Михайловская дева

Лана Ланитова, 2018

«Михайловская дева» – это четвертый роман эротической серии о похождениях дворянина и аристократа Владимира Махнева. Начало серии можно прочитать в романах «Глаша», «Царство прелюбодеев» и «Блуждание во снах». Владимир Махнев – главный герой романа, сердцеед и развратник, волею судьбы попадает в ведомство демона прелюбодеяния. Он и не ожидал, что новая жизнь в странном потустороннем мире, мире призраков, окажется столь необычной, полной сюрпризов и новых эротических приключений. На этот раз демон Виктор отправляет нашего героя в короткую, но полную неожиданностей жизнь молодой девушки, по имени Мария. Похоть, страх и мистические тайны сопровождают нашего сластолюбца в этих приключениях. Не отстают от Владимира и его товарищи по несчастью. Книга изобилует откровенными эротическими и БДСМ сценами, содержит ненормативную лексику. Категорически не рекомендуется юным читателям в возрасте до 18 лет.

Глава 2

Екатерина ощущала порывы ветра и страх высоты. Луна укатилась прочь, вместе с тихой летней ночью. Стало холодать, и одновременно светлеть. На небе появилось бледное утреннее солнце. Екатерина даже зажмурила глаза. Она видела настоящий рассвет.

«О, боже! Где мы? Неужто это реальный мир?»

Они опустились ниже. Ворона присела на потемневшее от влаги бревно, открыла клюв и выпустила Екатерину. Екатерина больно ударилась о холодный песок. Рядом вскипали волны свинцового моря. Как только лакированный змеиный бок коснулся земли, к ней снова вернулся родной человеческий облик. Только теперь она была обнажена и тряслась от холода. Бледное тело Екатерины Дмитриевны вмиг покрылось гусиной кожей. Холодный порыв ветра осыпал ее с головы до ног ледяным крошевом. Студеная волна обожгла голые ноги.

— Где мы?

— Мы на западном берегу Сканзы^[5].

Мег, скинув птичьи оковы, куталась в черный плащ, подбитый мехом.

— Вот так же, голую, мне тебя привели тогда. Тогда тоже дул сильный ветер с иглами льда…

— Когда? — всхлипнула дрожащая Екатерина.

— Тогда, когда я была сильным воином. Я была мужчиной, и звали меня Ормом, что означало «змей». Я была храбрым воином. Предводителем войска из двухсот викингов. Это было очень давно. В одной из множества прошлых жизней, в восьмом веке. Примерно. Я точно не могу сказать. У нас еще были прошлые жизни, когда ты была женщиной, а я — твоим мужчиной. Но все сразу я не смогу тебе показать. Я без разрешения Виктора, на свой страх и риск, решила показать тебе кусочек лишь этой жизни. Чтобы ты вспомнила меня и… себя… Чтобы ты вспомнила меня, мужчиной. Я была твоим мужем… Хоть и очень недолго. Но была.

Черные глаза Мег, не мигая, смотрели в лицо Екатерины.

— Надень на себя этот плащ и запахнись. И вот… сапоги, — голос Мег звучал хрипло, почти по-мужски.

Екатерина надела высокие мужские сапоги и запахнулась в теплый меховой плащ. Дрожь постепенно унялась. Она вытерла рукавом лицо, мокрое от брызг, снежной крупы и соленых слез. Шмыгнула носом и огляделась. Они стояли на берегу холодного моря. Свинцовые волны ударялись о каменный берег и с шумом откатывались назад. Море казалось серым и бескрайним. Бледное солнце вставало над горизонтом. Его лучи таяли в чернильных тучах. Вдалеке, мрачным исполином, высился каменный утес. Его подножие тоже омывали ревущие волны. Казалось, что море похоже на злобного зверя, швыряющего веер брызг к ногам нечаянных путников и мечтающего сожрать их пенным языком.

— Так встреча на берегах Рейна была не первой? — робко поинтересовалась Екатерина.

— Нет, конечно. Мы давно живем на этой планете. Я, как дух, намного старше тебя. Но мы успели прожить вместе несколько жизней. Совсем недавно мне открылись эти знания.

— Как?

— Очень легко. Я не знала, что это будет совсем не сложно. Раньше я думала, что встретила тебя впервые в облике Эммы. Но после мне открылось и иное.

— Ты и сейчас мужчина?

— Нет, глупая. Вот уже множество воплощений и меж ними, я нахожусь в теле женщины. Хотя, ты знаешь и чувствуешь, насколько все это условно.

— Мег, вы сейчас говорите от имени мужчины?…

— Я привела тебя сюда, на Сканзу, где я им была. Позже я покажу тебе и другие наши жизни. Не все сразу. Сейчас, ты как дух, находишься на временном исправлении. Поверь, мне это смешно, ибо ни один твой поступок я не считаю ошибкой. А воспринимаю их как твой уникальный опыт. Но мы играем в игру, придуманную не нами. И я не смею ее отменять, ибо не имею на то полномочий. То, что я сейчас говорю, ты не должна пока знать. После ты забудешь о моих откровениях. Сразу, как мы вернемся. Ибо не все знания ты имеешь право получать… До времени. Но об этом, коротком экскурсе в прошлое, ты будешь хорошо помнить.

— Мне кажется, что я вспоминаю этот берег. Я уже стояла на нем.

— Да, ты уже стояла на нем, когда ждала мой корабль. По сути, мы были лихими разбойниками, совершавшими набеги от берегов Сканзы к берегам Винланда, Биармии и Северной Африки. Порой мы были жестокими и часто грабили те народы, которых покоряли. Мы убивали мужчин, а самых красивых женщин мы забирали в плен. Ты была дочерью одного из кельтских вождей. Твой отец тоже был убит в бою, а тебя, четырнадцатилетнюю девочку, и двух твоих сестер мы забрали с собой. Ты уже тогда была прекрасной зеленоглазой красавицей, с огненно рыжими волосами и очень белой кожей. На твоем лице ранней весной загорались веснушки, а яркие губы были похожи на бруснику. Мне самому было тогда девятнадцать. Я была высоким и черноволосым юношей. И не было во всем племени воина сильнее меня. К тому времени у меня уже было несколько наложниц. Была и невеста. Ее звали Тордис. Я должен был заплатить ее отцу богатый выкуп и жениться на ней. Но все пошло иначе. Когда я впервые увидел тебя, я потерял голову. Уже на корабле, когда мы плыли нагруженные товаром и сокровищами, я не отходил от тебя ни на шаг. Когда наш корабль причалил к родным берегам, я увел тебя подальше от своих собратьев. Сначала ты ненавидела меня и кусалась, словно дикая рыжая кошка. Мы боролись с тобой, и в этой борьбе я сорвал с тебя остатки одежды. Ты лежала на берегу моря, голая и беззащитная. Дул такой же холодный ветер, как и сейчас. Ты смотрела на меня ненавидящим взором. Я дал тебе кинжал, чтобы мы были на равных. Ты хотела вонзить его в меня, но порезала себе руку. Я смеялся, видя твою беспомощность. А потом ты устала бороться и упала на песок. Я подошел к тебе. Ты плакала. Я забрал нож и обнял тебя. Я взял тебя на руки и принес в свой поселок.

Мег махнула рукой.

— Моя семья жила там, на вершине утеса. Нужно ли рассказывать о том, что мои родичи были настроены против моей женитьбы на тебе. Не говоря уже о невесте, Тордис. Она была сильной и красивой девушкой. Но, увидев тебя, для меня перестал существовать весь мир. Весь мир я бросил к твоим бледным ногам, моя кельтская королева.

— Я начинаю вспоминать… — задумчиво проговорила Екатерина. — Вот сейчас я отчетливо вспомнила собственные волосы. Да, я была рыжая. И мой отец был рыжим. Зачем твои воины убили его? — Екатерина развернулась. Ее карие глаза внезапно позеленели.

— О, ты и тогда много раз задавала мне этот вопрос. Я просил у тебя прощения. Это была война. И законы войны суровы.

Внезапно Екатерина вырвала руку из руки Мег и упала коленями на мокрый песок. Темные волосы закрыли ее лицо. Мег немного опешила и отошла в сторону. Екатерина внезапно выпрямилась как струна и забормотала что-то несуразное. Ее глаза все также полыхали первобытной зеленью.

— Что с тобой?

— Мор-ри-ган! — вдруг зловеще прошептала тамбовская красавица. — Мор-ри-ган!!!

— В тебе проснулся кельтский дух…

— Мор-ри-ган! Дайте мне острый нож. Разведите огонь!

Откуда-то, из-под полы длинного плаща, Мег достала острый кинжал и кинула его в руки обезумевшей Екатерине. Та зашептала что-то несуразное, поблескивая первородной зеленью глаз. Она принялась чертить на песке ножом какие-то рунические знаки и соединять их линиями и неведомыми символами.

— Любовь моя, что ты делаешь? — осторожно поинтересовалась Мег.

— Я должна спасти себя и нашего сына. Они уже близко! Я слышу их шаги. Их факелы горят, подобно огненной змее. Их много… Скоро Селена уйдет с небесного купола. Я должна успеть до рассвета. Я должна оградить себя. Меня хотят убить! Орм, любимый, спаси меня! Сын… — Екатерина странно захрипела, а потом поднялась. Её тело задрожало в судорогах дикого танца. Танца, похожего на пляску безумной.

Морриган^[6], ты Ворона Сражения, я обращаюсь к твоему имени,

И к имени Бадб, и к имени Махи,

И к именам всех духов красных владений,

Оградите меня в грядущем сражении,

Оградите меня в грядущем сражении,

Когда рот должен быть закрыт,

Когда глаз должен быть закрыт,

Когда дыхание должно застыть,

Когда сердце должно прекратить биться,

Когда сердце должно прекратить биться.

Когда я поставлю свою ногу на борт ладьи

Которая заберет меня к дальнему берегу,

O Морриган, жрица Авалона, огради мой дух,

O славная Элайн, упокой мою голову на своих коленях.

O Ниму, дочь мудрости, веди ремесло моего духа!

— О, да! Я помню эти твои заклинания, — медленно проговорила Мег. — Ты часто это бормотала по ночам. Ты призывала на помощь своих богов.

— Меня звали Эной… Я вспомнила. Это означало — «огненная». Эна! Такое имя мне дал отец. Я все вспомнила. И эту скалу. Ну почему? Почему ты не успел? Почему ты не спас меня и сына?

Мег смотрела на изменившуюся в лице подругу. Смотрела с широко раскрытыми глазами, полными слез.

— Прости меня, Эна. Я не успел тогда. Я опоздал на два дня. Когда я приплыл, тебя уже не было в моем доме. Мне сказали, что ты сбросилась со скалы. Но я не поверил. И позже я подверг Тордис пытке. Она не выдержала ее и призналась, что вместе с братьями и сородичами сбросила тебя со скалы. Она не простила мне измену и нашу любовь.

— Ну почему тебя так долго не было? Я должна была родить. Сына…

— Это был мальчик?

— Да…

— Зря я притащила тебя к этому берегу. Я — сумасшедшая. Зачем я разбередила все это? — Мег обняла плачущую Екатерину. — Девочка моя, прости меня. Я не смог тебя защитить.

— Мне было больно и холодно, — исступленно шептала Екатерина Дмитриевна. — Твой морской зверь, это ненавистное холодное море, утащило меня в свою пучину. Я ненавижу это море. Будь оно проклято! И прокляты те люди, которые убили меня и сына в моем чреве.

— Поверь, они не прожили долго. Я приказал истребить весь род Тордис. Тебе же я воздвиг памятный камень и высек на нем твое имя. Несколько веков простоял этот камень, пока время и ветра не стерли с него твое светлое имя, Эна. Но я ненадолго пережил тебя. Я всюду искал в бою смерти. И погиб, когда мне исполнилось двадцать три года. Вальхалла^[7] принял меня, как и всех других воинов моего храброго народа. Сам Один встретил меня в своих чертогах. Там где была моя могила, расцвел вереск.

