Н+П=??? «Будьте внимательны…»

Лана Муар

«Это все абсент… Нет. Это все Он».Я задыхаюсь, проводя пальцами по его мокрым волосам, и вздрагиваю, ощутив через биение вен сорвавшееся с привязи сердце. Меня трясет от того, что он дышит через раз, пока мои пальцы чертят робкие линии по его груди, трогают, вспоминают эти руки…Все у Недели и Половинки не как у людей. И хотя выпускной отшумел сто лет назад, а судьба развела на года, она не отпустит пока не станет ясно, что же скрывается за знаками вопроса. Книга содержит нецензурную брань.

2

— Ну, Егор. Ну, скажи!

— Отвянь, а?

— Ну, Егорушка…

— Слушай, Синицына, отковыряйся уже или шуруй к Ящеру со своими допросами.

— А я не хочу идти с ним на выпускной. Может, я хочу идти с тобой. Ну, Егор.

— Синицына, ты перебухала что-ли? Какой выпускной? Меня со справкой выпихнут, а на следующий день уже дядя с военкомата придет с волшебной бумажкой. Пальчиком поманит ехать к нему в гости, а я сумочку быстренько соберу и, прикинь, поеду. На годик так, а то и на два, если дядя этот больше жизни любит морюшко.

— А как же дача? Я зря что ли договаривалась с родителями?

— Ау, голову включи, Синица. У меня уже все заранее решено. Справка, повестка и поеду строем ходить. Вы даже набухаться до соплей не успеете, а я уже буду лысый, в форме и кирзачах где-нибудь в жопе мира.

— Так ты придумай что-нибудь.

— Думал уже. Не придумывается ничего.

Столкнув с колен на диван пьяную девушку, Егор отмахнулся на пошедшие уже на пятый круг стонотства и с бутылкой пива побрел на кухню. Раскрыл настежь окно, сел на подоконник и щелчком пальца выбил из полупустой пачки сигарету. Получилось не очень. Штуки три выскочили и, еле слышно брякнувшись о карниз, полетели вниз согласно всемирному закону тяготения. С тем самым ускорением, которое в девять целых и восемь десятых.

— Не прикольно.

А что могло быть прикольного в этой ситуации? Быть на год старше всех в классе прикольно только до одиннадцатого, а дальше варианта два: либо каким-то чудом успевать поступать, либо готовиться топтать плац. Строем ходить не хотелось. Вообще не улыбало, ни капли. А поступить… Обязательный экзамен по русскому, и приговор-диагноз — технарь. Значит, готовимся к новому этапу в жизни, будущий рядовой Ниделин. Годик оттрубишь, там может на контракт останешься, если понравится конечно, но что-то подсказывало, что нет, не понравится. Ящеру хорошо — предки белый билет по дистрофии намутили, Гриня поступит — батя ему уже и универ выбрал, и с ректором перетер, и денюжку нужную занес. Ещё и Синицына со своим выпускным по больной мозоли. Не прикольно.

— Ниделин, ну ты чего? — обиженно спросила Егора Ирка. Пьяно икнула и кулем опала на табуретку.

— Ничего. С пивом завязывай, родаки тебе башку отвернут, когда в таком состоянии увидят.

— А они не увидят. Они на дачу уехали. Может ко мне пойдем, а?

— Не хочу.

— Ну и дурак, — Синицына надула губы и нелепо щёлкнула пальцами, — Дай сигарету.

— Обойдешься.

— Тебе жалко что ли? Сигареты жалко, на выпускной пойти жалко… Тебе на меня плевать, да? Чем Машка лучше, а? Она же крашеная, а я натуральная блондинка. Хочешь докажу? Вот прямо сейчас, хочешь?

— Да сядь ты и успокойся, Синица! Доказывать она решила.

Егор без каких-либо усилий вернул поднявшуюся было девушку обратно, а сам прислонился спиной к стене и прикрыл глаза. От выпитого в голове не было ни намека на веселье. Наоборот, накатила какая-то тянущая безысходность, которую ни пиво, ни сигареты не приглушали. Да даже Синицына со своими намеками как-то встала поперек горла так, что не вздохнуть.

— А хочешь, я с папой поговорю?

— По поводу? — спросил Егор, приоткрывая глаза.

— Ну, чтобы тебя отмазали. Ящерову же сделали справку и тебе сделают.

