Восточная мозаика

Ланиус Андрей, 2009

Книга в русле “необъяснимо-аномальных” явлений.Тема Средней Азии для меня, как литератора, особая, хотя и далеко не единственная. В Туркестанском крае я прожил двадцать лет, исколесил и прошел пешком многие его уголки – плато Устюрт, Южное Приаралье, Голодную и Каршинскую степи, Ферганскую и Зеравшанскую долины, предгорья Гиссаро-Алая, Чимган и т.д. Интересовался историей, обычаями, преданиями и легендами, фиксировал всё необычное. Книга видится состоящей из пяти частей. В каждой части – 5-6 сюжетов, большинству которых свойственен эффект авторского присутствия. Часть первая.

НЛО над Ташкентом

Был погожий, в меру облачный сентябрьский день 1984 года, когда вдвоем с моим другом Ходжиакбаром Шайховым — зачинателем узбекской научной фантастики, уже получившим некоторую известность в Москве, я оказался на Чиланзарском рынке Ташкента. На “Волге” Ходжиакбара мы направлялись в гости и вот остановились у ближайшего рынка, чтобы выбрать сладкую мирзачульскую дыню и прихватить свежих лепешек домашней выпечки, которые никогда не бывали лишними на любом столе.

Чиланзарский рынок сам по себе невелик, но, будучи расположен на бойком месте, всегда был переполнен народом. Многолюдно было и на прилегающих остановках городского транспорта.

Полагаю, не ошибусь, предположив, что свидетелями явления, которое последовало через минуту, вместе с нами стали не менее двух-трех тысяч человек.

А случилось вот что.

Мы с Ходжиакбаром как раз передвигались вдоль прилавков, заваленных отборными фруктами и овощами, держа курс на внушительную пирамиду продолговатых дынь, когда рядом удивленно закричал молодой продавец, тыча пальцем в небо. Следом из толпы в разных местах раздалось еще несколько вскриков, а затем словно единый выдох пронесся над всем базаром. Хаотичное движение прекратилось, все глаза устремились кверху.

Там, в просвете между размытыми облаками, четко вырисовывался рукотворный объект, который, казалось, повис над городом, чтобы с высоты осмотреть его.

Объект был виден не полностью — процентов на сорок, но его форма и очертания не вызывали сомнений относительно его искусственного и, безусловно, внеземного происхождения.

Вдоль овального корпуса синеватого цвета тянулся ряд светящихся кружков, наводящих на мысль об иллюминаторах. Характерно, что расстояние между иллюминаторами и краем облака не менялось. Либо облако стояло на месте, либо объект двигался с той же скоростью, что и облако.

Видение продолжалось с минуту или чуть дольше. Конструкция, странным образом напоминавшая край мирзачульской дыни, пришла в неуловимое движение. В единый миг она удалилась из нашего поля зрения. Но был момент, когда сознание восприняло ее целиком. Да, скорее всего, это был инопланетный космический корабль.

Какое-то время над торговыми рядами стояла тишина. Но продолжалось это недолго. Законы купли-продажи быстро напомнили о своих правах. В Средней Азии диалог между продавцом и покупателем нередко поднимается до уровня искусства, отсекающее всё постороннее, хотя бы и появление инопланетного корабля.

Не прошло и пяти минут, как возникло ощущение, что не было никакого аномального явления. Воспоминание о нем становилось еще более зыбким, чем тающие в небе облака. Я и сам ощущал сомнения: да было ли это?!

Люди вокруг не делились впечатлениями — они делали покупки. Пассажиры на остановках вглядывались куда пристальнее в номера подходивших автобусов, чем в тень исчезнувшего НЛО. Водители легковушек, притормозившие у обочины, чтобы приобщиться к лицезрению дива, вновь принялись отлавливать выгодных пассажиров. Люди, на секунду прикоснувшиеся к космическому, вновь вернулись к быту.

Позднее мы с Ходжиакбаром не раз обсуждали этот случай.

Мы говорили не столько о явлении НЛО, сколько о той заурядности, с которой это было встречено.

Надо сказать, что в тот период Средняя Азия подверглась прямо-таки некоему нашествию со стороны НЛО. Только в Узбекистан загадочные объекты самой различной конфигурации видели в небе над Зарафшаном и Каттагурганом, над Навои и Бухарой, над Самаркандом и Джизаком… Что касается Ташкента, то здесь в течение короткого промежутка времени чуть ли не каждый третий горожанин наблюдал НЛО из той или иной точки города. Добрая половина наших общих знакомых могла рассказать об этом, основываясь на собственных впечатлениях.

Официальная наука крайне сдержанно и неохотно комментировала всякое упоминание об НЛО, педалируя на оптические эффекты в атмосфере и обман зрения. Большинство сограждан верили толкованию академиков. А как же иначе? Ведь все знали, что наша наука запустила человека в космос, проникла в тайны атомного ядра, победила многие болезни и вообще постигла множество тайн природы. Раз ученые люди говорят, что это оптический обман, мираж, значит, так оно и есть. Тем более что миражи — даже еще более удивительные — вещь для Средней Азии самая привычная.

Правда, по рукам ходили машинописные тексты лекций московских уфологов — десятые копии, отпечатанные через один интервал на папиросной бумаге. Там говорилось о том, что пришельцы давно уже исследуют нашу планету, что известны многочисленные факты контактов с ними… Народ читал, удивлялся, но всерьез это как-то не воспринимал.

Лишь в кругах любителей фантастики эти тексты вызывали подлинный энтузиазм, веру в то, что исторический контакт разумов вот-вот состоится, и инопланетяне, как более развитая цивилизация, передадут нам свои технологии, после чего качество жизни землян — как в нравственном, так и в материальном отношении — мгновенно изменится, словно в сказке.

Мы с Ходжиакбаром были не просто любителями фантастики, мы стремились профессионально работать в этом жанре. Ходжиакбар был автором двух-трех книг и ряда журнальных публикаций и уже приобрел в республике определенное имя. У меня было написано несколько рассказов, и я обдумывал сюжет большого романа. Для нас не существовало вопроса “Есть ли жизнь на Марсе?” Мы верили, что жизнь есть повсюду, и что она может принимать самые различные, в том числе совершенно причудливые формы, не завися от состава, а то и полного отсутствия атмосферы. В повести Ходжиакбара “Загадка Рене” на одной из планет существовали мыслящие камни.

В этом смысле явление НЛО над Чиланзарским рынком казалось нам вполне естественным событием.

В большей степени нас удивляла реакция основной массы сограждан, которые фактически выбросили из головы впечатления об увиденном феномене через считанные минуты после исчезновения тороида.

При этом мы отчетливо понимали, что и наши собственные ощущения утратили первоначальную остроту, сделавшись зыбкими и аморфными. Часть сознания словно бы сомневалась: а не было ли это массовым помешательством? Не почудилось ли людям в текучке рядовых будней нечто странное, необычное? Ведь не осталось никаких доказательств. Да, кажется, кто-то успел сфотографировать объект. Но мы-то знали, что академическая наука не признает подобных фотографий, ссылаясь на дефекты пленки или возможность фотомонтажа. Мираж он и есть мираж.

Некоторое время спустя, когда мы снова вернулись к этой теме, Ходжиакбар сказал о том, что в действительности необычное происходит вокруг нас регулярно, практически постоянно, просто мы не замечаем этого, не умеем фиксировать вследствие неподготовленности нашего сознания, отсутствия развитого внутреннего зрения. НЛО над рынком проявил себя зримо, оттого мы и обратили на него внимание. Но многое происходит скрытно и ускользает от нашего разума. Мы слишком погружены в быт, в повседневные заботы, и это мешает нам видеть суть явлений и вещей. Вдобавок, нам свойственна косность. Мы видим лишь то, что рассчитываем увидеть. Вот если бы нам хоть раз удалось непредвзято взглянуть на окружающий мир, то мы подивились бы, как много вокруг необычайного!

Мысль друга показалась мне отвлеченной.

— Ты можешь проиллюстрировать сказанное конкретным примером? — спросил я.

Он рассмеялся в своей располагающей манере:

— Я сказал это прежде всего для себя. Я, как и другие, тоже не обладаю особым зрением. Но мне очень хотелось бы им обладать. Вот, например, порой происходят удивительные совпадения. Они кажутся нам игрой случая. Но я уверен, что в мире ничего не происходит просто так. Если мы исследуем нити, переплетающиеся вокруг совпадений, то обнаружим удивительные закономерности. На мой взгляд, за совпадениями стоит мир мнимых чисел.

— Мир мнимых чисел?

И тут он развил передо мной целую теорию.

Даже математика — самая точная из наук, сказал он, пришла в 17-м веке к необходимости ввести в оборот иррациональные числа. То есть, такие числа, существование которых невозможно. Никто и поныне не в силах представить, что это, собственно, такое — мнимое число? Это загадка, мираж, мистика. Но оказалось, что без этого нельзя. Серьезная математика с неизбежностью ввела мнимые числа в свой арсенал. Более того. В скором времени всякое число начали представлять как комплексное, состоящей из рациональной части и мнимой, несуществующей части. И это по доброй воле сделали математики — самые скептические люди на Земле!

Их метод еще вернее приложим к событиям текущей жизни, увлеченно подытожил Ходжиакбар, блестя глазами. Точно так же, как в математике, любое явление можно разложить на части: рациональную и мистическую. Проблема в том, что наш разум, свыкшийся с житейской логикой, охотно принимает рациональную часть, но в упор не замечает мистической части, которая необъяснима, но без которой невозможно проникнуть в суть. Столкнувшись же с чем-либо необъяснимым, рядовой человек интуитивно стремится отодвинуть возникшие впечатления в самый дальний уголок своего сознания.

В ответ я предложил Ходжиакбару своего рода литературную игру: давай, мол, возьмем любое событие и попробуем разложить его на составные части по твоему методу, вычленить загадочную, мистическую составляющую.

Конечно же, с первого захода у нас ничего не получилось.

Но вскоре Ходжиакбар привел мне убедительный пример. Привел — в буквальном смысле слова.

ПЕЩЕРЫ ПАМИРА

Ходжиакбар работал литконсультантом в республиканском Союзе писателей, аппарат которого размещался во дворце бывшего генерал-губернатора Туркестана. Я работал в газете “Правда Востока”, занимавшей целый этаж в новом редакционном корпусе газетно-издательского комплекса. Два этих здания фактически находились по разные стороны сквера Революции — главного городского пятачка-“майдана”, места встреч и прогулок многих ташкентцев.

На самом сквере, вокруг него, а также в прилегающих улочках было множество всевозможных кафе и шашлычных с непременными буфетами. Время от времени мы созванивались с Ходжиакбаром и встречались в какой-нибудь ошхоне.

И вот однажды Ходжиакбар позвонил мне и сообщил, что хочет заглянуть ко мне в редакцию вместе с парнишкой, у которого есть исключительно интересная информация.

Как раз приближался обеденный перерыв, и я предложил встретиться на сквере в кафе “Дружба”, совместив приятное с полезным.

Загадочным тоном Ходжиабар ответил, что информация у парня настолько необычная, что слушать его желательно, не отвлекаясь на лагман или чучвару.

Все журналисты “Правды Востока” имели удобное преимущество — занимали отдельные кабинеты. Так что никакая случайность, кроме разве что звонка редактора, не могла помешать условленной беседе. Я заварил зеленый чай в фарфоровом чайнике и принялся выглядывать гостей. Они не заставили себя ждать.

Носитель необычной информации оказался молодым коренастым узбеком студенческой наружности, державшимся подчеркнуто скромно. В левой руке у него был портфель, похожий на беременную крольчиху. Очевидно, внутри находилась какая-то тяжесть.

— Вот, — сказал Ходжиакбар, — знакомься! Это Юнус — парень из горного кишлака. Он знает кое-что такое, во что ты точно не поверишь.

Буквально накануне мы с Ходжиакбаром спорили о том, возможно ли подбором аргументов переубедить человека, настроенного скептически. Так что оговорка моего друга имела определенный подтекст.

Я протянул парню ладонь, и он ответил мне крепким рукопожатием. Несмотря на смущенный вид, в нем чувствовалась природная уверенность.

Я усадил своих гостей за журнальный столик, налил им, на правах хозяина кабинет, по глотку янтарного чая (именно по глотку, как принято на Востоке) и уж тогда обратился к парню:

— Так чем же, Юнус, вы собираетесь нас удивить?

— Пускай начнет Ходжиакбар-ака, — отозвался тот.

Тут Ходжиакбар достал из своей сумки потертую общую тетрадь и перелистал ее над столиком. Практически вся тетрадь была исписана убористым почерком, на полях имелись какие-то пометки.

— Юнус написал довольно оригинальную повесть, — сказал Ходжиакбар. — Пару недель назад он принес ее мне. Я прочитал. И посоветовал ему сделать подстрочник на русском языке. Это он и есть. Прочитай на досуге. Материал сногсшибательный!

Откровенно говоря, я был разочарован. У меня у самого был переизбыток сюжетов, вот только времени на их реализацию катастрофически не хватало.

— Почему же ты сам не хочешь ему помочь?

— Лучше, чтобы это сразу пошло на русском языке, в Москве, для всесоюзного читателя, — пояснил Ходжиакбар. — Там цензура всё же более демократичная. А у нас в республике это не пропустят, я знаю.

— Это не повесть вовсе, — неожиданно заявил Юнус. — Это правда. То, о чем рассказал мне дед. Что-то он слышал от своего деда, а что-то видел сам. И еще тут есть свидетельства других стариков. Я указал их фамилии и адреса. Вы сами можете всё проверить.

Дело принимало какой-то странный оборот. Я вопросительно посмотрел на Ходжиакбара.

— Юнус — парень из памирской глубинки, — сказал Ходжиакбар. — Он вырос в горном кишлаке, там, где оканчиваются не только дороги, но и караванные тропы, в кишлаке, за которым на сотни километров нет никакого жилья. А сейчас он студент, учится на ирригатора.

— Я из… — кивнул парень и назвал свой кишлак, однако, это название не задержалось в моей памяти. Что-то вроде Ляйляк, но только не Ляйляк. Ляйляк это совсем другой, более доступный кишлак, куда залетают на отдых аисты.

