Хаос

Лана Тимофеева

История художника, которому приходит заказ на портрет от создателя. Во все века и времена именно олицетворение создателя выводило человечество из кризиса. Художник проходит стадии совершенствования собственного поля сознания, для возможности написания портрета.

Руах

Через два часа он сидел за столом, накрытым чистой салфеткой, перед, неизвестно откуда взявшимися, серебряными приборами и маленькой хрустальной стопочкой. На столе дымился ужин. А в центре возвышалась бутылка витиеватого стекла с прозрачной жидкостью. Иностранными буквами на ней было написано Джин. Девушка, улыбалась, и казалось, что от ее улыбки по комнате прыгают солнечные зайчики.

Она одним движением откупорила бутылку, и по комнате разлился хвойный аромат. Насыпав на дно рюмочки несколько гранатовых зерен, девушка налила джин.

— А ты? — хриплым голосом спросил он.

— Я не пью, — покачав головой, в раздумье ответила девушка.

Он поднял рюмку, гранат заполыхал кровавыми слезинками. Он выпил залпом. Джин обжег горло, хвойный аромат ударил в мозг, огонь пошел по животу. Раскусив ядра граната, он ощути приятную свежесть. Как будто свежая кровь разлилась по жилам. Сознание прояснялось. Он смотрел на девушку, не зная с чего начать разговор. Как-то странно, он видит ее всего второй раз в жизни, и она его, наверное. Но она приехала по первому звонку. Приехала, чтобы излечить, исцелить его раненную душу. Да и тело, — не мешало бы.

Девушка улыбнулась и налила вторую, заботливо положив три гранатовых зернышка на дно рюмочки. Он выпил молча. Теплота уже не была столь обжигающая. Пришло время закусить. Она открыла блестящую кастрюльку, и от вареной картошечки повалил пар. Это не была та самая голландская картошка, которая похожа на клонированные абсолютно одинаковые овальные куски белого мыла. Это была настоящая белорусская бульба, впитавшая в себя ласковое белорусское солнце и силу белорусской земли, желтенькая, разваристая, немыслимо аппетитная. В овальной мисочке красовалась тихоокеанская сельдь, оплывающая пряным посолом, посыпанная черным жемчугом душистого перца. А на большом блюде лежали истомленные куски жареного мяса. Из баночки задиристо выглядывали корнишоны.

Он почувствовал зверский голод и понял, что уже не может вспомнить, когда ел в последний раз. О! как это было вкусно, еда таяла во рту. Он выпил третью! Девушка ни к чему не притронулась.

— Ты что, на диете? — с набитым ртом спросил он.

— Мне надо быть всегда в форме, — ответила девушка улыбаясь.

Она ему явно кого-то напоминала. После первой их встречи, он абсолютно не помнил ее лица. В памяти остался только удивительный загар ее тела. И теперь он всматривался в ее черты. Она не была в полном смысле слова красавицей, но в ней было что-то завораживающее. Узкое лицо, чуть великоватый с горбинкой нос, четко очерченные губы, правильной формы подбородок, ровные дуги бровей и странные миндалевидные глаза. Голубые почти бесцветные. Но завораживали даже не глаза, а взгляд. Казалось, что она смотрит не перед собой, а в глубь себя. С какой-то вековой грустью и насмешкой в то же время. На мгновение взгляд вспыхивал, когда он к ней обращался, и она возвращалась в реальность, но затем заволакивало дымкой задумчивости эти немыслимые завораживающие глаза и оставалось только сидеть и созерцать эту бесконечную почти бесцветную глубину.

Но на то наш художник и мужчина, чтобы не бездействовать бездарно в компании с такой прелестной спасительницей.

— Руах, что это за имя такое? — спросил он, откинувшись, наконец, в кресле.

— Это на арабском означает ветер, — голос у нее был сильный, казалось, она делает над собой усилие, чтобы говорить тише.

— Ветер, ветер, — он смаковал на вкус ее имя, произнося его несколько раз, — откуда ты взялась, Ветер?

— Ты сам позвал меня, — глаза ее вспыхнули и засияли.

— Да, а до этого, я тебя совсем не помню, ты прости, но скрывать нет смысла, и если уж ты такая спасительница, может, объяснишь, кто ты и откуда, — он отчего-то начал раздражаться, видимо сказывался общий кризис, все люди хотят ясности, никто не любит безвестности.

— Тебе было плохо, и ты звал всех к себе, я услышала и тоже пришла, — девушка была растерянна.

— Ты ко всем идешь, кто тебя зовет? — он становился, отвратителен сам себе, пытаясь скрыть свое бессилие за напускной развязностью, но остановиться не мог.

— Нет, но тебе я нужна, а ты нужен мне, я давно слежу за твоим творчеством, ты необычный человек, ты рисуешь портреты без лиц, я хочу понять, что ты видишь. Не все видят то, что видишь ты. Ты видишь время, никто никогда не видел время. Люди смотрят на предметы и не всегда видят даже их, некоторые видят то, что скрыто от глаз, но оно тоже материально. Есть люди, которые утверждают, что могут видеть душу человека. Но никто не видит время, его нет. Время отражается в событиях. А на твоих картинах нет событий, но в них есть время, которое отражает душу человека, которого ты рисуешь.