— Да? Давай ещё тогда тоже дистрофию. Чтобы военком совсем уржался. Я и дистрофия. Совсем башкой не думаешь?

— Можно ведь что-то другое, наверное, — обиделась Ирка.

— Какой у тебя добрый папашка оказывается. И дачу на выпускной, и, если доча придет, попросит, то он сразу полетит связями трясти, чтобы отмазать от армейки ее одноклассника. Не смеши, Синица. Я в такое не верю, — фыркнул Егор. — Особенно, когда ты бухая и несёшь фигню.

— Ну и дурак. Дай сигарету.

— Ай, да бери ты уже, только помолчи.

Брошенная пачка приземлилась на дальний от девушки край стола, и она кое-как до нее дотянулась. Выудила одну, подкуривалась, долго щёлкая зажигалкой, явно неумело, и тут же закашлялась.

— Кому пытаешься доказать, что ты крутая? — зло процедил Егор, забирая сигарету и протягивая однокласснице открытую бутылку, — На, запей.

— Спасибо.

Синицына сделала жадный глоток, поперхнулась, и пиво пеной пошло у нее через нос, заливая платье.

— Да твою ж…

Схватив первое попавшееся под руку полотенце, Егор начал вытирать лицо девушки, костеря ее и себя на чем свет стоит.

— Синица, ты только не вздумай блевать, лады? Давай как-нибудь к дому ближе, а? Платье пожалей. Мамке потом отстирывать придется.

— Я в стиралку закину. Проводишь меня? — жалобно просипела она, поднимая лицо. — Можешь даже не оставаться. Просто проводи хотя бы, ладно?

— Черт с тобой. Где твоя куртка?

— На диване где-то. Такая синяя, с пёрышками.

— Да знаю я твою куртку, Синица. Пошли уже, пока окончательно не развезло.

Подхватив девушку под грудь, Егор скривился от замешанного амбре пива, тоника и терпкого запаха каких-то неперивариваемо приторных духов. «По-любой, у мамки сперла. Ещё и здесь выпендриться решила, идиотка,» — пронеслось у него в голове. Зайдя в комнату, где в одну кучу были свалены на постель куртки, он прислонил опасно покачивающееся тело к стене, придерживая одной рукой, а второй, на ощупь, выкопал из вороха курток свою и Синицынскую.

— Надевай, синька.

— Муне что э муа, — Ирка стала хватать воздух ртом, испуганно прикрывая его ладонью.

— Да твою ж…

Сграбастав в охапку это чудо дорвавшееся до алкоголя, Егор олимпийским спринтером рванул к туалету. Бег с препятствиями, блин. Одной рукой рванул дверь, лбом щёлкнул выключатель, а ногой поднял крышку унитаза и после пролетевшей секунды предусмотрительно отошёл на шаг назад, намотав волосы девушки на кулак.

— Синица, ты это давай, не стесняйся. В первый раз всегда стрёмно, потом привыкнешь, но лучше бы тебе вообще не бухать, если так карает…

Ниделин нес полнейшую ахинею с одной единственной целью — заглушить издаваемые девушкой звуки. Стоять рядом в такой пикантный момент вообще приятного мало, но если уж так легла карта, то истинный джентльмен, вроде как обязан…

— Да ты там сколько выжрала-то? — откровенно психанул Егор, после того как уже притихшая Ирка пошла на новый круг. — Желудок у котенка меньше наперстка, но гадит эта сволочь, как хорошая корова?

— Заткнись, — вяло отозвалась девушка, отмотала небольшой кусочек от рулона туалетной бумаги и вытерла рот. — Сам ты корова, Неделя! Выйди ты уже, и так стыдно, так ты ещё тут со своими подколками. Давай, топай!

Хлипкая Синицына неожиданно сильно толкнула парня в грудь, хлопнула перед его носом дверью и защелкнула замок.

— Ирка, ты бы лучше не закрывалась. Мало ли что. В обморок там долбанешься если, то башкой об край унитаза шарахнешься, а я двери ломать быстро не умею.

— Иди в… — огрызнулись из-за двери, но через мгновение замок лязгнул обратно и зашумела вода.

И шумела она примерно полчаса. Егор уже подумал, что Синицына от стыда решила утопиться или ещё чего хуже, но фырканье и приглушенный мат, крайне нелепый в Иркином исполнении, явно намекали, что пьяница-неудачница жива и здорова. Может не совсем полностью, но уже может совершать основные двигательные функции самостоятельно.