— Любимый, как я тосковала… Как я ждала тебя…

— Катенька, мы сейчас уйдем из этого мира и этого времени. Прости, что я заставила тебя вспомнить. Прости, но не все наши жизни заканчивались естественными уходами. Чаще нас убивали. Меня однажды сожгли на костре — толпа озверевших горожан. Я как-то рассказывала тебе об этом.

— Да, я помню, — Екатерина все смотрела и смотрела на высокую скалу, с которой ее когда-то скинули.

— Лишь на прощание, мы сейчас тихонько подойдем к нам, спящим. Тем. Просто, чтобы посмотреть.

— А разве это возможно?

— Да. Время и пространство разделено сейчас на множество пластов. Мы можем на пару мгновений взглянуть на себя со стороны. На то, как мы были некогда счастливы.

— Сами на себя?

— Да. Молчи и ничего не спрашивай. Одно лишь мгновение…

Екатерина почувствовала, как крепкая и прохладная ладонь ухватила ее сильнее и потянула за собой. Ноги мягко оторвались от мокрого песка. Они взлетели над обрывистым песчаным берегом. Перед глазами мелькнули пучки жухлой травы и заброшенные птичьи гнезда. Ветер рвал на них темные плащи и обжигал холодом лица.

Вдалеке показалась стена темного ельника. Перед ним, на небольшом холме, стоял поселок воинственных викингов.

— Я все помню… — прошептала Екатерина. — Я точно тут жила. Правда, недолго. Я помню этот лес. Я ходила туда за дикими ирисами, травой Фригг^[8] и ягодами. О, боже! Трава Фригг! Это же ночная фиалка! Вот почему от тебя все время пахнет ночной фиалкой, Мег! Я рвала ее для тебя… Я варила из нее напиток.

— Нет сильнее любовного напитка, чем настой травы Фригг. Я полюбила этот запах именно с того времени. После твоей смерти я долго рвал эти цветы и украшал им камень с твоим именем. А еще я собирал нежные и пушистые цветочки сон-травы. Помнишь, как ты любила плести из них венки?

Через несколько минут Мег и Екатерина стояли возле знакомых сердцу высоких ворот, на которых были высечены рунические знаки. Верх ворот украшал широкий красный щит. Их длинный дом походил на морскую ладью. Мощные бревна составляли основу глиняного жилища. Из-за двери потянуло дымком. Мег и Екатерина неслышно проскользнули в полуприкрытую дверь. У молодоженов не было в жилище скота. Орм недавно построил этот дом. И он сильно напоминал огромную лодку, плывущую по Северному морю. Молодые спали на теплых звериных шкурах. Мег и Екатерина смотрели на собственные души, заключенные в иные тела. И эти юные тела были прекрасны. Нежная и белокожая Эна склонила рыжеволосую голову к плечу прекрасного черноволосого юноши, которого звали Ормом. От молодоженов поднималось тонкое свечение, имя которому — любовь.

Мег и Екатерина на одно лишь мгновение влились в свои прежние тела и испытали тихий восторг и немыслимое единение.

Екатерина закрыла в истоме глаза и тихо прошептала имя любимого: «Орм…»

Ее щеки коснулись пальцы Мег.

— Я с тобой, моя девочка. Теперь я всегда буду с тобой.

Они летели в теплом облаке. И полет этот был полетом сквозь время и пространство. Екатерина сжималась, видя, как менялись очертания земли внизу. Как рушились материки, и уходили под воду скалы, как распускались и опадали листья, как целые народы в войнах убивали друг друга, и снова земля затягивала обугленные раны и рождала поля пшеницы и яблоневые сады. Екатерина видела, как высыхают реки, и заново вскипают подземные воды. Все эти видения проносились быстрой чередой.

Екатерина закрыла глаза. А когда открыла их, то они были уже во дворце Мег. Они лежали в одной из ее огромных спален и обе молчали. Первой нарушила тишину Екатерина Дмитриевна.

— Мег, а разве ты не можешь взять сейчас облик Орма?

— Я часто бываю им. И другими мужчинами, чьи тела я некогда носила. Ты уже чувствовала это и убеждалась в моей маскулинности…

— Но почему не остаться мужчиной навсегда? Ради меня…

— Видишь ли, последнее мое воплощение прошло в теле женщины. И женщины непростой. Обстоятельства и человеческая злоба превратили меня в ведьму. Уже несколько веков я совершенствуюсь именно в этом ремесле. Здесь есть негласное правило — оставаться в том облике, каком жил последнюю жизнь, пока не начал другую. Я не могу отойти от традиции. Хотя, склонна очень часто ее нарушать. Я обещаю тебе, что Орма ты станешь чувствовать теперь намного чаще, — Мег улыбнулась.

— За это время ты ни разу не попрекнула меня Махневым, — настороженно поинтересовалась Екатерина. — Ты сильно сердишься на меня?

— Нет. Теперь уже нет…

— Почему?

— Пока ты была у него, я вспомнила давно забытую библейскую истину.

— Какую? — Екатерина удивленно посмотрела на Мег.

— В общем и целом ее смысл заключен в одной лишь фразе: «Не искушай…». Любимых нельзя искушать. Это грех.

* * *

Они обе молчали, предаваясь долгим воспоминаниям. Но Екатерина Дмитриевна приподнялась на локте и внезапно весело фыркнула.

— Что ты?

— Я вспомнила лицо Владимира Ивановича, когда он увидел у меня между ног пустое место. Ха-Ха! До такого могла додуматься только ты!

Обе женщины весело рассмеялись.

* * *

— Да, до такого могла додуматься только Мег! — весело проговорил Виктор, вылезая из позолоченной рамы на стене.

Демон лукаво улыбался. Одет он был в шелковую рубашку навыпуск и тонкие шерстяные брюки. Во всем облике сквозила элегантная небрежность.

Владимир лежал на кровати, скрестив руки за головой. Он задумчиво смотрел на полную луну и курил сигару. Вещи исчезнувшей Екатерины Владимир собрал в один узел и бросил их на дальнюю полку шкафа — чтобы ничто не напоминало о страшной метаморфозе, происшедшей с его несостоявшейся любовницей.

— Вам смешно?

— Помилуй, да эта сухопарая истеричка точно сумасшедшая! Лишить Катьку самого главного! Её ревность доходит иногда до абсурда. A propos, я как-то, на днях, был у нее дома. Она встретила меня радушно и учтиво и провела в одну из своих гостиных. Ты знаешь, что все мои подопечные обустраивают свои дома, согласно их вкусам и предпочтениям. Хм… Вкусам! — демон снова хохотнул. — Кстати, Пьер Бауст, совершенно потрясающий писатель и автор «Словаря французского языка», говорил, что «Вкус — не более как тонкость здравого смысла» Здравого! Ты понимаешь?

— Понимаю, — улыбнулся Владимир.

— А Жан Поль Рихтер, немецкий писатель и сентименталист, писал, что «Вкус — это эстетическая совесть». Совесть! Понимаешь?

— Понимаю…

— А раз понимаешь, то скажи мне, зачем эта ведьма разместила у себя в зале огромное полотно, во всю стену, на котором крупным планом изображена женская пи*да?

— Ха! Патрон, вам ли быть недовольным подобным произведением искусства? Неужто вы можете быть фарисеем?

— «Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры»! Я и фарисейство? Нет. Это несовместимые понятия. Но я полагал, что потомственной ведьме, бывшей во многих жизнях дамой голубых кровей, носившей в разные времена княжеские и графские титулы, не пристало вот так вот, публично, выставлять на суд зрителей собственное произведение, посвященной такой странной тематике.

— Она сама нарисовала эту картину?

— Да, представь себе!

— Ты же видел тематику моих натюрмортов. Неаполитанские дворики. Милая сердцу Италия, берега Луары. А тут? Такое непотребство. Тощие ноги в синих чулках, и меж ног волосатый женский лобок. Странность какая-то! Ты не находишь?

— Не могу судить, не видя, — улыбнулся Владимир.

— Не можешь? Хорошо, я сделаю тебе копию и покажу.

— Буду вам очень признателен. Как мне кажется, и история доказывала это, феномен искусства иногда опережает, и на время нивелирует понятия вкуса.

— Ты полагаешь?

— Да, ныне знаменитые и признанные произведения искусства общество всегда, в самом начале, встречает в штыки, награждая сии творения ярлыками «безвкусицы». И только время ставит все на свои места. Ибо само произведение дает начало новому направлению вкуса.

— Хм… Мне понятна твоя мысль! Быть может, пройдет какое-то время, и я увижу эти синие чулки с пи*дой в Лувре?

— Кто знает? — усмехнулся Владимир. — Во всяком случае, многие ваши подопечные обладают всяческими талантами.

— Это да! Вот и ты, например…

— А что я? Я так… марал бумагу зря. Сами же мне пеняли на этот факт из моей биографии.

— Мой друг, все течет, все изменяется. Твой дух растет, а вместе с ним растут и способности. Кто знает, какими виршами или прозой ты удивишь меня в следующей жизни. Обещаю, что я не буду столь же критичен. И у меня меняется… вкус… — демон хохотнул. — Ну ладно, я тебя немного уболтал. Отдыхай, пока ночь. А то очень скоро я направлю тебя на очередной урок. Поверь, он будет чуточку тяжелее всего остального. А пока набирайся сил. Они тебе понадобятся. А старой лесбиянке Мег я прикажу тебя более не тревожить. А то будит моего le favori, подсылает к нему баб без пи*ды… Это же надо, додуматься до такой пакости! Уму непостижимо.

Виктор залез в позолоченную раму и махнул на прощание узкой ладонью. После его ухода рама сама собой деловито натянулась холстом. Изящная колонковая кисточка обмакнулась в невидимую глазу палитру. Размешала таинственные краски и принялась размашисто двигаться по холсту. В этот раз магистр отказался от своей привычной тематики. На холсте появилась круглая спина и вялый зад флегматичной на вид одалиски. Ее профиль походил на профиль глупой овцы. Одалиска была изображена на фоне роскошного восточного дворца. Она очень походила на образ Большой Одалиски, кисти знаменитого Энгра. Если бы не крайне глупое выражение лица женщины и слишком тяжелый, непропорционально тяжелый зад. Кисточка замерла в некотором замешательстве. Потом приделала на голову непривлекательной бабы сложного вида тюрбан с медными украшениями. Странным было и то, что нарисованный тюрбан, не выдержав тяжести массивного украшения, внезапно свалился с одалиски, вместе с волосами, обнажив совершенно голый, блестящий череп. А сама обнаженная дива повернула лицо к Владимиру и принялась дурашливо скалиться и моргать длинными ресницами. Раздался протяжный вздох, и кисточка, набрав на кончик ярко-зеленой краски, внезапно перечеркнула неудавшийся шедевр. Одалиска задрожала и протекла на пол крупными телесными каплями, похожими на растопленное сало… Холст недолго оставался пустым. Этой же, зеленой краской, был нарисован чудный летний пейзаж средней полосы России и белая беседка с едва уловимым тонким силуэтом барышни, в легком розовом платье. На миг Владимиру даже показалось, что он почувствовал ароматы летнего полдня.

«Виктор, как всегда, неподражаем…» — усмехнулся Владимир.

Махнев продолжал курить сигару и заворожено смотреть на полную луну, лежащую словно на блюде, прямо за его окном.

«Да, жаль, что Катька не станет моей любовницей. Старая ведьма никогда не позволит ей быть со мной. К чему вообще были все эти странные реверансы? Её приход? К чему все это? Подразнить меня? Ну, их к черту, всех этих баб! Все они ведьмы…»

Он перевернулся на другой бок и попытался уснуть. Но сон, как назло, не шел к нему. Гулять тоже не хотелось.

«Виктор говорил о моих стихах. Но, что стихи? Правильно он сказал, что я не Пушкин. А быть посредственным поэтом — стыдно. Почему при жизни я не пытался писать прозу? Мне есть, о чем написать».

Владимир даже сел. Его охватило непонятное волнение.

«Интересно, а здесь есть бумага и перья? Может, надо их мысленно представить, как и еду?»

