Царство прелюбодеев

Лана Ланитова, 2016

«Царство прелюбодеев» – это продолжение эротического бестселлера Ланы Ланитовой – «Глаша». Новый роман автора можно назвать эротико-инфернальным. Книга представляет собой смешение нескольких жанров: откровенного эроса и приключений в духе «плутовских» романов, мистики и эротического фэнтези. Владимир Махнев – главный герой романа, сердцеед и развратник, волею судьбы попадает в "Ведомство демона прелюбодеяния". Он и не ожидал, что новая жизнь в потустороннем мире, мире призраков окажется столь необычной, полной сюрпризов и новых эротических приключений. Секс с дьяволицами, дриадами, русалками, рукотворными нежитями, выпаренными в лаборатории специально для плотских утех – это далеко не полный перечень его похотливых деяний в "Царстве прелюбодеев". Демон, по имени Виктор, толкает нашего героя на все новые грехи и одновременно проводит с ним "воспитательную" работу. Чем закончатся приключения Владимира? Выдержит ли он все искушения и испытания? Сделает ли демон его своей «правой рукой» в соблазнении неопытных душ – пока остается загадкой. Книга изобилует откровенными эротическими сценами и содержит ненормативную лексику. Категорически не рекомендуется юным читателям в возрасте до 18 лет.

Глава 2

Он так и не понял, сколько времени продолжался этот крепкий сон. Глухой стук заставил пробудиться. Владимир открыл глаза — стук усилился. Было впечатление, что стучат в деревянную дверь. «Черт, как не хочется вставать! Кого это несет ни свет ни заря?» — он повернулся на бок, хмурый, сонный взгляд скользнул по бархатной портьере.

«Где все слуги? Неужели никто не может открыть? — рука пошарила в поисках колокольчика. И тут он все вспомнил. — Господи, я же умер!»

За окном стояла все та же сероватая мгла. «Белые ночи! Прямо, как летом в столице. Как я наслаждался белыми ночами и одновременно ненавидел их! Это было так давно, словно в другой жизни. Дурак! Это и была другая жизнь!» — он горько усмехнулся. — «Зато в этой покоя не дают уже с утра. Полно, а утро ли сейчас?».

Владимир откинул одеяло и сел. Оказалось, он был одет в довольно приличные светло-серые брюки и свежую шелковую сорочку. Ни грязи, ни следов крови не было и в помине. Возле входа в комнату стояла пара добротных яловых сапог.

«Вот бесовщина…» — едва подумал он, как повторный стук заставил его вздрогнуть.

Пришлось обуться и спуститься вниз. Он вышел на крыльцо. Возле крыльца сидели обе горгульи и, злобно рыча, смотрели на ворота. За воротами маячило что-то пестрое.

— Месье Махнев, откройте. Это я, ваша соседка, — прозвучал приятный женский голосок, — отгоните стражников. Я их боюсь.

«Я их и сам боюсь», — прошептал Владимир, а вслух крикнул:

— Да, да, конечно. Я сейчас открою!

«Как мне отогнать горгулий? Интересно: у них есть имена?» — озадачился Владимир.

— Стражники мои, кис-кис. На место, — неубедительно промямлил он.

На удивление: обе горгульи тут же перестали рычать. Преданные и любящие глаза уставились на незадачливого хозяина, хвосты виляли от радости, словно запущенные метрономы.

— Спасибо, девочки, за охрану. Киски, идите пока к себе. Я позже вас позову.

«Киски» радостно потрусили вглубь двора. Калитка распахнулась, а на пороге появилась дама. Трудно было определить ее возраст. Вначале показалось — ей лет двадцать. Потом, когда она приблизилась, он подумал, что ей должно быть около тридцати. Она была очень недурна собой. Плотный корсет шелкового платья цвета берилла хорошо подчеркивал стройную фигуру. Французский кипенно-белый гипюр обрамлял глубокое декольте, открывающее волнующий, пышный бюст. Из-под милой летней бланжевой шляпки мягкими локонами спускались каштановые волосы. Бисквитный парасоль, кружевные перчатки, тонкий носик, нежный овал лица и темные распахнутые глаза — все это чертовски понравилось Владимиру. Он даже немного растерялся, увидев на пороге своего «адского дома» столь прелестное создание. «Ба, а здесь вовсе не так плохо, как могло бы быть», — подивился он. А милая дамочка лучезарно улыбнулась.

— Позвольте войти, месье Махнев?

— Да, да, конечно. Милости прошу, мадмуазель… — он запнулся.

— Вольдемар, я давно не мадмуазель, а мадам. И зовут меня Полин Лагранж. Я русская, но мой последний муж был французом. Отсюда и фамилия — Лагранж. Ах, как я рада нашей встрече. Я ваша ближайшая соседка и довольно наслышана о многочисленных достоинствах хозяина этого дома, — она кокетливо протянула ручку для поцелуя, длинные ресницы вздрогнули, томный взгляд карих глаз скользнул по лицу Владимира.

— Я тоже очень рад знакомству. Милости прошу ко мне в дом, — молвил он и галантно поцеловал тонкую кисть, облаченную в кремовую кружевную перчатку. Пахнуло вербеной, пудрой и еще чем-то неуловимым.

«Однако какая женщина, и взгляд-то какой», — сердце забилось еще сильнее в предвкушении близкого знакомства. Она впорхнула на крыльцо, изящно приподняв край пышной юбки — обнажилась узкая ножка, одетая в светлую бархатную туфельку на высоком каблучке.

«Какая маленькая ножка… Я точно сегодня овладею ей, — смело решил Владимир и сам поразился своей наглости. — Хорош гусь! Не успел умереть, как снова ХОЧУ! Эти бабы точно сведут меня с ума. Даже здесь от них нет покоя».

— О, у вас так мило! — гостья все также улыбалась, поигрывая сложенным зонтиком.

Она вышла на середину комнаты и, водрузив парасоль в виде тросточки, кокетливо обошла вокруг. Эти хитроумные реверансы позволили Владимиру хорошенько разглядеть ее тонкую талию и аппетитные, крутые бедра. Полин остановилась, вздернула носик, любопытный взгляд прошелся по внутреннему убранству дома. — Вольдемар, я сужу по этому дому, что в прошлой жизни вы жили весьма недурно и имели изысканный вкус. Виктор, наш общий знакомый, как правило, обустраивает жилища своих подопечных согласно вкусам последних, либо учитывая их пожелания. Надеюсь, что когда-нибудь я увижу вас и у себя, в моем скромном особняке.

— Проходите, Полин. Чувствуйте себя, как дома.

— Как вам спалось?

— Да как сказать? Спал я крепко, но так и не понял: какое время суток проспал. Ни аглицких консольных часов, ни брегетов^[17], ни даже шварцвальдиков^[18] с кукушкой я здесь не заметил. Проснулся, а за окном все тот же серый день, похожий на петербургскую белую ночь.

— Мой дорогой, часов вы здесь и не увидите. Главные ЧАСЫ находятся у Виктора. У этих часов два круга. Один отмеряет внутреннее время. О нем не положено знать местным обывателям. Внутреннее время течет неодинаково, хаотично, вернее так, как этого пожелает Магистр. И поэтому, мы никогда не знаем, сколько продлится этот унылый серый день. Вы так метко его охарактеризовали: петербургская белая ночь. И между тем это — местный день. А бывает, что среди дня вдруг надвигаются густые сумерки. Наступает ночь. Она тоже длится очень долго — заснешь, долго проспишь, откроешь глаза — а на дворе все та же угольная чернота. От этой путаницы голова идет кругом. Знаете, у меня первое время были жуткие мигрени. А главное: среди кромешной тьмы на небе висит эта чертова луна. Цвет ее — чаще красный, реже желтый так зловещ, что я стараюсь во время длительной ночи даже на улицу меньше ходить, — лицо Полин немного погрустнело. — Другой круг, а вернее круги этих часов — это время каждого из нас. Причем идут они для каждого по-разному. У кого-то бегут, словно сумасшедшие, принося морщины и седые волосы, у кого-то идут вспять, а у некоторых, — она понизила голос, — например, у господина Горохова, они и вовсе почему-то стоят.

— Да уж, Виктор верно говорил, что здесь все непредсказуемо.

