Женские страшилки и заморочки

Ланиус Андрей, 2007

О женщины – вам имя (дальше по фантазии). Цикл небольших историй о том и о сем, вокруг да около…

Так погиб Дон-Жуан

Ясное солнечное утро было прозрачно, как до блеска промытое стекло. Погода отвечала настроению Дон‑Жуана, который спустился по трапу маленького стремительного самолета, подрулившего к одноэтажному зданию аэровокзала — весьма далекого видом от зданий того же назначения, сооруженным из бетона и стекла, какие возвышаются в более значительных городах…

Дон‑Жуан двигался легко — почти скользил, переступая на носках. Был он молод, смазлив, нахален, к тому же красноречив — а в сплаве это создает ту напористую неотразимость, которая покоряет даже самых строптивых красавиц: ведь каждая из них постоянно ждет, что ее собираются завоевать, и потому готова к сопротивлению. Но увы! Почти никто из таковых не смог противостоять стремительному натиску Дон‑Жуана.

Дон‑Жуан сверкал. На нем был подчеркивающий фигуру синий парчовый камзол, по рукавам отороченный брюссельскими кружевами, высокое белое жабо из тех же кружев, на рукояти длинной шпаги алел шелковый бант. Через левое его плечо был перекинут черный плащ, подбитый красным атласом. Пышное павлинье перо, серебряной пряжкой прикрепленное к тулье широкополой шляпы, переливалось цветами радуги. Массивные золоченые бляхи новеньких башмаков разбрызгивали солнечные зайчики. В правой руке Дон‑Жуан нес прямоугольный чемоданчик, именуемый «дипломат».

…Возле стоянки такси толпилась небольшая очередь. Дон‑Жуан окинул ее беглым, но внимательным взглядом и, не обнаружив никого, заслуживающего внимания, надменно отвернулся: во всем мире его интересовали только двое — Он и Она. Он — это сам Дон‑Жуан, Она — Женщина. Временами, причем, к сожалению, довольно часто, появлялся третий — Супруг…

Женщина Дон‑Жуану нравилась. В исключительных случаях он любил ее. Но желал всегда! Поэтому считал самым привлекательным из всего, что существует на свете.

Нежелательный, но реально возникавший Супруг стоял на пути к достижению цели. Естественно, что его интересы были диаметрально противоположны интересам Дон‑Жуана, а потому он боролся с последним всеми доступными средствами — применяя оружие, апеллируя к общественному мнению, подсылая наемных убийц из кровавой секты «блаженных» францисканцев, используя для его обуздания служебные связи. Дон‑Жуан не оставался в долгу, сражаясь с Супругом на высоконравственной дуэли и в безнравственной уличной драке, опровергая в юридическом порядке предъявленные обвинения. Бывало, что в случае необходимости, торжествуя в душе, скрывался от него, используя веревочную лестницу или балкон соседней квартиры…

Он воспринимал Супруга как врага — причем, врага более слабого. В зависимости от степени слабости менялась доля презрения к нему, каковое проявлялось либо в чистом виде или смешанное с раздражением, реже — определенной жалостью. А если Супруг оказывался сверх ожидания проницательным и активным, что затягивало осуществление планов Дон‑Жуана, то в сочетании со злобой. Но презирал Супруга он всегда. Потому что в единоборстве с ним не знал поражений.

Столетия струились мимо него… то ли он проходил сквозь века — блистательный, несравненный и непобедимый, воспетый в легендах. Дон‑Жуан!

В этот городок его привел мимолетный случай. Ранняя осень, будто юная вдовушка в накрахмаленном кринолине, пугливо шелестела опавшими листьями, пахнущими нежной пылью. Дон‑Жуан поднял один из них — большой хрупкий лист был похож на усохшую морскую звезду… Задумчиво подержав в пальцах, Дон‑Жуан отбросил в сторону багряный лоскуток осени, который тихо лег на землю…

…К вечеру того же дня он вылез из белого «Москвича» в районе речного порта на Амударье. Река влекла тяжелую глинистую воду, покачивающую несколько буксиров, ошвартованных у причалов. Неподалеку от них, под обширным навесом, состоящим из ромбов цветного пластика, за столиками сидели люди.

Дон‑Жуан с удовлетворением отнесся к приглашению быть гостем на свадьбе в дружном коллективе портовиков: подобные праздники всегда находили живейший отклик в его душе. Тем более, что за прошедший день он изрядно проголодался…

За столиком, куда подвели Дон‑Жуана, уже сидели три человека. Двое ничем не сохранились в его памяти. Третий был рыжим зеленоглазым парнем в клетчатой ковбойке, чуть не до середины расстегнутой, благодаря чему перед глазами Дон‑Жуана синел якорь, выколотый на мощной груди речного моряка.

Небрежно бросив шляпу на стоявший неподалеку свободный стул, Дон‑Жуан сел. Рюмок на столике не наблюдалось — водку пили из до половины наполняемых стаканов. После второго Дон‑Жуан снисходительно осведомился у зеленоглазого, которого посчитал единственным, достойным какого‑то внимания:

— Прошу прощения, сеньор… ваше имя?

— Кузя… Полностью Кузьма, — с готовностью сообщил тот. — А ты?

— Дон‑Жуан.

— Во дает! — удивился Кузя.