— Эй, заплывающие за буйки, может тогда, как выплывешь, сама дотопаешь?

Вода тут же стихла, а дверь распахнулась, едва ли не слетев с петель.

— В смысле сама? — захлопала ресницами Синица. — Ты же сказал, что проводишь.

— Тебя вроде как попустило…

— Нет! Меня ещё мутит!

— Ага. Вижу, — недоверчиво хмыкнул Егор. — Короче, Синица. Я, может быть, и вызвался тебя провожать, но, сама понимаешь, ситуация в стране, кризис, дети бастуют…

— Какие дети? — вылупилась Синицына.

— Которые бастуют.

— Ага.

— И тут дело такое. Что такое бартер знаешь?

— Ну-у-у…

— Ясно. Не мне одному сегодня уровень образования подтянули. Бартер — это простейшая форма цивилизованных отношений, Синица. Ты мне, я тебе. Поняла?

— Нет.

— Ясно. Тогда попробуем по-русски. Я тебя провожаю, а ты мне такси до дома оплачиваешь? Ферштейн?

— А сразу нельзя на такси или обязательно до меня пешком?

— Можно. Но оплачиваешь все равно ты. Я свои кровные на этот праздник жизни…

— Хоть кому-нибудь расскажешь про это, Неделя, и я тебя…

— Ага. Кому? Этим? — Егор махнул рукой в сторону комнаты, где вечеринка только набирала обороты, — Они утром сами не вспомнят что творили. Так что держи язык за зубами и кошелек шире. Тогда все будет по высшему разряду. Зер гуд, фройлян?

— А ты чего по-немецки?

— Я ж говорю, ситуация в стране, кризис…

— И дети бастуют, — закончила Синицына. Кивнула сама себе, напялила куртку и потопала к дверям, стараясь прошмыгнуть незамеченной оставшимися в комнате.

— Ящер, на созвоне! — перекрикивая музыку, гаркнул Егор и, расхохотавшись от того, как Синица молнией сквозанула за порог, сам вышел следом.

Поплевав на ладони, Егор резко выдохнул и уже привычно разбежался. Пять шагов по изрезанной трещинами асфальтовой дорожке, правая стопа опускается в светлое пятно бортика на стене дома, под левой жалобно громыхает крышка мусорного бака, а руки после прыжка сжимают покрытую ржавчиной перекладину-ступеньку пожарной лестницы. Подтянувшись, правая перехватывается за следующую, левая ещё на одну выше, снова правая, и вот уже под ногой есть опора. Дальше — проще. Сколько раз ползал на четвертый этаж, не вспомнить. Три коротких удара костяшками в стекло окна, за которым горит свет, и затем минута затишья. Половинка всегда долго возится с залипающими от времени и краски шпингалетами, но на то в кармане и лежит отвёртка и два блестящих, почти новых, которые Неделя скрутил в новостройке по соседству. Перегнувшись через подоконник, Егор окончательно повеселел: Синица таксисту заплатила столько, что хватило купить пачку «Кэмэла» на сдачу, да и тут — хмурит брови Аська, а сама улыбается:

— Через двери, как нормальные люди, ты ходишь только днём?

— Ага. Я вроде этого… — пощелкал пальцами Неделя, — Вампир. Через двери, когда зовут только. А вообще, сейчас я рыцарь. С мечом и щитом.

Выудив из кармана шпингалеты, Егор по-хозяйски окинул взглядом старые и отвёрткой начал колупать краску, закрывающую прорезь шлицов у шурупов.

— Слушай, вампир, ничего, что я спать собиралась? — Ася опустилась на край расправленного дивана, наблюдая за тем как Неделя пыхтит у окна.

— Так ты спи. Разве я тебе мешаю? — спросил он. — Сейчас закончу и снова уйду под покровом ночи.

— Есть хочешь, Дракула?

— А есть что?

— Перемолотое мясо девственницы сойдёт?

— Чего? — Егор развернулся и заулыбался, — Чем она тебе не угодила? Вроде ж свои своих не мочат.

— Хрюкала много. И я конкуренцию не люблю, — Аська оттянула халат пониже, чтобы спрятать выступающий из-под него длинный край ночнушки. — Так будешь котлеты или нет?