— Виктор всегда знает, о чем говорит. Непредсказуемо — это еще мягко сказано. Не забывайте, вы не в раю, и не в божьем мире. А время… Вы даже не представляете, как его хаос может извести любого. О, эта мука не так уж и безвинна. Магистр заключил сделку с Хроносом^[19]. В собственном царстве он сам судья и властитель каждой секунды. Он сам запускает и останавливает весь механизм, сам открывает и сворачивает пространство. Мы — лишь жалкие его рабы, и не нашим грешным душам трепетать в ожидании утра, — Полин попыталась улыбнуться, но ее улыбка вышла отчего-то слишком натянутой и жалкой. — Вольдемар, вы уже фрыштикали^[20]? — вдруг нарочито бодро спросила она, решив сменить тон и тему разговора.

— Нет, не успел. Видите ли, я только проснулся и к тому же, готов признаться: не совсем еще привык к новой жизни.

— О, я уверяю: вы привыкните. Хотя признаюсь честно, — она перешла на шепот, — я тут давно, однако ко многому, — она протяжно вздохнула, — ко многому я до сих пор привыкнуть, ну никак не могу.

— Ладно, Полин, нам не стоит грустить. Я думаю: не так-то все и плохо. Увидев вас, я воспарил духом. Раз здесь живут такие красавицы, значит для меня не все потеряно.

— Спасибо, месье Махнев. Вы так любезны, — ее лицо немного оживилось, а щечки порозовели от легкого смущения, — а давайте вместе пофрыштикаем.

— Давайте, — выпалил он радостно. Спустя мгновение его взгляд стал несколько растерян. — Наш общий знакомый объяснил мне вчера, что еду я должен заказывать усилием воли. Все это замечательно. Но черт его знает, если честно, я еще не пробовал, как это делается.

— Я подскажу вам, мой друг. Вы должны мысленно представить то блюдо, кое желаете увидеть на своем столе. Чем четче будет заказ, тем больше это блюдо будет соответствовать вашим вкусовым предпочтениям, — Полин лукаво улыбнулась, — правда, вначале у многих совсем не получается сие кулинарное действо. Здесь нужна небольшая практика. Вольдемар, вы очень талантливы, и ваше воображение развито намного лучше, чем у многих смертных, а потому с легкостью справитесь с задачей. Итак, напрягите внутреннее зрение, сделайте заказ, щелкните пальцем — и мы приступим к фрыштику.

«Легко сказать», — раздумывал он, волнуясь.

Махнев подошел к широкому столу, зажмурил глаза, в воздухе прозвучал сухой щелчок. Послышался удар тарелки об стол, затем что-то чавкнуло, булькнуло и шумно плюхнулось, фонтан мокрых брызг окатил лицо и руки. Он открыл глаза: Полин лежала на другом краю стола, ее тело дрожало от смеха. То, что появилось на столе, произвело странное впечатление на Владимира: на плоской деревянной тарелке красовалось бесформенное, желеобразное месиво подозрительного бурого цвета, источавшее запах болотной тины. Оно не просто лежало, оно дышало, колыхалось и булькало. Множественные пузырьки вздувались по его поверхности, лопались, выпуская пары серного газа. Вместо ложки и вилки рядом с блюдом валялись обглоданные кости какого-то животного. Стояли тут и чашки, наполненные вонючей коричневатой жижей.

— Вольдемар, позвольте узнать, а что вы заказали? — еле проговорила Полин, давясь новыми приступами смеха.

— Я заказал яблочный пудинг со сливками, булочки с ванилью и кофе, — обескуражено обронил он.

— Не переживайте. Сейчас все исправим. Я же говорила: здесь нужна практика, — она едва справилась со смехом.

Гостья решительно встала, раздался негромкий щелчок, и все жуткое безобразие, сотворенное Владимиром, вмиг исчезло. На столе появилась белая, крахмальная скатерть, две фарфоровые тарелки с горячим яблочным пудингом, серебряные вилки, ложки, ножи. Рядом стояла ваза с фруктами: яблоками, персиками, виноградом. Свежая сдоба издавала легкий аромат ванили. В масленке плавилось желтое масло. Серебряный сливочник был до краев наполнен тугими матовыми сливками. Легкий дымок от кофе врезался в ноздри, вызывая зверский аппетит.

— Мой друг, давайте, наконец завтракать, — произнесла Полин уже без смеха. Она нежно улыбалась, глядя на Владимира.

— Милая Полин, и что бы я без вас делал!

— О, это — пустяки. Для меня это — сущее удовольствие — накормить такого прекрасного мужчину, как вы. Если пожелаете, я буду все время вам готовить.

— Спасибо, Полин. Мне, право, неловко вас так обременять. Но я с удовольствием подумаю над вашим предложением, — он пылко и многозначительно посмотрел на даму.

Они приступили к фриштику. Махнев готов был признаться, что вся еда была вкусной, свежей и к тому же очень аппетитной. Он ел сладкий пудинг, смакуя хрустящую корочку, политую свежими сливками, и запивал его черным кофе. После еще одного, довольно мягкого щелчка появилась бутылка соломенной мадеры. Полин наполнила хрустальные бокалы и, глядя бархатными глазами, протянула один Махневу.

— Давайте, Вольдемар, выпьем за наше знакомство. Я несказанно рада, что вы наконец появились здесь. Думаю, со временем мы узнаем друг друга ближе…

«Какого черта со временем? Я уже сейчас ее хочу, — размышлял он, пьянея, — странно, я и здесь не перестаю ощущать знакомое чувство вожделения. Мне кажется, оно даже сильнее, чем при жизни. Чресла горят огнем так, словно я был в далеком походе и не видел баб, по меньшей мере, полгода».

Владимир скосил глаза на брюки — они вздыбились между ног, оттопыривая шерстяную ткань.

«Хорошо, что Шафак ЕГО от злости не отрезал. Хотя, горло-то затянулось, значит и ОН бы заново вырос. А вдруг бы не вырос? А вдруг бы новый был меньше и хуже? Нет, со своим — оно спокойней как-то».

Полин перехватила его взгляд и покосилась на оттопыренную ткань. Плутовская, блудливая улыбка пробежала по полным губам, открытая грудь задышала чуть сильнее. Было видно, что ей безумно хочется близости красивого соседа. Она решила немного оттянуть восхитительный миг, а потому резко встала. Поигрывая бедрами, прошлась по комнате. Карие глаза внимательно рассматривали старинные картины, нежная ручка, облаченная в кружевную перчатку, не выпускала бокал светлого вина. Она то и дело подносила его к губам, делала несколько глотков и снова нарочито внимательно рассматривала художественные полотна.

«А эта красотка — не промах. Вон, как бедрами виляет. И провалиться мне на этом месте, если я сейчас ей не вдую, как следует. Хочу, чтобы эта кареглазая кошка застонала подо мной, как стонали все мои любовницы», — строил планы Владимир, зверея от страсти.

Он встал и, подойдя к ней, обнял сзади: сильные руки почти сжали тонкий стан, упругий гость решительно потерся о бедра. Она повернула лицо, легкий поцелуй холодных и пряных от вина губ, заставил вздрогнуть.

— Володя, не торопитесь. Давайте присядем. Вы совсем меня не знаете… — пролепетала она нерешительно. Её дыхание участилось, бессмысленный, затуманенный взгляд уставился на то место, где упруго дыбился внушительного вида фаллос. Было заметно, что она едва владеет собой от страшного вожделения.

— Для того чтобы влюбиться в женщину, совсем не обязательно знать все ее тайны. Напротив, флер таинственности несет в себе массу удовольствия. Разгадывая загадки, ты постепенно раздеваешь женщину, снимая с нее по очереди все детали туалета. Женщина без тайны — голая женщина, которая стоит на торговой площади на общем обозрении. Такую вряд ли будешь вожделеть, — промолвил Владимир, заглядывая в ее глаза. Он намеревался взять Полин на руки и отнести в спальню.

Кружевные ладошки ловко перехватили протянутые руки, Полин увернулась и отскочила в сторону.

— Вольдемар, видите ли, здесь так не принято. Я обязана рассказать вам, почему я сюда попала. Это… это условие Магистра. И если у вас после моего рассказа останется еще желание близости, то я буду очень счастлива.

— Полин, излишняя демагогия и словесные прения вызывают лишь изжогу, а не вожделение.

— И, тем не менее, я — обязана. Так вот: я здесь потому, что на «Том свете» у меня было… восемь мужей. Многих это удивляет: отчего так много?

— Да уж, — Владимир усмехнулся, — Полин, вы содержали мужской гарем?

— Нет, — ответила она и покраснела. — Вольдемар, как вам это в голову могло прийти? Я же не султанша. Я — русская и жила преимущественно в России. Просто… мои мужья умирали один за другим.

— Как? Все восемь? У вас была эпидемия?

— Я — «черная вдова». Мне приходится быть откровенной. Сразу после женитьбы каждый из них начинал чахнуть и постепенно умирал, — она жеманно всхлипнула.