— Юнус — продвинутый парень, — продолжал Ходжиакбар. — Много читает, любит фантастику. Ему, по его признанию, понравились мои вещи. Вот он и пришел ко мне со своей тайной, как к старшему брату. Я уверен: то, что он рассказывает, истинная правда. Но опубликовать его сведения как документальную прозу у нас невозможно. Нигде. Выход один: написать по мотивам его информации якобы фантастическую повесть. Или большой рассказ. В Москве это может проскочить. А у нас нет. Понимаешь план?

— Отчасти, — развел я руками. — Поскольку мы всё еще толкуем о коте в мешке.

— Юнус, расскажи, — кивнул Ходжиакбар.

Я снова плеснул им в пиалы чай. Мои гости сделали по ритуальному глотку, и Юнус повел свой рассказ.

— Мои записи состоят из двух частей, — произнес он на весьма грамотном русском. — Современной и исторической. Современный случай я наблюдал лично совсем недавно, и готов ответить на все ваши вопросы. Историческая часть связана только с рассказами моего деда и других стариков. Моему деду 90 лет, а некоторым старикам больше ста, но память у них ясная, и никто из них не путался в воспоминаниях. Трудность в том, что старики сами знают не всё. Поэтому многие вопросы остались без ответа. Но то, что они помнят, я записал до последнего слова.

— Интригующее вступление, — заметил я. — Так с какой части вы начнете, Юнус? Очевидно, с исторической?

— Начни с современной, — посоветовал студенту Ходжиакбар и повернулся ко мне: — Когда ты услышишь современную часть, то скорее поверишь в историческую.

— Начинайте, Юнус…

— Это произошло прошлым летом, в середине августа. Если быть точным — 17 августа в 14.26. Я специально посмотрел на часы и тут же записал время. Как вы догадываетесь, летние каникулы я проводил у родственников в кишлаке и в тот день отправился в горы, чтобы навестить своих дядьев, которые пасли овец на склонах.

Они просили, чтобы я сфотографировал их на фоне гор вместе с овцами и волкодавами. Вот я и отправился, чтобы выполнить эту их просьбу. Поехал я на мотоцикле старшего брата. Только на мотоцикле там и можно кое-где проехать, да и то не везде.

До пастбища добрался без приключений. Тут, правда, наперерез мотоциклу бросилось несколько крупных волкодавов. Но грозные окрики дядюшек быстро усмирили собак и заставили их вернуться к главному занятию: приглядывать, чтобы какая-нибудь глупая овечка не отбилась от отары.

Мы попили чай, обсудили новости, после чего я достал фотоаппарат. Виды там, конечно, впечатляют. Вдали поднимаются снежные вершины, раскинувшие во все стороны переплетающиеся отроги-щупальца, которым, кажется, нет ни конца ни края. Один из отрогов круто обрывался в каком-нибудь километре от нас. Там начинался глубокий провал — величественное ущелье с отвесными стенами, которое уходило куда-то в самое сердце гор. Никто в кишлаке, даже самые древние старики, не знали, где же оканчивается это ущелье.

Небо в тот день было голубым и безоблачным. Солнце светило по-летнему жарко, и лишь в глубоких расщелинах таилась прохлада.

Вдруг жалобно заблеяли овцы — все разом, по-щенячьи заскулили матерые волкодавы, задрав морды кверху. Невольно и мы вскинули головы. Крупная тень пронеслась над нами.

Чуть в стороне несся к ущелью огромный самолет. Он не падал — летел, но по очень опасной дуге.

Было в его полете и в очертаниях что-то необычное. Он мчался совершенно бесшумно. В подвесных гнездах, расположенных под его крыльями, не было турбин! Совсем! Но турбин не было и на хвостовом оперенье. Не было у него и иллюминаторов.

Кажется, в конструкции самолета были еще какие-то странности, но мы в тот момент были слишком взволнованы, чтобы фиксировать все детали. Ведь самолет несся навстречу своей гибели, прямо на скалистые громады, до которых отсюда было рукой подать. И всё же, несмотря на это, полет выглядел вполне управляемым!

Буквально в последний момент я вспомнил, что в руках у меня фотоаппарат. Мелькнула мысль, что мои снимки помогут позднее экспертам расследовать причины странной катастрофы, которая вот-вот должна была произойти.

Я успел щелкнуть два-три раза, прежде чем самолет скрылся за каменистой грядой, от которой вглубь гор тянулось то самое ущелье, которое в кишлаке называют Урюкли-су. Конечно, случайному путнику это ущелье покажется величественным. Но оно слишком узкое для размаха крыльев большого авиалайнера и чересчур извилистое для его полета. Сердце сжалось в предчувствии страшного и неизбежного взрыва. Но прошла секунда, другая, третья… Минута. Тишина стояла полная. Даже собаки и овцы успокоились.

Какое-то время мы с дядьями простояли в оцепенении. Затем я оседлав мотоцикл и, отчаянно газуя по серпантинной колее, помчался к знакомому с детства ущелью.

Вот и оно. Мирно дремали мрачно-коричневые отвесные стены. Звонкий горный ручеек пенился вокруг камней, тихо поскрипывали старые урючины. Метнулась в сторону потревоженная змея-стрелка. И — никаких следов катастрофы. В небе по-прежнему — ни облачка. Странный лайнер исчез, хотя ему абсолютно некуда было деваться.

В полном недоумении я вернулся на пастбище.

Еще через какое-то время нам с дядьями начало казаться, что и не было никакого самолета, что мы приняли за самолет клочок тумана. Такие клочья тумана самой причудливой формы нередко висели где-нибудь над низинкой. Правда, они никогда не перемещались.

Тем же вечером я проявил пленку. Горы, овцы, дяди, волкодавы, — всё получилось замечательно. Но никакого самолета на фотобумаге не отпечаталось. На светлом фоне лишь белели какие-то пятна, напоминающие вытянутую каплю. Я был расстроен и растерян.

И вот тогда дед рассказал мне о том, что случалось в районе ущелья в былые времена…

Ходжиакбар кивнул мне: вспомни, мол, Чиланзарский рынок. Разве не те же сомнения переживали и мы после того, как таинственный объект растворился в воздухе?

Юнус будто угадал мои мысли:

— Многие наши ребята видели НЛО, — сказал он. — Но никто не видел, чтобы НЛО имел форму самолета.

— Готов держать пари, что ваш дедушка видел подобный самолет во времена своей юности, — предположил я. — И, наверняка, слышал о нем от своего деда?

— Нет, — обезоруживающе улыбнулся Юнус. — Он видел пещеру, из которой вылетали странные облака. Они быстро поднимались к небу и растворялись в нем, словно дым от мангала. Но самолета он не видел. Да и не мог видеть. Во времена его молодости самолеты над Памиром еще не летали.

— А у твоего парня образный язык, — заметил я Ходжиакбару.

— Он и вправду талантлив, — ответил ой друг и повернулся к студенту:

— Ни о чем не беспокойся, Юнус! Перед тобой два литератора, тяготеющие к фантастическому жанру. Да, мы — скептики и циники, и всё же верить в чудеса — наше ремесло. Такой вот необъяснимый парадокс. Поэтому говори всё, как было, и не обращай внимания на отдельные реплики!

Эта энергичная речь заметно приободрила парня.

— Далеко в глубине ущелья есть труднопроходимый завал. Дед рассказывал, что когда-то за этим завалом был вход в огромную пещеру. Юношей дед видел ее собственными глазами и даже заглядывал в нее с близкого расстояния. Про эту пещеру ходили нехорошие слухи. Говорили, что если войдешь в нее, то либо исчезнешь, либо заболеешь странной болезнью и через несколько месяцев умрешь в мучениях. Дед тоже верил в это. Потому что видел, что за входом в пещеру лежат горой высохшие добела кости различных животных. Были там и человеческие скелеты. Считалось, что это жертвы снежного человека.

— Вот как?! В кишлаке знали про снежного человека?! — удивился я.

— Я просто перевожу на современные понятия, — уточнил Юнус. — Конечно же, в кишлаке тех времен его называли иначе. Со слов видевших его, это было крепкое и рослое существо, на две головы выше нормального человека и покрытого густой шерстью, такой, как у яка. Оно передвигалось на задних конечностях и повадками напоминало человека. Но встреча с ним всегда заканчивалась плохо. Поэтому простые горцы остерегались приближаться к пещере. Туда ходили лишь знахари, потому что там в изобилии росли редкие травы, которые трудно было найти в других местах. В прошлом году еще был жив старый знахарь, который в молодые годы ходил к пещере вместе со своим отцом и старшим братом. По просьбе деда, этот знахарь, уже сам убеленный сединами и страдающий неизлечимой болезнью, пригласил меня к себе и рассказал много интересного об этой пещере. Всё, о чем он рассказал, записано здесь, — Юнус похлопал ладонью по тетради.

— Что же это была за пещера?

— Этого в точности не знает никто.

— Однако получается, что, с одной стороны, там обустроил свое логово снежный человек, а с другой — пещеру облюбовали для своих нужд пилоты НЛО? Как это можно совместить?

— Не знаю, — упрямо покачал головой Юнус. — Ибо главное не в этом.

— А в чем же главное?

Юнус посмотрел мне в глаза и произнес:

— В кишлаке существует древнее поверье, что эта пещера тянется под землей через весь хребет и выходит по другую его сторону. Местами в пещере встречаются залы, такие огромные, что их потолки и стены теряются во мраке, несмотря на разлитый в воздухе бледный свет. От этих залов якобы расходятся другие подземные пути… — Юнус понизил голос: — Знахарь рассказывал мне, что подобные ходы существуют и под другими хребтами и вершинами. Ими пронизана вся горная толща! А некоторые выходы выводят даже на равнину, далеко в степи и пески, в сердце барханов! Никто не знает в точности, что творится в этом подземном лабиринте. Знахарь утверждал, что само время там, внизу, течет по особому… Согласно преданию, этими ходами в старину пользовались армии Искандера Двурогого, а еще раньше — воины других древних завоевателей, например, Митридата Евпатора, которого в Азии тоже называли Великим. Полчища завоевателей появлялись внезапно там, где их не ждали, и исчезали с богатой добычей так же внезапно, как и приходили. Совершенно точно, что это не всегда были восточные воины. Среди них было много светловолосых и синеглазых… Но эту тайную тропу знал и Чингисхан — Темучин. Он был последним великим владыкой, чьи отряды беспрепятственно проникали сквозь горы…

Я посмотрел на Ходжиакбара. Он хранил невозмутимый вид.

— Послушай, дружище! — обратился я к нему. — Не знаю, как там насчет самолета-призрака и снежного человека, но если сведения Юнуса относительно подземных тоннелей не игра воображения, если они верны хоть на йоту, то его надо было привести не в редакцию газеты, а в академию наук!

— Не торопись, — сделал знак Ходжиакбар. — Выслушай до конца.

— Научные экспедиции бывали в наших краях и не раз, — вновь заговорил Юнус. — Первая экспедиция пришла еще при Белом царе. Среди ее участников было много офицеров. Старый знахарь — отец того знахаря, от которого я узнал эту историю, проводил их к пещере. Предупредил, что входить туда опасно. После чего с разрешения начальника экспедиции вернулся в кишлак. Русские пробыли в ущелье до конца лета. Неизвестно, входили ли они в пещеру, либо же исследовали только само ущелье на его дальнейшем протяжении. Но когда они возвращались в долину через кишлак, то нескольких человек среди них не доставало. Одного, сильно израненного, они несли на носилках. Начальник экспедиции сказал знахарю, что бедняга сорвался с высокого карниза. Но когда знахарь предложил свою помощь, то полковник ответил, что у них есть свой лекарь. Из кишлака они отправились в долину уже на лошадях. Что стало с раненым, знахарь не знает. В последующем он еще не раз ходил к пещере за травами. Ни одной свежей могилы в ущелье он так и не обнаружил. Хотя был совершенно уверен, что после возвращения из ущелья экспедиция сократилась на несколько человек. Других экспедиций в наш кишлак при Белом царе не было. Знахарь слышал, что ученые русские люди приходили в другие кишлаки, по другую сторону хребта, но у нас их не было еще много лет.

— Следующая экспедиция появилась в кишлаке только 1932-м году, — продолжал Юнус. — Среди ее участников особняком держались люди в кожаных куртках.. Знахарь считает, что это были чекисты. То есть, это он сейчас так считает. А в те времена про чекистов в кишлаке никто, конечно, понятия не имел. Они расспросили о пещере, затем взяли проводника — всё того же отца последнего знахаря, который умер в начале минувшей зимы. По их разговорам знахарь понял, что они знают что-то про пещеру и про первую экспедицию, притом, что у них была карта ущелья, в которую они всё время заглядывали. Их определенно интересовало что-то конкретное. У них были с собой какие-то приборы в кожаных футлярах за спиной. Когда экспедиция достигла пещеры, старший из чекистов велел проводнику возвращаться в кишлак и даже послал с ним вооруженного охранника, чтобы проводник случайно не повернул назад. Экспедиция вернулась из ущелья через месяц. Были очень злые. Среди них тоже не хватало нескольких человек. Но вот что удивительно: в ущелье так и не появились свежие могилы!

На следующий год, едва сошел снег, в кишлак прибыла третья экспедиция, самая многочисленная из всех. Очень скоро наши разобрались, что основную ее массу составляют заключенные. Передохнув после долгой трудной дороги несколько дней в кишлаке, вся эта группа отправилась в ущелье, оставив дозорных, которые следили, чтобы никто из наших не покидал кишлак. Грозили отдать нарушителей под трибунал. Эта экспедиция пробыла в ущелье до наступления первых холодов. Затем они вернулись, но все ли вернулись или нет, сказать было трудно, поскольку группа была очень многочисленной. Свой лагерь они разбили на холме за кишлаком и никого из наших к нему не допускали.