Он хотел что‑то уточнить, но промолчал. Кузя был мотористом одного из буксиров, которые сейчас стояли у причала. В дальнейшем разговоре Дон‑Жуан упомянул, что сезон отработал у побережья Камчатки мотористом сейнера, на котором он оказался, преследуя краснощекую разбитную бабенку, распоряжавшуюся камбузом — бог мой, в каких только местах и сколько профессий не переменил он за сотни лет! Это внушило Кузе нечто вроде преклонения перед новым знакомцем: вероятно, не существует речника, который явно или тайно не мучился бы белой завистью к морским волкам…

Поддерживая тосты, Дон‑Жуан почти забыл о нехитрой снеди, каковой следовало закусывать. А потому начал пьянеть.

Тем временем свадьба шла освященным традициями чередом. Периодически звучали тосты, раскрасневшиеся гости вразнобой провозглашали «горько!». Приземистая скуластая невеста Дон‑Жуану не приглянулась. До жениха ему вообще дела не было: при всех условиях тот являлся эфемерностью…

А когда заиграла музыка и на площадке перед столиками запрыгали танцующие, вдруг появилась Женщина! Красное платье с приколотой на высокой груди желтой розой облегало статное тело, черные волны волос плескались по гибкой спине…

— Откуда она здесь? Прекрасная Кармен?! — впившись в нее расширившимися глазами, вскричал Дон‑Жуан.

— То жена. Начальника порта, — флегматично разъяснил изрядно осоловевший моторист Кузя.

И сообщил информацию, которую собеседнику следовало принять к сведению:

— А вон ее муж.

Большой палец правой Кузиной руки указывал в угол площадки, где за столом, несколько особняком, сидели несколько серьезных мужчин. Крайний из них, прямой и строгий, возвышался над остальными.

— Фортуна, ты всемогуща! — сквозь зубы пробормотал изумленный Дон‑Жуан. — Опять Командор… Но если он — супруг Кармен, то где Донна Анна? Странно… Впрочем, Командора можно понять: в каждой из них своя прелесть!

— Чего? — неверной рукой нанизывая кружок соленого огурца, переспросил Кузя, не расслышавший сентенции Дон‑Жуана.

Тот, не собираясь ничего разъяснять, высокомерно глянул на моториста. Опять загудела музыка. Легко, несмотря на опьянение, поднявшись со стула, Дон‑Жуан столь поспешно устремился туда, где горел маяк красного платья, что шпага, ударяясь о его бедро, описывала в воздухе беспорядочные зигзаги…

Кармен оживленно беседовала с мужчиной, который выделялся среди остальных черным галстуком‑бабочкой. Остановившись подле, неуловимо легким и нежным движением Дон‑Жуан коснулся ее руки. Кармен обернулась — и ее лицо немедля приняло неприступное выражение. Дон‑Жуан склонился в галантном поклоне:

— Сеньора, разрешите вас пригласить…

— Простите, но неужели вы не видите, что я занята? — холодно произнесла Кармен. — Ваша самоуверенность меня удивляет… Или вы впрямь считаете, что столь же неотразимы, как об этом гласит легенда?

— О, нет, изумительная Кармен! — с тонкой улыбкой возразил Дон‑Жуан. — В легенде сообщается далеко не все, на что я способен… Поэтому уверен — ты найдешь для меня время! Если не сию минуту, то чуть позже…

— Никогда! — сверкнула очами Кармен, резко отворачиваясь от него.

И сразу же звонко захохотала, продолжая разговор с обладателем галстука‑бабочки.

— Посмотрим, — процедил Дон‑Жуан, летящей походкой направляясь к своему столу.

…Не обращая внимания на Кузю, который, вернувшись откуда‑то, плюхнулся рядом, он ждал, когда завершится танец. Кармен танцевала с тем же мужчиной в пиджаке до колен и «бабочкой». Дон‑Жуан, скривив губы, смерил его пренебрежительным взглядом.

Он мысленно прикидывал — когда снова пригласить Кармен. Но чей‑то бодрый голос внезапно воззвал:

— Внимание! Дамский вальс… Товарищи женщины! Приглашайте мужчин! А мужики не вылезайте, покуда не позовут… Пра‑а‑ашу!

Подобный вариант никак не устраивал Дон‑Жуана: не сомневаясь в победе, он после резкого отпора Кармен все же считал, что она еще не созрела для того, чтобы самой сделать следующий шаг. Полуобернувшись к мотористу, который, кажется, дремал с открытыми, бессмысленно остекленевшими глазами, Дон‑Жуан задумался. В этот миг голос Кармен произнес:

— Я к вашим услугам, Дон‑Жуан! Кажется, вы хотели мне что‑то сказать?

О, эта пленительная смена настроений и непредсказуемость поступков! Она стояла рядом и улыбалась ему, и в ее сияющих глазах светилось обещание, которое при благоприятных стечениях обстоятельств не нарушается никогда…

Изящным движением поправив сбившееся жабо, Дон‑Жуан встал, склонив в поклоне напомаженный пробор.