— Не понял, вы их голодом морили?

— Нет, я их… любила слишком часто и истово. Они не выдерживали силы моей страсти. Виктор сказал, что у меня темперамент Мессалины.

Махнев от души расхохотался.

— Да уж, вы меня позабавили. Как жалко, Полин, что мы с вами не встретились раньше, и наши судьбы не пересеклись. Я уверяю, меня бы вы не измотали любовной скачкой. Ваши несчастные мужья, очевидно, были слабаками.

— Не все из них были хрупкого телосложения. Скорее — наоборот. А с вами, Вольдемар, мы никак бы не смогли встретиться в последней жизни. Дело в том, что я вас… намного старше.

— Полин, вы ждете от меня комплиментов? Я вам их скажу. Вы — просто красавица. Вы — юны, хороши и свежи, словно садовый персик.

Она легко улыбнулась и кокетливо вздохнула.

— И это еще не все.

— Ну, что еще? Чем вы еще хотите меня напугать? — Владимир дурашливо округлил глаза.

— Я обязана. Таков уговор. Кроме мужей, у меня было много любовников.

— Отлично! Сие обстоятельство прибавляет вам больше цены! Еще чем удивите?

— Кроме любовников… я бегала к гусарам. Я занималась любовью со многими… одновременно.

— Да?? А отчего вы так краснеете? От ваших откровений мой жеребец скоро прорвет ткань крепких штанов. Дерзну угадать: вы любили содомию?

— Да, и это тоже, — она опустила длинные ресницы и задышала еще чаще.

— Жалко, что со мной нет верного друга — моего приказчика. Вдвоем мы бы вполне удовлетворили все ваши изыски. Вы бы еще пощады запросили… Полин, признайтесь, — Владимир подошел ближе. — Смею надеяться, вы любили «двойное вторжение» двух очень внушительных орудий?

Щечки Полин заалели густым румянцем. Она не ответила Владимиру, а только судорожно сглотнула, густые ресницы дрогнули в ответ на дерзкий вопрос.

— Хватит рассуждений. Пойдем наверх, в спальню.

— Нет, стойте… А вдруг я разочарую вас? Вдруг я не та, за кого себя выдаю? Порой страсть отнимает разум, — глаза Полин потемнели.

— Только не у меня, — с жаром ответил Махнев. — Такая красавица не может разочаровать, — он протянул руки.

— Стойте. Скажите, хоть пару слов о себе.

— Вы же сами говорили, что наслышаны о моих достоинствах.

— И все же…

— Всех моих грехов не перечесть. Грешить я начал лет с… двенадцати. Не сосчитать всех девушек, которых я лишил невинности, не сосчитать всех женщин, которых обманул. Курил я много опия, устраивал оргии. А в конце своей короткой, но такой насыщенной удовольствиями жизни я испробовал любовь мужчины. Правда, он был — кастрат, и он меня убил в итоге.

— Как кастрат? Он был без пениса? — глаза Полин округлились от удивления.

— Полин, ну почему эти детали так волнуют вас, женщин? Одна моя знакомая, ее зовут Мари, уже спрашивала у меня нечто подобное, — усмехнулся Владимир.

— И что вы ей ответили?

— Я ответил ей, что у кастрата был пенис. У него не хватало тестикул. Их отсекли в детстве, ради сохранения певческого голоса.

— Какое варварство!

— Согласен. Но это — обычная практика. Смею сказать, что в Италии многие родители ведут своих отпрысков мужеского пола на подобную процедуру добровольно, в надежде, что их любимое чадо возьмут в церковный хор или оперу. И далеко не из каждого кандидата получается отменный исполнитель сопрано или альт. О, злобные компрачикосы^[21] сегодняшних дней! Представьте, Полин, какая циничная усмешка судьбы: тебе отсекли яйца, а певцом Miserer Allegri ты так и не стал!

— Да уж. Хуже и быть не может.

— Может! Поверьте, может. Многим евнухам в сералях отсекают весь мужской арсенал совершенно, так сказать, под корень.

— О, ужас! А как же они… писают?

— Это — сложная процедура. Я не буду сейчас рассказывать слишком подробно об ее этапах. Когда я был в Турции, то мне однажды показали гениталии полного скопца. Он был темнокожий. Так вот, Полин, представьте живот обычного мужчины. Хотя, необычного, ибо скопцы полнеют подобно дамам в возрасте, у некоторых отвисает грудь. Но суть не в этом. Вы смотрите в область пупка, взгляд скользит ниже и… о, ужас! Там, где обычно находится пенис, нет вообще ничего!

— То есть совсем ничего? Что-то же должно остаться? Он же должен как-то мочиться?

— Ничего… Только кустик жалких волос и пухлый лобок, похожий на женский.

— Он что, совсем не писает?

— Я уже говорил, что сия операция очень сложна, и выживает после нее лишь треть пациентов. Так вот, сразу после отсечения гениталий несчастному вставляют в мочеточник серебряную трубку, гусиное перо или оловянный гвоздик со шляпкой и не дают пить несколько дней. Если спустя какое-то время скопец сумеет помочиться через оные приспособления, значит, он останется жив, а если нет, то судьба его решена — он умрет в страшных муках. Кстати, темнокожие кастраты выживают чаще, чем европейцы после подобной экзекуции. Один знакомый турок Мехмед — эфенди рассказывал мне, что оскопленные белые пленники раньше гибли сотнями. Вот почему в гаремах больше темнокожих евнухов. А европейцам чаще делали частичное оскопление… Кому-то отсекали одни тестикулы, а кому-то, что намного хуже — отсекали пенис, либо его часть.

Что, к слову, не всегда являло собой более гуманный исход. Многие из несчастных, подвергшиеся этой ужаснейшей операции в зрелом возрасте, не утрачивали плотской тяги. Ужаснейшей тяги… И она подчас была столь мучительна, что кастраты добровольно прощались с жизнью, лишь бы избавиться от огненного вожделения. В этом смысле более гуманна сия операция в очень юном возрасте, почти в детстве, до момента созревания плоти… Хотя мне, просвещенному европейцу, все эти обычаи кажутся настолько варварскими, что само понятие «гуманности» здесь выглядит абсурдно. — Владимир помолчал, взгляд серых глаз немного погрустнел. — Таким образом, надеюсь, я удовлетворил ваше, Полин, любопытство. Но, судя по лукавству, таящемуся в ваших прекрасных глазах, вы знали это все и без меня… А может, и лучше меня.

— Да, я очень любопытна. А потом, не знаю, отчего, но меня сильно заводят подобные разговоры. Подавление желаний плоти. Не в этом ли боль и изысканная сладость? — глаза Полин потемнели. — Вы не обмолвились ни единым словом о… женской кастрации.

— О нет, Полин, тут я пас! Я, конечно же, слышал об этом и не раз и знаю, что таковая существует особенно в странах Африки и Азии. Там есть мнение о том, что женщина должна быть лишена всяческой природной страсти. Что она должна служить лишь инструментом для проявления животной похоти своего супруга и сосудом для вынашивания плода. Там некоторым женщинам еще в детстве отсекают клитор, дабы они не получали полного удовольствия от любовного соития.

— Какой ужас! — пролепетала Полин.

— На мой взгляд, это — также гнусное изуверство… А есть даже такие страны, где местные эскулапы берут на себя полномочия перекроить половые органы женщины на свой извращенный манер. Их не устраивает то, что сотворил Создатель. У них, видите ли, на сей счет свои взгляды. Они отсекают девочкам не только клитор, но и половые губы и зашивают все так, что на месте прекрасной раковины появляется пустое гладкое место. Что может быть нелепее? Еще страшнее, когда этой операции подвергаются взрослые женщины — рабыни, попавшие в плен, и определенные в гарем к одному из местных царьков.

— Какое издевательство! Если женщина уже знает, что есть наивысшее блаженство, и с лепестками ее плоти уже играли и не раз, то, каково ей всего этого лишиться?

— И здесь известны случаи, когда оскопленные наложницы лишали себя жизни. Иногда природа и голос страсти стоят выше человеческого разума… Полин, давайте сменим тему. Что касается меня, то одним из высших удовольствий я нахожу лицезрение распахнутой и возбужденной женской плоти. Вид устрично-розовой, чуть припухшей вульвы, истекающей соком, не может оставить равнодушным любого нормального мужчину.

— Нормального, да… — игриво отозвалась Полин. — Но мы немного отвлеклись. Владимир, вы так и не были со мной откровенны до конца.

— Почему?

— Вы не сказали о своем экзотическом любовнике самого главного.

— Ну, и?