Он снова посмотрел в сторону окна. Сноп холодного лунного света теперь падал не прямо на пол. Поток встречал на пути некую прямоугольную, блестящую преграду. Махнев присмотрелся и ахнул. Рядом с окном, вплотную к подоконнику, стоял небольшой письменный стол и довольно удобный, мягкий стул с высокой спинкой. Махнев стремительно подошел к столу. На углу стола стоял высокий подсвечник с виньетками и шестью свечами. Но Владимир не стал зажигать свечей. Луна светила так мощно, что было светло, словно ясным днем. Ровной стопкой перед Владимиром лежала пачка белоснежной писчей бумаги. Рядом с ней красовался малахитовый прибор с несколькими чернильницами и каменным стаканом, наполненным хорошо очиненными, гусиными перьями. Тут же лежал и перочинный нож. У Владимира при виде этого богатства сильнее застучало сердце, и задрожали руки. Он отодвинул стул и присел к столу.

«Как давно мои руки не держали перо, — подумал он, едва справляясь с волнением. — Прошла целая вечность! А между тем, я сочинитель. И был им всегда, не смотря на всё критиканство здешнего Авгура. Все, что со мной происходит сейчас, это временно. А творчество — вещь более постоянная. Я давно чувствую непреодолимое желание, попробовать себя в прозе. Я ведь еще тогда, в Летнем парке, подумал о том, что непременно должен записать рассказы моих теперешних товарищей. Они все были полны удивительными подробностями».

Владимир на минуту задумался о том, как назвать сборник своих новелл. ««Сон в летнюю ночь»? Хм? Нет, такое название уже было у Шекспира. Черт! Надо придумать что-то другое. «Сны моих друзей»? Как-то тривиально… «Путешествия во снах?» Нет… Лучше «Блуждание во снах». Ладно, оставлю пока так. Может, потом изменю название».

На титульном листе он размашистым почерком написал заголовок. И взял другой лист. Снова задумался.

«Первую главу я посвящу описанию приключений господина Булкина, моего верного друга».

Владимир сосредоточился и начал вспоминать рассказ Макара. Незаметно он увлекся. В комнате стояла полная тишина, только перо едва поскрипывало, выводя буквы на бумаге. Откуда-то, со стороны поля, потекла знакомая Лунная соната Бетховена. Музыка звучала негромко, но Владимир хорошо знал и любил эту мелодию. Луна таинственно освещала ровные строчки, серебрила каждую букву. Лунный поток струился так мощно, что казалось, по нему можно прогуляться пешком. Владимир с наслаждением писал первый абзац. За ним пошел и второй. Буквы тянулись сами, будто ткались из лунного луча и густых фиолетовых чернил. Никогда еще его творчество не было овеяно такой волшебной атмосферой. Казалось, что сами музы едва дышат от блаженства. Оторвался он от бумаги лишь тогда, когда исписано было полных три листа. Владимир решил перечитать то, что у него получилось. Он пробежал глазами первый и второй абзацы. В этот момент музыка за окном утихла. А лунный свет стал чуточку тусклее.

Владимиру не понравилось то, что он написал. Начало рассказа выглядело нелепо, повествование казалось немного скомканным. А сам текст выглядел плоским.

«Как сделать текст объемнее? — подумал Владимир — Здесь, на бумаге, вышло все слишком плоско. А должно быть более объёмно, образно и выпукло как-то. Да, черт! Как это сделать? Мне нужен объем!»

После этих слов раздался странный шум. Заложило уши. Неожиданно вся обстановка его комнаты пришла в хаотичное движение. Вещи стали расти прямо на глазах, делаясь выше, шире и объемнее. Стол, за которым он сидел, вдруг вырос до размера слона и раздулся так, словно его деревянная субстанция стала резиновой. Таким же образом увеличилась и вся другая обстановка спальни. Ободрав спину бурным ростом, позади разрослась кровать. Владимир снизу поглядывал на светлую гору простыней. Она казалось ему огромным белоснежным айсбергом. Слева от него возвышался гигантский стул. Потолка самой комнаты и вовсе не было видно. Очевидно, он заканчивался где-то в темноте звездного неба. Окно расширилось до немыслимых размеров, и Владимиру чудилось, что он висит в какой-то невидимой точке вселенной. А прямо перед ним, желтковым боком, выпирал край зловещей луны. Мнилось, протяни руку, и дотянешься до ночного светила. Мало того, в темноте довольно явственно обозначились исполинские холмы, от которых шло лиловое сияние. Эти холмы походили на гигантскую гребенку цветных барханов, убегающих в направлении к Секвойевой роще. Лавандовые поля и лес вспучились от неведомой внутренней силы. Весь прежний пейзаж, привычный и правильный в своей форме, теперь походил на изломанную декорацию. Смешались звуки, цвета, ароматы. Владимир смотрел на искаженное пространство и боялся пошевелиться или вздохнуть. От каждого его вздоха дышали и колыхались надутые предметы. Махнев затаился. Потянуло свежестью. Рядом с ухом невинно застрекотал сверчок.

«Да… постарались вы с объёмчиком! Нечего сказать! Получилось выпукло! А ничего, что я совсем не это имел в виду?»

Он тихонько чертыхнулся.

— Я имел в виду объем текста, его красоту, а не что-то иное. И-эх!

Сверху раздалось какое-то слабое шуршание. Он поднял глаза к небу. Из темноты, плавно, словно листья гигантского клена, на него падали листки белой писчей бумаги. Они приземлились ему прямо под ноги. Темные чернильные буквы казались чужими и колючими. Он снова пробежал глазами по строчкам и в бешенстве смял их. Голова устало откинулась к простынному холму. Сон смежил веки.

Сколько прошло времени, он не знал. Когда Владимир проснулся, вся обстановка в комнате приобрела свои привычные размеры. Сам он лежал на кровати, под одеялом. За окном светила огромная, но такая уже привычная для этих мест луна. Сверху светлел потолок его спальни. Все предметы приняли свою знакомую форму и очертания. Ничто не напоминало о гигантских барханах и раздутой мебели. Серебряные лучи бросали холодный свет на блестящую поверхность письменного стола. Письменный стол не исчез. Его, к тихой радости Владимира, все-таки оставили. На столе, ровной стопкой, лежали чистые, неисписанные листы, а рядом гусиное перо.

Владимир тихонечко встал. Сильно хотелось пить. На комоде, возле огромного зеркала, стоял графин с водой. Пока Владимир наливал в стакан воду, зеркало не заставило себя ждать с поиском нужного образа. По блестящей поверхности прошла знакомая волна, замигали красноватые огни, и зеркало вмиг обрядило своего хозяина в темную, курчавую шевелюру и длинные бакенбарды. Из блестящего овала на нашего героя смотрел до боли знакомый образ. Владимир даже растерялся от такого поворота. Он чуть не подавился водой и, отпрянув от комода, поклонился:

— Александр Сергеевич, это вы? — робко поинтересовался он.

Изображение в зеркале приосанилось, сложило руки на груди, в тонких смуглых пальцах мелькнуло гусиное перо.

— Да, я, — фальшивым и немного скрипучим голосом объявил зеркальный образ великого поэта.

Именно этот голос убедил Владимира в том, что его снова бессовестно разыгрывают.

Он пошевелил рукой, и поэт пошевелил, он скорчил гримасу — скорчил ее и Пушкин.

«Господи, что я делаю? Это мерзкое зеркало снова глумиться надо мною»

После гадкого кривляния, зеркальный образ нахмурился и произнес каким-то механическим голосом:

— Махнев, «не тот поэт, кто рифмы плесть умеет

И, перьями скрыпя, бумаги не жалеет.

Хорошие стихи не так легко писать…»^[9]

— Ах, Александр Сергеевич, как хорошо я знаю эти ваши строки. Я и сам их неоднократно упоминал. Но, я же решился на прозу.

— А и прозой своей нечего бумагу марать! — взвизгнул фальшивый Пушкин.

Зеркало заволновалось, а образ Пушкина стал бледнеть и таять, размываться, словно ветхая от времени страничка пожелтевшей книги.

— А это мы еще посмотрим: что стоит делать мне, и что не стоит более. Но это все в моей лишь воле… Тебя ж, зловредное зерцало, насмешек, глупых призраков приют, я разобью, как только все уроки мои на этом свете истекут. Тогда втащу тебя на задний двор и там с великим упоеньем возьму в десницу я топор и разобью в осколки… Месть моя тебя не минет, подлое творенье!.. Ой, что я несу? Опять стихами?! Что со мной? Это не я говорю. Черти, вы задурили мне всю голову.

Владимир поднял глаза. Зеркало показывало ему его собственное отражение. Владимиру стало смешно… Он расхохотался. И пошел спать.

Он немного поворочался и снова задремал.

Казалось, Владимир спал без сновидений. Разбудило его птичье пение и стрекот кузнечиков.

«Что за новости?» — едва подумал он и лениво повернулся на другой бок. Сквозь закрытые веки он увидел широкий сноп света и невольно зажмурился. Рука прикрыла глаза. Это был летний солнечный свет. И шел он не со стороны распахнутого окна. Нет, комната все также пребывала в ночном полумраке, разбавленном стрелами ускользающей по небосводу огромной луны. Можно даже сказать, что темнота стала гуще, ибо лунный свет наоборот поредел, по сравнению с тем часом, когда он так неудачно попробовал себя в прозе.

Темнота роилась по углам комнаты, зато, прямо на противоположной стене, там, где висела картина, нарисованная кистью демона, произошли значительные изменения. Зеленый летний пейзаж, со светлой беседкой в перспективе и женской фигуркой в розовом платье, стал ярче, больше и живее. Картина со стены опустилась почти до самого пола. Именно от нее шел яркий летний свет. Полилась песня жаворонков, подул свежий ветерок.

Владимир, не веря своим глазам, приподнялся на локте и посмотрел в сторону огромной рамы. В комнате все ощутимее запахло летней луговой травой, горячей землей и почему-то сдобой. Он невольно опустил ноги с кровати. Голые ступни ощутили нечто прохладное. Владимир посмотрел на пол. Босые ноги стояли на зеленой траве. Да, да! От его кровати, до картины, прямо по полу, стелилась травяная тропинка. Он и пошел по ней. Казалось, что из темного сарая распахнули дверь в летний полдень, и что не мешало бы покинуть этот «сарай» и выйти на свежий воздух. Как только Владимир вошел в живую картину, оставленную демоном, он задохнулся от порыва свежего ветра. Голова закружилась от высоты синего неба и бегущих ватных облаков. Он готов был поклясться, что попал в мир яви. Ибо все в этой картине было живо, и простор был самый, что ни на есть настоящий, какой бывает на залитых солнцем российских лугах и долах. Он остановился в небольшой задумчивости. И все же решил вернуться на минуту в комнату, чтобы надеть на ноги легкие сапоги. Штаны и светлая рубашка казались ему вполне подходящими для летней прогулки. На всякий случай он захватил с собой изящную бархатную куртку. Ее он перекинул через плечо, пригладил русые кудри и решительно зашагал по раскидистому лугу. Он прошел треть версты, спускаясь все ниже, к подножию холма. То, что ранее ему казалось лугом, оказалось небольшой возвышенностью. А когда наш герой оглянулся, то увидел, что прямоугольный темный проем, обратный вход в его комнату, остался на самой высшей точке этого холма. Этот вход темнел так, словно за ним начиналась сама бездна.

«А имею ли я право, гулять по всяким картинам? Что за странные пределы раскинул предо мной Виктор? Или это не он? Может, мне сюда нельзя? В случае чего, я могу и назад вернуться, в свою комнату. Дверь стоит на месте, и никуда не исчезает…»

После этих рассуждений он двинулся дальше. Чем ближе он подходил к резной беседке, тем отчетливей ему стало видно то, что стройная дама в розовом платье находится в ней одна. Сначала она стояла спиной к Владимиру и смотрела вдаль, где широко раскинулся зеленый луг. Чуть левее, огромными исполинами, высились серебристые ветлы. Блестела гладь довольно широкой синей реки, за которой зеленел пролесок, и шли разноцветные, словно лоскуты поля, до самого горизонта. Летнее солнце стояло в полуденном зените, от жары у Владимира выступила испарина.