После короткого отдыха они отправились в долину. Но перед этим их начальник собрал всё население кишлака перед сельсоветом и объявил, что в ущелье обнаружен вирус опасной болезни, поэтому всё ущелье признается опасной зоной, углубляться в которую строжайше запрещено. Но старый знахарь был вынужден, конечно, нарушить этот запрет, ведь иначе он не нашел бы нужных трав и не смог бы лечить людей.

— И что же он увидел возле пещеры?

— Он увидел, что вход в пещеру заложен камнями так плотно, что разобрать эту кладь невозможно даже силами всего кишлака.

Наконец, последняя экспедиция прибыла в кишлак летом 1958-го года. Они называли себя учеными, говорили, что ищут следы снежного человека и расспрашивали о нем стариков. Старики засомневались: рассказывать им про пещеру или нет, ведь запрета никто так и не снял. Пока старики судили и рядили, в лагере экспедиции случился сильный пожар. Никто не погиб, лишь несколько человек получили легкие ожоги, но хуже всего то, что в огне сгорело снаряжение и все бумаги экспедиции. В кишлаке шептались, что этот пожар — не случайность. Кто-то словно отваживал экспедицию от ущелья. Поэтому старики, в конце концов, решили ничего не рассказывать про снежного человека. Экспедиция покинула кишлак, так ничего и не узнав. Более ученые люди в наши места не приезжали.

Ходжиакбар посмотрел на меня:

— А вдруг т а м попросту забыли про эту пещеру? — неожиданно предположил он. — Ведь столько событий прошло, были чистки, репрессии, большая война… Людей, отвечавших за эту акцию, уже нет, материалы экспедиций могли где-то затеряться… Почему бы не напомнить о них? — Пауза. — Нет, сначала лучше всё же воспользоваться литературной основой этой идеи. Как ты считаешь?

— Если всё это правда, — сказал я, — то готов признать, что это самая удивительная история, которую я когда-либо слышал. Но правда и то, что при переложении на литературную основу она многое потеряет.

— В зависимости от того, как подать, — возразил Ходжиакбар.

— Слишком много намешано, — заметил я. — НЛО, снежный человек, сверхдлинные пещеры с волшебными свойствами… Или это еще не весь набор? — я повернулся к Юнусу.

Студент выглядел расстроенным. Возможно, он надеялся на более восторженную реакцию.

— Всё… — вздохнул он. — Почти…

— Что означает это “почти”?

— Некоторое время назад пещера вновь оказалась открытой. Наши давно уже туда не ходят. Даже знахарь. В последний свой приезд я всё же решил взглянуть на нее. Хотя бы издали. И вот оказалось, что она действительно открыта. Никакого каменного завала, выложенного когда-то руками зэков, нет и в помине.

— Может быть, землетрясение? — предположил Ходжиакбар, как бы продолжая давний спор.

— Сильных землетрясений, хвала Аллаху, в нашем районе в последние годы не было. Притом, землетрясение никак не могло расчистить завал. Оно, скорее, добавило бы в него камней.

— Юнус, а нельзя ли нам совершить путешествие к этой замечательной пещере? — спросил я парня. — Хотелось бы взглянуть на это чудо собственными глазами.

— Дорога туда опасная, — сказал Юнус. — В некоторых местах надо пробираться над пропастью по отвесной стене. Если у вас нет навыков хождения в горы, то пройти там вы не сможете. Нечего и пытаться…

— Понятно… Так кто же расчистил провал? Снежный человек? Или самолет-призрак?

— Не знаю… — Юнус раскрыл свой портфель, всё так же похожий на беременную крольчиху, и выудил из него светло-розовый цилиндр с шероховатой, но определенно обработанной поверхностью: — Такие штуки разбросаны по всему ущелью перед пещерой! Раньше, как утверждают старики, ничего подобного там не было! — с этими словами он водрузил цилиндр на стол.

Я потянулся за находкой. Цилиндр оказался очень тяжелым. Похоже, это был мрамор. Светло-розовый мрамор с прожилками — от белых до черных. Его боковая поверхность была хоть и шероховатой, но геометрически правильной и словно бы подвергнутой некой грубоватой, но однотипной обработке. А вот основания были неровными, будто сколотыми зубилом сумасшедшего каменотеса. Один из сколов был сделан наискосок, но второй, более плоский, позволял установить цилиндр в вертикальном положении.

— Не спрашивайте меня, что это такое, — покачал головой Юнус. — Я не знаю.

Воцарилась пауза.

— Ну, что ж, — сказал я. — Спасибо вам, Юнус, за рассказ. Интересно было послушать. Но мне бы еще хотелось ознакомиться с содержимым вашей тетради.

— Для вас я ее и принес! — воскликнул студент. — Тут много такого, о чем я не успел рассказать. Прочитайте всё, а затем мы встретимся и обсудим. Камень пускай тоже останется у вас.

— Ладно, пусть постоит, — согласился я. — что же касается нашего возможного сотрудничества… Сейчас в газете, к сожалению, запарка, так что взяться за чтение ваших записей немедленно не могу. Постараюсь сделать это в ближайшее время. Вот мой телефон. Позвоните через неделю, но вернее — через две. Быть может, меня посетит конструктивная идея. Тогда и поговорим.

— Ладно, — сказал Юнус, поднимаясь.

— Это стоящее дело, — резюмировал Ходжиакбар.

Мы попрощались, и они ушли.

Я машинально перелистал тетрадь. Юнус писал очень плотно — на каждой клетке, почти не делая пропусков.

Я пробежал одну из страниц глазами. Юнус описывал свой кишлак. Но если его устная речь отличалась сочностью и образностью, то на бумаге эти качества терялись. Впрочем, нельзя было исключить и того, что парень сознательно придерживался суховатого стиля, стремясь изложить только факты.

Нет, читать это по диагонали не имело смысла. Тут требовалась полная сосредоточенность, отстраненность от всякой текучки. Но позволить себе этого сейчас я не мог и потому отложил чтение. До завтра. Ну, в крайнем случае, до понедельника. А тут еще раздался телефонный звонок. Меня вызывали к заместителю редактора.

Тетрадь я сунул в настенный шкаф, а цилиндр переставил на свой письменный стол. Мне как раз недоставало массивного пресс-папье для текущей почты.

Еще дважды до конца недели я открывал тетрадь, но всякий раз что-то мешало сосредоточиться. На следующей неделе было срочное задание, затем началась всесоюзная научная конференция…

Честно говоря, в течение двух недель я так и не заглянул в тетрадь, хотя и собирался.

Позвонил Юнус, деликатно осведомился, читал ли я его записи. Я попросил еще две недели отсрочки.

Словом, когда он позвонил через месяц, я всё еще не был готов.

Юнус ответил, что теперь торопиться и вовсе нет нужды, поскольку он уезжает в кишлак до осени. Он добавил также, что, быть может, добудет новые доказательства.

Больше он не звонил. Ни мне, ни Ходжиакбару.

О Юнусе мы вспоминали всё реже. Острота впечатления, произведенная его рассказом, растворялась в текучке будней так же бесследно, как исчез в небе над Чиланзарским рынком таинственный объект.

Впрочем, тетрадка Юнуса то и дело попадалась мне на глаза и будто сама просилась в руки. Но времени на чтение теперь у меня и вовсе не было. Газетной работы прибавилось, вечера я просиживал над своим романом, который, наконец, сдвинулся с мертвой точки, а на очереди был перевод новой повести Ходжиакбара, которую уже ждали в редакции журнала “Звезда Востока”. И всё же я был преисполнен решимости проштудировать тетрадь студента, хотя бы из принципа. Ведь я дал ему слово. В конце концов, я отнес тетрадь домой в надежде, что однажды сумею выкроить свободный вечерок. Домой отнес и мраморный цилиндр — для комплекта. Цилиндр должен был в нужный момент напомнить мне о тетрадке и о моих обязанностях по отношению к ней.

Думаю, если бы Юнус позвонил еще хотя бы раз, то это побудило бы меня тут же взяться за его записи.

Но он так и не позвонил.

Между тем, в стране назревали события, перед которыми блекли все фантастические сюжеты.

ТЕТРАДКА ЮНУСА

В конце лета 1989 года я с семьей переехал в Ленинград. Следом прибыл и контейнер с домашними вещами, среди которых находились несколько картонных коробок с моим архивом. В последний момент в одну из коробок я сунул тетрадку Юнуса и мраморный цилиндр, хотя уже точно знал, что с Юнусом мы вряд ли когда-либо встретимся.

Однако, надо было выживать в новых условиях.

Здесь был другой мир, другая шкала ценностей. Азиатская экзотика никого не интересовала — ни в литературном, ни в житейском смысле. Город смотрел на мир только через то окно, которое прорубил когда-то на этих берегах император Петр. Город хотел, чтобы и весь остальной мир считал его натуральной Европой. Ну, по крайней мере, самым европейским городом необъятной страны под названием Россия.

Что ж, мне оставалось только с грустью констатировать, что мой человеческий и литературный опыт в значительной своей массе был здесь неприемлем, поскольку проистекал из жизни в Азии.

Эту Азию надо было быстрее сбрасывать с себя, соскребать и даже отдирать с кожей, быстрее приобщаться к новым стандартам жизни. В свете этого практически весь мой архив оказывался бесполезным. Одно время я размышлял, не выбросить ли мне его в мусорный контейнер? Однако в чулане нашлось место для этих коробок. Туда же я сложил книги по среднеазиатской тематике в полной уверенности, что они мне уже никогда не понадобятся для работы. Один лишь мраморный цилиндр оставался на виду, поскольку приносил практическую пользу в быту, служа то грузом, то подставкой, то ударным инструментом.

Первое время мы с Ходжиакбаром перезванивались и переписывались, но затем этот ручеек общения начал пересыхать. Я так понял, что и мой друг вынужден выживать, хотя его положение известного литератора в республике, ставшей независимой, могло показаться прочным.

С каждым годом в Ташкенте оставалось всё меньше моих знакомых европейского происхождения, с которыми я вместе работал, дружил, пил водку… Одни оказались в Москве, другие в Германии, третьи в Израиле, четвертые в Америке, а кто-то и в Австралии…

В какой-то момент моя связь с Ташкентом прекратилась совсем. Азиатский период моей жизни отошел далеко в прошлое. Мне казалось, что я всё-таки сумел вытравить из подсознания Азию. Я даже гордился этим.

* * *

А затем случилось нежданное.

Без малейшей инициативы с моей стороны мне вдруг начали являться законченные сюжеты из моей азиатской жизни, но очень странные по форме и содержанию. Они как бы состояли из двух частей, о соотношении которых когда-то любил порассуждать Ходжиакбар.

Рациональная часть складывалась из тех реальных событий, которые когда-то происходили либо со мной, либо с моими хорошими знакомыми, либо с третьими людьми, о которых мне рассказывали надежные, вызывавшие доверие собеседники.

Самое удивительное заключалось в том, что практически я уже забыл про эти факты. И уж точно никогда не воспринимал их в виде последовательных сюжетов. Так, — какой-то калейдоскоп отрывочных событий, случайных совпадений… И вот вдруг оказалось, что они сами выстраиваются в моем сознании в четкую схему, имеющую некий подтекст.

Этот подтекст являлся по сути иррациональной, то есть, мнимой частью каждого сюжета, о чем никогда раньше я вообще не задумывался. Даже не подозревал о том, что за этими событиями стоит еще что-то другое. Но сейчас я чувствовал, что две эти части гармонично дополняют друг друга и невозможны одна без другой.

Сюжеты выстраивались передо мной с такой ясностью и полнотой, что мне оставалось просто записывать их. Они, что называется, неслись самотеком, будто поток, вырвавшийся из некой запруды.

Глупо было противиться этому напору — с такой энергией слова просились на бумагу. Я записывал их и удивлялся — неужели это происходило когда-то со мной, неужели я был свидетелем всех этих странных и загадочных событий, даже не подозревая о том, что за вереницей разрозненных совпадений скрываются пласты неких явлений?! Как такое вообще могло произойти?!

Не имея еще никаких конкретных планов, я просто записал эти истории, а затем расположил их в той последовательности, в которой они мне явились. Какое-то время уточнял сомнительные места по своим старым записям и по справочникам.

Долгое время я хранил эти наброски в ящике письменного стола, даже в мыслях не держа оформить их в виде книги. Ну, кого в наше время могут заинтересовать какие-то “диковины” Средней Азии?!

Однако вскоре произошли события, заставившие меня взглянуть новыми глазами на тексты, будто продиктованные или подсказанные мне из того ирреального мира, где легко извлекается корень квадратный из минус единицы. Я понял, что в действительности эти “диковины” касаются не только Средней Азии. Они имели более глобальный масштаб. Во всяком случае, некоторые из них.

И еще: многие истории, на первый взгляд, совершенно разноплановые, в действительности оказались тесно связанными друг с другом. А все вместе они каким-то загадочным образом наводили меня на уже забытую тетрадку Юнуса. Мне вдруг остро захотелось взять ее в руки и изучить во всех подробностях.

И тут меня ожидал новый сюрприз. Я перерыл весь чулан, но так и не нашел ее. Всё было на месте, всё до последней бумажки, а вот толстая тетрадка (отнюдь не иголка в стоге сена!) куда-то запропастилась. Как это ни удивительно, пропал и мраморный цилиндр. Еще недавно он постоянно торчал на виду, всё время мозолил глаза, но когда я бросился его искать, то найти так и не смог. Я дотошно расспросил всех домашних, но моих бумаг никто из них никогда не касался. Цилиндр всем попадался на глаза вот еще недавно, но кто и когда видел его в последний раз, выяснить было невозможно.

И это была еще одна диковинка, тоже связанная со Средней Азией, хотя и произошедшая в северной столице.

А затем тот же голос, что навел меня на нежданные сюжеты, будто нашептал мне, что загадку можно решить и без тетрадки Юнуса, что ответ заключен в тех самых записях, убранных мною в ящик стола.

В один из долгих зимних вечеров я выложил эти наброски перед собой и принялся выискивать в них обещанный ответ.