— Я хотела знать: какими размерами был его пенис? Испытывал ли он удовольствие посредством его? И употреблял ли он его по отношению к вам, Вольдемар, в активной роли? — Полин еще больше покраснела и отвела в сторону, затуманенный страстью, взгляд.

— Ах, как вы несносны в своей пытливости, любопытнейшая из женщин! С чего вы взяли, что я буду с вами столь откровенен? — Владимир приподнял бровь и с вызовом посмотрел на Полин.

— С того, что в этом нет ничего предосудительного. Вы, верно, забыли, мой друг, что находитесь не в божьем мире на рауте у Дубоносовых или Виноградовых, а в Преисподней. А вернее, в той ее части, где живут и получают наказание самые злостные любодеи. Владимир, вы — один из нас, и я не вижу причины скрывать пикантные подробности ваших грехов. Запомните, здесь этого не любят… — В глазах Полин сверкнул какой-то красный огонек.

«А она не простая женщина», — заподозрил Владимир, но вслух произнес:

— Ну что же, если вы настаиваете, то я отвечу: у моего любовника был не очень большой пенис. Скорее, его можно назвать небольшим, особенно в обхвате. Да, он получал оргазм посредством его… Хотя, еще больше он испытывал удовольствие от другого… А вот, насчет себя я отвечать не буду. По крайней мере, вам Полин… Я испытал в жизни массу наслаждений, не пренебрегая разными эмпирическими методами. Заметьте, эмпирическими, потому, что мне до сих пор по душе быть именно самцом, доминировать, покрывать. Надеюсь теперь, вы поняли меня?

— О, да! И я скажу вам, это — такой плюс для вас, Владимир, — она хохотнула. — Поверьте, хорошие самцы в цене даже в преисподней. Здесь, к сожалению, столько мужчин, по сути, напоминающих вашего любовника Шафака.

Владимир вздрогнул, услышав знакомое имя.

— О Полин, вам даже имя моего убийцы известно?

— Мне известно многое. И даже то, что вы пытались скрыть… Но не будем об этом. Я вижу, вы до сих пор страдаете, Владимир, из-за коварства молодого турчонка.

— Не то, чтобы страдаю. Я досадую слегка, переживаю за собственное легкомыслие. Не будь я столь самонадеян, то попал бы сюда намного позже… Ладно, давайте не будем о грустном. Полин, вам достаточно откровений? Женщины уделяют столько внимания всяческим условностям. Еще четверть часа подобных разговоров, и мой жеребец так застоится в стойле, что заболеет. Довольно!

Он подхватил гостью на руки и понес в спальню. Она не сопротивлялась. Наоборот — изящная ручка крепко обвила его шею, карие глаза томно закрылись, дыхание участилось.

Через минуту прелестница наконец-то оказалась на широкой кровати, а наш герой принялся торопливо развязывать ленты, расстегивать крючки на корсете, стягивать чулочки. Потянул с руки перчатку. Она не дала ее снять.

— Не надо, Вольдемар. Сие — моя причуда. Перчаток не снимайте. Пусть на мне останутся хоть эти лоскутки кружева.

Владимир раздевал Полин, все более зверея от страсти. Ее тело выглядело столь аппетитным: большая, упругая грудь, тонкая талия, длинные стройные ножки. Каштановые волосы щедро рассыпались по подушке. Она хитро улыбнулась и перевернулась на живот, предоставив благодарному зрителю крупные розоватые ягодицы. Узкая спина прогнулась, оттопырив круглый зад. Губы Владимира потянулись к тугим и одновременно нежным полусферам. Несколько поцелуев заставили Полин вздрогнуть. Она возбужденно застонала, роскошный зад поступательно задвигался навстречу. Владимир проник пальцами в сжатую щель. Там было многообещающе влажно. Пальцы почувствовали оба сочные и готовые к соитию отверстия. Задняя вишневая дырочка так и дразнила решительного гостя — она дрожала от вожделения.

— Ах Полин, как вы горячи… — прошептал он. — А ваша роскошная раковина струится соком. Идите ко мне поближе, я приласкаю ваш трепетный бутончик.

Его рука протянулась к возбужденному лону, указательный палец лег на выпуклую горошину, запрятанную в устье розоватых губок. Полин застонала еще громче.

— Да еще, пожалуйста, еще… Поцелуй меня туда… Какое счастье, что у меня в отличие от рабынь из Африки, есть клитор… — молвила она, задыхаясь.

Фаллос стоял сверх меры. Он перевернул Полин на спину. Руки решительно раздвинули стройные ноги женщины. Распахнутое лоно выглядело столь притягательным, что он согнулся и припал языком к розовой сочной плоти. Язык почувствовал, как скользкие и мягкие лепестки, сшибающие ароматом возбужденной до предела самки, становятся более упругими и распухшими. Полин извивалась и стонала от удовольствия, она двигалась навстречу изысканным и смелым ласкам. Ее роскошный зад танцевал так, словно хотел подсказать любовнику правильный путь. Владимир откликался на ее страстные призывы, язык и губы рисовали витиеватый узор, тот узор, который мнился распаленной до предела Полин. Он почувствовал, что женщина вот-вот разрядится бурным оргазмом.

«Ну нет, моя крошка, так не пойдет. Ты кончишь не ранее, как я загоню в тебя своего главного друга», — решил он и отстранил губы от жадного до ласк зева. Полин охнула.

— Владимир, я изнемогаю… Возьми меня целиком. Войди в меня скорее! — едва выдохнула она и поддалась навстречу.

Он вошел в нее медленно, распаляя желание так, что она застонала от страсти.

«Ну вот, теперь ты будешь кончать… А твою заднюю подружку я оставлю на десерт». Их любовный танец продолжался довольно долго. Он стонал от удовольствия. Полин была слишком аппетитна. Она извивалась от страсти, ровные зубки покусывали нижнюю губу, кружевные пальчики теребили торчащие соски. Он вгонял фаллос во всю исполинскую длину, ощущая горячий жар узкой, почти девичьей вагины.

«А какова детка! Её дырочка так узка, словно у нее и не было восьмерых мужей и сотни любовников. Неужто не разъебли? Странно… Ну, ничего, уж я-то исправлю сие упущение, — подумал он и раздвинул еще шире ее стройные ноги. — Погоди, ты у меня еще ходить не сможешь… А уж как я раскурочу твою сладкую попку, — ему казалось, он сходит с ума от страсти».

Сначала Махнев не понял, в чем дело… Он решил: ему мерещится. Дело в том, что с каждым ударом фаллоса — происходили довольно странные метаморфозы с его партнершей. Полин менялась на глазах. Сначала она чуть похудела, роскошное тело уменьшилось в объеме, словно опало. После его цвет из молочного, приобрел другой оттенок — бледно-желтый. Шея, грудь, полные плечи и руки покрылись темными пятнами. Белая упругая кожа странно сморщилась и стала походить на старый пергамент. Налитые шарики грудей сдулись и повисли жалкими пустыми мешочками.

Он присмотрелся к лицу. О, ужас! Он занимался любовью вовсе не с молодой красоткой. Это была все та же Полин, но лицо ее отчего-то стремительно менялось: черты стали резче, крупнее, щеки опустились, лучики морщин беспощадными лезвиями прорезали нежную кожу вокруг глаз, взгляд потускнел, седые пряди жемчужными струйками растеклись по каштановым локонам. Она мгновенно постарела! Он спал с женщиной, которой было далеко за шестьдесят.

Как только он осознал это, то захотел соскочить с Полин. Но не тут-то было. Её жадное устье еще сильнее обхватило фаллос. Казалось, его втянули в жесткую «сосущую воронку». И эта воронка ухватила член, словно зубастый стальной капкан. «Наверное, то же самое испытывают кобели, когда «сучий замок» захлопывает в себе орудие животной страсти», — лихорадочно подумал он. Меж тем Полин все более входила в раж, тело сотрясалось от множественных оргазмов. Владимир зажмурил глаза. Он боялся их открыть. Но когда открыл, то чуть не лишился чувств: перед ним оказалось лицо очень старой женщины. Пожалуй, он не встречал при жизни таких древних старух — желтое морщинистое тело, высохшая грудь, тонкие седые волосы, крючковатый нос, впалые глазницы и беззубый рот. Крик ужаса вырвался из груди Владимира, одновременно с ним он испытал сильнейший оргазм. Да, это был именно оргазм, выплеснувший из него огромное количество семени, скрутивший судорогами все тело, опустошающий наслаждением столь острым, что он на мгновение потерял сознание. А когда пришел в себя, то вместе с удовольствием он почувствовал ноющую боль в паху, отвращение и липкий страх.