— Я никогда об этом не думал, я просто пытался мыслить ассоциациями, я никогда не думал о времени, ну разве что о вечности! — он засмеялся.

Необходимо было разрядить обстановку, все же это встреча немолодого мужчины с молоденькой девушкой, и это могло сулить множество приятных моментов, а тут вдруг такие беседы…

— Ассоциации, это очень странная форма мысли. Почему вдруг человек начал мыслить ассоциациями. Все уже существует, все есть, все имеет такой смысл, который ему дан изначально. Почему люди не стремятся постичь истинный смысл вещей, а пытаются обмануть свое сознание, уводя его в мир ассоциаций. Разве нужны ассоциации чтобы постичь, например, камень. Он есть, он уже существует. Необходимо только смотреть на него, можно взять его в руки, почувствовать его поверхность, можно его бросить и почувствовать его вес. Но для чего нужно его с чем-то ассоциировать, разве от этого он перестанет быть камнем и станет чем-то другим?

— Ассоциации усложняют восприятие, дают возможность сравнивать несравнимое, развивают образность мысли, к тому же ассоциации тренируют память, — он отвечал, а сам думал, что девушка была явно не так проста, как показалась ему в начале.

В свете ночника она была удивительно хороша, задумчивая с искрящимся взглядом, и эта кожа, о-о-о! Только зачем, зачем она все это говорит.

— Память!? Все думают, что у них есть память!? — она вскочила и заходила по комнате, — чтó есть память? Цепочка представлений о том, что было? Для того чтобы помнить, необходимо вначале знать! Все помнят лишь свои ассоциации, у всех есть представления о происшедшем, но разве кто-то заглянул за край события, кто-то знает изначальное… то, что вечно, то, что первопричинно? Память — материализация времени, люди готовы обманываться, думая, что, изучая прошлое, и предрекая будущее, они продлевают нити вечности. Но кто помнит, что было вначале? — она была потрясающа. Он сидел раздавленный и униженный, эта девочка, облекала в слова то, что он чувствовал сам.

Чтобы выглядеть умудренным опытом и не совсем упасть в грязь лицом он сыронизировал, — вначале было слово! — подняв палец, засмеялся.

Она глянула на него и спросила, приблизив свое лицо к его, — а какое?

Она была слишком серьезна, это начинало его злить. Что она себе вообразила, что за бутылку Джина, может его унижать. Ему так хотелось схватить и прижать к себе это стройное тело, целовать эти губы, чтобы из них вырывался только стон. Но он напустил на себя безразличие, и еще больше, откинувшись в кресле, развязным тоном произнес, — вначале…

Она села напротив и покачала головой, — не было такого слова…

Это было уже через чур. Он и сам любил поспорить на тему о реальности и нереальности бытия, но чтобы вот так, при первом свидании.

Между ними возникла пауза. Девушка задумалась и погрузилась в себя. Он от нечего делать налил себе еще рюмку.

— А что же было вначале, ты, кажется, знаешь? — он пытался быть непринужденным.

— К сожалению, нет, я не могу это постичь, и для меня это такая же загадка, как и для всех, — она искренне расстраивалась, — а ты можешь, человек который способен заглянуть за край времени может постичь все!

Это его немного успокоило, женщина должна благоговеть перед мужчиной, это ее предназначение, — да, — вальяжно начал он, — я могу остановить время, — он поднялся и мягко направился к ней.

Она отстранилась и с нескрываемым ужасом почти прокричала, — нельзя! Нет! Ты не должен! Ты никогда не должен этого делать!

Он остановился в недоумении, обычная шутка, ухаживающего мужчины, пытающегося быть хоть сколько-нибудь оригинальным, довела ее почти до истерики.

— Ты помнишь, когда Сальвадор Дали написал свое «Уснувшее время»? Оно остановилось, вернее, замедлило ход, так, что мы его почти не лишились! Вы люди так безрассудны, — она качала головой, а руки ее были скрещены на груди почти в молитве, — когда это происходит, открывается хаос и в мир приходят войны, катастрофы, смерть! Нельзя останавливать время!

— Слушай, ты часом не сумасшедшая, — он подошел к ней и заглянул в ее лицо, но следов сумасшествий в нем не нашел, обычная девушка, только потрясающе красивая и какая-то страдальчески милосердная, что-ли.

Он стоял и смотрел на нее понимая, что не может к ней приблизиться, не может овладеть этой неземной красотой.

Чтобы как-то сгладить неловкость он попробовал сделать последний шаг, подойдя совсем вплотную, спросил, — зачем тебе сегодня все это?

— Не сегодня, всегда… — она стояла не шевелясь, и смотрела не наго глазами полными восхищения, ожидания, мольбы, только о чем он так и не смог понять.

— Я, наверное, уже пойду, поздно… — она не отстранялась.

Ему хотелось сжать ее в объятиях, целовать, целовать… Но он только развязно пожал плечами.

Девушка повернулась и пошла к выходу, дойдя до двери, она остановилась и произнесла, — завтра тебя ждут, машина будет в три часа.

— Кто ждет? — он был окончательно ошарашен.

— Тот, кому отказать невозможно.

Через секунду он остался один.