Ч А С Т Ь П Е Р В А Я. В П У С Т Ы Н Н О М К Р А Ю

В этом разделе собраны истории, происходившие на территории Каракалпакии — одного из наименее заселенных и наиболее глубинных регионов бывшей единой страны. Средняя плотность населения не превышала здесь одного человека на квадратный километр. Но это в среднем. Фактически же почти всё население было сосредоточено вдоль берегов Амударьи и прилегающих каналов. За пределами этих оазисов лежал пустынный и пыльный, малоизученный край… Здесь в общей сложности я провел около года, забираясь порой в силу служебных обязанностей в самые глухие, неприспособленные для жизни уголки, где, казалось, само время застыло еще несколько веков назад. Однако же именно в этом пыльном краю я невольно прикоснулся к некоторым вещам, которые, быть может, относятся к тому же миру, что и иррациональные числа.

ГОРОД МЕРТВЫХ

Через некоторое время после получения диплома инженера-электрика я оказался на должности мастера в Ташкентской механизированной колонне номер 71. Эта организация, являвшаяся подразделением треста “Средазэлектросетьстрой”, строила высоковольтные линии и подстанции в благодатном ташкентском регионе. Из всех среднеазиатских мехколонн 71-я считалась самой благополучной. Однако в силу каких-то необъяснимых причин к этому столичному учреждению был прикреплен удаленный каракалпакский участок, расположенный в городе Тахиа-Таше, за тысячу километров от Ташкента. По традиции туда посылали либо проштрафившихся прорабов, либо начинающих мастеров. Но всё равно прикомандированные ИТР всеми правдами и неправдами удирали оттуда при первой же подвернувшейся возможности. Мое заявление о приеме на работу давало возможность руководству мехколонны хотя бы на время заткнуть вечно зиявшую кадровую дыру.

И всё же моя покладистость немало озадачила начальника мехколонны — видавшего виды проницательного еврея Хейфеца. Возможно, он принял мое согласие (без малейшей попытки сопротивления!) за проявление романтизма, еще бытовавшего в ту историческую эпоху.

Полагаю, Хейфец не стал бы так удивляться, знай он о тех двух козырях, которые я держал в своем рукаве.

В Тахиа-Таше жила мать моей жены со своим вторым мужем — главным механиком крупного управления механизации. Вдвоем они занимали 3-комнатную квартиру (плюс огромная лоджия, на которой мы позднее жарили шашлыки) в лучшей части города и давно уже зазывали нас в гости. Таким образом, бытовые тяготы нам не грозили.

Но главный мой секрет, побудивший согласиться на “ссыльную” командировку, заключался в другом. За месяц до этого я получил повестку в военкомат, где мне сообщили, что нынешним летом на основании закона о всеобщей воинской обязанности я буду призван на службу в качестве офицера-двухгодичника. В тот период обстоятельства складывались так, что я сам желал именно такого поворота в своей начинающейся трудовой биографии. Я только предупредил военкома, что летом, скорее всего, буду находиться на объекте, далеко от Ташкента. На что военком бодро ответил, что волноваться не нужно. Как только придет приказ, они свяжутся с руководством мехколонны и под личную ответственность начальника обяжут отозвать меня в кратчайшие сроки, хотя бы даже я находился у черта на куличках. (“У черта на куличках” — это военком как в воду смотрел!).

Поскольку более поздний разговор с Хейфецем состоялся у меня накануне майских праздников, то никаких особых тревог относительно своего будущего я не испытывал. Поездка в Тахиа-Таш виделась мне своего рода увеселительной прогулкой. Почему бы и не прогуляться недельку-другую по новым местам, перед тем как надеть погоны? Заодно бабка с дедом познакомятся с внуком. Кроме того, в Каракалпакии на все виды заработков накручивался коэффициент 1,35, что тоже было совсем нелишне.

Вместе со своим семейством я прибыл в Тахиа-Таш 9-го мая. Лето, как говорится, было на носу. Я даже опасался, что за оставшиеся две-три недели не успею ознакомиться с местной экзотикой.

Но всё сложилось непредсказуемо.

Урок номер один (очень старый урок): в этом мире всё относительно.

Из Ташкента Тахиа-Таш виделся страшным захолустьем, дальше которого “не пошлют”. Здесь этот городок был своего рода очагом цивилизации и комфорта. Строить объекты в его черте считалось привилегией, которую еще следовало заслужить.

А для начинающего мастера имелись более подходящие объекты. Например, высоковольтная линия к южному побережью Арала, где уже “сидела” бригада монтажников — бывалых, матерых мужиков, любителей выпить и пофилософствовать.

На этом объекте я проработал до конца июня, считая дни, когда придет долгожданный вызов.

Однажды днем Джура Аширов — водитель грузовика, доставлявшего на трассу всякую мелочовку, передал мне записку от начальника тахиаташского участка Власова — тот срочно отзывал меня с объекта в контору. Я воодушевился, решив, что пришел, наконец-то, долгожданный приказ, и военком трубит сбор. Значит, прощай, Власов, прощай, Тахиа-Таш, прощай, Каракалпакия, прощай, Азия! Буду служить где-нибудь в Европе!

Ничего подобного!

Оказалось, что наша мехколонна в срочном порядке приступает к строительству новой трассы на Устюрте, между двумя пунктами на маршруте завершенной недавно железной дороги. Чертежи получены, материалы уже в пути. Мне надлежало выехать на Устюрт завтра же для ознакомления со створом трассы и организации строительно-монтажных работ.

Оказывается, обитая в Тахиа-Таше и завершая трассу к Аралу, я и понятия не имел, что такое настоящая глухомань.

Но теперь мне предоставлялся шанс исправить это упущение. Меня ждал Устюрт. Территория, достойная того, чтобы без всяких скидок и поправок именоваться затерянным миром…

* * *

От полуострова Мангышлак на Каспии вглубь Азии на добрых четыре сотни верст — вплоть до Аральского моря с дельтой Амударьи — простирается гигантский каменно-гипсовый стол, приподнятый природными катаклизмами над окружающей местностью в среднем на полторы сотни метров. Это плато Устюрт, ландшафт которого — готовая декорация для киносъемок фантастических фильмов о безжизненных планетах. Здесь нет ни одной реки, ни ручейка, ни какого-либо природного источника воды. Нет здесь и оазисов, подобных тем, которые встречаются в самых безводных пустынях. Большая часть плато покрыта такырами и солончаками, лишенными всякой растительности. Местами можно увидеть чахлый полукустарник, приспособившийся к бедной почве, — солончаковый ежовик, восточную солянку (кейреук), раскидистую полынь… Единственная порода дерева, встречающегося на некоторых участках плато, — это черный саксаул, который кажется засохшим, потому что совершенно не имеет листвы. Черный саксаул растет быстро, но срок жизни ему отмерен короткий — не более пятидесяти лет. Причем, примерно до середины этого возраста дерево идет в рост, а затем медленно отмирает. Чрезвычайно скуден животный мир ареала: изредка пробежит в отдалении стадо сайгаков да прошуршит по выжженной солнцем земле четырехполосый полоз… Птицу в небе над плато увидишь нечасто. Летом здесь жара за сорок, зимой — морозы, сравнимые с сибирскими.

Устюрт — это та же пустыня, только не песчаная, а гипсовая — с огромными пятнами такыров и солончаков, еще менее приспособленная для жизни.

Расположенные по соседству неласковые пустыни Каракумы и Кызылкум по сравнению с плато Устюрт — прямо-таки райский сад!

Но есть всё же одна характерная особенность, которая роднит Устюрт с затерянным миром, созданным воображением Артура Конан Дойла. Это ЧИНКИ — обрывистые, зачастую совершенно отвесные склоны-стены, резко отделяющие плато от окружающего пейзажа. Есть места, особенно вдоль западного побережья Арала, где высота чинков превышает 150 метров, причем поверху они имеют нависающий известняковый козырек, что делает их совершенно неприступными. Извилистая стена чинков тянется до самого горизонта, растворяясь в белесой дымке. Глаз не находит ни одного прохода в ней. Такие же чинки не редкость и на сухопутных границах плато, в частности, там, где Устюрт круто обрывается к знойным барханам Каракумов.

* * *

За неимением других вариантов, наш лагерь разместился на разъезде Равшан. Здесь уже имелась “резиденция” начальника будущей станции, а фактически — путевого обходчика. Это был щупленький, но довольно бойкий русский старик, который даже в самый неистовый зной с подчеркнутой гордостью носил черную железнодорожную форму и фуражку с путевой эмблемой. Другим обитателем этой самой глухой из когда-либо виденных мною “станций” была жена “начальника” — крупная, рыхлая и весьма добродушная старуха, щеголявшая в синем домашнем халате и тапочках на босу ногу. Жили старики дружно, избегая каким-то чудом ссор даже в этом полном безлюдье и безмолвии. Рядом со своим жилищем — сборным щитовым домиком — они возвели два-три сарая из шифера и тарных досок, где развели курей и овец. На подоконнике их домика росли в горшках какие-то цветы. Полагаю, эти цветы, эти куры и овцы были единственными представителями одомашненной флоры и фауны на много десятков километров вокруг. Порой поглядывая на эту пару, более естественную для российской глубинки, я думал о тех неисповедимых путях, которые ведут человека по жизни вопреки его мечтам и надеждам. Одновременно передо мной был потрясающий пример выживаемости русского человека в самых неподходящих для себя условиях.

Впрочем, воды здесь было вдоволь. На запасных путях стояла цистерна с водой, которую заменяли раз в месяц. Вода считалась питьевой, но сильно отдавала горечью, которая отчасти улетучивалась после длительного кипячения. Зато принимать душ можно было без оглядки на экономию драгоценной в этих краях влаги.

Раз в неделю со стороны Кунграда локомотив прикатывал вагон-магазин, весь ассортимент которого состоял из хлеба, консервов, макарон, круп, сахара, соли и сигарет. Впрочем, столковавшись с продавцом, можно было приобрести у него бутылку-другую узбекистанского портвейна, ценимого любителями этого напиткам даже в Москве.

Чтобы не смущать покой “начальника станции”, свой лагерь мы разместили по другую сторону железнодорожных путей. Это было три вагончика на колесах — два жилых и склад инвентаря и инструмента. Металлические траверсы и фарфоровые изоляторы хранились под открытым небом. Упереть их отсюда было попросту некому.

Ближайший “населенный пункт” находился от нас на расстоянии примерно тридцати километров. По меркам Устюрта, это была действительно бойкое место. Там базировался студенческий строительный отряд из крупного ленинградского вуза (кажется, транспортного, хотя полной уверенности у меня нет). Примерно две-три сотни парней и девчонок. Они устраняли какие-то мелкие недоделки на железнодорожной колее, всё еще не пущенной в эксплуатацию. На Востоке местные жители предохраняются от теплового удара, как известно, нося ватные халаты и каракулевые шапки. Ленинградских студентов, похоже, тепловой удар не пугал. Напротив, они воспользовались возможностью, чтобы попутно загореть до черноты. Блондинки из северной столицы щеголяли в бикини, узковатых даже по сегодняшним меркам. Коэффициент площади загара определенно приближался к ста процентам. Надо ли говорить, что все без исключения наши шоферы, все эти усатые восточные джигиты, вывозившие на трассу детали опор и металлоконструкций, в обязательном порядке сворачивали в студенческий лагерь, имея целый набор предлогов (попросить воды, спичек, йода, чтобы замазать царапину на пальце и т.д.)?! Некоторые устраивали там же мелкий ремонт, стремясь хоть как-то продлить миг очарования…

Но после студенческого лагеря колея уже уводила от железной дороги, и теперь до самого Кунграда не было ничего, кроме однообразного, унылого пейзажа. И так — на протяжении трех часов езды. Впрочем, опытный шоферский глаз различал ориентиры и в этой кажущемся однообразии: холм особой формы, шест с выцветшей тряпкой на макушке, ржавая кабина, лысая покрышка… За несколько десятков километров до Кунграда в зоне прямой видимости оказывалась ретрансляционная вышка, установленная на краю города, у самой границы Устюрта. С наступлением темноты на ее макушке зажигались красные огни, не заметить которые было невозможно. Впрочем, даже бывалые водители ночью через Устюрт старались не ездить.

За всё время моего пребывания на Устюрте лишь однажды мимо нашего лагеря гордо прошествовали нежданные странники. Это была семейная пара кочевников, явившихся откуда-то из глубин Устюрта и направлявшихся неведомо куда.

Впереди размеренно шагал поджарый старик в пропыленном ватном халате и в высокой бараньей шапке, такой древний, что его загоревшее до черноты лицо казалось состоявшим из одних морщин. Он ступал с той неторопливой легкостью, какая отличает людей, привыкших ежедневно покрывать пешком многие километры. На поводу кочевник вел навьюченного двугорбого верблюда.

На втором верблюде величественно восседала полная женщина средних лет в длинном темном платье, в черном, расшитом серебряными узорами бархатном жакете и в коричневых ичигах — легких брезентовых сапожках. Ее волосы были повязаны большим цветастым платком, но широкое круглое лицо, не такое смуглое, как у старика, оставалось открытым, — у кочевников женщины никогда не носили чадру. Надо полагать, старик взял ее в жены еще девочкой.

Замыкал шествие третий верблюд, который нес на себе весьма объемистый груз. Султанмурат сказал, что это сложенная юрта.

Верблюды ступали след в след, хотя вокруг была необъятная ширь.

Кочевники так и не свернули к нашему лагерю, будто и не заметили нас вовсе. Молча прошествовали в некотором отдалении, бесстрастно пересекли линию железной дороги как некое досадное препятствие и вскоре исчезли за холмом.

Итак, неделя шла за неделей, а меня всё не отзывали на лоно цивилизации. Вот уже и лето прошло. К середине сентября я решил, что министерство обороны изменило планы в моем отношении, и встречать новый год мне придется здесь, на полустанке Равшан.

Давно устав надеяться, я целиком сосредоточился на проблемах стройки. Устюрт не давал скучать. Здесь, например, были очень странные почвы. Для установки железобетонной опоры требовалось пробурить в земле круглую дырку трехметровой глубины. Верхний слой почвы бур проходил легко, но затем резцы принимались скрежетать так надрывно, словно им встретился скальный монолит. Мы бочками лили в скважину воду, но это плохо помогало. На бурение одной ямы мы тратили три-четыре часа. Зато на следующем пикете, через каких-то 150 метров, бур попадал в рассыпчатый песок. Пробуренная яма тут же осыпалась, почти полностью исчезая из виду. Мы снова лили воду, в надежде, что та укрепит стенки, и мы успеем поставить опору, прежде чем яма снова осыплется.