Старуха улыбнулась беззубым ртом и кокетливо повернулась на бок. Худое, скелетообразное бедро, покрытое желтой морщинистой кожей, скрюченная ладонь, облаченная в кружевную перчатку, горбатая спина с грядой неподвижных острых позвонков — все это жуткое «великолепие смерти» заставило Владимира отвести глаза. Он лежал на спине и не знал, что делать дальше. Пахнуло тленом и плесенью. «Вот так сюрприз! Любовь со старухой. Да, этот мир, пожалуй, не только не предсказуем. Он еще и сверх меры коварен! Смогу ли я вообще теперь любовью заниматься после этого случая?» — лихорадочно размышлял он.

Взгляд скользнул по стене, на которой висели портреты. Среди них он увидел совсем живое лицо Виктора. Магистр на портрете скроил сочувствующую гримасу: тонкие брови приподнялись, взгляд погрустнел, уголки губ скорбно опустились. Он протяжно вздохнул.

«Надо же, сочувствует он! Нет, чтобы предупредить меня по поводу этой мадам! А еще наставник называется, — обиженно рассуждал Владимир. — Неужели ему доставило удовольствие лицезреть мои барахтанья со старухой? Хотя, вначале она казалась такой молодой и хорошенькой. Черт знает, что!»

Выражение лица Виктора на портрете из сочувствующего перешло в хитрое. Демон шутовски ехидно посмеивался и потирал изящные ладони.

«Вот гад! Еще смеется! А чего я, собственно, разлегся? — опомнился Владимир, — надо встать и распрощаться с мадам Лагранж».

— Володенька, — раздался скрипучий голос, — мне было так с вами хорошо. У вас такой славный жеребчик. Я таких еще не встречала. Я хотела бы продолжить наши игры. Моя «задняя подружка» вся в томлении. Она ни за что не откажется от знакомства с вашим красавцем.

— Мадам Лагранж, видите ли, я вспомнил: мне срочно надо идти… по делам. Возможно, чуть позднее я познакомлюсь со всеми вашими «подружками»… Однако не сейчас. Я сильно спешу. Я пришлю нарочного, когда смогу с вами вновь увидеться.

Полин вздрогнула, ее высохшая рука затряслась от волнения, она нащупала простынь и прикрыла жуткую наготу. Она медленно встала и, стараясь не смотреть на Махнева, побрела шаркающей походкой к зеркалу. Глянув на свое отражение, Полин подняла глаза на портрет Виктора.

— Вам верно смешно, Магистр? Я чувствую ваше удовольствие. Вы сняли с меня «покров» раньше, чем оно требовалось. Стыдить вас за жестокость, увы — глупо, а главное — бессмысленно! — горько молвила Полин скрипучим старческим голосом. Что ж, finita la commedia! Я удаляюсь. Занавес!

Она долго искала свои вещи, вяло перебирая юбки, корсет, чулки. Ей было тяжело одеваться: морщинистые, дряблые руки дрожали; мутные, подслеповатые глаза слезились; спина плохо сгибалась. Заколов седые тирбушоны^[22], Полин надела шляпку и опустила на лицо густую вуаль из алансонского гипюра. Владимир тоже наскоро оделся. Они спустились вниз. Полин шла медленно, с трудом передвигая старческие тяжелые ноги, Махнев конфузливо волочился следом. На пороге она остановилась и, не поворачивая лица, произнесла:

— До свидания, Вольдемар! Рада была нашему знакомству. На прощание один момент: не обольщайтесь сильно, дорогой. Я говорила вам — здесь время у каждого бежит по-своему. И неизвестно, какую пакость на сей раз придумает наш общий друг. Не исключено, что и вы через год превратитесь в дряхлого старика, либо в прыщавого юношу. Не думаю, что предстоящие метаморфозы вас порадуют. А теперь, прощайте! Будет время — заходите. Мой дом стоит через два от вашего, с левой стороны. Я буду очень рада…

Она тихонько спустилась по ступенькам крыльца, ее сгорбленная спина, облаченная в нелепое, не по возрасту светлое платье, трясущаяся голова, покрытая вуалью, вскоре скрылись за воротами и пропали из виду.

«Ну, что за чертовщина! Такая женщина и такой страшный удел! Хотя, отчего меня заботит ее судьба? Возможно, и я очень скоро буду сухари в чае мочить, — удрученно размышлял Владимир. — Кстати, о сухарях! Надо посмотреть: может, что-нибудь осталось от нашей трапезы? Я, кажется, сильно проголодался. Эта дама, похоже, высосала из меня много сил. Неудивительно, что все ее мужья постепенно загнулись».

Он вошел в дом и отправился прямиком в столовую. Взгляд упал на обеденный стол. О, ужас! На белой крахмальной скатерти все так же стояли тарелки и бокалы. Но что творилось с остатками еды? Куски пудинга почернели, зеленая плесень покрывала их со всех боков, фрукты сморщились и засохли, сливочник был пуст — на его дне тоже красовалась бурая мохнатая поросль. Мало того — все это немного подрагивало и дышало. Он подошел еще ближе — тошнота стремительно подкатилась к горлу. Меж остатков пищи копошились… белые черви!

«Да это же, черт знает что! Чем я позавтракал час тому назад?» — думал он с отвращением.

Владимир схватил белую скатерть с остатками странной еды, свернул ее узлом и бросил в угол.

«Который сейчас час? И что мне дальше делать? И как еды нормальной раздобыть? — он нервно ходил по комнате. — А что, если снова попробовать заказать фрыштик? Закажу-ка, я хлебный каравай, масло и чашку чая. Может, получится? Это — ведь такая малость».

Владимир остановился. Попытался сосредоточиться на хлебном каравае и кружочке масла. Щелкнул пальцами. Он ждал какой-нибудь пакости: стука, брызг и вони. Однако ничего неприятного не случилось. Он открыл глаза: как ни странно, на столе стояла довольно симпатичная чашечка с чаем — белая с синими цветами; от нее исходил настоящий чайный аромат! Но то, что было рядом с чашкой, повергло Владимира в уныние. Вместо пышного каравая и масла, на столе одиноко лежал маленький серый сухарик.

«Какое щедрое угощение! Демоны читают все мои мысли. Упомянул сухари в чае — пожалуйста. Получите и распишитесь», — подумал Махнев и горько усмехнулся. Но делать было нечего: он размочил сухарик и схрумкал его за одну минуту. Сам чай оказался довольно неплохим — в нем присутствовали восточные ноты.

Делать было нечего. За окном серел все тот же унылый день. В доме стояла полная тишина. Владимир окинул скучающим взглядом этажерку с книгами, рука потянулась за одной из них. И тут взгляд упал на бархатное кресло — в нем лежал парасоль. Это был кружевной бисквитный изящный парасоль мадам Лагранж. Очевидно, Полин забыла его. «Что взять со старушки? А вдруг он ей нужен, как трость? Надо бы отнести, тем паче она недалеко живет. Но как не хочется снова лицезреть черты ужасного тления бедной старой женщины. А, впрочем, заняться все равно — нечем. Пойду-ка я прогуляюсь», — вознамерился он.

Сборы были недолгими: он лишь расчесал русые кудри, оправил рубашку, придирчивым взглядом оглядел брюки. Все было в относительном порядке. К счастью, у двери на вешалке висел серый сюртук, вполне подходящий к его брюкам. Он примерил его, тот оказался впору. Захватив кружевной парасоль, Махнев направился к выходу.

Каблуки яловых сапог простучали по деревянным ступенькам, скрипнула голубая калитка, Владимир оказался на улице. Местами курился все тот же серый туман. Его пары окутывали землю неоднородно, создавая серые воздушные островки. Эти воздушные островки плавали на разной высоте. Ноги осторожно ступили на дорогу, покрытую мелким терракотовым гравием. «Полин сказала, что живет недалеко от меня. Надо повернуть направо, пройти два дома, и будет ее жилище», — рассуждал он.

Он шел медленно, озираясь по сторонам. Было очень тихо. Вокруг стояли все те же странные деревья, которые он встретил в начале своего прибытия. Березы и рябины перемежались с островерхими кипарисами, красно-ствольными, похожими на раскрытые зонтики, пиннами, и веерными кокосовыми пальмами. Все выглядело статично и бутафорски искусственно. Противоположный край дороги просматривался очень слабо — сквозь плотные клубы тумана выглядывали кусты, деревья, дальше них мрело лиловое поле. Край поля венчал темный, едва различимый лес.