Кармен на полголовы была выше его — Дон‑Жуан видел над собой маленькие ноздри ее чуть вздернутого очаровательного носика, отягощенные краской длинные изогнутые ресницы, которые смыкались, словно крошечные опахала, пряча черные страстные глаза… Старый вальс кружил их по площадке, в карусельном калейдоскопе мимо неслись сидящие люди, а за ними — покачивался густеющий вечер…

— Я искал тебя тысячу лет! — шептал ликующий Дон‑Жуан. — Миллион лет… Может быть, даже больше!

— Удивительное постоянство! — улыбаясь, ласково отвечала она. — Однако вы неплохо выглядите для такого возраста, древний старичок…

Дон‑Жуан повел ее медленным плавным шагом.

— Кармен, не смейся надо мной! — умоляюще выдохнул он. — Я понимаю, что признание в любви вот так, сразу, кажется неправдоподобным…. Но поверь — такие, как ты, поражают сердце мгновенно!

Кармен вскинула черные серпики ресниц — ее жгучие глаза вспыхнули и повлажнели.

— Хотелось бы верить. Но… Обратите внимание на того человека. Видите? Это — мой супруг.

— Ну и что? — с уничтожающей иронией осведомился Дон‑Жуан.

— Он видит все, — предупредила Женщина.

— Кармен, я обожаю тебя!

— Отодвиньтесь, прошу вас! На нас смотрят…

Безошибочное чутье подсказывало Дон‑Жуану: его вечный дуэт с Женщиной близок к желаемому финалу. Чуть пошатываясь, но упругим шагом возвращался он к своему месту. И тут заметил, что из холодной розовости заката огромное солнце зловеще‑багряным зраком следит за ним. Однако и предостережение неба не вразумило его…

Кузя сидел в одиночестве, бессмысленно промокая окурком сигареты лужицу разлитого томатного сока.

— Супруга надо споить! — приказал ему Дон‑Жуан.

— Надо, — с пьяной беспрекословностью согласился моторист.

Дон‑Жуан наполнил водкой два стакана, вручил их Кузе и нетерпеливо подбодрил:

— Иди!

Неуверенно переставляя подгибающиеся ноги, Кузя направился к Командору. Подобно охотнику, который, затаившись в кустах, наблюдает за тем, как подманивается дичь, Дон‑Жуан фиксировал действия моториста, осторожно передававшего Командору стакан.

Тот одним движением выпил водку, а пустой стакан вернул Кузе. После чего, повернувшись к соседу, тяжелой рукой сделал пьяному мотористу жест — уходи!

«Каков монстр! — с ненавистью подумал Дон‑Жуан. — Льет в себя, будто воду… Но ничего! Хотя ты и Командор, однако все‑таки Супруг. Женщина будет моей!»

И когда зазвучала мелодия очередного танца, бесцеремонно расталкивая всех, кто оказывался на пути, он летел к ней…

Они двигались в танце, прижатые друг к другу его ритмичным полетом. Покорное тело Кармен совсем опьянило Дон‑Жуана.

— Ты изумительна, волшебна и сладостна, как родниковая вода для путника, изнемогающего в пустыне от жажды! — говорил Дон‑Жуан. — Что за счастливец твой Супруг!.. Но он сам понимает ли это?!

— Да. Командор любит меня…

— А ты?

— И я отвечаю ему взаимностью, — сказала Кармен. — Но его любовь надежна и постоянна. А это… это…

— Что — «это»?

— Скучно, — прерывисто вздохнула она.

— Богиня! — вполголоса пылко вскричал Дон‑Жуан, еще крепче прижав ее к себе. — Будь моей! Клянусь — поцелуи, которыми я буду тебя покрывать хоть триллион раз, не наскучат тебе!

Дыхание Кармен участилось.

— Его поцелуи не надоедают мне, — потупившись, призналась она. — Дело в другом… Ах, если бы суровую сдержанность Командора соединить с порывистостью и пылкостью Дон‑Жуана!

«Желать того, что невозможно… Однако не в этом ли сама суть Женщины?» — мысленно посетовал Дон‑Жуан. В это мгновение огненные губы Кармен обожгли его щеку. Поцелуй при всех — танцующих и глазеющих на танцы! «Финита ля комедия!» — сам себе воскликнул восхищенный Дон‑Жуан.

Ноги счастливца, возвращавшегося к столику с дремлющим Кузей, двигались весьма нетвердо, но ему чудилось, что легкие крылья несут его через площадку…

Снова налив два стакана водки, Дон‑Жуан нетерпеливо подергал моториста за плечо.

— Ч‑го надо? — не открывая глаз, огрызнулся тот.

— Кузя, действуй! — тряхнув сильней, потребовал Дон‑Жуан.

— З‑чем? — уточнил полуочнувшийся моторист и, как собака, вылезшая из воды, содрогнулся всем телом.

— Командор и не собирается пьянеть!

— Н‑не м‑гу, — хотя и непослушным языком, но категорически отказался Кузя. — Иди с‑сам…

Он тоскливо икнул. Дон‑Жуану стало совершенно очевидно: придется идти. Иного выхода нет…

Увидев остановившегося перед ними Дон‑Жуана, в каждой руке которого было по наполненному стакану, Командор прервал застольный разговор. Он молча смотрел не пришельца немигающим трезвым взглядом. И, чего никогда не бывало прежде, Дон‑Жуан начал теряться — громадный человек в глухом черном костюме вдруг представился статуей, воплотившей непоколебимую уверенность в собственной силе.

