзей, ни детей. Мне кажется, что наша великолепная Лори несчастна.

— То есть сегодня она сорвалась из-за этого?..

— Вероятно, она увидела себя, прежнюю, в вас.

— Но я совсем не такая!

— Тем больней для нее. Вы смогли без особых усилий получить всё то, к чему она тщетно стремилась. Мою преданность и уважение. Приглашение постоянно бывать — а теперь и жить — в моем доме. И при этом вы остались собой и ничем в себе не пожертвовали. Да я и не требовал жертв. Кроме тех, что вы добровольно приносили нашей профессии.

— Я не знаю, как высказать вам мою благодарность…

— Юлия, я не мог поступить по-другому. Хотя изначально мне совсем не хотелось принимать на себя такую ответственность. Вы правы, я не жаждал встречаться с вами на Арпадане, поскольку господин барон слишком вас расхваливал, и мне почудилось — вот еще одна Лори Кан. Такая же гениальная девочка, возомнившая, будто ей всё позволено. Но едва я вспомнил, что у меня есть сестра и племянница, ваши сверстницы, и что, если я откажусь, то опеку над вами несомненно поручат профессору Кан, ведь она — человек, и одного с вами пола — я немедленно заявил в деканате, что уже договорился обо всем с вашими уважаемыми родителями, и согласен стать вашим опекуном.

— Даже больше, чем опекуном.

— Лучше не говорите об этом ни с кем. Слишком многие превратно понимают наши с вами особые отношения. Как личные, так и научные.

— Стало быть, Лори Кан по-прежнему питает к вам сильные чувства? Она пыталась всем доказать, будто я — всего лишь прозрачная оболочка для ваших идей, и не более? И я совершенно не стою вас?.. А она в свое время — стоила?..

— Моя Юлия, мне не всегда понятны человеческие побуждения. Особенно женские. Вам видней. Но видеть вас на вершине успеха и славы ей, я думаю, было больно.

— Славы?..

— Имя «Цветанова-Флорес» уже разнеслось по крайней мере по этой части Вселенной. Независимо от того, защитили бы вы магистерскую, или нет. Все знают о храброй девушке, которая сначала ринулась спасать своих близких из плена, а затем, уносясь неизвестно куда в бездну космоса, до последних мгновений сочиняла вместе с профессором план магистерской. Этого уже не вычеркнешь и не отменишь. Мы с вами попали в историю. Вам завидуют. И возможно, не только Лори.

— Ну, так пусть полетают на том челноке, отключив управление! Это сразу прочистит любые мозги.

— «Юльхен, язва»…

— Простите, учитель.

— Так что будем делать? Вы пойдете ко мне в ассистенты?

— Пойду! Назло всем!

— Хорошо. Завтра мы отправимся в колледж и оформим все документы.