— Буду, — кивнул Егор. — И ещё. Мамку может попросишь, чтобы она моей позвонила, а?

— Неделя, ты такой простой. Думаешь, вломился ночью, окно раскурочил, котлет пожрешь и тебя ещё спать уложат?

— Ага. Я же на большее не намекаю.

— Кобель, — презрительно фыркнула Аська и шлепая тапочками вышла из комнаты. Скрипнула дверь в соседнюю комнату и потом, уже шепотом, — Мам, ты не спишь? Позвонишь тете Кате?

Новые шпингалеты с лёгкостью закрывались и открывались. Может, только из-за меньшего размера они немного портили вид окна — по краям выступали небольшие пятачки непрокрашенного дерева, но и тут Егор нашел, что сказать:

— Главное, что работают, а краску я притащу, — хмыкнул и снова заработал челюстями, откусывая от котлеты приличные куски.

— Ты жевать не пробовал? — спросила Половинка, повернула голову к двери, когда за ней показалась мама и притихла.

— Нет, Кать, трезвый. Чертили, а теперь сидят, фильм смотрят. Если бы я знала. С этим интернетом теперь… Ой, и не говори, Кать. Не дети, а беда сплошная. Передам. И леща тоже. С этим можешь не переживать. Спокойной ночи, Катя, — тетя Таня покачала головой, глядя на Егора. — Вроде взрослый уже, а… — и махнула рукой. — Что с вас взять. Дети ещё.

— Спасибо, тёть Тань. Котлетосы во! — показал большой палец парень, больше похожий на хомяка.

— Ась, на кресле Егорке постелишь?

— Нет, мам, к себе положу.

— Да ты… Ещё чего удумала! — задохнулась женщина, махая руками, как потерпевшая. — Шуточки у тебя.

— Ага. Делать мне больше нечего. Сплю и вижу, когда мне такое счастье обломится. Этот кобель тут появляется только для того, чтобы пожрать на халяву.

— Угу. Я такой, — кивнул Егор, подчищая вилкой остатки пюре. — Половинкина, тебя что-то не устраивает?

— Меня? Иди посуду мой, вампир. Здесь тебе не ресторан.

В тишине было слышно каждое движение, каждый шорох одеяла по простыне, и Аська долго лежала неподвижно. Смотрела в потолок, слушала как ворочается на кресле Неделя, и думала. Ни о чем конкретном и обо все сразу. Повернувшись на правый бок, она вздохнула и тихонько позвала:

— Егор, спишь?

— Ага.

— А чего не спишь?

— Думаю.

— Тоже? А ты о чем?

— О несправедливости в жизни.

— Не рано?

— Может и рано, но лучше сейчас, чем потом.

— Понятно… — протянула Аська, подбила край подушки и, перевернувшись на живот, снова замолчала.

В полутьме комнаты контур носа с небольшой горбинкой и пухлые губы стали чётче и резче. Словно приглушённый свет Луны, едва пробивающийся сквозь тонкую полоску между шторами, задался целью сделать лицо Ниделина ещё притягательнее. Он провел языком по верхней губе, закинул руки под голову, а у Аськи от этих простых движений внутри застонало, заскребло. Как Яська точил когти о ножку стула, так и здесь непонятная тоска проверяет сердце. Шкрябает, каждый день шкрябает и никак не успокоится, не отпустит. Глызина, Кокорина, Савина, Рублина Кристинка… Все девчонки томно вздыхали, когда по коридору вышагивал этот кобель. Все об этом кобелизме знали, но все равно шушукались и строили глазки, чтобы урвать кусочек внимания. Может, будь он как все старшеклассники — такой же нескладный или тощий, как Ящеров, — никто бы так по нему не сох. Но нет же. Собрали в одном человеке по крупицам все, что магнитом заставляет оборачиваться, вздыхать украдкой и гнать от себя дурные мысли. А как за него болели на городских соревнованиях? С ненавистью смотрели друг на друга, но кричали, срывая голоса, когда на дорожке появлялся Неделя. Вальяжно прохаживался, размахивая руками, перебрасывался шуточками с другими бегунами, так же разогревающимися перед стартом. И, замерев в низком старте, превращался в тугую звенящую струну. Наверное, в этот момент у каждой, кто смотрел на него, пересыхало в горле. На стартовой линии среди обыкновенных людей появлялся леопард.