По вечерам из глубины Устюрта доносился странный вой, звучавший, казалось бы, в разных точках.

— Что это? — спросил я за ужином, впервые обратив на него внимание.

— Шакалы воют, — ответил крановщик Яша Павлов.

— На Устюрте нет шакалов, — вздохнул бригадир, сердитый татарин Загидуллин. — Здесь вообще нет ничего живого. Даже змеи не выдерживают. Одни мы тут торчим.

— Это воют души тех, кто попал в Город Мертвых, — сказал вдруг подсобник Жакслык — самый молодой из нас. Он, да еще степенный Султанмирза — водитель-механик буровой установки, были в бригаде единственными представителями коренного населения, чьи предки жили в этих краях испокон веков.

Едва он произнес это, как Султанмирза бросил ему что-то резкое и суровое на местном диалекте.

Жакслык поперхнулся и покраснел.

— Что такое Город Мертвых? — спросил я, поочередно обращаясь к ним.

— Глупые сказки! — отрезал Султанмирза.

Как я ни старался, никто из них на эту тему больше не заговаривал.

Но это название — “Город Мертвых” — сразу же легло в мою память.

* * *

В тот самый период, когда я окончательно настроился на ударный труд на бескрайних просторах Устюрта, всё вдруг круто переменилось.

Был по-летнему знойный сентябрьский день, когда верткий синий самосвал прямо на трассу примчал ташкентскую бухгалтершу Валю с ее кожаной сумкой, где находилась наша зарплата. Да-да, зарплату в те времена привозили непосредственно на объект, где бы тот ни размещался. Причем, деньги везли аж из Ташкента. Сначала их, естественно, получали в банке, затем сотрудницы бухгалтерии разъезжались с конкретными сумами по участкам. Бедняжке Вале достался самый дальний — тахиаташский участок. То есть, в единственном числе, без всякой охраны, с деньгами для сотни монтажников и ИТР, она летела самолетом до Нукуса, в аэропорту пересаживалась на присланный за ней самосвал, на котором и объезжала в течение двух-трех дней все объекты, включая наш, устюртский. Подобный порядок существовал и во многих других организациях, имевшие свои подразделения в Каракалпакии. Заранее были известны маршруты передвижения кассиров, суммы, которые они имели при себе (подчас весьма внушительные!), и всё же никто не мог припомнить какого-либо ЧП, связанного с этими рискованными поездками.

Едва самосвал затормозил, как Валя высунулась из окошка и закричала мне:

— Ну, что же вы стоите?! Собирайтесь! Вас срочно вызывают в Ташкент!

“Вызывают в Ташкент…” — среди бескрайних такыров и пропитанного глинистой пылью жаркого воздуха это звучало сладкой музыкой.

— Собирайтесь! — заметно нервничая, повторила Валя. — Сейчас раздам зарплату, и тут же едем обратно! Иначе я опоздаю на самолет!

Я ждал этого момента, и всё же уезжать в спешке было неловко перед своими рабочими, да и невозможно. Я должен был передать бригадиру проектную документацию, объяснить, как вести отчетность…

Но и Валю нужно было понять.

Ситуация разрядилась наилучшим образом через четверть часа, когда на трассу прибыл трехтонный грузовик из Тахиаташа, на котором водитель Джура Ашуров — тот самый, что три месяца назад “вытащил” меня на Устюрт — привез уголки для траверс. В отличие от Вали, он никуда не спешил. Напротив, объявил, что после обеда должен заняться мелким ремонтом.

Успокоившаяся Валя умчалась налегке в сторону Кунграда. Я же поднялся в вагончик, пригласив с собой для обстоятельной беседы бригадира Загидуллина и предупредив Ашурова, что поеду в город с ним.

Ремонт самосвала затянулся. Затем Ашуров томительно долго доливал масло, набирал в канистру воду.

Когда тронулись в дорогу, солнце уже начало клониться к горизонту. Но Ашуров был опытный водитель. На Устюрте он работал и раньше — еще во времена строительства газопровода Бухара — Центр. На пути до Кунграда ему была знакома каждая кочка. Это был восточный мужчина цветущего возраста с черными смеющимися глазами, усиками щеточкой и большим разбойничьим носом. При этом его нрав был самый жизнерадостный и миролюбивый. Он постоянно острил, балагурил, рассказывал какие-то невероятные истории и сам же громко смеялся первым. Я никогда не видел его в унылом настроении. Вот и сейчас, узнав, что меня призывают на службу, он принялся вспоминать анекдотические истории из своей армейской жизни.

Какое-то время мы ехали вдоль железной дороги. Когда впереди показались строения и палатки студенческого лагеря с фигурками девушек в бикини, у моего Ашурова разгорелись глаза:

— Слушай, мастер, я тут занозу загнал, пока ремонтировался, а у них есть хороший доктор. Давай заскочим, а? На минутку?

Только теперь я понял, почему этот плут так долго собирался в дорогу. Он рассчитывал подъехать к студенческому лагерю в тот момент, когда девушки возвращаются с работы.

Что ж, Ашурова избавили от занозы — настоящей или мнимой, затем нас напоили ледяным компотом из холодильника, угостили пирожками с рисом. Не обошлось и без светской беседы.

К тому моменту, когда мы продолжили путь, над плато уже догорала последняя полоска вечерней зари. Стало ясно, что Кунграда мы достигнем в полной темноте. Впрочем, ни водителя, ни меня эта перспектива ничуть не тревожила.

Ашуров долго еще цокал языком, восхищаясь смелостью северных девушек, которые не боятся ходить перед парнями почти без одежды. Похоже, эта картина никак не отпускала его разыгравшееся воображение.

Но постепенно внимание водителя переключалось на дорогу.

Несмотря на то, что плато представляло собой вроде бы каменистую плиту, поверхность которой в основном напоминала асфальт, но встречались и здесь весьма опасные участки.

Главный враг здешних водителей — это пухляк.

Знаете, что такое пухляк?

Если тяжелый грузовик начнет пробуксовывать на такыре, то верхняя плотная корка и лежащий под ней рыхлый слой почвы быстро превратятся в мельчайшую, невесомую пыль, которая в руке течет как вода. В озерце такой пыли колесу не за что зацепиться, оно прокручивается вхолостую, лишь оседая еще глубже. Все водители знают это, и каждый стремится объехать опасное место по всё более крутой дуге, отчего пухляк расползается иногда на сотни метров. Бывает, перед иным пухляком колея ветвится на десятки рукавов, а после снова сходится в две ниточки. Только не зевай!

Впрочем, прозевать пухляк трудно — он виден издалека. Но опасность в том, что сегодня пухляк может оказаться там, где вчера на него не было и намека. Иной раз водителя может подвести именно его опытность. Полагаясь на знакомый участок дороги, он смело гонит вперед и вдруг увязает в пухляке.

Существует немало страшных историй о водителях, застрявших в коварном пухляке в глубине Устюрта, в стороне от “караванных” путей. Своими силами выбраться из глубокого пухляка невозможно, и если вовремя не подоспеет помощь, то дорожная неприятность может обернуться очень большой бедой…

Мы отъехали совсем недалеко от железной дороги, когда перед нами оказался довольно обширный пухляк.

— Днем я здесь едва не застрял! — пожаловался Ашуров. — Нехорошее место! Надо объехать его покруче!

Пухляк простирался далеко и охватывал подножье соседнего холма.

Объезжая “нехорошее место”, мы свернули за этот холм, вправо от которого уходила хорошо накатанная колея. По ней мы и помчались. Внезапно колея раздвоилась. Мне казалось, что нам следует брать левее, но Ашуров повернул на правую.

— Объедем пухляк с запасом, — объяснил он. — Пусть будет чуть дальше, зато надежнее.

Я пожал плечами, демонстрируя, что всецело доверяю его шоферскому мастерству.

Вскоре мы опять оказались на такырах и погнали дальше на полной скорости. Устюртские такыры — совершенно голые, они абсолютно лишены травы, даже из трещин не пробивается никакой растительности. Ашуров, не прекращавший балагурить ни на миг, стал теперь напевать какие-то местные частушки с повторяющимся рефреном, который он выкрикивал во весь голос:

— Ха-хой, бола!

Энергия жизни так и клокотала в нем.

Я же задремал, причем основательно.

Когда снова открыл глаза, вокруг царила темная ночь. Снопы фар вырывали из плотного мрака однообразную поверхность. Мой спутник молчал.

Я поискал глазами красные огни кунградской вышки, но не нашел их и решил, что еще рано. Но, взглянув на часы, удивился. Оказалось, что с момента выезда из студенческого лагеря прошло уже более полутора часов.

Я посмотрел на Ашурова и поразился перемене с ним. Таким я его еще не видел. На его напряженном лице не было и признаков беспечности. Он смотрел вдаль с какой-то обреченностью, так не свойственной его живой натуре… Наклонившись вперед и судорожно вцепившись в руль, он всматривался в ночь с таким страхом, будто ожидал появления из темноты каких-то ужасных призраков.

Неужели мы заплутали, мелькнула мысль, не вызвавшая, впрочем, никакой тревоги. Я знал, что в этом уголке плато заблудиться попросту невозможно. Под колеса летела хорошо накатанная колея. А все колеи тут вели в одно место — к единственному выезду с плато перед Кунградом. Город начинался сразу же за спуском. А где-то далеко за нашими спинами огромной дугой проходили ветки газопровода и линия железной дороги. Разумеется, площадь этого сектора была немаленькой, но опасность заблудиться в нем, повторюсь, исключалась полностью. Вдобавок, бензина у нас было под завязку. Была и питьевая вода. Однако же, странно, что до сих пор нет огней кунградской вышки.

Впрочем, нет, вот впереди проблеснули две красные точки. Только были они почему-то не в небе, а… на уровне плато. Очевидно, какой-то другой, тоже запоздалый шофер держит курс на Кунград, и мы видим задние огни его грузовика, подумалось мне.

— Джура! — окликнул я спутника. — Что случилось? Почему такой невеселый? Ведь скоро увидишь своих детей!

Он вздрогнул и воскликнул негромко, не оборачиваясь:

— Не шути так, мастер! Шайтан нас водит!

Я ничего не понимал.

— Джура, какая муха тебя укусила?!

Он вдруг вскрикнул и резко затормозил. И тут впервые в жизни я увидел, как у человека поднимаются дыбом волосы на голове.

— Город Мертвых… — прошептал он и добавил еще какое-то звучное слово, которое не удержалось в моей памяти.

Я посмотрел туда же, куда смотрел он.

В свете фар прямо перед нами поднимался глинобитный поселок. Но ведь только что впереди ничего не было! Или всё-таки разговор с водителем отвлек меня на какую-то минуту? Глухие стены без единого окна, купола, арки, ворота, узкие извилистые улочки… Над каждым строением поднимался высокий шест с привязанными к нему полосками ткани.

Только тут я сообразил, что это мазары — гробницы, а всё вместе — местное кладбище. Оно целиком занимало весь холм и, судя по всему, содержалось в образцовом порядке. Однако… Кладбище в безлюдной местности, на Устюрте?! Откуда?! (А красные-то огонечки горели внутри, за воротами, теперь это было очевидно!)

Впавший в транс Ашуров что-то нашептывал по-своему. Его жесткие черные волосы торчали вверх как наэлектризованные. У меня появилось ощущение, что я нахожусь во власти какой-то неведомой силы, которая бесцеремонно изучает… мои мысли. Я всё видел и слышал, но ничего не мог поделать. В ушах стоял какой-то нарастающий звон. Время словно остановилось.

Красные огоньки светились как бы внутри мертвого города, и в то же время казалось, что они мерцают где-то далеко-далеко и… манят к себе.

Ашуров явно пребывал в состоянии ступора. Внезапно он встрепенулся и включил скорость. Вытянув вперед шею и глядя не мигая на красные огни, он вел автомобиль точно к воротам глиняного города.

Меня и самого охватила некая неодолимая не сонливость даже, а покорность. Не знаю, каким чудом мне удалось стряхнуть ее с себя. Я с силой хлопнул Ашурова по плечу:

— Очнись, Джура! Сворачивай!

Мой водитель вдруг радостно вскрикнул и энергично нажал на газ, пускаясь в объезд этого таинственного холма.

Самосвал летел как на гонках. Вокруг не было видно ни зги. Красные огоньки по-прежнему дрожали впереди, где-то у самой земли, но они ничуть не рассеивали мрака. Лишь ветер гудел, хотя пыли я не видел. Я вдруг понял, что это не ветер, а тот самый вой, который мы слышали по ночам на полустанке.

А затем возникло ощущение резкого скачка. Словно бы мы пробили некую упругую преграду. Прыгнули и красные огни, вмиг сделавшись крупнее и ярче. Теперь они горели в вышине и, несомненно, размещались на вышке.

Еще через десять минут мы уже катили по окраинной улице спящего Кунграда.

Ашуров сиял.

— Аллах смилостивился над нами и вывел из Города Мертвых! — объявил он, всё еще пребывая в состоянии эйфории.

— Что за Город Мертвых? — спросил я. — Откуда на Устюрте такое кладбище?

— Это не кладбище, — покачал он головой. — Это Город Мертвых. Многие попадают туда, но редко кто возвращается. Нам повезло. Видать, на то была воля Аллаха! — и он, на секунду оторвавшись от руля, молитвенно сложил ладони перед собой.

— Объясни, Джура! — потребовал я.

Он энергично махнул рукой:

— Забудь, мастер! Помни только одно: ты родился в рубашке! Если бы не ты… — вместо продолжения он нажал на газ.

От Кунграда начинается асфальт. Ночное шоссе было практически пустынным, и наш грузовик летел, как на крыльях.