Все так же поражало отсутствие даже малейшего ветерка. Позади захрустел гравий — послышались чьи-то шаги. Он обернулся. За спиной никого не было. Шум тут же смолк. Он двинулся дальше — звуки странных шагов прозвучали еще явственней. Он снова оглянулся — опять никого. В пустом пространстве раздалось чье-то бормотание, возня — кто-то невидимый смачно высморкался, а после раздался довольно грубый, раскатистый смешок. И этот невидимый господин (судя по звукам, они принадлежали существу мужского пола) прошел мимо Владимира, бесцеремонно толкнув его шерстистым и увесистым боком. Махнев потерял равновесие и свалился на дорогу. Невидимка загоготал еще громче и побежал вперед. На пустой дороге обозначилась цепочка следов. Но это были не человеческие следы. Отпечатки на гравии напоминали огромные львиные лапы. Владимиру стало не по себе, он внутренне сжался. «Каким же чудовищем окажется этот монстр, если он решится визуализировать свою личность?» — прикинул он с тревогой.

Невидимый монстр убежал далеко вперед, теперь его шаги напоминали топот копыт. Владимир снова поежился и устремился вперед. Пройдя мимо густых, тропического вида кустов, он невольно засмотрелся на гигантских стрекоз. Те шумно парили меж ярких цветочных гирлянд. Присаживались на бархатные, гиацинтовые цветки и замирали, глядя на мир огромными полукруглыми сферами. Их выпуклые глаза, переливаясь всеми цветами радуги, были похожи на цветные зеркала. Отчаянное любопытство подстегивало Владимира рассмотреть ближе этих величавых летуний. Он наклонился к одной из стрекоз. Круглый, слюдяной глаз, словно в зеркале отразил его лицо, исказив красивые черты в овальную, удлиненную форму с вытянутым носом. Подобное отражение можно увидеть всякий раз, если посмотреть в хорошо начищенный, пузатый чайник или самовар. Владимиру стало смешно, и он невольно фыркнул, зажав рот ладонью. Стрекоза моргнула купоросным веком в обрамлении длинных ресниц, томно вздохнула, черный, загнутый кверху хвост дрогнул, хлопнули золотистые крылья. Владимир едва успел отскочить. Эти огромные крылья чуть не прищемили его любопытный нос. Стрекоза с укоризной покачала головой и, грузно оторвавшись от желтого цветка, с шумом полетела в сторону лилового поля.

«Да уж, вот это фауна и флора», — подивился он и пошагал дальше. Пройдя мимо цветущей черемухи, усыпанной странными розоватыми цветами, он уткнулся в высокий, темно-красный забор. По-видимому, за ним находился чей-то дом. Как выглядел сам дом — рассмотреть не удалось. Мешал забор. Проходя мимо двери, Владимир почувствовал: за ней кто-то стоит. В замочной скважине поблескивал чей-то глаз и с любопытством наблюдал за Владимиром. Приосанившись и напустив на себя равнодушие, Владимир сделал вид, что не замечает любопытного взора. И прошел мимо. Позади скрипнула дверь, он резко обернулся. Из полуоткрытого проема на мгновение высунулся чей-то длинный — предлинный нос, и тут же спрятался. Дверь захлопнулась, проскрежетали тугие засовы. Человек-нос поспешно ретировался. И снова воцарилась тишина.

Следующий дом стоял на маленьком пригорке. Невысокий забор огибал его кругом, уходя редким частоколом в туманную, темно зеленую даль, напоминающую лесную чащу. И дом, и забор представляли собой жалкое зрелище. Забор местами покосился и упал, тут и там зияли огромные прорехи, ввиде сломанных или оторванных досок и жердин. Его давно никто не красил, труха и вековая пыль разъели дерево так глубоко, что казалось — пни его, и он разлетится в прах. Сам дом тоже выглядел не просто запущенным, а даже немного зловещим. Деревянные бревна потемнели, черная крыша покосилась, пустые глазницы распахнутых окон пропускали серый свет. За окнами не было ни штор, ни цветов, рваные клочья паутины походили на обрывки грязных тряпок. Казалось, дом давно заброшен: все пространство около него заросло бурьяном и чертополохом. Владимир присмотрелся: кроме бурьяна вокруг произрастали высокие камыши. Послышалось кваканье лягушек. Длинные, острые стебли камышей поднимались до самого крыльца. Само же крыльцо обильно почернело от воды, зеленая ряска заволокла ступени вплоть до разбухшей, деревянной двери. «Видимо, здесь давно никто не живет, это — не дом, это — какое-то болото», — решил он.

И вдруг он услышал женский голос и смех. В доме кто-то был! Голос оказался приятным и по-девичьи чистым. Из-за мрачных стен понеслась звонкая песня:

Топится, топится

В огороде баня.

Женится, женится

Мой милёнок Ваня.

А у кого какая баня,

У меня с белой трубой.

У кого какой залётка,

А мой самый дорогой.

Не успела моргануть,

Да убежал уже к другой.

До свиданья, Ванечка,

Да я тебе не парочка.

Тебе тридцать, тридцать, вот,

А мне семнадцатый идёт.

Да у тя рожа бородата,

Я девчонка молода.

Тебя милый, за измену

Лихорадка затрясит,

Да на четырнадцать недель,

Да по четыре раза в день.

Топится, топится

В огороде баня, ох!

А мне Ваня изменил,

Да и опять ко мне пришёл.

Он опять ко мне пришел —

Меня дома не нашел!

Песня смолкла, послышался лукавый смех, в пустой глазнице окна мелькнул девичий силуэт в пестром сарафане и снова пропал. Владимира потянуло посмотреть ближе: кто эта таинственная девушка. Рука коснулась ржавой ручки, старая дверь легко распахнулась. В тот же момент по двору прошумел ветер, пригнулись камыши и бурьян, в воздух взметнулись вихри опавших листьев, из-под старой крыши вылетела стая откормленных, черных ворон.

«Ба, а вот и ветер. А я думал, его здесь и вовсе нет», — Владимир шагнул во двор странного дома. Какая-то неведомая сила приподняла его на четыре локтя над землей и бросила вниз. Кроме этого, на него свалилась отломанная трухлявая калитка и пребольно стукнула по лбу. Кто-то невидимый взял Махнева за шиворот и, тряхнув пару раз, вышвырнул пинком за ворота. Все эти манипуляции сопровождались дерзким и ехидным женским смехом. Старая калитка взлетела сама собой, зависла на пару секунд над забором, а после, будто нехотя, встала на прежнее место, ржавые гвозди с жутким скрежетом воткнулись обратно в расхлябанные петли.

«Ну, и черт с вами! Очень надо в гости к таким хозяевам ходить!» — обиженно рассудил Владимир и, отряхнув испачканные брюки, поплелся дальше в поисках дома мадам Лагранж.

Пройдя еще некоторое расстояние, он увидел кружевной кованый забор с высокими, остроконечными пиками. В воздухе запахло вербеной и пудрой. «Наверное, здесь и обитает мадам Лагранж. Надеюсь, что она-то не вышвырнет меня за порог».

Кованая ажурная калитка была чуть приоткрыта. Он зашел во двор. И просто застыл. Было такое ощущение, что вокруг изменилось пространство.

Впереди простирался огромный двор. Это был даже не двор, а целый парк. Аккуратные, ровные газоны, прямоугольные цветочные клумбы поражали яркостью и ухоженным видом. На клумбах пестрели крупные цветы пурпурных, фиолетовых, сиреневых, цвета индиго, гиацинтовых, лилейных, амарантовых, лазоревых, цвета Авроры, альмандиновых, цвета Марины, нефритовых, опаловых, жонкилевых, кошенилевых и многих других тонов. Это был целый фейерверк ярких неземных красок. Огромные бабочки, такие же пестрые, как и цветы, порхали с одного цветка на другой. Здесь было намного светлее, чем на улице. Владимир невольно посмотрел на небо — нет, солнца на нем не было. Свет шел откуда-то сбоку. Казалось: это свечение огромных прожекторов или театральных софитов затопило ярким светом этот шикарный двор.

«Ого! — присвистнул он негромко. — Господа, а вы часом не ошиблись? Я точно в аду? По моим скромным представлениям так должен выглядеть Эдемский сад».

Кроме клумб всюду красовались стриженные конусообразные, круглые, овальные деревья. Некоторые из них цвели: розовые и белые цветы источали тончайший аромат. Иные гнулись от множества диковинных плодов. Длинные, посыпанные мелкой розоватой мраморной крошкой, дорожки вели к высокому серому особняку, стоящему на небольшом зеленом холме. От кованой калитки до этого пышного дома простиралось значительное расстояние. Сей особняк напоминал французский дом в «Большом стиле»^[23]. Прямоугольные, гранитные кирпичики формировали крепкие, монументальные стены; шпалеры, увитые диким виноградом, доходили до второго этажа; высокие, резные окна украшали бархатные портьеры; лепные пилястры в виде цветочной мозаики спускались с крыши до земли; изящный портик с шестью колоннами венчался белым треугольным фронтоном — таков был дом мадам Лагранж.