— Что скажешь, Дон‑Жуан? — после паузы осведомился он.

— Вы вспомнили меня, Командор? — криво усмехнулся тот.

— Вспоминать тебя нет нужды, — равнодушно возразил Командор. — Ты постоянно раздражаешь мое зрение, не позволяя забыть о себе… К сожалению, Кармен слишком красива.

Непонятное смущение Дон‑Жуана усиливалось, ибо во взгляде Командора не было ничего, что следовало ожидать — ни неприязни, ни тревоги, ни ненависти… Было безразличие. И еще что‑то. Но что — Дон‑Жуан не мог понять.

— Ну? Слушаю тебя, — выговорил Командор.

— Давайте выпьем! — вызывающе предложил Дон‑Жуан.

Он знал, что эта порция может оказаться для него роковой. Но отступать было поздно. Командор коротко кивнул и принял от него стакан.

— Тебе изменяет аккуратность, — бестактно заметил он. — Башмаки в пыли, на манжетах — следы рыбных консервов, шпага не на месте… Пей.

Оскорбленному Дон‑Жуану оставалось только схитрить. И он сделал это.

— Первым — вы…

— Я‑то выпью, — спокойно заверил Командор. — Но что будет с тобой?

Запрокинув голову, Дон‑Жуан с трудом проглотил жидкость. Сразу стало нехорошо… Длинным глотком осушив стакан, Командор выдохнул воздух и сказал:

— Не считай других слабее или глупей себя. Сотри со щеки губную помаду. Можешь передать Кармен — пусть ведет себя приличнее… Все?

И тут Дон‑Жуану стало совершенно ясно, что было в глазах Командора кроме безразличия — презрение! Этот Супруг презирал его — Дон‑Жуана!

Тошнотворный теплый туман лишал окружающее четкости очертаний, заполнял горло. Дон‑Жуана качало…

Командор пренебрежительно отвернулся.

С трудом опустившись на стул, Дон‑Жуан неловким движением смахнул лежащую рядом шляпу, которая упала смятым павлиньим пером на пыльный асфальт. Он уронил голову на руки…

Мир завертелся перед закрытыми глазами быстрей и быстрей — он сделал неимоверное усилие, чтобы остановить мучительное кружение, но оно лишь ускорилось… и оторвало Дон‑Жуана от столика, шумной суеты свадьбы, от всего этого городка…

…Впившись ладонями в острые края камня, он свешивается над пропастью, пытаясь дотянуться до нежно‑белого стебелька эдельвейса, который покачивается на едва заметном уступе, залитом светом утреннего солнца. Неподалеку, верхом на кауром иноходце, в неслышном танце перебирающем тонкими пружинистыми ногами, за Дон‑Жуаном с обожанием и страхом следит стройная амазонка. Он напрягается до предела, едва не срываясь в пропасть — и, коснувшись зубами, перекусывает нежный стебель. Выпрямляется… несколько легких шагов… он губами протягивает ей небесно‑голубой цветок! И амазонка аплодирует холеными ладошками, восхищенная возлюбленным, который ради ее прихоти рисковал жизнью…

…Могучий бык неестественно раскинул подломившиеся косматые ноги по золотистому песку арены, быстро намокающему густой кровью. Хриплое дыхание выталкивает из судорожно дрожащих ноздрей алую пену… Животное пытается встать — словно перья на дамской шляпе, колышутся красные стержни бандерилий, торчащие в его мощной, но уже изнемогающей холке. Бесполезна попытка! Стальной клинок шпаги, вонзенной зверю под левую лопатку, пригвоздил его… Беснуется публика, восторженным ревом прославляя бесстрашие и ловкость матадора! Среди цветов, платочков, шарфов и табакерок, со всех сторон летящих на арену, к его ногам падает яркая гвоздика — преклонив колено, Дон‑Жуан посвящает победу молоденькой цыганке, которая выдернула цветок из‑за маленького ушка и метнула ему…

…При свете медных бра, потому что высокие узкие окна комнаты наглухо задернуты бархатными портьерами, блондинка в строгом брючном костюме поправляет пепельные волосы перед венецианским трюмо…

Женщина, Женщина… Женщина! Даже в пьяном дурмане, во сне, он видел только ее. Супруг в сновидениях отсутствовал.

Но в действительности он существовал. И с этим приходилось считаться…

Проснувшись столь же внезапно, как уснул, Дон‑Жуан вперился в угол, где недавно сидели Кармен и Командор. Там никого не было. Народа заметно поубавилось: лишь кое‑где за столиками полуобнявшись, а то раскидываясь врозь от смеха, оживленно беседовали люди. Да посреди площадки несколько пар выплясывали твист. Лихорадочно ищущий взгляд Дон‑Жуана не обнаружил Кармен ни там, ни здесь…

— Где она?! — почти в панике обратился он к заметно протрезвевшему Кузе, который молча глядел на него, стряхивая сигаретный пепел в блюдечко с колбасой.

— Уволок ее Командор, — ответил моторист, мало сочувствуя волнению собеседника. — Пора, Дон, сваливать и нам. У меня завтра вахта…

— Почему не разбудил?! — простонал Дон‑Жуан.