«Господи, как хорошо-то! И дышится легко! — думал Махнев. — Похоже, я где-то в родных краях. Кто эта дама? Может, это… Глаша? Вот был бы щедрый подарок!»

Вдруг дама обернулась. Это была не Глафира Сергеевна… У этой дамы тоже были русые волосы, с золотистым отливом. Но эта женщина была чуточку старше. На вид ей было лет двадцать пять. Она имела пышные, округлые формы. Высокая грудь пленительно вздымалась под тоненьким жатым шелком летнего платья. Талия была туго затянута в корсет, выпуская на волю пышные бедра. Похоже, что в фасоне ее платья отсутствовал турнюр. И ниже корсета, сзади, выпирал естественный, очень пышный зад.

«Ого, какой у дамочки роскошный афедрон! Таким булкам позавидовала бы любая», — промелькнуло в голове у нашего Казановы.

Тонкие черты казались довольно миловидными. Взгляд голубых глаз был чуточку рассеян и лукав. Длинные ресницы бросали тень на глаза. Полные губки открывали жемчуг белых зубов. Волосы, собранные в высокую прическу, слегка растрепались. Одна из прядок упала на грудь.

«А незнакомка определенно хороша!»

Он подошел к беседке. Ее стрельчатый белый купол, похожий на восточный шатер, закрывал от сильного солнца и ветров. Резные квадраты стен до середины были увиты плющом и лиловым вьюнком. В углу беседки стояла удобная скамья.

— Ой, Владимир Иванович, вы уже приехали? — незнакомка всплеснула руками, покраснела и сделала несколько шагов навстречу.

Кровь прилила к ее бледному от жара лицу. Круглые щечки порозовели.

— Да, сударыня? — он вопросительно посмотрел на женщину.

— Ой, мы с вами не знакомы. Иван Петрович, супруг мой, рассказывал мне о вас. И по его описанию я вас сразу и узнала, — смущенно улыбнулась она.

— Иван Петрович?

— Ну, да. Грабов Иван Петрович. Вы же к нему приехали? Это его поместье. А я его супруга. Меня зовут Елена Николаевна.

— Елена Николаевна, я очень рад знакомству, — молвил Владимир и галантно поклонился.

— Супруг не дождался вас на той неделе и укатил в Земское собрание. Он на днях должен приехать. Дня через три. Он велел мне вас встретить и устроить в нашем доме. Наказал развлекать вас, пока он сам не вернется из поездки.

— Да? — удивился Владимир.

Но вслух не стал опровергать ту ситуацию, в которой он так неожиданно оказался.

«Грабов? Грабов? — напряг он память. — Кто такой? Черт! Совсем незнакомая фамилия. Совершенно не помню такого господина».

И словно в ответ на его мысли прекрасная Елена Николаевна чуть сбивчиво, смущаясь и скромно поглядывая на гостя, стала пояснять то, чего Владимир совсем не понимал.

— Муж сказал, что знаком с вами чуть ли не со студенческой скамьи. Рассказывал, что неоднократно встречался с вами в Сенате, когда вы еще служили в чине «коллежского асессора». Рассказывал о том, какой вы благородный человек и талантливый сочинитель.

— Даже так?

— Да… — мило улыбнулась она. — У него до сих пор в альбоме есть ваши прекрасные вирши и несколько эпиграмм. Он очень гордился вами. Всегда считал, что из вас вышел бы прекрасный поэт или писатель. Он так и говорил: «Махневу бы не сельским хозяйством заниматься, а сесть серьезно за сочинительство».

— Я полагаю, что Иван Петрович ко мне слишком необъективен.

— Да нет же! — с жаром воскликнула Елена Николаевна. — Я ведь и сама читала ваши поэтические строки. Они замечательны!

— Вы находите? — искренне удивился Владимир, и счастливая улыбка против воли неожиданно засияла на его лице.

— Я так рада, душевно рада, что вы наконец почтили нас своим вниманием. Ванечка приедет дня через три. Вам не придется долго скучать. У нас богатая библиотека, сад, река, купальня. Повар сейчас поставит пирогов с рыбой.

«И кто же ты, брат мой Грабов? Отчего я тебя совсем не помню? Я очень тронут тем, что ты, неизвестный господин Грабов, помнишь меня и пригласил в гости. Я также рад тому, что у тебя такая хорошенькая супруга. А еще больше тому…, что тебя не будет целых три дня».

— Пойдемте, я покажу вам нашу усадьбу, сад.

Она вышла из беседки, захватив со скамьи изящную соломенную шляпку, и жестом пригласила Владимира следовать за ней.

Они свернули на тропинку, впереди белела небольшая березовая роща. Владимир еще раз обернулся в ту сторону, где на самой высшей точке холма стояла дверь, из которой он попал в этот милый летний день, в поместье семейства Грабовых. Дверь, или проем, ведущий из картины, назад, в комнату Владимира, все также чернел угольной темнотой. Елена Николаевна перехватила его пытливый взгляд в сторону луга, но ее лицо не выдало и тени удивления: будто черный проем, стоящий на вершине зеленого луга, это обычное явление. А может, он был невидим для нее?

— Какая нынче жаркая погода. Я плохо переношу зной. Спасаюсь лишь утренними прогулками и вечерними купаниями, — легко пожаловалась она и снова улыбнулась милой и кроткой улыбкой.

Она прошла чуть вперед. Сквозь тоненькую ткань розового платья и нижнюю батистовую юбку отчетливо проступали контуры ее роскошных ягодиц. При каждом движении они упруго покачивались. Токая талия переходила в узкую спину. Широкий ворот обнажал начало нежной спины. Махневу до ужаса захотелось прикоснуться к ее светлой коже. Даже на расстоянии нескольких шагов от дамы веяло каким-то тонким ванильным ароматом.

Что это за запах? От него кружится голова, и хочется ее обнять. Вдвоем они оказались в березовой роще. На поляне летали бабочки и стрекозы, шумели толстые шмели. Елена Николаевна вдруг оступилась и ойкнула. Владимир протянул ей руку. Ее маленькая ладонь оказалась удивительно нежной, чуть влажной от жары. Она хотела в смущении одернуть руку, но Владимир вдруг быстрым движением поднес ее к своим губам и поцеловал.

Женщина снова вспыхнула.

— Елена Николаевна, вы позволите мне предложить-таки вам свою крепкую ладонь? Возьмите меня под руку. Здесь лес, и множество коряг и пеньков. Не ровен час вы снова оступитесь.

— Бог с вами! — возразила она. — Я отлично знаю эту дорогу и прошла бы по ней даже с закрытыми глазами. Все дело в том, что я сегодня надела новые туфельки. А они мне немного жмут.

Она подняла край длинной юбки и показала носок беленькой узкой туфли. Юбка взметнулась чуть выше, обнажив тонкие щиколотки и начало стройных икр.

— Давайте тогда я вас возьму на руки и донесу до усадьбы? — предложил Владимир.

— Нет, что вы. Благодарю. Тут недалеко. Я дойду сама, — она посмотрела на него так смущенно и вместе с тем нежно, что сердце Владимира сделало в груди кульбит.

Он смотрел на родные его сердцу березки, елочки, траву и полевые цветы.

«А может, эта дверь, которая открылась вот так, по ошибке, и есть вход в другую жизнь? И я, погостив у этого милого семейства, возьму пару гнедых и укачу в Нижегородскую губернию?»

От этой перспективы у него закружилась голова. Легкие наполнились свежим лесным воздухом. Он поднял голову вверх — синее небо лучилось от солнца, настоящего солнца.

— Как тут у вас хорошо-то! — воскликнул Владимир.

— Да! У нас чудные места, — подтвердила с улыбкой хозяйка. — Я знала, что вам понравится. А направо, полверсты вперед, у нас разросся большущий малинник. Отец Ивана когда-то к дикой малине подсадил кусты садовой. И теперь вся ягода там превкуснейшая. Мои девушки ходят за ягодами, а я варю варенье. И земляники у нас видимо невидимо. И цветов.

— Краше всех цветов в вашей усадьбе — ее хозяйка, — отвесил Владимир комплимент своей обворожительной спутнице.

Наконец, они подошли к небольшой возвышенности, на которой стоял старинный двухэтажный каменный дом, крашеный голубой краской, с мансардой и четырьмя колоннами. Окна дома были распахнуты. Лишь светлые занавески почти не шевелились от летнего зноя.

— Пойдемте на веранду. Я прикажу подать туда обед. Вы, верно, проголодались?

— Я? — Владимир стал припоминать, когда он ел в последний раз.

«Похоже, я ужинал вместе с Екатериной, перед ее страшными метаморфозами. Но, черт знает, сколько времени прошло с тех пор. Мне кажется, я слишком долго спал».

Он оставил свои рассуждения на потом, тем паче, что желудок хозяина подтвердил своим урчанием то, что пренебрегать обедом совсем не стоит.

Обстановка на веранде выглядела довольно уютной. Белая скатерть покрывала округлый стол. На столе возвышалась фарфоровая ваза садовыми ромашками. Вокруг стола располагались уютные стулья, плетенные из лозы, с мягкими подушками на месте сидений. Здесь, под сенью высокой крыши, в тиши зеленых лип, было прохладно и чертовски уютно.

«Господи, как тут хорошо! Я бы тут жил», — подумал Владимир с умилением.

Расторопная горничная подала им несколько холодных закусок, мясной пирог, заливное из рыбы, свекольник со сметаной, горячие шаньги с творогом, туесок меда, тарелку с клубникой и бутылку вина.

— Я, по-правде сказать, не знала, в какой день вы приедете. А потому пирог с белорыбицей прикажу испечь прямо при вас, дорогой мой.

— Спасибо, премного благодарен, — отвечал Владимир, приступая к трапезе. — Позвольте, я поухаживаю за вами, Елена Николаевна, в отсутствие хозяина сего великолепного и гостеприимного дома.

— Да, я даже буду этому рада, — оживилась хозяйка. — Разлейте вина.

Владимир даже не заметил, что красавица причесалась перед обедом и припудрила маленький носик.

Они выпили по бокалу токайского вина. Елена Николаевна тут же чуточку захмелела. В отличие от Владимира, она ела мало — лишь откусывала небольшие кусочки от каждого блюда.

Владимир же, наоборот, неплохо пообедал и откинулся в кресле.

— Елена Николаевна, вы позволите полюбопытствовать?

— Да? Я вся во внимании.

— У вас есть дети?

— Нет еще, — смущенно произнесла она. — Мы живем с мужем вот уже пять лет, но господь так и не послал нам детей.

Она чуточку погрустнела.

— Раньше тут жили родители мужа и его сестра. Но сестра вышла замуж, а родители умерли. Теперь лишь мы с Ваней здесь хозяйствуем. Приказчик у нас неплохой. Бывают и гости наездами. У меня пять племянников. Так что, скучать не приходится.

— Еще раз благодарю вас, Елена Николаевна, за гостеприимство.

— Ой, да что вы, — улыбнулась она. — Накормить-то я вас накормила… Да, вот же, право, совсем не знаю, чем развлекать вас далее.

— А покажите-ка мне сад, — предложил Владимир. — Или нет, пойдемте лучше к реке. Хочу посмотреть на вашу купальню.

— А пойдемте! — она решительно встала. — Вода сейчас как парное молоко. Купаться — одно удовольствие. Там, возле купальни, у нас построен небольшой флигелек на две половины. В нем есть банные халаты, новые купальные костюмы, полотенца, гребни. Все приготовлено на случай приезда гостей. Вы там сможете переодеться и искупаться на мужской половине.

— Отлично. Идем!

Не прошло и десяти минут, как Владимир Иванович Махнев и Елена Николаевна Грабова, миновав небольшую рощу и луг, спускались по деревянным ступенькам, ведущим с холма к реке.