С чувством уважения и восторга Махнев разглядывал этот необычный двор. «Да уж, вот это — роскошь! И как же она жила в прошлой жизни? Может, старуха была княгиней или графиней?» — невольно подумал он. — «Откуда, все это великолепие?»

Он двинулся вглубь двора. Повеяло свежестью, лицо и руки увлажнились — на них попали брызги чистой воды. Посередине двора серебряным зеркалом круглился мраморный фонтан. В центре фонтана красовалась скульптура обнаженной девушки с поднятыми руками. Внешность обнаженной мраморной прелестницы сильно напоминала Полин. Ту Полин, какую он увидел сегодня на пороге собственного дома, ту Полин, которая вначале так его очаровала. Из поднятых кверху ладоней стройной статуи бил мощный поток. Переливаясь бриллиантовыми искрами, прозрачная, чистая вода падала назад в мраморную круглую чашу. Владимир подошел к фонтану, ладонь поймала тонкую струйку. Он поднес воду к лицу и с наслаждением вдохнул почти родниковую, ледяную свежесть. Ему захотелось умыться — настолько приятной и чистой показалась эта вода. Он нагнулся и увидел: в бурлящей глубине фонтана мелькнули легкие тени. Через секунду показались красные и ранжевые спинки, развевающиеся, длинные плавники и ажурные хвостики больших золотых рыбок. Эти чудные создания плавали и резвились в маленьком искусственном водоеме.

Владимир с наслаждением опустил руку в бурлящую водную стихию. В этот момент произошло нечто странное: свет на мгновение потух, воцарилась полная, зловещая темнота. Он никогда не видел такой угольной темноты. Откуда-то из-под земли послышался сильный гул, уши заложило, стало страшно и одновременно тревожно. Спина моментально взмокла, ноги подкосились, и он упал на колени рядом с фонтаном. Вслед за темнотой на мгновение вспыхнул свет и вновь погас. Теперь вспышки света перемежались с полным мраком — словно кто-то баловался с огнем: то зажигал, то гасил яркие свечи. И среди этого неприятного мельтешения взгляд Владимира упал на воду в фонтане. Она перестала течь и играть. Она застыла, словно густой глицерин или липовый мед. Не плавали и золотые рыбки — неживыми яркими, лохматыми сгустками они застыли в этой странной, неподвижной субстанции. В коротких промежутках света он разглядел и то, что брызги падающей воды тоже застыли в пространстве и не падают вниз, а висят воздухе, словно гирлянды холодных алмазов. Свободная рука осторожно коснулась цепочки неподвижных капель — те с шумом осыпались на землю, как горох с обеденного стола. Владимир с восторгом и страхом таращился на стеклянную россыпь твердых капель, которые лежали у его ног горкой чистокровных бриллиантов. Свет все также мелькал. Владимир перевел взгляд на воду в фонтане — она оставалась статичной. Более того — вода загустела еще сильнее и даже слегка подрагивала, словно крутой холодец. Владимир пошевелил пальцами — они двигались с большим трудом. Он напрягся и с силой рванул руку из диковинной густоты. И как только рука, преодолевая огромное сопротивление тугих желеобразных пластов, выскочила наружу — тут же прекратились игры света и тьмы. Не успел он моргнуть, как все встало на свои места: вода снова стала текучей, искристой и прозрачной; рыбки заиграли красными плавниками; брызги воды приобрели свойства свободного падения; а под ногами Владимира образовалась небольшая лужица — россыпь твердых водных камней вновь стала жидкой.

«Что это? Дьявольские козни или игры со временем? Может, в этот момент произошло то, о чем говорила Полин? Наверное, Виктор захотел позабавиться с прерогативой Хроноса: то останавливал время, то запускал вновь. Однако каков проказник! Да уж, удовольствие не из приятных», — рассуждал Владимир.

Он направился к дому. Широкие мраморные ступени портика вели к массивной двери. Потемневшая бронзовая ручка, отлитая в виде когтистой лапы невиданного животного, шоколадный палисандр полотна — дверь также поражала своей необыкновенной роскошью. Два огромных капских^[24] каменных льва — застывшие стражники сидели возле двери. Владимир немного замешкался на входе, постоял пару минут в нерешительности, и наконец набравшись смелости, громко постучал.

Дверь почти мгновенно распахнулась. На пороге оказалась молодая белокурая девушка в скромном темно синем платье с белым воротничком и манжетами. Кокетливый передник, надетый поверх платья, выдавал в ней горничную или прислугу. Она приветливо улыбнулась.

— Добрый день, господин Махнев. Милости просим. Мадам предупредила меня о вашем визите.

— Да? — удивленно протянул Владимир и шагнул за порог. Позади он услышал звериный рык, скрежет когтей и странное глухое постукивание. В нос ударил резкий запах крови, запах дикого леса и запах опасности. Владимир быстро обернулся и остолбенел от ужаса: каменные львы внезапно ожили! Повернув кудлатые, черные головы вслед Владимиру, они злобно и раскатисто рычали; желтые холодные глаза смотрели с вызовом; толстые, длинные хвосты упруго постукивали о мраморный пол. Львы готовились к прыжку. Белокурая горничная испуганно захлопнула дверь перед носом двух чудовищ. Когтистая лапа стукнула по закрытой палисандровой двери, раздался злобный рык, а после все стихло.

«Ничего себе шуточки! Они же могли прыгнуть на спину и разорвать меня в клочья, — рассуждал Владимир со страхом. Он едва перевел дух. — Зачем эта старуха держит таких охранников? Чего ей охранять? Свою невинность?»

— Месье Махнев, пройдите, пожалуйста, в комнату для гостей. Мадам Лагранж просила вас немного подождать, — смущенно, но вместе с тем очаровательно пролепетала блондинка и сделала книксен. Владимиру удалось разглядеть ее чуть лучше. Под тканью скромного платья уместилась высокая, пышная грудь, ниже шла тонкая талия. Девушка была довольно высокого роста. Белокурые локоны спускались на покатые плечи. Светлый тон ровной кожи, голубые глаза, крупный чувственный рот. «Однако! Как хороша чертовка. Вот бы с кем я с удовольствием сошелся поближе. А то… подсунули старуху. А тут такие горничные ходят аппетитные». Блондинка, словно прочитав его мысли, чуть задержалась на пороге. Голубые глаза смотрели смело и с вызовом. После она изящно развернулась и вышла из комнаты, крутые бедра вильнули на прощание и скрылись за тяжелой бархатной портьерой.

Владимир огляделся. Его оставили в довольно большой комнате. Под ногами переливался начищенный до блеска, мозаичный паркет. На стенах висели роскошные гобелены, лакированные бордюры с искусственными фруктами и цветами шли вдоль огромных тканых полотен. Сюжет этих гобеленов сводился к изображению французских и итальянских пейзажей. Отблеск свечей в массивных бронзовых канделябрах выдавал щедрое присутствие золотых нитей в ткани рукотворных картин. Листья, трава, игры света в струящейся воде, облака в небе — во всех изображениях блистало натуральное золото. Мебели было мало: два массивных шкафа с потемневшими бронзовыми накладками, письменный секретер, несколько юфтевых банкеток и пара роскошных стульев, стоящих вдоль стен. Бархатные темно-вишневые портьеры украшали высокие окна. Такие же портьеры висели и на входе, куда удалилась горничная.

Прошло около пятнадцати минут — старуха так и не появилась. «Ей тяжело ходить — поэтому, ее так долго нет. Как только носят ноги эту несчастную Полин? Она вот-вот развалится от старости. Может, не стоило ее беспокоить? Надо было передать парасоль горничной и пойти домой. Пожалуй, я так и сделаю. Правда, есть одно «но»… Кто отгонит голодных хищников от двери? Похоже, я вляпался, куда не следует. Здесь на каждом углу подвох. Ну, разве может лев загрызть меня в аду? Теоретически — я давно умер. А практически — мне страшно. Черт знает что!»