Моторист, лично равнодушный к исчезновению Кармен, сплюнул и отвел от Дон‑Жуана глаза: кажется, в нем возникло осознание определенной вины. Искушенный разум Дон‑Жуана, почти прояснившийся в результате короткого отдыха, бурно отыскивал выход из создавшегося положения. Упустить почти завоеванную Женщину было не в его правилах!.. Но ничего путного на ум не приходило.

— Черт побери! Кто знает — где ее искать?!

— Я! — неожиданно признался Кузя.

— И молчишь? — воспрянул Дон‑Жуан. — О, Санта Мария! Кузя, веди! Времени терять нельзя…

Простецкий лик моториста отобразил явную борьбу между опасением перед начальством и уважением к бывшему коллеге, ходившему на сейнере в штормягах Тихого океана. Победило второе.

— Пошли, — коротко согласился он.

Прошагав несколько сотен метров по шоссе, Дон‑Жуан со спутником свернули влево. Перепрыгивая через пересохший арык, Дон‑Жуан упал. Верный Кузя помог ему подняться. Вытоптанной тропой они шли через степь. Шпага, отстегнувшись от перевязи, била Дон‑Жуана по ногам. Приглушенный расстоянием, со стороны покинутой площадки еле слышно пульсировал вальс, подобный дыханию затихающей ночи. Порывы похолодавшего ветра несли сухой аромат выгоревших за лето трав…

Впереди показались одноэтажные коттеджи. Остановившись возле одного из них, Кузя указал пальцем:

— Здесь. Ихний дом.

Входная дверь была приоткрыта — из‑под нее выбивалась полоска света.

— Идем! — сказал Дон‑Жуан, снимая помятую шляпу.

— Не‑ет! — безоговорочно воспротивился его непродолжительный друг Кузя. — Я не могу. И тебе не советую. А вообще, как хочешь.

Круто развернувшись, моторист сгинул в ночи, как в вечности — навсегда. А Дон‑Жуан решительно шагнул в дом…

В квадратный коридор выходили четыре двери — по две с каждой стороны. Он потянул ручку первой, что слева. Темная комната была пуста. Дон‑Жуан осторожно открыл дверь следующей… и замер. Освещенные розовым ночником, на широкой кровати, укрывшись шерстяным одеялом, спали рядышком Кармен и Командор: она лежала с края, он — лицом к стене. Дон‑Жуан отметил — одежда Кармен разбросана в беспорядке, в то время как Командора аккуратно сложена. Его огромный меч в кованых ножнах висел на стене рядом с уникальным охотничьим ружьем фирмы «Льеж».

Помедлив несколько мгновений, Дон‑Жуан опустился на одно колено у края постели. Почти у его глаз белело прекрасное лицо Женщины — черные крылышки ее закрытых век чуть трепетали, припухлые губы со следами кармина будто ждали поцелуя. Приподняв шляпу, во время свадебных перипетий потерявшую законченность формы, Дон‑Жуан несколько раз провел кончиком павлиньего пера по обнаженному плечу Кармен, приоткрытому сбившимся одеялом. Кармен вздрогнула и приподнялась.

— Дон‑Жуан?! — шепотом вскричала она. — Безумец! Да знаешь ли ты, что гибель ждет того, кто навлечет гнев Командора? Уйди, заклинаю тебя!

— И не подумаю, — страстно, но так же почти беззвучно, возразил Дон‑Жуан. — Ты будешь моей! А если нет — лучше смерть от кого угодно… Хотя бы и твоего Командора!

О, пророческие слова, которым вскоре суждено сбыться!

— Впрочем, и я не лыком шит, — добавил он, многозначительно коснувшись эфеса шпаги, алый бант на которой остался едва ли не единственным свидетельством его былого внешнего лоска.

— Этого еще не хватало! — одними губами ахнула Кармен, пряча в подушку побледневшее лицо.

Дон‑Жуан немедленно попытался обнять ее, но Кармен проворно освободилась. Затормошив Командора, она громко сообщила ему с наигранным оживлением, как о чем‑то, якобы чрезвычайно приятном:

— Посмотри, кто к нам пришел!

Командор, словно и не спал, медленно повернулся к Дон‑Жуану.

— Ты появился снова? — раздельно произнес он, не отрывая от гостя пристального взгляда. — Забавно.

— Прошу прощения за поздний визит, — нашелся Дон‑Жуан. — Но иного выхода у меня не было — этот городишко, как видно, не отличается гостеприимством. Все бросили меня. Дабы найти ночлег, пришлось идти к вам. Как‑никак, мы немного знакомы?

Командор выслушал его с непроницаемым лицом.

— Действительно, положение твое достойно жалости, — произнес он, когда Дон‑Жуан умолк. — Но это ни в коей степени не оправдывает невоспитанность… Да, в наших краях не найдешь чайного домика, каковые имеются в Гонконге. Не обретаются у нас и толедские потаскушки, что тебе всегда было по нраву. Ты неисправим.

Дон‑Жуан бросил ладонь на рукоять шпаги.

— Если вам угодно сатисфакцию, Командор, я к вашим услугам! — стараясь сохранить неумолимо испаряющееся собственное достоинство, проговорил он.

Командор нетерпеливо отмахнулся.

— Мне угодно, чтобы ты вышел за дверь — Кармен должна одеться… Когда уезжаешь?

— Завтра. То есть уже сегодня. Чуть свет.