Они весело и непринужденно болтали о всяких глупостях. Елена Николаевна мило кокетничала, чуть опьяненная вином. Владимир вел себя как гусар. Он перепрыгивал через ступени, становился на одно колено, подавал барышне руку и шутил без остановки. В ход пошли чьи-то стихи. Часть из них имела двусмысленный характер. Часть звучала откровенно пошло. Но Елена Николаевна отчего-то не останавливала его, а все громче хохотала, явно поощряя кавалера на все более смелые подвиги. Уже дважды он поддержал ее за талию. И один раз пробежал пару пролетов, взяв на руки. А когда поставил даму на землю, она смотрела на него таким взглядом, что он поцеловал ее тонкое голубоватое запястье долгим и выразительным поцелуем.

— Вот и купальня, — чуть запыхавшись, пролепетала она.

Черные бровки обметало розовыми пятнами, пышная грудь вздымалась от сбитого дыхания, русые пряди выбились из высокой прически.

— Владимир Иванович, вы пройдите на мужскую половину флигеля. Там есть шкаф. В нем полотенца и купальные костюмы. Они новые. Примерьте тот, что вам более по нраву, а я пойду на женскую. Встретимся возле воды.

Рядом с речным флигелем, возле входа на мужскую половину, стояла гипсовая статуя Нептуна с трезубцем. Скульптура была смешная и немного непропорциональная. Корпулентный торс морского царя едва держался на коротких кряжистых ногах, похожих на ножки табурета. Всклоченная борода торчала в сторону. Удивительным казалось то, что у размазанной, небрежно слепленной фигуры, было очень живое лицо. Особенно выразительно смотрелись глаза. Владимир даже поежился от неприятного ощущения. Ему показалось, что голова скульптуры повернулась в его сторону.

«Должно быть, мне сильно напекло голову», — подумал он и усмехнулся.

В сухом помещении флигеля Владимир довольно быстро обнаружил высокий платяной шкаф. Действительно, там висели три мужских купальных костюма. Один был белого цвета, другой, полосатый, с длинными штанами, а третий отливал синевой и походил на костюм моряка. Он был самым тонким из всех. Шерстяная ткань почти просвечивала насквозь. Его и выбрал наш смелый герой. Свои брюки и рубашку с курткой он снял и повесил на спинку стула. Снял и сапоги. Босые ступни с наслаждением ощутили теплоту нагретых половиц. Когда он надел купальный костюм и подошел к большому зеркалу, то обнаружил, что синяя ткань красиво обтянула его широкие плечи. На талии костюм зауживался пояском и переходил в обтягивающие штаны, доходящие до колена. И, о боги, этот костюм совсем не скрывал контуры его детородного органа. Чем долее Махнев смотрел на самого себя, тем скорее осознавал то, что его красавец разрастался прямо на глазах. Шерсть слегка щекотала натянутую плоть, отчего та делалась почти каменной.

«Ну, и как я выйду к даме в таком паскудном виде? Хорош гусь! Она же в обморок упадет при виде эдакой дубины. Плавать он собрался. Ну-ну!» — Владимир усмехнулся.

Он шагнул на деревянный настил влажных сеней и решительно вышел на улицу.

Купальня семейства Грабовых очень походила на его собственную, в родном и таком далеком Махневе. Деревянные ступени полого спускались к воде. Раскидистые, пышные ветлы обрамляли берег по обеим сторонам купальни. Пахло горячим песком, рачками и цветущим ракитником. Над водой золотистыми стрелками парили стрекозы. Рядом со спуском высились гнутые чугунные перила. Возле них, наклонившись к воде, стояла Елена Николаевна Грабова.

Сначала необходимо сказать несколько слов о наряде его новой знакомой. Ткань купального костюма этой дамы походила на тончайший батист оттенка светлого льна la russe, отороченный миленьким белым кружевом. Купальный костюм состоял из коротенькой кофточки, расходящейся ниже талии небольшими фалдами и пышных панталончиков, которые в силу спелости форм хозяйки, вовсе не топорщились, а плотно облегали осиную талию и очень круглый и спелый зад.

Владимир буквально онемел при виде такой потрясающей фигуры. Давно он не видел подобных крутых изгибов. Женщина почувствовала, что на нее смотрят, и резко обернулась. Вместе с ее движением колыхнулись тугие груди, вольно чувствующие себя под тканью столь смелого костюма. Она лишь на секунду посмотрела на Владимира, коротко усмехнулась и, сбежав по ступенькам, быстро кинулась вводу. Сильные ноги замолотили по тугой глади реки.

Владимир зашел в воду следом и с наслаждением поплыл.

«Господи, как хорошо! Мне даже не верится, что я снова очутился в божьем мире… Неизвестно, сколько продлится моя прогулка, но она потрясающая! А вдруг, это — свобода? Окончательная свобода?»

В воде он быстро догнал Елену Николаевну. Та, перебирая на глубине ногами, смотрела на него с улыбкой. Мокрые ресницы слиплись, вода стекала по нежной шее прямо на груди, всплывшие словно поплавки. Ткань и без того смелого костюма намокла и чуть сползла с покатых плеч, ослабив кружевной ворот вплоть до острых красноватых сосков. Елена Николаевна наклонилась вперед, укрываясь от пытливого взгляда Махнева, и снова поплыла.

Вволю накупавшись, они оба поспешили к берегу. Женщина вышла первая. Мокрый костюм, оказавшийся после воды и вовсе прозрачным, обнажил тело Елены Николаевны. Сквозь ткань просвечивала темная ложбинка, рассекающая ее крупные и упругие ягодицы. Владимир в два прыжка догнал купальщицу и обнял ее сзади. Она схватила с перил полотенце и попыталась им прикрыться. Владимир ловко повернул женщину к себе. Два пушистых конца оказались в сильных руках. Он завел полотенце за талию, приблизив им стройную фигуру красавицы. Их глаза встретились. Губы Елены Николаевны приоткрылись, дыхание участилось. Владимир прильнул к ним жадным поцелуем. Скользнул языком по жемчужным зубам. Рука с силой притянула затылок. Пальцы почувствовали, как мягкая ракушка заколотых волос ослабла и распалась. Густые русые пряди тяжелым спудом обрушились вплоть до выпуклых ягодиц. Владимир намотал волосы на кулак и, удерживая трепещущую Елену Николаевну, принялся обсыпать ее более страстными поцелуями. Другая, свободная рука, с болью сжала холодную от воды грудь. К покатому плечу женщины приклеился тонкий стебелек речной водоросли. Он поцеловал плечо, захватив губами стебель.

— Как потрясающе ты пахнешь!

— Как? — смутилась она.

— Ты пахнешь, словно речная лилия или кремовая булочка. Я сейчас тебя съем.

— Нет, не надо…

— Пойдем, скорее пойдем во флигель, на кровать, — страстно прошептал он.

— Владимир Иванович, я замужем. Нам нельзя…

— Как и подобает замужней даме в отсутствие супруга, именно поэтому ты надела такой прозрачный костюм? А? — страстно прошептал он, скаля белые зубы. — Знаешь ли ты, плутовка, что с такой, как у тебя попкой, вообще нельзя купаться при мужчинах? Не только купаться — с такой роскошной задницей даже по улице пройтись — грех. — Обе ладони легли на её упругие ягодицы. Владимир с силой притянул их к себе. — Да, я готов тебя растерзать прямо на этом берегу. Но тут песок. Пойдем во флигель.

Она мотнула головой, пытаясь оттолкнуть его от себя, но он не стал ее слушать. Сильным движением он подхватил женщину на руки и понес во флигель. Они не дошли до кровати. Владимир опустил ее прямо на мягкий коврик, разостланный посередине маленькой комнатки, в мужской половине флигеля. Быстрым движением он расстегнул шнуровку и крючки на ее купальном костюме. Ткань цеплялась за мокрое тело. Он торопился. Через мгновение она лежала совсем голая. Снял с себя синий костюм и Владимир. Тугой член уперся в ее круглый и холодный живот. Глаза Елены потемнели. Она сама не заметила, как тут же раздвинула полные ноги. Он вошел в нее резко. Она вскрикнула, не смотря на то, что ее лоно было мокрым и скользким. После нескольких сильных движений, он развернул ее на живот и согнул ноги в коленях. Она застонала и выгнулась, словно кошка. Она обхватывала его фаллос сильными стенками раковины и не отпускала на выходе.

«Какова барынька! Кто научил её таким штукам?» — зверея, думал Владимир.

— Леночка, — стал шептать он. — Леночка… Я в первый раз кончу быстро. Отпусти меня, я вот-вот…

— Нет, кончи в меня! Я тебя прошу. Кон-чи! Кон-чи! В меня… А…

Они полежали немного. Потом она встала и, пошатываясь, перешла на широкую мягкую кровать, заправленную шелковым одеялом. Владимир лег рядом.

— Когда приедет твой муж?

— Не раньше чем через три дня…

— Какое блаженство… Ты — роскошная женщина, Елена.

— Поласкай меня еще… — ее носик уткнулся в его плечо.

— Господи, конечно. Я весь к твоим услугам, на все три дня.

Владимир даже забыл на время о том, откуда он пришел, и где его могут ждать. Роскошное тело Елены Николаевны манило к себе немилосердно. Ее упругая белая кожа была прохладной. Он раздвинул ей ноги. Пушистый лобок был покрыт густыми темными волосами. В них застрял речной песок. Белые, выпуклые губы открылись розовым скользким зевом.

Владимир встал на колени и склонился над ними. С каким наслаждением он ласкал эту живую и трепещущую плоть языком и губами. Он лизал ее коралловые лабиринты так искусно, что она стонала, словно безумная. Лохматая голова металась по подушке. Елена закатывала от наслаждения глаза. В эти минуты ее лицо приобретало черты безумной вакханки. Она некрасиво кривила рот. Но эта игра страсти, эти гримасы животной силы природы заводили его еще сильнее.

— Да-да-да… Еще… чуть-чуть…

— Обожди, я хочу, чтобы ты кончила, когда я снова войду в тебя.

Он ввел в нее толстого гостя и стал двигаться медленно, нажимая на самый верх ее пухлого лобка. Нежные пальцы ласково перебирали твердеющую головку клитора. Кружили вокруг, двигались поперек и вниз…

Наконец, она зарычала, конвульсивно сжимаясь в порыве страсти. Жгут сильного наслаждения ударил ей в пах. Острые ноготки оцарапали ему широкую спину. Бугры стальных мышц замерли от саднящей боли. Казалось, что по спине скатилась пухлая капля крови.

Владимир немного подождал, а после, преодолевая спазм узкой вагины, продолжил свои дерзкие и сильные движения.

За остаток дня они сблизились еще несколько раз. И всякий раз Владимир обильно орошал своим семенем послушное, раскрытое лишь для него лоно женщины.

В коротком перерыве Елена Николаевна накинула легкий халатик и сбегала наверх, в господский дом. Вернулась она быстро.

— Прислуга уже вся спит. Я захватила корзинку еды и две бутылки вина, — скороговоркой сообщила она.

Они с наслаждением поужинали пирогами с белорыбицей, гусиным паштетом, персиками, свежим маслом, сыром и запили всю эту трапезу отличным вином.

Елена прижималась к нему всем телом и шептала слова любви.

— Я обожаю тебя, Владимир! У меня никогда не было любовника лучше тебя.

— А были другие? — деланно нахмурился Владимир.

— Один раз… Я согрешила с нашим прежним приказчиком. Супруг давно его рассчитал, когда заподозрил неладное. Он и молодого конюха убрал.

— Можно понять твоего Ивана. Иметь такую роскошную женушку! Чего только попка твоя стоит! — он принялся дурашливо кусаться и щипать ее.

— Ой, Лоденька, я, кажется, расцарапала тебе спину.

— Ничего, милая. Такие ранения украшают мужчину.

— Володя, смотри, какая луна. Я иногда люблю плавать по ночам. Пошли еще раз искупаемся нагишом.

— Пошли, моя наяда. Я посажу тебя на свой х*й прямо в воде.

Она смутилась.