Километрах в тридцати перед Тахиаташем расположен такой же по величине город Ходжейли. В центре города тогда имелся довольно приличный ресторан, работавший допоздна. Впрочем, даже после закрытия выпивку всегда можно было достать у вахтера. К этому ресторану и свернул Ашуров, даже не предупредив меня. Остановил машину в переулке, сбегал и вернулся с бутылкой водки.

— Должны же мы отметить твой отъезд, мастер, — только сейчас объяснил он свою инициативу. Однако же мне показалось, что он хочет отпраздновать что-то другое.

Мы продолжили путь. Немного не доезжая до Тахиаташа, Ашуров свернул в рощицу. Здесь мы и отметили то ли мой отъезд, то ли наше чудесное спасение.

Когда шофер слегка захорошел, я снова вернулся к ночному происшествию. Но зашел с другой стороны.

— Послушай, Джура! Как могло случиться, что ты, такой опытный водитель, заплутал на крохотном пятачке?

— Я не плутал, — покачал головой честный малый. — Это он меня вел!

— Кто — он?

— Не спрашивай! Если бы ты не ударил меня по плечу, мы давно были бы уже в Городе Мертвых! Навсегда!

— Но где находится этот Город Мертвых? Я ведь спрашиваю не из праздного любопытства. Я должен знать, Джура, чтобы в следующий раз держаться от этого места подальше!

— Его нет! — покачал головой мой собеседник. — И он везде! Когда приходит твой последний час, то перед тобой возникает Город Мертвых, и ты входишь в его ворота даже помимо своего желания. Тебя ведет сила, которой простой смертный не может противиться. Я думаю, он хотел забрать меня к себе за то, что я смотрел на девушек нескромными глазами. Но, видимо, твой час еще не настал, и потому он позволил продлиться и моей жизни, позволив свернуть от страшных ворот…

Тут Ашуров вдруг протрезвел, и более уже не касался этой темы.

* * *

Через несколько лет, уже после службы в армии, я снова оказался на какое-то время в Тахиаташе, и целенаправленно расспрашивал многих местных о Городе Мертвых. Никто не ответил мне даже намеком, но в глазах я читал тщательно утаиваемый ужас. Искал я и Ашурова. Выяснилось, что вскоре после моего отъезда он уволился и вместе с семьей переехал к родственникам куда-то под Казалинск. Это удивительно, потому что местные редко трогались с места, да еще всем домом.

Мазары я видел не раз и прежде. Немало их находится вдоль железной дороги Ташкент-Москва, по которой я путешествовал практически ежегодно. Но эти мазары всегда находились в относительной близости от жилья.

Откуда же взялось ухоженное кладбище на Устюрте? Откуда оно появилось в местности, куда и кочевники не заглядывали десятки лет? Кто доставлял туда материалы для строительства? Возвести такой “город” из привозных материалов под палящим солнцем совсем непросто. Наконец, как объяснить дрожащие красные огоньки, которые я видел собственными глазами сначала внутри Города Мертвых, а затем на открытой местности?

И еще: как могло случиться, что я на долгие годы забыл эту историю, сам же постарался вычеркнуть ее из памяти? Я даже убедил себя, что эти огоньки померещились мне в полудремотном состоянии. А намеки Ашурова и Жакслыка приписал суеверности местного населения.

Таково, очевидно, свойство нашего разума: столкнувшись с чем-либо, выходящим за пределы обыденной повседневности, он наводит нас на единственно доступный ответ: померещилось!

Но ответ может быть и другим — из мира “иррациональных чисел”.

Однако еще не время делать выводы. Прежде я должен обрисовать другие странные происшествия, память о которых вернулась ко мне столь нежданным образом.

НЕОБЪЯСНИМОЕ ИСЧЕЗНОВЕНИЕ

Этот случай, закончившийся гораздо трагичнее предыдущего, произошел на строительстве магистрального газопровода Средняя Азия — Центр, примерно в том же углу Устюрта, где позднее находился наш лагерь, о котором я рассказал выше. Железной дороги в ту пору еще не существовало.

Изложение этого происшествия я слышал от самых разных людей. Разночтения, конечно, имелись, но совпадающих деталей было все-таки больше. Историю эту я услышал уже после того, как едва не угодил с Ашуровым в Город Мертвых (хотя хронологически она произошла на несколько лет раньше). Но, быть может, только поэтому она и легла в мою память. Но даже тогда, по первому впечатлению, я не считал, что она имеет мистические корни, а относил ее на счет неизученных загадок природы.

Между прочим, об этой истории в свое время писали даже некоторые центральные газеты. Помнится, в какой-то подшивке (кажется, это была “Комсомольская правда”) мне однажды попала на глаза большая статья о строителях газопровода, где этой истории посвящалось несколько абзацев.

Но что же это за история?

* * *

Жара и пыль не менее опасны для техники, чем влага и морозы. Все механизмы, работавшие на прокладке газопровода, нуждались в регулярном профилактическом обслуживании. Этим занимались опытные прикомандированные механики, которые небольшими звеньями, а чаще вдвоем с водителем, передвигались вдоль трассы от бригады к бригаде в специальных автомастерских — небольших грузовиках повышенной проходимости ГАЗ-66 с будкой.

…В тот знойный июльский день такыры и солончаки раскалились так, что на их поверхности свободно можно было жарить яичницу, словно на сковородке.

Закончив работу на одном из пикетов, автомастерская двинулась к следующей бригаде, которая вела прокладку в трех километрах впереди. Отсюда хорошо просматривались не только стрелы работавших там автокранов, но и фигуры строителей.

Чтобы попасть к ним, автомастерская должна была объехать высокий холм (вроде того, который объезжали мы с Ашуровым), подступавший к трассе с правой стороны. Туда вела довольно накатанная колея, по которой раньше перевозили трубы и другие материалы. Никаких пухляков там не было и в помине. По этой колее двинулась и автомастерская.

Все строители, работавшие на пикете, видели, как она скрылась за крутым горбом холма. Но до второй бригады грузовик технической помощи так и не доехал. Он бесследно исчез вместе с водителем и механиком. За холмом, диаметр которого в основании едва ли превышал сотню метров. Ну, от силы — полторы. Этот холм был единственной высоткой на прилегающей местности. Повсюду, насколько хватало глаз, простиралось ровное, как стол, плато. Но люди и грузовик исчезли. Будто провалились сквозь землю.

Спохватились их, правда, не сразу. Ведь в первой бригаде никто и мысли не допускал, что машина не доехала до соседей. А во второй бригаде посчитали, что у соседей произошла какая-то крупная поломка, и оттого автомастерская задержалась там до вечера. Мобильников в ту пору, понятно, еще не было. Правда, в бригадах имелись рации, но они, как правило, были рассчитаны на связь с диспетчером. Притом, никто и не собирался бить тревогу.

Лишь вечером, в жилом лагере, выяснилось, что машина куда-то подевалась. Кто-то высказал предположение, что экипаж техпомощи, спасаясь от жары, решил передохнуть в ближайшем городке, да там и заночевал. Вообщем, загуляли ребята. Но эта версия выглядела натянутой. И водитель, и механик были дисциплинированными, совестливыми работниками, не склонными к легкомысленным выходкам. Притом, ближайший (и единственный!) “городок” — Кунград — лежал в полутора сотнях километров от трассы. Вдобавок, любой транспорт, передвигающийся по плато, поднимал за собой целое облако пыли, которая долго еще кружила в белесом воздухе. Но никто из строителей не мог припомнить, чтобы видел после отъезда техпомощи такое облако где-нибудь в стороне. Машина словно испарилась, растворилась в пространстве.

Едва рассвело, организовали поиск. Первым делом осмотрели холм. С его плоской верхушки плато проглядывалось далеко во все стороны. Заблудиться здесь было физически невозможно. По левую руку тянулась глубокая траншея с частично уложенными трубами. Переехать через нее можно было только по специальным мостикам, устроенным в местах дислокации бригад. Да и гул работавшей на трассе техники был слышен далеко окрест. Почва у подножья холма была каменистой. Песок, занимавший небольшой участок, лежал плотным и твердым слоем. Следов, оставленных автомобильными шинами, повсюду было великое множество, и разобраться, какие из них принадлежат техпомощи, не представлялось возможным. Да и не было такой необходимости. Ведь полностью отсутствовали признаки, которые могли бы навести на мысль о какой-нибудь странной, совершенно невообразимой аварии. Ничего подобного не отмечалось за весь период строительства газопровода.

Где же машина? Что случилось? Ведь люди-то пропали!

Во второй половине дня к поиску подключились вертолеты. Погода стояла ясная, солнечная, безветренная. Видимость была идеальной. Вертолеты постепенно расширяли зону поиска, снижаясь всякий раз, когда замечали внизу автомобиль с будкой. Но всегда оказывалось, что это другой транспорт, ведь на строительстве трассы работали сотни единиц техники.

Группы поисковиков на вездеходах буквально проутюжили всю местность на сотни квадратных километров вокруг, расспрашивая всех встречных. Но никто не видел ни пропавший ГАЗ-66, ни членов его экипажа. Проверили Кунград и примыкающие к нему поселки, навели справки у путейцев на маленьких железнодорожных станциях… Не появилось даже малейший зацепки.

Напряженные двухнедельные поиски, в которых участвовали десятки специалистов и сотни добровольцев, так и не принесли результата.

В конечном итоге решили, что под влиянием нещадного зноя люди направились к Амударье, до которой было около двухсот километров. Очевидно, по причине усталости водитель не справился с управлением. Машина сорвалась с крутого обрыва и быстро затонула вместе с людьми. Это было единственное внятное объяснение случившегося. Вывод же делался такой: не шутите с природой, строго соблюдайте все правила и инструкции, и тогда с вами не случится никакой беды!

А кто же с ней шутил, с матушкой-природой?

* * *

Этот случай много лет хранился где-то в дальних уголках моей памяти.

Я никогда не вспоминал о нем. До той поры, пока неведомый голос не реанимировал его во всех деталях. Этот же голос подсказал, что очень скоро я услышу частичное объяснение этого таинственного происшествия.

И вот однажды, поздним вечером, уже готовясь выключить телевизор, я начал переключать каналы в поисках прогноза погоды на завтра.

Тут-то и произошла очень странная вещь, из серии тех совпадений, которые проявляются вдруг, принося ответы на давние загадки и многое расставляя по своим местам.

Шел американский или английский фильм о зыбучих песках. Там рассказывалось о случаях, когда зыбучий песок поглощает людей и животных. Еще секунду назад я не собирался смотреть эти сюжеты. Однако же, рука сама отложила в сторону пульт, а из тайников памяти вдруг сами собой выплыли воспоминания о пропавшем за устюртским холмом автомобиле. Казалось, нет никакой связи между этим давним случаем и тем, что происходит на экране. Но меня не покидало ощущение, что, быть может, сейчас я узнаю разгадку. Было, однако, неясно, при чем тут зыбучие пески? Диктор рассказывал, что песок проявляет свою зыбучесть только в присутствие воды. Да и то не всякий песок. Ведь песчинки не все одинаковы. Всего насчитывается более сорока их разновидностей. В любой песчаной почве можно найти несколько видов песчинок. Большинство из них имеют неправильную форму, острые края и выступы, которыми сцепляются между собой и создают весьма плотную, твердую массу. Но порой встречаются песчинки почти идеально круглой либо овальной формы. Вот они-то легко скользят друг относительно друга. При этом чем мельче размер “круглых” песчинок, тем активнее их текучесть.

Зыбучий песок можно приготовить самому в тазике, взяв нужные пропорции “круглого” песка и воды. Тяжелый предмет, установленный на поверхность такой смеси, постепенно утонет в ней. Но и здесь необходимым компонентом должна быть вода.

И вдруг…

С экрана прозвучало, что зыбучий песок встречается и в пустыне! В условиях полного отсутствия воды! Ее роль выполняет, например, вибрация, возникающая при землетрясении. Участок “круглого” песка приходит в движение и поглощает жертву, случайно оказавшуюся в этот момент на поверхности. Тут важно отметить, что участок пустынного зыбучего песка может занимать совсем небольшую площадь. В обычных условиях этот песок ничем не отличается от песка на соседних, “нормальных”, участках. Вы могли только что танцевать на нем целой компанией. И ничего, он всех выдерживал, даже самых толстых. Но если в следующую секунду песок по какой-то причине начнет вибрировать, то вам конец — и толстым, и тонким.

Теперь мне стало ясно, как всё это могло происходить в тот далекий знойный день.

За холмом располагался участок зыбучего песка, быть может, совсем небольшой, всего-то в несколько квадратных метров.

Да, Устюрт — это не пустыня. Но песчаные участки на плато тоже встречаются. Я сразу вспомнил, как мы бурили котлованы под опоры в районе полустанка Равшан, и как на три каменистых котлована приходился один песчаный.

Итак, за холмом, несомненно, имелся участок зыбучего песка. А на самой трассе работала техника, включая мощные экскаваторы. В какой-то момент, на беду ремонтников, эта техника расположилась так, что вибрация от нее передавалась зыбучему песку с максимальной амплитудой. Совпало множество факторов, вызвавших своего рода цепную реакцию.

Машина забуксовала. Водитель, надо полагать, пытался дать задний ход, затем принялся переключать скорости, усугубляя эффект вибрации. Когда они поняли, что дело неладно, было уже поздно.

Машина ушла в неведомые глубины вместе с людьми, а продолжавшаяся вибрация разгладила песок поверху, распределила его равномерно по всей поверхности, так что никому и в голову не могло придти, что трагедия разыгралась именно здесь.

Через какое-то время экскаватор переехал на новое место, и участок зыбучего песка снова сделался проходимым.

Когда назавтра здесь появились поисковики, то они могли тысячу раз пройти и проехать по этому песку, даже не догадываясь, что предмет их поиска покоится у них под ногами. Ну, а вертолеты лишь попусту бороздили небо.

ДЕЙГИШ

Если бы мои записки подчинялись хронологическому порядку, то начать их мне следовало бы с истории, о которой пойдет речь только сейчас. Но я уже объяснял, что в основе этой рукописи лежит иной принцип. Пускай же всё идет своим чередом.

Изложенная ниже история повествует об упущенных возможностях, о ложных страхах, которые порой мешают нам принимать выгодные для нас решения.