— Очень хорошо… Кармен, постели ему.

Вслед за нею Дон‑Жуан прошел в комнату, дверь которой открывал первой. Здесь также стояла кровать. Когда Кармен начала расстилать ее, Дон‑Жуан опять обнял Женщину — но понуждал его на то уже не любовный пыл, а последняя попытка остаться самим собой. Кармен решительно разомкнула объятие.

— Дон‑Жуан, не сходи с ума! — прошелестел ее прерывающийся, однако непреклонный голос. — Прощай… Или, если хочешь, до свиданья…

С этими словами она оттолкнула Дон‑Жуана.

Он упал на постель. И заснул.

Разбудил его Командор, бесцеремонно ткнув огромным пальцем в грудь.

— Тебе пора, — неласково сообщил он.

На земле еще лежала ночь: лишь на востоке темнота как бы истончала, переходя в дымчато‑серый цвет. Над степью сверкали по‑осеннему мелкие звезды, похожие на проколы в темном небе, сделанные до синевы раскаленной иглой. Дон‑Жуану было холодно — то ли от предрассветной свежести, то ли из‑за той болотной слякоти, которая обволакивала душу…

Мысли путались. Первый раз в жизни Супруг не вызвал его на дуэль, не навлек на его голову негодование общества, не опасался и не боролся с ним! «А ведь Командор мог просто ухлопать меня как наглого воришку, ночью забравшегося в дом! И даже уголовный кодекс оправдал бы это…» — мелькнуло у Дон‑Жуана.

За весь путь они не обмолвились ни словом. Дон‑Жуан едва поспевал за исполинской поступью Командора, стараясь не отстать от его спины. Наконец, тот остановился.

— Туда, — вымолвил он, указывая рукой в сторону маленьких самолетов, силуэты которых вычерчивались на заметно посветлевшем небе.

И, развернувшись, двинулся обратно. Каждый его шаг громом раскатывался по степи. Это громыхание не утихло и тогда, когда Командор скрылся вдали…

А у ног Дон‑Жуана разверзлась преисподняя. Он обрушился в нее с беззвучным криком, исторгнутым омерзением к тому, что до этого делал и к чему стремился. Он летел вниз, сброшенный пинком унижения, ударяясь о ранящие края гадких воспоминаний. Он падал и падал — дна у бездны отвращения к себе не было.

…Так погиб Дон‑Жуан.

Утром

Это случилось тогда, когда понятие «завтра» занимало в моей жизни неизмеримо большее место, чем «вчера»…

Легкое золото ранней осени пало на землю. В это благостное время года я — пятикурсник, и она — второкурсница, запоздав на несколько дней, направлялись в район, где уже трудились студенты университета, на время страды пришедшие помочь колхозникам собрать урожай хлопчатника.

Рейсовый автобус, в котором мы ехали, был заполнен так, словно кто‑то старательно напихал в него людей, пытаясь не оставить между ними малейшего зазора. Перед началом пути в нем было утомительно жарко. Но за чертой города свежее дыхание полей, в беззвучной усталости встречавших урочные сумерки, развеяло автобусную духоту. Затем стало даже прохладно. Поэтому, когда машина пересекала мост над будто стеклянной рекой, сиреневой от заката, я поступил так, как, вероятно, сделал бы любой на моем месте: сняв пиджак, осторожно набросил его на плечи девушки. Она ничего не сказала — лишь краем глаза быстро глянула на меня и чуть кивнула в знак обычной вежливости…

С этой девушкой, у которой были тяжелые каштановые волосы и усыпанное родинками лицо, меня ничего не связывало — мы здоровались, встречаясь в коридоре, потому что как‑то танцевали на университетском вечере. Ее лицо казалось бы обычным, если бы его не преображали глаза — нет, не их величина или цвет, а выражение. Их странный взгляд, прямой и долгий, устремлялся на человека, будто требуя незамедлительного ответа на невысказанный вопрос… Основную массу пассажиров составляли мальчишки и девчонки старшеклассного возраста, которые с рюкзаками и чемоданчиками направлялись неведомо куда и зачем. Сначала они галдели, хохотали и перекрикивались. Потом, утомившись, постепенно затихли.

Мы ехали долго. Ночь уже наливалась чернотой, изредка позволяя заглянуть в себя через далекие квадратики освещенных окон. Усталость охватила всех: это было видно по тому, как замолкали разговоры, сгибались спины, клонились головы. Очевидно, то же испытывала моя спутница, хотя сидела по‑прежнему прямо, словно стараясь нетерпеливым своим взглядом проникнуть в таинство бескрайней темноты. Но когда она повернула ко мне лицо, я понял — сон властно овладевает ею, — и придвинул к ней плечо. Она молча положила на него голову и, пристроившись удобней, затихла…

Покачиваясь, автобус мерно бежал по ровной дороге, раздраженно взревывая, лез на подъемы, почти бесшумно катился под уклон. Временами его трясло — тогда голова девушки подпрыгивала на моем плече. В эти мгновенья особенно чувствовался едва ощутимый аромат ее волос, выбившихся из‑под голубой, с цветочками, косынки. Необъяснимое единение отделяло нас от всего мира…

Вдруг откуда‑то сбоку послышалось хихиканье. Стараясь не потревожить спутницу, я скосил глаза: вслух веселилась девица, украшенная кирпичным румянцем и цыганскими клипсами, которую плотно обхватил гривастый малый в усах и с бакенбардами. Оказывается, парочка наблюдала за нами. Несомненно, им были весьма смешны подобные сантименты!