— Володя, не говори таких слов…

— Ну, что ты, милая Ленушка! Эти-то слова и есть — самые важные, когда люди страстью одержимы. Без них любовь пресна, как уха без соли. И твое местечко сладкое, как я должен именовать кроме как — «королевой пи**ой»? Самое хорошее, самое верное это слово. Ничего лучше не придумано. Ничего слаще не звучит! Слух ласкает, и х*й на подвиги поднимает это заветное слово. Красивее и звонче его нет ничего в этом мире…

— Как ты говоришь… Стыдно, а сладко… — ее синие от страсти глаза увлажнились — Я люблю тебя!

Они пошли купаться. Перед самым выходом, в свете оплывшей свечи, одиноко стоящей на столе, Владимиру показалось, что в окне нарисовался силуэт лохматого Нептуна.

«Но, он же стоял возле входа? Опять мне мерещится всякая ерунда».

Он мотнул головой, и Нептун куда-то испарился.

Голые тела двух любовников белели в серебристом потоке луны. Елена, подобно прекрасной наяде, плескалась недалеко от берега. Он наблюдал за ней.

— Ой, Володя, здесь рыба! — взвизгнула она.

— Смотри, чтобы ничего не заплыло в твою распрекрасную песеньку. Вылазь, я ее снова приласкаю.

Они любили друг друга и на берегу, возле мостков. Потом он сбегал во флигель за масленкой с маслом и заставил ее опереться обеими руками об перила. Она с силой закусила губу, а он, обильно смазав анус красавицы вологодским маслом, вогнал свой член и в ее нетронутые задние врата.

— У тебя это было с кем-то? — задыхаясь, спросил он, не останавливая сильных толчков.

— Нет! Не-ее-еет! — стонала и хныкала она.

— А ты хотела? — шептал он в самое ухо, накручивая её волосы на кулак. — А? Говори…

— Не знаю…

— Знаешь, сучка! Ты все это хотела! — скалился он. — Не крутись! Тебе не уйти от моего тарана! Твой зад приспособлен для этого лучше других. Тебя надо *бать долго и по-разному. Сейчас я кончу тебе и в попку… Ты этого хочешь?

— А?… Да-аа-ааа! Да! Да! — рычала она, удивляясь новым, неведомым ранее ощущениям.

— К приезду твоего Вани, я разъ*бу тебе весь зад! Сидеть не сможешь…

— Да! Сделай так… Я не смогу! Сильнее! *би, меня сильнее! О!

Почти одновременно они кончили, задыхаясь от страсти.

Едва добравшись до флигеля, оба любовника уснули в объятиях друг друга.

Ранее утро разбудило их веселым щебетом птиц. Речной ветерок к утру приятно охладил деревянные стены старого флигеля. Елена даже замерзла. Во сне она укрылась старым пледом.

Резким движением он сорвал с нее плед. Владимир даже не дал Елене пошевелиться. Он тут же залез на нее, раздвинул теплые колени, и с силой вколачивая член в теплое лоно, кончил.

— Володя, у меня уже там все болит.

— Если бы ты жила со мной, у тебя бы все время болела пи*да. Так положено — ходить бабе с опухшей пи*дой. Если это место не болит, значит — никудышный муж.

— Ну, по-моему, ты преувеличиваешь… — тихонечко шептала она.

— Я? Нисколечко. Сегодня я буду мучить тебя весь день. И не будет тебе пощады. Сейчас сходи в туалет. Потом мы немного позавтракаем, и я начну тебя мучить, — широко улыбался он.

Она встала и потянулась, вскинув полные руки.

— Какие роскошные у тебя груди…. — он наклонился и поцеловал её соски.

— Лодя, дай мне одеться. Я должна сходить в усадьбу. Дать всем распоряжения и принести нам завтрак. Ты пока отдохни, любимый. Я скоро.

Через час она вернулась, одетая в свежее платье, смахивающее на простонародный сарафан. Оно свободно колыхалось поверх крутых изгибов роскошной фигуры. Сборки легкой ткани шли от грудей, делая лиф настолько объемным, что Владимир невольно крякнул. Глубокое декольте открывало вид на два холма, цвета парного молока. По красному полю ситца шли миленькие белые цветочки. Из-под длинного подола выглядывали белые туфельки на каблучке. Елена успела даже слегка подвить несколько локонов своей роскошной прически и припудрить маленький носик.

— Ты надела это красное платье, чтобы мой бычок совсем сошел с ума?

— Нет, — смеясь, ответила она. — Лодя, садись завтракать. Я принесла тебе маковых кренделей, окорока, фруктов, огурцов, колбасы, рыбы, вина. Нам хватит с тобой почти на весь день.

— Я заметил, как ты меня называешь нежно: Лодя…

— Да, мне так нравится… Ты не против?

— Нет, — улыбнулся он.

Сначала они позавтракали. Потом долго лежали в постели и нежились, мило разговаривая о всяких приятных глупостях. Наконец он не выдержал.

— Снимай сарафан.

— Под ним ничего нет! — рассмеялась проказница.

— Даже панталон?

— Даже панталон.

— Ты умница! Снимай.

Она легко скинула красное полотно и вышла в одних туфельках на середину комнаты.

— Обожди… — пробормотал он, рассматривая ее с нарастающим вожделением.

Он кинулся в сени. Там стоял обшарпанный сундук, в котором хранился речной фонарь, длинный багор, несколько ведер и моток новой веревки.

— Вот то, что мне надо! — потрясая веревкой, провозгласил Махнев.

— Зачем? — ее глаза округлились от удивления.

— Я хочу тебя связать…

— Ой, не надо…

— Тебе понравится.

Он осмотрелся вокруг. В глубине комнаты стоял кованый сундук, покрытый плетеной кошмой. Он перетащил его на середину комнаты.

— Я давно заметил, на потолке имеются отличные крепкие балки, и они невысоко. Они послужат нам хорошей дыбой.

— Дыбой? О чем ты, Володя! — она испуганно пятилась назад.

— Не бойся! Я не причиню тебе вреда. Мы просто поиграем. Раздвинь ножки и садись на этот сундук. А твои руки я свяжу вместе и подтяну тебя чуточку кверху. Если станет больно, я опущу тебя. Обожаю беспомощных женщин. Я стану тебя ласкать так, как никто и никогда ранее. Хорошо, что веревка новая и мягкая. Тебе не будет больно.

Довольно быстро он связал ее тонкие запястья вместе. Встал на стул и, подтянув выше, перекинул веревку через мощную потолочную балку. Елена Николаевна оказалась притянутой кверху за обе руки. Она беспомощно ойкнула и попыталась свести ноги. Но это было невозможно. Ее ноги были расставлены широко в стороны, белые груди, сдавленные с двух сторон руками, выкатились двумя торчащими шарами. Соски вмиг отвердели. Владимир подошел к ней сзади и принялся теребить их пальцами. Она застонала. Одной рукой он чуть пощипывал надутые груди, другая ладонь спустилась к мокрой расщелине.

— Я буду ласкать твой секель и соски… Но кончить тебе сейчас не дам.

— Почему? — задыхаясь, спросила она.

— Почему? А потому, что моя умная девочка снова захватила масленку…

— Но, я же для маковых кренделей…

— Нет, милая, вчера тебе понравилось то, как я любил твою попку. Именно поэтому, ты снова принесла с собой масло. А сегодня я засуну в твою пи*ду самый толстый огурчик, а сам войду в попочку. И ты потеряешь сознание. Я тебе обещаю…

Сначала коварный Владимир долго теребил и покусывал ее груди. Одновременно с этим он ласкал распухший клитор. Елена Николаевна закатывала от истомы глаза и стонала во все горло.

Ловко двигая веревкой, Владимир немного приподнял ее роскошный зад и ввел в скользкое нутро довольно толстый огородный огурец. После этого он заставил Елену сесть плотнее и попрыгать на нем. Елена сходила с ума от неописуемого наслаждения.

— Володя, ты демон! — в порыве страсти крикнула она. — Демон! Ты не человек!

И вместе с ее криком за окошком раздался гром.

— Кажется, гроза начинается, — пробормотал он. — До этого парило, и ласточки низко летали.

Ее слова, как ни странно, обрадовали его. Ему даже показалось, что его мощный приап налился поистине свинцовой тяжестью. Его он и направил в умащенный маслом багровый тоннель Елены. Она вскрикнула и забилась в конвульсиях. Одновременно с этим он продолжал ритмично ласкать ее розовую горошину, распухшую до невероятных размеров.

Елена уже не стонала… Она скорее выла от неописуемого экстаза. Когда внутри ее разорвался огненный шар, ее голова упала на грудь. Как и обещал Владимир, Елена Николаевна была без сознания. Сразу за ней бурно кончил и он сам и зарычал подобно страшному зверю.

Спустя час они лежали в кровати. Он нежно целовал ей покрасневшие от веревки запястья и шептал слова любви. За окошком мерно стучали капли летнего дождя.

— Тебе не было больно?

— Нет, мой хороший. Это было волшебно…

— Я иногда бываю груб…

— Нет же! Ты лучше всех! Боже, как хорошо… — шептала она, не стесняясь. И слезы восторга катились по ее щекам.

— Володенька, как я теперь стану жить с Ваней? Ты ведь изменил меня всю. Я же до самой смерти никого другого не полюблю.

— Смерти нет, душа моя, — спокойно отвечал он.

— Я же когда умру, то буду сидеть на облачке и ждать тебя.

— Не жди, — вдруг сказал он и встал.

Он подошел к окну. Серое от туч небо висело низко над землей. Дождь монотонно барабанил по стеклу. Старая оконная замазка не справлялась с потоками воды — на мелкий подоконник натекли рыжеватые лужицы. Рядом стоял горшок чахлой герани, обернутый в папиросную бумагу.

«Какая здесь всюду тоска! Ну почему эта земля дышит ею из года в год? Россия! В какой-нибудь Италии или Франции даже дожди идут иначе. И все равно — именно сюда меня так тянет всем сердцем. Тянет до боли. Вы, господин смотритель, спрашивали меня, где бы я предпочел родиться в следующий раз? Да, где же еще, кроме как здесь? Ибо печаль эту звонкую впитывает каждый русский с молоком матери. Он наполняется ею с первыми шагами по этим лугам, полям и вольным травам. Он вбирает ее с каждым глотком воздуха. Он видит ее в глазах нищих возле паперти. Ею лучатся большие глаза коров. Ею полны глаза русских женщин. И нет ничего чище и святее этого. Родина. Куда я от тебя?»

— Нет, нет, Володенька, Лодя, Лоденька! — она встала рядом. — Я знаю, что мы теперь долго не умрем. Мы будем жить долго-долго и тайно встречаться. Хорошо?

— Конечно, — тихо отвечал он. — Мы непременно будем встречаться…

— Давай пить чай.

— Давай.

Они растопили самовар, и совсем по-домашнему, она завернутая в простынь, он в одних лишь брюках, сидели напротив друг друга за круглым столом и пили чай с маковыми кренделями. За окном тихо барабанил дождь. И ее голубые глаза казались ему такими синими и бездонными.

«Как сейчас эта женщина похожа на Глашу. Та тоже, вот так, мечтала жить вместе, в тихой глубинке. Рожать детей… Тогда мне все это казалось скучным до удушья. А сейчас? Сейчас бы я с радостью остался жить даже с этой милой Леночкой. Что за загадка таится в женщине? Зачем их создал господь? Не для того ли, чтобы наполнять этот мир чуть видимым порядком и чувством гармонии? Или, напротив, хаосом? Или мои порывы ложны и вызваны лишь тоской по всему живому? Я призрак? Или нет? Она этого не чувствует, значит — я живой. А она? Перестань, Махнев… Эдак недолго ощутить привкус тлена на губах. Может, рядом со мной сидит такой же мертвец?»

Его спина покрылась липким потом. Он посмотрел в бездонные глаза его новой знакомой. И от сердца вновь отлегло. Елена Николаевна была теплой и живой. Красным пятном на бледном личике темнели искусанные в страсти губы.

— Кажется, дождик заканчивается, — пролепетала она невинно. И посмотрело в окно.

Луч солнца посеребрил завиток у нее на плече. Сумрак комнаты рассеялся.

— Пойдем снова купаться? — с улыбкой предложила она.