Итак, первой трассой, которую я осваивал в качестве молодого мастера на каракалпакской земле, была высоковольтная линия напряжением 35 киловольт Шахаман — Казахдарья.

Казахдарья — это рыбацкий поселок, располагавшийся на южном берегу Арала.

Шахаман — такой же крупный старинный поселок, расположенный на краю обжитого Чимбайского района.

Расстояние между двумя этими пунктами всего-то около сорока километров, но даже самый надежный вездеход преодолевал его не менее чем за два часа. На этом пути не было ни пухляков, ни зыбучих песков, ни опасных косогоров. Как поется в известной песне, степь да степь кругом. Но вся эта степь была покрыта твердыми как железо кочками. Иногда по телевизору показывают полигоны с бугристой поверхностью, где проходят испытания на выносливость новейшие грузовики. Так вот, по сравнению с ездой из Шахамана в Казахдарью, эти полигоны просто игрушки!

Проблема усугублялась тем, что условная колея, по которой проехали несколько раз, не сглаживалась, а делалась еще более кочковатой. Поэтому водители всякий раз старались проехать по не пройденному маршруту. В результате всё пространство между Шахаманом и Казахдарьей напоминало сплошную полосу препятствий. Лишь несколько лет спустя здесь, кажется, проложили сносную асфальтированную дорогу. Но в те времена тутошняя езда требовала незаурядного терпения и от водителей, и от пассажиров. Особенно сильное впечатление производил вид переваливающегося с боку на бок грузовика, кузов которого был набит женщинами в национальных одеждах, направляющимися на знаменитый чимбайский базар.

Строительство трассы мы начали с Шахамана и находились здесь до той поры, пока не выставили половины опор в направлении Казахдарьи. Теперь разумнее было перебазироваться в Казахдарью.

Но среди нас были и противники переезда.

Бульдозерист Геннадий Петров, ссылаясь на некую медсестру Иду — близкую знакомую его жены, упорно твердил, что вдоль южного побережья Арала, в этих глухих, нетронутых цивилизацией местах, еще встречаются прокаженные. Недаром же на острове Барсакельмес расположен секретный лепрозорий! Иногда прокаженные бегут оттуда и селятся небольшими группами в прибрежных камышах, промышляя ловлей рыбы и охотой на птиц. Хотя у нас и утверждают, что проказа побеждена, вещал далее Геннадий, но если заболеешь, то вылечить тебя не смогут. Так и проведешь остаток жизни в лепрозории, без выпивки и табака. Пускай говорят, что вероятность заражения ничтожна. А лучше все-таки не рисковать. Тем более что в начальной стадии признаки болезни незаметны. Ты будешь общаться с человеком, не подозревая, что он носитель страшной, неизлечимой, заразной болезни. Нет, уж лучше потратить лишнее время на тряскую дорогу по кочкам, чем рисковать неизвестно ради чего!

С Геннадием спорили, но он твердо стоял на своем. Откровенно говоря, мне тоже приходилось слышать про лепрозорий на аральском острове. Но тот остров был далеко. Да и вряд ли такую серьезную лечебницу могли оставить без надзора. Геннадий, конечно, фантазировал. Но на какой-то период его поддержало большинство.

Однако же, кочковатая дорога на трассу и обратно изматывала нас всё больше с каждым днем.

Наконец, доводы рассудка победили, и мы решили съездить в Казахдарью всей бригадой, чтобы осмотреться, а может, и выбрать место для лагеря.

Казахдарья оказалась крупным разбросанным поселком, почти лишенным растительности. Народ здесь жил исключительно рыбным промыслом и подсобным хозяйством. В море впадала река — с тем же, что и поселок, названием — Казахдарья. Устье реки терялось в густых камышовых зарослях, где, как рассказывали, обитали дикие кабаны. Но в этих краях на кабанов, как понятно, не охотились. На берегу реки, чуть выше по течению, был расположен старый рыбозавод, представлявший собой обыкновенный старый сарай, крытый камышом. Пол в дальней его части был выложен глыбами льда, на которых и хранили живую рыбу. За чисто символическую плату нам предложили купить огромных сазанов и жерехов.

Улицы поселка отличались своеобразием, которого я не замечал ни в Шахамане, ни в других местах этого края. Дома с приусадебными участками тянулись вдоль одной стороны улицы, а сараи и хозяйственные постройки — вдоль другой. То есть, чтобы попасть в свой же сарай, каждому хозяину нужно было перейти улицу. При этом большинство сараев не уступало своими размерами жилым домам, весьма просторным.

В поселке имелся даже аэропорт — спланированная земляная площадка, куда два-три раза в неделю садился кукурузник из Нукуса. Как раз этот АН-2 готовился к взлету.

Осмотр поселка и его окрестностей, как и здоровый вид жителей, произвели, похоже, благоприятное впечатление даже на нашего скептически настроенного бульдозериста. Геннадий уже не напоминал нам о проказе и явно склонялся к согласию на переезд.

Нас ожидал еще один приятный сюрприз.

Наискосок от аэропорта размещалась небольшая пекарня. Здесь, к нашему удивлению, пекли не лепешки, как повсюду в сельской местности Средней Азии, а хлеб кирпичиком. В небольшой очереди мы увидели пилота — определенно с того самого кукурузника. Здесь же находился плотный усатый абориген в дорогом импортном костюме. Блуждающая улыбка, похоже, никогда не покидала его смуглого круглощекого лица. Едва мы подошли, как он приветствовал нас, будто старых знакомых. Спросил, не те ли самые мы парни, что строят к поселку ЛЭП? Затем объявил, что его зовут Амангельды, что он ответственный работник из Нукуса, а сюда регулярно прилетает с целью проведать родственников. Чего-чего, а общительности ему было не занимать.

В этот момент румяный пекарь вынул из печи поддон с горячим хлебом, который разошелся мгновенно. Четыре буханки взял летчик, а остально забрал Амангельды. Складывая хлеб в большую полотняную сумку, он разъяснил нам, что в Казахдарье пекут такой замечательный хлеб, равного которому не найти во всей Каракалпакии и даже в Хиве. Лично он, возвращаясь домой, всегда покупает несколько буханок для своих столичных друзей. Затем, очевидно, для вящей убедительности, он продемонстрировал нам качество этого хлеба. Сжал одну буханку в ладонях так, что те почти сошлись. Когда же он ослабил усилие, хлеб занял первоначальный объем. Мы восхитились мастерством пекаря. Он пожелал нам успехов и еще раз посоветовал обязательно купить и отведать местный хлеб.

Он говорил бы и еще, но тут пилот поторопил его, и они оба направились к самолету.

Поскольку выпеченный хлеб закончился, мы оставили нашего водителя возле пекарни с наказом дождаться следующей партии, а сами разбрелись по поселку, который, как я уже говорил, занимал немалую площадь и отличался значительной разбросанностью.

Я пошел куда глаза глядят и вскоре оказался возле лавчонки с вывеской на русском языке “Книги”. Надо сказать, что в ту пору всякая хорошая, а в особенности популярная книга являлась дефицитом. Даже в таком заштатном городке, как Тахиаташ, книжные новинки исчезали с прилавков практически мгновенно. Однако в отдаленных крупных поселках с преобладанием местного населения всегда можно было рассчитывать на самый неожиданный сюрприз по части приобретения книг. Многие любители чтения, выезжая по делам службы в сельскую глубинку, непременно старались посетить тамошние книжные магазинчики и почти всегда возвращались оттуда с желанной добычей.

Вот и я, заметив вывеску “Книги”, никак не мог пройти мимо и почти бегом устремился к маленькому магазинчику. Как же было не заглянуть в него?

В тесном помещении, где с трудом могли бы повернуться два-три покупателя, царили полумрак и прохлада. Не успел я оглядеться, как за спиной раздался голос:

— У нас есть русские книги тоже.

Я повернулся и невольно вздрогнул.

Передо мной стоял то ли человек, то ли призрак.

Всё его лицо, кроме глаз, было перебинтовано, но и глаза закрывали глухие синие очки, а широкополая шляпа была глубоко надвинута на лоб и, по сути, упиралась в оправу очков. Длинный плащ, нелепый в жаркую погоду, скрадывал особенности его тщедушной фигуры.

Мысль о проказе неодолимо вспыхнула в моем сознании, Я невольно отступил, упершись в прилавок.

— Я ждал вас, — сказал этот странный человек, шевеля неестественно узкими губами и блестя железными зубами.

— Ждали?

–Да! Я знал, что вы придете ко мне. И что мы сможем поговорить. Но важно, чтобы нам не помешали, — он сделал шаг и быстро закрыл дверь на крючок. И сам встал у двери, прижавшись к ней спиной.

— Но позвольте! — я хотел было отстранить его и выскочить на солнечный свет, но упорно засевшая в мозгу мысль о проказе не давала шевельнуть рукой.

— Не волнуйтесь! — он обвел рукой свое лицо. — Это результат несчастного случая. Я вынужден бинтоваться…

Но я успел уже заметить, что у него и с руками не всё было в порядке. Кожа была местами розовой, как у младенца, а местами смуглой и усеянной подозрительными оспинками.

— Вы ведь мастер из Шахамана, так? — продолжал между тем допытываться он. — Вы уже построили половину трассы, и теперь намерены вести вторую половину из Казахдарьи. Поэтому вам удобнее жить здесь. Но сначала вы должны выбрать место для лагеря. Верно? Вот видите! Поэтому я и сказал, что ждал вас. Я также знаю, что вы — любитель чтения. Поэтому, оказавшись в Казахдарье, обязательно зайдете в книжный магазин. А поскольку я — единственный его продавец, то мы обязательно встретимся.

Что ж, его логика была безупречной.

— Но я вижу вас впервые, — сказал я. — Мы никогда не встречались. Откуда же вы знаете про меня и про мои планы?

— Узун-кулак, — рассмеялся он. — В степи по-прежнему можно узнать все новости. В степи говорят, что вы — серьезный, грамотный и спокойный человек. Именно такой мне и нужен.

Я смотрел на него, по-прежнему думая лишь о том, как выйти наружу, не прикасаясь ни к этому человеку, ни к тем предметам, которые он трогал. Мне не хотелось обижать его или причинять ему страдание, он и так был обижен судьбой, но неотвязчивая мысль о том, что я нахожусь в опасности, что передо мной прокаженный, была сильнее любых доводов рассудка.

— Послушайте, — сказал он вдруг уже каким-то иным тоном, — вы даже не представляете, как вам повезло! Я знаю, что вы человек порядочный, и уже решил довериться вам во всем. Но я не хочу, чтобы вы считали меня сумасшедшим. Потому что уже встречал людей, тоже из числа образованных, которые видели во мне прежде всего безумца.

(Нет, я не считал, что он безумец, он говорил весьма логично. Но я считал его прокаженным, то есть, более опасным, чем безумец!)

— Я дам вам одну вещь, — продолжал он далее. — Когда будете в Ташкенте, покажите ее кому-нибудь, кому вы бесконечно доверяете, и кто разбирается в подобных изделиях. А позднее, когда вы снова вернетесь в Казахдарью, мы побеседуем более предметно.

Тут он запустил руку в карман своего необъятного плаща, вынул оттуда кулак, протянул тот ко мне и только после этого разжал пальцы.

На ладони у него лежала крупная монета. Несомненно, старинная. Возможно, золотая. Кажется, на ней был изображен тигр или барс. А может, восточный царь в головном уборе в виде головы барса. Монета вроде бы была не совсем ровной по краям и заметно выпуклой.

Я говорю об этом в приблизительной форме, потому что никак не мог сосредоточиться и смотрел не столько на монету, сколько на его руку, на которой не хватало двух пальцев. Ладонь тоже была в странных, белесых пятнах.

Проказа! Несомненно, это была проказа!

— Возьмите ее! — сказал он. — Только не показывайте завистникам.

Никакая сила в мире не заставила бы меня потянуться за этой монетой, будь она даже осыпана бриллиантами.

В этот момент раздался сильный стук в дверь. Кто-то заговорил на местном. Голос показался мне знакомым.

Стук повторился. Затем стучавший перешел на русский:

— Кенжи! Открой! Я знаю, что ты там!

Теперь я узнал голос. Это был тот самый чиновник, что покупал хлеб в пекарне. Но ведь он уже отправился в самолет, готовившийся к взлету! Сейчас он должен был находиться где-то над Шахаманом! Я ведь своими глазами видел, как он поднимался в кукурузник! Однако он здесь… История принимала какой-то мистический оборот.

— Это он! — воскликнул прокаженный, кусая свои тонкие губы. — Не надо, чтобы он видел нас вместе… — Продавец книг указал тонким, как веточка, пальцем на другую дверь в углу помещения: — Идите туда! Пройдете через двор, тропинка выведет вас к магазину, а там уж недалеко до пекарни. Мы еще увидимся… — всё это он говорил шепотом. — Но и вы подготовьтесь к встрече. Если не хотите брать монету сейчас, воля ваша! Но прочитайте историю хорезмшаха Мухаммеда Второго. Это поможет нашей следующей беседе. Я очень надеюсь, что вы мне поверите! Буду вас ждать!

Последние его слова я слушал, уже пробираясь по темному проходу, ведущему куда-то вглубь дома. Столбняк, который нашел на меня, когда прокаженный закрыл дверь на крючок, миновал, и теперь мною владело одно желание — быстрее покинуть это нездоровое, опасное место! Всякий раз, натыкаясь на углы, я шарахался, воображая, что снова коснулся предметов, которые, возможно, тоже являются носителями бацилл проказы.

Наконец, я оказался на солнечном свету и, повинуясь инстинкту самосохранения, поспешил туда, куда несли меня ноги. Инстинкт не подвел, и вскоре я оказался возле автомашины, куда уже стекались с разных концов поселка другие члены нашей бригады.

Судя по разговорам, других прокаженных в поселке не было. Даже Гена Петров выглядел умиротворенным. Я не стал нарушать этой идиллии. Мешок со свежим хлебом уже лежал в кабине. Мы заняли свои места и двинулись в обратный путь, в Шахаман, решив обсудить проблему перебазирования на досуге.