Однако всему приходит конец. Наше путешествие завершилось в доселе неведомом населенном пункте, который виднелся за посадкой пирамидальных тополей, линогравюрно врезавшихся в чуть более светлое небо.

Вместе с недовольно галдящими школьниками мы вылезли из автобуса, который остановился у железных ворот, выглядевших весьма необычно в саманном заборе.

— Приехали! — закричал обозленный шофер. — При чем тут я? Видите — машина неисправная? Ах, вас не пре‑дуп‑реж‑дали? По‑вашему, водитель каждое чэпэ должен предвидеть?.. Слушайте, не надо качать права! Короче говоря, вылазьте. Я чиниться буду… Чего? Возможно, и до утра. Кто шибко торопится — вот она, дорога. Ловите попутку. Их здесь навалом…

Оказывается, мы остановились у ворот автобазы. Я отправился разыскивать кого‑нибудь, кто сумел бы воздействовать на строптивого шофера. В конторке, где стояли стол под замызганной, зеленой скатертью и несколько обшарпанных стульев, обнаружился дежурный механик — толстый человек с копной седеющих волос. В окружении нескольких промасленных людей он ужинал, почему‑то предпочитая салату из помидоров и крупно нарезанной колбасе, которые имелись на столе, яблоко, предварительно обтертое о грязную ладонь.

— Ты кто таков? — не переставая жевать, дружелюбно осведомился он, разглядывая меня юркими медвежьими глазами. — Ага, вот как… Впереди, дорогой, вся жизнь, а ты горячку порешь. По‑твоему, автопредприятие вроде организации объединенных наций — во все конфликты вникать!

Сплюнув на пол яблочную кожуру, столь же незлобиво добавил:

— Пойми, человек смену отработал. Правильно? К тому же поломка. А я посылай его везти двух студентов, персонально? Не‑ет, милый друг, такое не можно. Извини.

Он взял пододвинутую ему пиалу, благожелательно протянул мне:

— Выпьешь чайку?

Испытывая закипающую в груди едкую смесь озлобления и беспомощности, я отказался.

— Дело хозяйское, — не стал настаивать механик. — Не пойму, что за спешка? Или утром нельзя?

— В конце концов, нам нужно где‑то переночевать?

— А здесь, — равномерно жуя яблоко, предложил невозмутимый человек. — Конечно, люксовых условий нет. Но переспать можно. А утречком вас отправим…

Я сообщил ей об этом предложении. Девушка согласилась без колебаний: ни тени тревоги или опасения, смущения или страха — что подумают о ней — не отразилось на полудетском лице…

Убрав остатки пиршества, она быстро подмела пол где‑то раздобытым веником из ивовых прутьев. Расстелив пахнущие бензином телогрейки, которые через хромого сторожа прислал гостеприимный механик, а в голову уместив кожаное сиденье, принесенное мной из доставившего нас автобуса, мы улеглись.

— Свет потушим?

Она согласно кивнула.

Темнота окутала нас. Лишь отблеск звезд лился в окно, позволяя увидеть контуры стульев, почти слившихся со стеной, и край свисающей скатерти. Перекинувшись несколькими словами, мы замолчали. Казалось, моя близость совершенно не смущала ее. Но когда, стараясь лечь поудобней, я случайно коснулся девушки, она вздрогнула и резко отодвинулась.

Что испытывала она? Не знаю… Во мне же сияла та особенная нежность, которая рождает преданность, не требующую взамен ничего…

Незаметно погрузившись в сон, я проснулся от предрассветной свежести. Лицо сжавшейся комочком девушки дышало покоем. И гордой уверенностью в себе.

Ранним утром нас поднял сторож, чем‑то тяжелым застучавший в дверь. Торопливо разобрав «постель», мы выскочили из конторки. Во дворе механик с двумя слесарями опробовали двигатель ПАЗа, то заводя, то глуша его. Они проводили нас цепкими понимающими взглядами — и со значением переглянулись. А мы бежали к арычку, в котором серебрилась прозрачная знобкая вода.

— На, вытрись! — со счастливой улыбкой сказала она и протянула мне косынку в цветочках.

Синяя утренняя прохлада уплывала навстречу розовому дню, нетерпеливо тянулись к близкому уже солнцу застывшие в ночи деревца у дороги, лежала на травах тяжелая роса, похожая на капельки стаявшего снега…

Вот и все.

Новогодний рассказ

Этот зимний день был сер и неуютен. Сильный ветер, перемешанный с колючими снежинками, злобными порывами бил по лицу, холодом лез под воротник. Скелеты до листика облетевших тополей окаменели на фоне тяжелого белого неба. А кое‑где, особенно на тротуаре, снег подтаял и на его ноздреватой корке чернели лужицы, расплывались грязные брызги…

Я возвращался из краткосрочной командировки в родной город и вместе с многолюдной очередью медленно двигался к окошку районного автовокзала.

— Гражданочка! Вы за кем? — спросил сзади сиплый женский голос.

Ответа не последовало.