В воде он поймал ее, словно русалку, за длинный хвост распущенных волос, и посадил на свой горячий член. Подобно двум поплавкам они качались друг напротив друга, пока она не выгнулась, поддав тяжелой грудью. Речная округа вздрогнула от дикого крика. Ее безумие подхватило тихое эхо, разложив все звуки на чужеродные тона то ли тюркского, то ли скифского толка и унесло за лесной горизонт. А голубые глаза Елены Николаевны разом потемнели, обнажилась хищная полоска верхних зубов, а полные щеки осунулись. Страсть пробудила в ней кровь далеких татарских предков. И кровь та корнями проросла в тягучую воронку прошлого, где прабабушку Елены взял силой хитрый хан.

Ближе к вечеру он еще раз связал ее. На этот раз он привязал ее к круглому обеденному столу. Ее раздвинутые ноги оказались возле его головы. Она походила на диковинное блюдо, огромную сильную рыбину или пойманную птицу с раскрытым всему миру нутром. Распластанную и готовую на дальнейшие безумства. Обе её ноги были притянуты веревкой к животу.

— Сейчас я познакомлю тебя с еще одной лаской, от которой ты улетишь на небеса, — с улыбкой пообещал он.

— Владимир, я больше не могу, — она закатила глаза.

Мягкий живот покрылся испариной. Длинные пряди распущенных волос прилипли к полному телу.

— На улице сильная духота. Мне кажется, что к ночи начнется настоящая гроза, — сказал он.

В комнате стоял полумрак. Лишь бронзовый подсвечник потрескивал тремя восковыми свечами.

Он сел рядом со столом и начал целовать ее круглый живот. Его тонкие и проворные пальцы нырнули к распахнутому лону и принялись ласкать розовую скользкую плоть. Ее бедра напряглись и качнулись навстречу. А потом он сделал совершенно неожиданную вещь. Широким ртом Владимир захватил носок ее голой стопы и начал ласкать по очереди все пальцы. Но более всего он задержался на больших. Она захлебнулась от немыслимого восторга.

— Это то, о чем я тебе говорил. Я буду сосать божественные пальчики твоих восхитительных ножек и одновременно ласкать секель.

— О, боже! Разве это возможно?

— Как видишь… — чуть оторвавшись, произнес он.

— Нет. Так не бывает. Это немыслимо. Мне остро, мне больно… В животе тукает…Там молния. Она идет от пальцев туда… Мне безумно… Мне хорошо! Володя, ты демон… О-о-оо-ооо! — извивалась она.

— Нет, до демона мне еще очень далеко, — с улыбкой отвечал он, продолжая свои безумные ласки. — Смотри, какие сладкие и нежные у тебя пальцы. Розовые ноготки. А форма… Она божественна.

Пламя свечи выхватывало мокрые носки сжатых в истоме стоп, розоватые, тонкие пластины овальных ногтей. Она судорожно сжимала их, охваченная безумной паникой, стыдилась такой интимности, и в тоже время, желала её всей душой. Мягкий живот ходил волнами, принимая на себя пики немыслимого сладострастия. И снова были крики. Крики счастливой женщины.

Спустя час они предавались похоти иначе. Теперь она ласкала его фаллос горячим и мокрым от поцелуев ртом, а в ее промежности снова торчал зеленый огурец.

В этот самый момент старенький флигель дрогнул от удара очередной молнии. Раздался камнепад хрусткого грома. Возле реки бушевала сильная гроза. Потоки воды затекали даже в мелкие сенцы.

Внезапно дверь из сеней распахнулась настежь, молния озарила… стоящую напротив двери статую Нептуна с трезубцем в руках.

— Боже! Леночка, это мрачное гипсовое чучело не дает мне покоя! Что за чертовщина творится у вас тут? Прямо-таки «каменный гость», пришедший к Командору!

Она едва оторвала голову от его члена. Громкий крик Елены Николаевны соединился с очередным ударом грозы.

— Ваня?! Ты?! — только и успела прошептать блудница, как тут же лишилась чувств.

Владимир посмотрел в проем — вместо фигуры Нептуна он увидел невысокого толстяка, коренастого телосложения, в руках которого поблескивали обычные деревенские вилы.

— Убью! — послышался зычный окрик.

— Надо полагать, что вы вернулись? — растерянно улыбаясь, прошептал Владимир. — Грабов Иван Петрович? Будем знакомы.

— Убью!

— Ну, зачем вы так? — Владимир едва успел отскочить от направленных на него острых вил. — А мы вас еще не ждали сегодня… И вот, стало быть, такой конфуз вышел.

— Конфуз??!!!

— Право, как порядочный джентльмен, я готов к сатисфакции. Завтра я буду к вашим услугам, господин Грабов. Готов стреляться. Утром секундантов… готов…

— Сатисфакции?? Дуэль? А вот это ты видел, сукин ты сын? — перед физиономией спешно одевающегося Владимира нарисовался толстый рыжий кукиш с темным не стриженым ногтем. — Дуэль тебе? А хрена не надо?

— Ну, тогда отпустите меня с миром. С кем не бывает? Все мы грешим понемногу…

— С кем не бывает? Вот такого-то паскудства? — он кивнул на тело бездыханной Елены Николаевны, все еще привязанной к столу, в промежности которой торчал злополучный огородный огурец. — Ах ты, каналья! Ах, подлец! Я не посмотрю на то, что мы с тобой когда-то дружбу водили в студенческие годы. Я… я… я поутру тебя кастрирую. И лишь потом отпущу. Ты понял?

Налитыми от злости глазами, Грабов рассматривал пышные формы своей обесчещенной супруги и качал головой.

«И все-таки, кто он таков? Убей, не помню я его по юности… — думал Владимир. — И как же он похож на статую этого дурацкого Нептуна. Очевидно, слеплен был сей божок «по образу и подобию». Надо же! Как гнусно я обремизился! А вдруг и вправду отхватит мне хозяйство? С этого идиота станется!»

Рядом с хозяином оказались два помощника — один помоложе и крепче — он тихо посмеивался в усы и, не стыдясь, рассматривал сдобные прелести расхристанной барыни. Другой был старше, с седой шевелюрой и красным от водки лицом.

— Федот, прикрой барыню пледом и развяжи…

Он наклонился к уху Елены Николаевны.

— С тобой, блядь, будет особый разговор. Теперь тебе веры ни в чем не будет. Выпорю так, что сидеть не сможешь. Оденься, сучка…

Что было далее, Владимир помнил плохо. Красномордый подскочил к нему и что есть дури саданул кулаком по лицу. В глазах у Махнева потемнело, и он отключился на какое-то время. В ушах слышались гулкие стуки и монотонный плач Елены Николаевны. Очнулся он лишь на улице — его волоком, за шиворот, тянули по мокрой траве. Ткань тонкой рубашки треснула.

— Тяжелый черт! — злясь, посетовал молодой. — Федя, облей его водой. Пусть очухается, да сам идет ногами. Не волоком же его по ступеням тащить.

Владимир почувствовал, как его облили речной водой из какого-то ведра. Гроза к этому времени стала утихать.

— В кои веки раз довелось барину в рыло дать! — злобно похвалился красномордый.

— А завтра, Федя, ждет тебя еще одна радость: ты этому кобелю хозяйство будешь отсекать.

— Тут я не мастак. Пусть Иван Петрович скопца позовет. Тот знает, как это дело лучше справить. Там железо надо калить и прижигать. А не то — изойдет кровью, а меня потом за эту рожу холеную на каторгу.

— Не боись, раз хозяин велит, значит, знает, что безнаказанно пройдет. Никто ничего не докажет.

Владимир попытался вяло возразить:

— Господа, вы что, в самом деле, решили на такое преступление пойти? Вас же арестуют. И очень даже все докажут! У меня же связи в суде и в полиции. Да вас за такое…

— Молчи! — красномордый снова ударил Владимира по лицу и несколько раз пнул его в живот.

Владимир задохнулся от острой боли. К боли присоединился панический страх: какие скопцы? Какое железо? Они точно все рехнулись.

Когда они были уже наверху, вблизи имения Грабовых, хозяин подошел к Владимиру и мужикам, ведущим его под конвоем.

— О том, чего видели во флигеле, молчать! Если проболтаетесь что худое про барыню — языки живьем вырву, пальцы отрублю и глаза выколю. Этого в чулан. Утром наказывать его станем. На конюшне дальней. Все там и сладим.

— В гости его позвал, как порядочного. Тьфу! — Грабов сплюнул себе под ноги. — Ну, ничего, завтра я с тобой сполна поквитаюсь. Поживешь кастратом — будешь знать, как с чужими женами греховодничать. А еще сочинитель!

— Послушайте, Иван Петрович, ну вы же образованный человек! Откуда такие языческие замашки? Я готов просить у вас прощения, если вы не желаете дуэли. Я виноват перед вами, честное слово! Но разве вам станет легче, ежели вы меня изувечите?

— А вот представь, что станет… Намного легче. И, кстати, давно хотел тебе сказать, что стишки ты пишешь паршивенькие. Бесталанные стишата. Такие стишата даже для местной газетенки не годятся!

— Пускай я скверный сочинитель. Но увечить-то меня все же… слишком! Ну, вас же осудят на каторгу за подобное деяние.

— Кто тебе сказал? Чем ты докажешь, что сие у меня произошло? А? Да тебя здесь никто не видел. Свидетелей-то нет. А слуги мои — могила. Я бы убил тебя, каналья. Но больно мне сладка иная месть! Хочу поглядеть на тебя спустя год — как в скопцах тебе житься будет. Я и в юные лета знал, сколько премилых барышень ты обесчестил. Знал, да помалкивал. Но теперь сам бог тебя в мои руки привел. Да и я сам уже не тот безусый Грабов, каким был в юности. Злости — то за эти годы подкопил. Так что, будь спокоен.

— Да, подождите же вы…

Но его уже не слушали.

Владимира бросили в какую-то крепко-срубленную постройку, наполовину вкопанную в землю. И закрыли за ним засов. В темноте он запнулся и упал на пол, едва припорошенный сеном. Тут же располагались какие-то бочки, ящики и другая хозяйственная утварь. Противно пахло гнилой картошкой и тухлой капустой. Вокруг стояла кромешная тьма. По сапогу что-то шоркнуло, в темноте раздался писк. Из угла загорелось с десяток красных глаз.

«Черт! Это же крысы! Как я ненавижу крыс! Идиот, как я умудрился вляпаться в такую паршивую историю? А если они и вправду меня того? — не смотря на сырость и холод, спина вмиг взмокла. — Никто же не видел меня здесь. Свидетелей нет. Этот кадавр, на коротких ножках, может даже меня убить. Никто и искать-то не станет. Как мне выбраться отсюда? Мне нужна дверь… Черт! Не дверь, а рама этой картины. Через нее я влез сюда. Она на холме, выше луга с беседкой. Как я мог про нее забыть? Завтра надобно изловчиться и попытаться сбежать. И домой, к Виктору! Лучше туда, чем к скопцу с секирой».

Махнев на ощупь попытался обследовать стены и дверь. Дверь была очень толстой и крепко лаженной, на мощных металлических петлях. Плечо уперлось в створ. Но все было бесполезно. Владимир попинал дверь сапогом, но она даже не шелохнулась.

«Добротные двери в твоем хозяйстве, господин Грабов, — с горечью констатировал Владимир. — Добро замуровали, ироды…»

Он шугнул крыс и присел прямо на пол. Голова склонилась к деревянным ящикам. От всего пережитого Владимир и сам не заметил, как задремал.

Проснулся он от того, что услышал скрежет открывающегося замка. Сердце упало в пятки. Неужели уже утро и казнь?

Яркий луч света ударил из щели. А вместе со светом в чулан ворвался свежий утренний воздух.

В проеме мелькнул до боли знакомый образ.

— Лена! Леночка… Ты? Они хотят меня… изувечить.

— Я знаю! — горячо зашептала она.

— Ты как здесь?

— Я своровала ключи у мужа и бегом к тебе.

Она прятала от него подбитый глаз. На голове у Елены Николаевны был надет платок с кистями. Лицо казалось бледным и испуганным. Она вся сникла и пригорюнилась.