По дороге я размышлял о случившемся. Теперь, когда паническое состояние прошло, я сочувствовал человеку, с которым судьба обошлась так жестоко. Очевидно, думал я, он очень одинок. Ему не хватает обычного человеческого общения, и вот, узнав, что в поселок должны приехать монтажники, он решил навести мосты с их руководителем, прельстив меня старинной золотой монетой. А может, это и не монета вовсе. Так, свинцовая отливка, раскрашенная под золото. Приманка, чтобы заинтриговать редкого гостя. Ведь сюда, в этот поселок, расположенный в самой глухомани, люди со стороны, надо полагать, попадают чрезвычайно редко. Эх, бедняга!.. Кажется, он ссылался на династию каких-то восточных владык? Хорезмшах Мухаммед Второй… В ту пору я мало интересовался историей, но всё же нетрудно было догадаться, что хорезмшахи правили Хорезмом. Кажется, где-то я о них читал. Но где и что?

Затем я начала размышлять о том, как мне вести себя с прокаженным в дальнейшем. Ведь он обязательно придет ко мне, по крайней мере, хотя бы раз. А может, он и не прокаженный вовсе, думал я. Носителю столь страшной болезни вряд ли разрешили бы торговать в магазине.

Я решил, что не буду рассказывать нашим об этой странной встрече, пока не наведу подробных справок о бедняге.

Тут ход моих мыслей был прерван видом облака пыли, двигавшегося нам навстречу. Вскоре стало ясно, что это грузовик ЗИЛ-130 с прицепом, который везет на нашу трассу со склада в Тахиаташе очередную пару “свечек” — стоек железобетонных опор. За рулем находился Юлдаш — спокойный, рассудительный узбек. Мы бы и сами остановились, но Юлдаш всё равно просигналил, и это означало, что у него есть какая-то важная информация.

И точно, Юлдаш сообщил, что начальник участка велел передать, чтобы я срочно, прямо сейчас возвращался в Тахиаташ для новой работы. Мы договорились, что я соберу вещи, а он после разгрузки опор подъедет к лагерю, чтобы забрать меня.

* * *

В Тахиаташе оказалось, что получено указание срочно приступить к строительству трассы на Устюрте — той самой, с которой я начал эти записки. Мне надлежало ознакомиться с документацией и уже завтра выехать на пустынный полустанок для организации там лагеря.

Вот так, нежданно для меня, решилась проблема моих новых контактов с прокаженным, с этим “человеком без лица”.

В Казахдарью я более не возвращался.

Однако же, мое любопытство было разожжено.

В один из выходных дней я поехал в Нукус, записался в республиканскую библиотеку, где работали милые русские женщины, и с их помощью разыскал литературу по интересующему меня вопросу.

Среди хорезмшахов было несколько известных исторических личностей. В частности, Мухаммад Второй, описанный В.Яном в книге “Чингисхан”. Правда, по Яну, Мухаммад был весьма ничтожной и трусливой личностью. Но оказалось, что это не совсем так.

У меня и поныне хранятся записи, сделанные много лет назад в нукусской библиотеке. Вот некоторые выдержки из них:

Мухаммад, сын Текеша, правил Хорезмским государством в течение двадцати лет (1200-1220). При этом он значительно раздвинул границы своих владений. В 1203 году он полностью завоевал Хорасан, в 1207 — подчинил Бухару, а в 1210 разбил на берегу реки Талас войска кара-китайского гурхана. И хотя это сражение окончательно не решило участи кара-китаев — извечных соперников хорезмийцев, но после этой победы имя Мухаммада стало упоминаться в официальных документах с титулом “Искандари дуюм” (“второй Александр”, то есть, его уподобляли Александру Македонскому).

Позднее Мухаммад присоединил к своему государству Афганистан и практически всю территорию Ирана. Граница его владений проходила по реке Инд, а имя хорезмшаха читалось на хутбе даже в отдаленном Омане.

Как жили люди в этом государстве?

Роптали, стонали под гнетом или бунтовали?

Вот что писал арабский путешественник Якут, делясь своими впечатлениями о поездке в Хорезм в 1219 году, буквально накануне монгольского нашествия:

“Я не видел никогда области более обитаемой, чем он (Хорезм). И не предполагаю, что в мире есть области, по благосостояния превосходящие Хорезм, и более населенные, чем он… Большинство селений Хорезма — города, имеющие базары, много жизненных благ и лавок. Всё это при общей безопасности и полной безмятежности”.

В 1218 году войска Чингисхана почти без сопротивления заняли Семиречье и Восточный Туркестан и вплотную подошли к границе Хорезма.

Но Мухаммада это не волновало. Он считал себя более сильным. Его больше беспокоили внутренние распри. Его мать — Туркон-хотун, властная и энергичная женщина, настраивала против своего сына сильную дворцовую группу кипчакских военачальников.

Но, конечно, Мухаммада сильно раздражало, что какой-то Чингисхан, этот степной варвар, осмеливается засылать в его владения своих шпионов под видом купцов.

В том же 1218 году с его молчаливого согласия в пограничной крепости Отрар на берегу Сырдарьи воинами Хорезма был разграблен посланный Чингисханом богатый караван купцов, заподозренных в шпионаже. Караван и вправду был богатый. 500 верблюдов привезли золото, серебро, шелковые ткани, пушнину. Было перебито 450 купцов, товары продали, а вырученные деньги отослали в столицу.

В ответ Чингисхан потребовал выдать ему для расправы наместника Отрара, полагая, что тот действовал по собственной инициативе.

Однако посол Чингисхана, доставивший это требование в хорезмийскую столицу, был казнен, а его спутникам обрезали бороды. (К слову говоря, казнить послов было у хорезмшахов чем-то вроде семейной традиции. Отец Мухаммеда — Аллоуддин Текеш казнил в свое время посла кара-китаев, прибывшего в Хорезм для сбора податей.)

Это стало последней каплей.

Чингисхан тщательно подготовился к вторжению. Его шпионы сообщили полные сведения о расположении хорезмийских крепостей и гарнизонов. А вот Мухаммад о численности и тактике монгольских войск не знал ничего.

В сентябре 1219 года монголы подошли к Отрару. После яростного штурма город был взят и разрушен до основания, а все его защитники перебиты. Затем монголы последовательно заняли города, расположенные на Сырдарье, — сначала в ее низовьях, затем в верхнем течение.

В начале 1220 года пала Бухара.

В марте 120 — Самарканд.

Трудно понять, почему Мухаммад, всё еще носящий титул “Искандари дуюм”, имея более многочисленное обученное войско, выбрал тактику пассивной обороны, отказался от генерального сражения. То ли он был убежден, что монголы, убоявшись огромных расстояний, уйдут, в конце концов, восвояси добровольно, то ли утратил свою былую воинственность, убаюканный лестью царедворцев… Тут крылась какая-то загадка…

Во время осады Самарканда Мухаммад ожидал исхода битвы на берегу Амударьи. Когда город пал, он бежал в пределы Ирана — в Табаристан, где скрылся на одном из островов в южной части Каспийского (Абескунского) моря, а затем, по злой иронии судьбы, стал жертвой обитавших там прокаженных.

Перед тем, как бежать, Мухаммад спрятал основную часть своей казны в надежном месте. Везти золото с собой было опасно. Знать, чиновники, военачальники, купцы и верхушка духовенства могли предать его в любую минуту.

Интересно, подумал я, а кто владел в ту пору территорией, на которой ныне располагается Казахдарья?

Я разыскал карту Хорезмийского государства в границах до монгольского нашествия и не без удивления выяснил для себя, что во владения хорезмшахов входило всё восточное и южное побережье Арала. Следовательно, и Казахдарья.

Выходит, теоретически Мухаммад мог спрятать свои сокровища где-то здесь, в этих безлюдных краях?

Я подумал о том, что Кенжи из Казахдарьи, как человек, знавший, несомненно, историю края, мог сочинить подходящий сюжет, связанный с тайной клада хорезмшаха Мухаммада. Наверняка, он большой выдумщик, этот Кенжи. Однако вряд ли мы с ним встретимся еще когда-нибудь.

Меня, наверняка, в ближайшие дни или недели призовут в армию, а уж после нее я вряд ли вернусь в Каракалпакию, тем более в Казахдарью.

Примерно так я рассуждал в тот летний день, еще не подозревая, как всё сложится на самом деле.

* * *

Человек предполагает, а бог располагает…

Через три года я снова оказался на некоторое время в Каракалпакии, на том же тахиаташском участке. Работал в “столичном” регионе, на трассах между Тахиаташем и Нукусом. Среди моих рабочих были и некоторые члены бывшей бригады, с которой я строил трассу на Казахдарью. Как бы между прочим, я поинтересовался, не случилось ли там после моего отъезда каких-либо чрезвычайных событий? Судя по недоуменному выражению лиц монтажников, мой вопрос поставил их в тупик. Что, мол, могло случиться в такой глухомани?

Не появлялся ли рядом с лагерем странный человек в широком плаще и с перебинтованным лицом, конкретизировал я свою мысль. Они развели руками. Никогда не видели такого типа!

Тут была какая-то загадка. Но не настолько жгучая, чтобы немедленно браться за расследование. Да и забылось уже всё это, быльем поросло. Мало ли что происходит вокруг! Казус он и есть казус.

В один из будних дней я отправился к нашему нукусскому заказчику, чтобы согласовать ряд вопросов по новому объекту. Круглощекое и улыбчивое лицо начальника отдела показалось мне знакомым.

— Здравствуйте! А я вас сразу узнал! — приветствовал он меня и напомнил: — Казахдарья, пекарня…

Теперь и я узнал его.

— Амангельды!

Мы обменялись крепким рукопожатием.

Амангельды первым завел разговор о событиях в приморском поселке.

— Полагаю, в тот день вы оказались пленником нашего Кенжи, верно? — поинтересовался он.

— Отчасти. Но каким образом вы появились у книжной лавки? Ведь вы должны были улететь в Нукус? А вместо этого пришли к Кенжи.

— Пассажиры уже сели в самолет, когда пилоты получили указание от диспетчера задержать рейс на два часа, — объяснил мой визави. — Ждали какую-то важную птицу из Ташкента, а в таких случаях они всегда освобождают воздушное пространство. Вот я и решил воспользоваться случаем и сходить домой, чтобы взять еще кое-что из вещей. Дом моего среднего брата как раз за книжной лавкой. Когда проходил мимо, заметил, что дверь лавки закрыта изнутри. Ну, думаю, значит, Кенжи опять затащил к себе гостя. Я расспросил мальчишек, и они описали вас. И тогда я понял, что вас надо выручать.

— Выручать из рук прокаженного?

Он удивился:

— Проказу в наших краях ликвидировали еще до войны. Правда, говорят, что на островах есть лепрозорий, но туда везут больных из других регионов. — Он сощурился: — Так вы решили, что Кенжи — прокаженный? Ну, подумайте сами, разве могли доверить место продавца в книжном магазине, куда ходят дети, прокаженному?

— Так он не прокаженный?

— Нет, конечно!

— Почему же вы бросились меня выручать?

— Он не прокаженный. Он чудаковатый. Хотя и совершенно безобидный. Любит поговорить. А это не всем нравится. Но, с другой стороны, люди не хотят его обижать, жалеют…

— Что же с ним произошло?

— Это долгая и грустная история, — вздохнул мой собеседник. — Он образованный человек, историк. Работал учителем. Но учителя в наших краях зарабатывают мало. Он хотел жениться. Для этого следует уплатить калым, устроить пышную свадьбу. Тогда он закончил курсы сварщиков, и после работал в городе. Сначала на строительстве Тахиаташской ГРЭС, после — на плотине. Зарабатывал хорошо, часть денег откладывал. Но затем случилось несчастье. Кто-то, не заметив таблички, включил рубильник, и ему в лицо ударила электрическая дуга. Он схватился руками за лицо, пострадали и руки. Жизнь ему спасли. И глаза тоже. А вот с лицом проблема. Он вернулся в Казахдарью. Его старые родственники к тому времени умерли, и он остался один в доме. Семья моего среднего брата по-соседски помогала ему, чем могла. У властей он попросил дать ему работу, учитывая его внешность. Наконец, ему предложили место продавца в книжной лавке. Никто не хотел туда идти из-за маленькой зарплаты, другого же дохода на книгах в наших местах не сделаешь. Но он — человек образованный, вот ему и предложили. Он согласился и свои обязанности выполнял хорошо…

Мой собеседник сделал паузу, после которой продолжил:

— Но, очевидно, это происшествие повлияло на его психику. Через какое-то время он начал чудить. Начал заводить с приезжими людьми странные разговоры. Сначала пристал к летчикам. Сказал им, что знает, где лежит клад последнего хорезмшаха. Обещал дать им много золота, если он поедут в Ташкент или в Москву и договорятся с хорошими врачами, чтобы ему за любые деньги сделали новое лицо, с которым было бы не стыдно свататься. Летчики, конечно, поняли, что перед ними тихий сумасшедший, и всё рассказали мне, поскольку я часто летаю по этой линии, и уже сдружился с ними. После этого я строго поговорил с ним, предупредил, чтобы он не докучал чужим людям, если не хочет оказаться в психушке.

— И что он вам ответил?

— Сказал, что он не сумасшедший. Что действительно нашел сокровище Мухаммада или же кого-то из его приближенных. Нашел, когда работал в управлении ирригации. Экскаватор, мол, копал глубокую канаву и в какой-то момент ковшом вскрыл тайник, с самого края. Земля тут же осыпалась, и никто не заметил тайника, кроме него. Вечером он пришел с лопатой, подкопал немного и обнаружил золото. Много золота. Целую неделю перепрятывал его по ночам. Затем подал заявление на увольнение. Хотел начать подготовку к свадьбе. Ведь теперь он был богатым человеком. И еще размышлял, что делать с таким количеством золота. Может, оставить себе немножко, а остальное сдать государству? И вот в последний день работы с ним произошло это несчастье. Словно злой джинн наказал его за то, что посмел прикоснуться к чужому золоту. Скажите, мог ли я поверить в такие вещи?

Конец ознакомительного фрагмента.