— Да она где‑то впереди… Да‑а‑вно! — вмешался другой голос — молодой и звонкий.

Оглянувшись, я увидел ту, о которой шла речь. Это была женщина в недорогом клетчатом пальто с воротником из искусственного каракуля. Черный платок прикрывал ее светлые волосы, перекинутые на грудь двумя пушистыми косами, одна из которых наполовину расплелась.

Будто не слыша обращенные к ней слова, женщина шагнула вместе с очередью.

— Ну, чудачка! — покачав головой, удивилась сиплая тетка. — Люди стараются как бы скорей, а она чуть ли не назад пятится!

Тетка красноречиво махнула рукой.

…Молодая женщина уже подходила к кассе, когда произошла сумятица: кто‑то пытался пролезть без очереди, его начали выдворять. Поднялся шум, народ двинулся к кассе. Женщину притиснули к стене. Я видел, как торопящиеся люди, стремясь поближе к заветному окошку, толкали и отпихивали ее. А она, вроде бы глядя, но ничего не видя опустошенными глазами, даже не делала попытки оказаться в общем потоке…

Когда все успокоилось, очередь женщины, видимо, прошла. Нетерпеливая публика проходила мимо, поглощенная одним желанием: поскорее купить билет — всех ждали накрытые столы, веселье, радостные часы новогодья.

Я был недалеко от кассы, когда женщина отделилась от стены и миновала меня.

— Намечталася? Проморгала очередь? Теперь иди в хвост. Сызнова занимай! — злорадно посоветовала осипшая тетка.

Ничего не ответив ей, все так же молча, женщина прошла в начало шумящей очереди…

В автобусе мы оказались рядом — благодаря предновогоднему вечеру, продавали билеты и без мест. Когда он толчком тронулся, женщина чуть не упала. Я поспешно придержал ее за локоть.

— Спасибо, — не повернув головы, ровным голосом поблагодарила она.

Мне была видна смуглая щека и колечки волос, которые лежали на ее виске, влажные от тающего снега. Ресницы женщины не шевелились — она неотрывно, но невидяще смотрела в окно. От этого необъяснимого безразличия мне стало не по себе…

На одной из остановок рядом освободилось место.

— Садитесь! — торопливо предложил я.

Но в ту секунду хорошо одетый мужчина, далекий от пенсионного возраста, несмотря на выпуклый живот, ловко проскользнул сбоку, плотно уместился на удобном сиденье. А она продолжала стоять, равнодушно глядя в стекло, за которым уплывали пестрящие по обе стороны шоссе полосатые столбики, присыпанные снегом…

В Каннельярви, когда автобус уже тронулся, но дверь его была еще открыта, я услышал голос водителя, всю дорогу шутившего с пассажирами:

— Разве дальше поедете? Вам, по‑моему, здесь выходить!

Молодая женщина неловко спрыгнула с подножки и напрямик — через кювет, по снегу, пошла в сторону поселка, который виднелся неподалеку…

— Чего это она? — как бы самого себя спросил удивленный водитель. — Сколько вожу, всегда здесь выходит. А сегодня не в себе, что ли?

Рассуждать времени не было. Повинуясь чувству тревоги, лавиной накатившему на меня, я выскочил вслед за нею. Она шагала быстро и, хотя я спешил, уходила все дальше и дальше. Порыв ветра сорвал с нее платок. Женщина, не сбавляя шага, шла с непокрытой головой. Странно — не видя ее глаз, я ощущал их опустошенность! Ледяной ветер хлестал ее лицо, а она шла, не отворачивая головы…

И я остановился. Собственно — для чего бежать за нею? Что я знаю об этом человеке, оглушенном то ли одному ему ведомым горем, то ли мыслями, которых мне никогда не узнать? Пусть светлое новогоднее настроение уже омрачено встречей с ним, но ведь меня все‑таки ждут друзья и та — я твердо знаю — с нетерпением посматривающая на часы. «Верен себе, рыжий чертик! — увидев меня, радостно закричит она. — Не опоздать — свыше твоих сил!»

…Женщина исчезла, свернув по дороге вправо и утонув в быстро загустевших сумерках. Но я, вопреки логике и здравому смыслу, снова устремился за ней…

Боже мой! Сейчас думаю: ну хорошо — догнал бы ее… А что дальше? Уверен, что она ничего не объяснила б мне. Да и узнав подробности несчастья, постигшего этого неизвестного мне человека, сумел бы я помочь ему чем‑то?

Однако в те минуты я мчался по дороге, на которой исчезла женщина. Поворот, еще поворот… Ее нигде не было. Я метнулся в переулок, спугнув парочку, прижавшуюся у ворот… Пробежал до следующего перекрестка… Женщина будто растаяла! Из дома, возле которого я остановился, слышались голоса и нестройные звуки гитары — здесь уже начали встречать Новый год…

Продолжать поиски было бесполезно. Оставалось одно — возвращаться.

И все же я долго не мог сдвинуться с места, со страхом думая о беспомощной женщине, ушедшей навстречу неумолимому ветру — и о тех, кто толкал ее в очереди, о сиплой тетке, напористом мужчине в автобусе… наконец, о самом себе. Обо всех — с насмешкой, любопытством, равнодушием, жалостью прошедших мимо человеческой жизни…

Конец ознакомительного фрагмента.