— Еще шесть утра. Муж пока спит. Он пил почти до рассвета. Его помощники тоже спят. Беги, любимый. Беги на станцию. Там возьми лошадей. И в свою губернию. Скачи, милый. Убегай!

Она крепко поцеловала его мокрыми от слез губами.

— Он сильно побил тебя?

— Нет. Ударил раз по лицу. А потом лишь снасильничал грубо. Он, на самом деле, любит меня.

— Я понимаю его.

— Времени мало… Беги! Я не знаю, сведет ли нас когда господь, но знай, что я всю жизнь буду помнить тебя и любить до гроба! — она заплакала.

— Эх, Елена Николаевна, да кабы вы знали… Я не так хорош. Я совсем не хорош.

— Молчи, Лоденька! Лучше тебя нет никого на свете! Всю жизнь буду молиться за тебя.

Она вытолкала его из чулана. Он крепко поцеловал ее и побежал в сторону березовой рощи. За ней располагался тот луг, выше которого шел холм. На холме должна быть заветная дверь. Не дверь, а рама картины. Надо было спешить.

«Разве я могу сказать ей, откуда пришел. Пусть думает, что я побегу на станцию. Если бы я рассказал ей всю правду, она сочла бы меня сумасшедшим. А как бы хотелось ей открыться во всем».

Он несколько раз обернулся, запнулся и упал. Она стояла возле приземистого беленого чулана и махала ему рукой. Владимир поднялся на ноги и снова бросился бежать. Последний раз ее стройная фигурка мелькнула вдали. Ноги несли его быстрее ветра. Вот и роща оказалась далеко позади. Впереди он увидел знакомую резную беседку. Миновав душистый луг, наш Казанова взбежал на пологий холм. Выше и выше. Где-то здесь должна быть дверь. Рама той картины, в которую он вошел. Она темнела тогда угольной чернотой. Где она? Он лихорадочно осматривал все окрестности. Темного проема нигде не было. Все пространство было пронизано утренним свежим воздухом. Холм был пуст, как в момент творения.

«Может, это не тот холм?» — лихорадочно думал Владимир, вытягивая шею.

Но, увы, на огромном пространстве вокруг не было даже и признаков наличия какой либо двери.

«Я пропал! Куда мне бежать? Может, и вправду на станцию?»

Позади себя он услышал чье-то дыхание и спешный говор. Он оглянулся. К нему бежали двое вчерашних стражников господина Грабова. У молодого и здорового в руках было ружье, а у второго топор.

— Сто-оо-оо-ой, гад! Стой! Некуда тебе бежать. Не туда побёг. Станция-то совсем в другую сторону. А за лугом у нас обрыв и речная протока. Дурня!

В два прыжка они догнали Махнева. Наподдали ему тумаков, разбили нос и, связав, снова потащили в чулан.

— Это хозяйская жинка его освободила. Больше некому, — пояснял громила красномордому, с топором.

— Неужто мужа ослушалась?

— Не нашего ума дело. Меньше языком чеши.

— Вы куда меня? — нервно спросил Махнев.

— Профитроля тебе вышла небольшая. Еще сутки в чулане будешь сидеть. К хозяину в гости почтмейстер завернул. До завтрашнего утра останется гостить. Ну, а ты время даром-то не теряй, — противно осклабился здоровяк. — Дуню Кулакову погоняй вдоволь, в последний-то раз.

Оба мужика противно захихикали.

— Господа, отпустите меня! Я очень богат. Я в долгу не останусь, — попытался торговаться Махнев.

— Ты слышал, барин, какую кару нам наш хозяин посулил? А он у нас — кремень. Скажет — исполнит. И зачем нам, слепым и беспалым, твои деньги? Нет, уж. Извиняй! Сам виноват. Не надо было с чужой женой любодействовать.

— Да ладно бы просто, — тише добавил красномордый. — Может бы, просто застрелил тебя хозяин. Так нет же — ты так затейно с ней греховодничал, что барин наш сам не свой второй день ходит. Горькую пьет. Не пощадит он тебя.

Они втолкнули пойманного Владимира в чулан, оставили ему кувшин с водой и краюху горелого хлеба.

Что пережил за сутки Владимир, трудно описать словами. Ему казалось, что на рассвете следующего дня его выведут из чулана седым.

Но вышло все иначе. Он дремал, когда за дверью раздался грохот ударов, матерная брань, возня, и что-то металлическое садануло по крепкому замку. И вдруг, словно глас ангела, вещающего о спасении, Владимир услышал знакомый до боли голос:

— Твое благородие, Владимир Иванович, ты тут? — это был голос Макара.

— Макар! Макарушка, родненький, тут я! Тут! — Владимир чуть не зарыдал от счастья.

Дверь распахнулась, впустив в кромешную тьму сарая ночной свежий воздух и свет яркой земной луны.

— Как же, твое благородие, тебя угораздило в историю-то вляпаться?

— Сам не знаю. Дурак, наверное. Барышня больно хороша была. Любовь у нас с ней вышла.

— Эх, Владимир Иванович, сколько раз я говорил тебе: «баба — что жаба». Бог создал три зла: бабу, водку и козла.

— А козел-то причем? — глупо спросил счастливый Владимир.

— Да, не причем. Поговорка такая, — улыбался румяный купчишка. — Ну, чего? Побёгли, что ли? Пока не хватились нас всем гуртом.

Только тут Владимир заметил, что возле чулана сидел оглоушенный здоровяк, стороживший Владимира.

— А куда, Макарушка?

— Как, куда? Домой. Из картины долой.

— А где она?

— Да, на холме в последний-то раз стояла. Бежим.

И они побежали по лесу, обдирая в кровь руки. Местами на ощупь, подобно двум юным козликам. Макар крепко держал Владимира за руку. Яркая луна хорошо освещала дорогу. Наконец они миновали знакомую до боли беседку, приблизились к залитому лунным светом холму. И о чудо! На самой вершине холма стояла знакомая дверь. Теперь, в летней ночи, она отчего-то светилась дневным светом.

Наши друзья вскарабкались наверх пологого холма и забежали в открытую дверь. Как только Владимир упал на пол своей родной уже комнаты, за ним ввалился и Макар. Владимир оглянулся и тут же захлопнул за собой дверь. С картиной, висевшей на стене, произошли странные метаморфозы. Изображение вмиг перестало быть объемным. Рама уменьшилась прямо на глазах. Друзья с удивлением обнаружили на ней обычный летний пейзаж — голубое небо, зелень летнего луга, полоска леса вдали, и облик стройной барышни в розовом платье, скучающей в белой резной беседке.

Как только картина уменьшилась и стала обычной, исчезла и тропа из примятой травы, ведущая к ней. Теперь пол сиял полнейшей чистотой.

Владимир дрожащими руками тут же снял картину со стены и положил ее рядом с собой, на кровать. Макар удивленно потрогал на ней краски. Это было масло, на холсте. Макар даже лизнул край сего дивного пейзажа.

— Да… твоё благородие. Сколько здесь живем, столько и дивимся.

— Макар, сейчас бы выпить, — Вадимир огляделся.

У прикроватного столика вдруг обнаружилась пузатая бутылка старинного коньяка и две рюмки. Владимир быстро откупорил бутылку и налил себе и Макару по полной.

— Ну, давай, за твое чудесное спасение! — усмехнулся Булкин.

— Давай! Я хочу выпить за тебя… — глаза Владимира увлажнились. — Если бы не ты… Я даже боюсь произнести вслух, чтобы со мной было, если бы не ты. Расскажи, как ты меня нашел?

— Я? А я выспался вдоволь и решил пойти к тебе, Владимир Иванович. В гости. На дворе ночь была тогда. Скучно стало.

И только тут Владимир заметил, что долгая ночь закончилась, и за окном тлел местный, чуть притухший день.

— Ты продолжай, дорогой. Только я на одну минутку прерву тебя. Я хочу убрать этот шедевр мирового искусства куда-нибудь подальше.

— Да, вынеси ты эту дрянь на улицу и сожги на заднем дворе, — предложил бесхитростный Булкин.

— Что ты! Это — творение самого Виктора. Прав у меня нет, такие дела с великим полотном производить! — у Владимира все еще тряслись руки, и дрожал голос. — А потом, там она…

— Как ее зовут?

— Елена Николаевна. Леночка… — Владимир всхлипнул. — Знаешь Макарушка, я засуну эту картину пока что за шкаф с одеждой. Пускай там побудет. Правда?

— Конечно, пускай!

Владимир еще раз бегло глянул на пейзаж, взял из шкафа чистую простынь и обернул ею картину. Потом он аккуратно засунул ее в щель за шкафом. Тяжко вздохнул и присел к столику.

— Макарушка, спасибо тебе, родной. Никого ближе тебя у меня здесь нет.

— Да ладно, чего ты, твое благородие? Не конфузь меня. Я здесь какой-то плаксивый стал. Чуть что — сразу сердце ныть начинает, и слезы текут.

Они выпили по второй.

— Расскажи, дорогой, что далее было? Как ты меня нашел?

— Ну, как… Пришел я к тебе. Постучал в ворота. В ответ тишина. Думаю — зайти, так чудища там твои, поди, нападут, охранники. Постоял я. Помялся. Уже была такая мысль, уйти восвояси. Но будто кто подтолкнул меня: а вдруг с Владимиром Ивановичем чего стряслось? Вдруг, помощь моя требуется? Я открыл калитку решительно. Глянул, а горгулий твоих и нет. Думаю, наверное, погулять в лес ускакали, окаянные. А мне оно на руку. Я шмыг прямиком к дому. Взбежал по ступеням. Дверь открыта. Я в горницу. Нет тебя там. Я на второй этаж. Прямиком в спальню. Гляжу, мать честна, а на стене дверь стоит, и свет из нее лунный идет, и дух травяной, да свежий. Как у нас в деревне. Я и шагнул в нее. Понял отчего-то сразу, что ты ушел именно туда. Подумал еще: здесь такой воздух медовый, росистый. Как Владимиру Ивановичу туда не уйти? Гляжу: на холме оказался. Я покричал тебя — вдруг ты где рядом, на травке прикорнул. Нет. В ответ снова — тишина.

Макар еще налил себе и Владимиру коньяку. Владимир с интересом слушал своего друга и кивал головой.

— А дальше смотрю — беседка белеет в темноте. Я к ней, потом по лесу пробежался. Тебя всюду кликал. Только эхо ночное, да филин мне и отвечали. Глянул — за лесом забелели дома господские. Эге, смекнул я, тут усадьба чья-то богатая. Наверное, там мой Владимир Иванович и гостит. Так кумекаю, а у самого отчего-то предчувствие нехорошее на душе еще больше растет. Решил я действовать аккуратно. Приблизился к окнам главного дома. Комнаты все пустые, кое-где свечи горят. Но нигде тебя нету. В одной из комнат увидал я женщину молодую и мужчину толстого. Лицо у него было злое. Через окно неслышно, о чем они говорят, но вижу: ссорятся. И женщина эта тяжко плачет.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

5

Сканза — название, которое употребляет готский историк Иордан в своей работе «О происхождении и деяниях гетов», для обозначения острова, лежащего в северной стороне огромного моря, которое, в представлениях средневековых авторов, омывало «круг всего мира».

6

Морриган — у ирландских кельтов богиня-воительница. Представала в образе отдельного божества, а иногда как триипостасная богиня. Сама Морриган обычно не принимала участия в битвах, но непременно присутствовала на поле боя и использовала свою силу, дабы помочь той или иной стороне. Также её называли «Великая Госпожа Ворон» и «Великая королева».

7

Вальхалла — в германо-скандинавской мифологии небесный чертог в Асгарде для павших в бою, рай для доблестных воинов.

8

Friggjargras (трава Фригг). Произрастающее в Исландии растение — гренландская ночная фиалка — получила имя одной из самых известных богинь скандинавского пантеона. Фригг, супруга Одина и мать Бальдра, известна нам по общим источникам скандинавской мифологии.

9

Из стихотворения «К другу-стихотворцу» (1814) А. С. Пушкина.