Он хотел отправиться на поиски горничной, но взгляд задержался на тяжелой портьере у входа. Из-за портьеры показалась холеная и изящная женская ручка, обнаженная до локтя. Длинный пальчик с острым розовым ноготком согнулся полумесяцем и поманил Владимира к себе. Он пошел на этот странный зов. Раздался лукавый женский смех — похожий на звон серебряных колокольчиков. Потом смех пропал, испарилась и хозяйка прелестной ручки. Он вышел за порог комнаты, перед ним простирался длинный коридор. По обеим сторонам тянулись высокие дубовые двери. Часть из них была — закрыта, часть — распахнута. Слышалась музыка и дамский смех. В дверных проемах трепетал разноцветный шелк — это легкий сквозняк гулял по коридору и комнатам. Владимиру казалось, что помимо голосов он слышит чей-то лукавый и назойливый шепот. Он заглянул в первую распахнутую дверь.

Его взору открылся огромный зал. Убранство этого зала было еще более роскошно, чем в той комнате, где он пребывал недавно. Всюду блистали жирандоли^[25], отражаясь в блестящем мозаичном паркете, старинные портреты неизвестных господ в массивных бронзовых рамах украшали стены, обтянутые голубым шелком. Возле высоких окон с позолоченными, витыми решетками, примостилась пара темно-синих роскошных диванов, типа канапе^[26],три мягкие банкетки и несколько стульев с высокими спинками. В углу располагался изразцовый камин, блики огня танцевали на черной, лакированной поверхности старого фламандского клавесина. Но главным было другое. За клавесином сидел строгий пожилой мужчина в мантии и светлом парике. Он играл инструментальную сюиту, напоминающую своими аккордами торжественную павану^[27] «Belle qui tiens ma vie»^[28]. На пюпитре покоились открытые ноты, длинная, тонкая указка лежала рядом. Это был учитель танцев. Недалеко от него стояли ученицы, их было семь или восемь… Но какие! Это были — юные, прехорошенькие девушки, почти девочки в нарядных платьях и белых, припудренных паричках. На свежих щечках играл розовый румянец, большие, распахнутые глаза блестели от бликов каминного огня. А может, девушек так вдохновляла музыка. Музыка и впрямь была необыкновенной. Учитель, прикрыв усталые глаза, медленно перебирал пальцами по клавишам — девушки, затаив дыхание, слушали. Потом он перестал играть и сказал им что-то по-французски, Владимир не расслышал, что именно. Но девушки встрепенулись, встали парами и принялись разучивать сложные танцевальные па. Учитель ходил меж ними, строгий взор следил за правильной осанкой учениц. Старые руки учителя то и дело поправляли тоненькие ручки своих подопечных, указка постукивала по узким, изящным спинкам. Шел урок танцев. Владимир долго стоял, не в силах оторвать взгляда от столь юных и грациозных созданий. Хорошо, что его никто не заметил. Он постоял еще немного и покинул эту комнату.

В другой комнате он обнаружил несколько танцевальных пар довольно зрелых дам и кавалеров. Они танцевали менуэт. Невидимый оркестр играл красивую мелодию. Все дамы и кавалеры были одеты в изысканные шелковые с гипюром костюмы, которые носили при Версальском дворе, их головы покрывали напудренные парики, в шляпах пружинисто пестрели разноцветные эгреты^[29]. Так роскошно и куртуазно могли выглядеть лишь вельможи самого короля. Движения танцующих отличались необыкновенной слаженностью, плавными линиями и жеманной манерностью. Дамы изящно делали плие, кавалеры снимали шляпы, производя ими в воздухе замысловатые пируэты. Затем танцующие церемонно кланялись друг другу — их лица выражали особую торжественность. Дамы проходили вперед и в бок, шурша мощными шелковыми юбками. Сие пышное действо напоминало королевский балет или спектакль.

Этот зал блистал еще сильнее двух предыдущих. На мраморных постаментах возвышались фарфоровые вазы, полные охапками белых и пурпурных роз. Розы источали дурманящий аромат. Возле дверей, словно неподвижные истуканы, стояли чернокожие слуги. Другие лакеи находились в глубине зала, на их руках покоились подносы с фужерами и бутылками темного вина. Сбоку от танцующих красовался овальный перламутровый стол, уставленный воздушными пирожными, вазами с фруктами и тарелками с яркими закусками — то были оранжевые креветки и омары в гирляндах кремовых и фисташковых розеток.

«Что это? Бал? Кто эти люди? Это гости мадам Лагранж? Но где же она сама?» — рассеянно рассуждал Владимир, глядя на пеструю вереницу жеманных господ.

Он покинул и эту комнату. Странным было то, что на него никто не обращал внимания, будто он стал невидимкой.

Другая открытая комната была чуть меньше. Она скорее напоминала учебный класс. За ученическим столом сидели двое юношей, лет семнадцати или восемнадцати, и записывали что-то в тетради. Напротив, на небольшом возвышении, находился стол учителя. На нем расположились голландский глобус, старинный микроскоп, потемневшие от времени, толстые книги в кожаных переплетах, стеклянные колбы с неизвестным содержимым, валялось множество заточенных гусиных перьев. Раскорячив короткие когтистые лапки и приоткрыв узкую зубастую пасть, сбоку от стола, на специальном постаменте, стояло чучело довольно крупного, желтобрюхого, нильского крокодила.

На стене висели гравюры, изображавшие странные металлические механизмы и огромных насекомых в разрезе. Учитель стоял спиной к ученикам. Твердая рука чертила мелом геометрические фигуры и цифры. Ученики смотрели на доску и, высунув от усердия розовые языки, записывали в тетради научные знания. Учитель повернулся. Владимир смог хорошенько рассмотреть его четкий, немного хищный профиль, уголки опущенных узких губ, волевой подбородок. На вид ему было около сорока лет.

Владимир пошел дальше. Он не стал более заглядывать в боковые комнаты, его потянуло к той, что находилась в самом конце этого странного коридора. Она была плотно закрыта. Он подошел к двери, душу охватило странное волнение. Постояв пару минут, Махнев решительно взялся за ручку.

Примечания

17

Брегет — карманные часы большой точности. Название произошло от названия выпускавшей их французской фирмы «Брегет». Они напоминали о времени боем.

18

Шварцвальдики — настенные часы. Шварцвальд — одна из областей Южной Германии. Символом Шварцвальда стали настенные ходики с ярко раскрашенной циферблатной плитой (их любовно называли"шварцвальдики"). Такие часы были надежными и дешевыми, пользовались популярностью в России в середине 19 века. (Примеч. автора)

19

Хронос (др. греч. Χρόνος, «время») — божество в древнегреческой мифологии и теокосмогонии, управляющее временем.

20

Фрыштикать или фриштикать — завтракать; «фриштик» — завтрак. Произошло от немецкого «frühstück» — завтрак, закуска. «Петербургский русский никогда не употребляет слово:"завтрак", а всегда говорит «фрыштик», особенно напирая на звук «фры» — Достоевский Ф. М.

21

Компрачикосы — это преступные сообщества в Западной Европе занимавшиеся в 13–17 веках похищением и куплей-продажей детей, которых превращали в физических уродов и затем продавали в качестве шутов, акробатов и т. п. Очень часто именно компрачикосы и производили операции на гениталиях и кастрацию детей. Гаремы и Сикстинская капелла были потребителями одной и той же разновидности увечий: полных кастратов, либо частичных, с повреждениями гениталий. Считается, что в Западной Европе именно от компрачикосов пошло «ремесло» по перекраиванию половых органов на свой, извращенный манер. (Примеч. автора)

22

Тирбушоны — прядь волос, завитая в локон. От французского «tire-bouchon».

23

Большой стиль — (франц. «Grand maniere», Le style Louis Quatorze) — художественный стиль одного из самых ярких периодов в истории Франции, «золотого века» французского искусства второй половины XVII столетия. Связан с годами правления короля Людовика XIV (1643–1715), отсюда название. В этом стиле соединились элементы классицизма и барокко.

24

Капский лев — ныне вымерший подвид гигантского длинногривого льва. Для самцов капских львов была характерна длинная черная грива, распространявшаяся за плечи и, покрывавшая, в том числе и живот.

25

Жирандоль — большой фигурный подсвечник для нескольких свеч. Произошло от Французского"girandole", Итальянского"girandola", что в переводе означает — сноп водных струй, ракет, канделябр.

26

Канапе — предмет мебели, подобный софе и дивану, обитый материей. При его изготовлении используется древесина грецкого ореха, вишни, красного дерева. От французского «canapé».

27

Павана — торжественный медленный танец, распространённый в Европе в 16–17 вв., музыка к этому танцу.

28

«Belle, qui tiens ma vie» (франц.) — Belle, кто хочет моей жизни. Известная павана.

29

Эгрета — это торчащее вверх перо или какое-либо другое украшение, прикрепляемое к женскому головному убору или прическе.