Сочини мою жизнь

Лана Барсукова, 2020

Молодая журналистка Таня Сидорова получает предложение написать биографическую книгу о бизнесмене-политике. Его жизнь похожа на приключение: полна загадок и авантюр. Знакомство с таким мужчиной не проходит бесследно, Таня влюбляется. Но в борьбе за депутатский мандат не обходится без интриг. Девушке предстоит сделать сложный выбор. Сентиментальный роман с элементами социальной сатиры для тех, кто умеет думать, ценит юмор и верит в любовь.

Глава 3. Шарпей с глазами волкодава

Таня постучалась в дверь — сначала тихо и деликатно. Ответа не было. Потом громко и беспардонно — с тем же успехом. Она уже хотела обиженно уйти, как откуда-то из глубины пространства за дверью послышался стук каблучков. Каблуки цокали довольно долго, набирая громкость. Видимо, расстояние до двери было приличным. Таня терпеливо ждала. Наконец дверь отворилась, и на пороге показалась красивая женщина средних лет. На лице ее явно читалось раздражение. «Секретарша», — догадалась Таня.

Та смотрела на нее молча, видимо, ожидая каких-то пояснений.

— Меня Игорь Лукич ждет. Он приглашал меня в офис после восьми, — почему-то с просительной интонацией сказала Таня.

— И что? — Голос у секретарши оказался низкий, грудной, как у французской певицы Мирей Матье.

И не только голос. Весь ее облик соответствовал Таниным представлениям о том, как выглядят настоящие француженки. Ну или должны выглядеть, согласно общему мнению тех, кто никогда не бывал во Франции.

Русская француженка оглядела Таню и вынесла вердикт:

— У вас нет явных признаков анорексии.

— Спасибо, я знаю, — удивилась Таня.

— Не хватает сил дверь открыть? У меня много работы, я не швейцар перед посетителями двери распахивать, — строго отчитала ее секретарша.

Таня почувствовала, что густо краснеет. Действительно, что это с ней? Как можно было так опозориться? Чего она ждала? Крика «Входите, открыто»? Это же не их затрапезная редакция, где главный редактор на стук всегда так откликается. Или кричит, если в хорошем настроении: «Кто стучится в дверь моя? Видишь, дома нет никто». Три года Таня работает в этой газете, и три года главный редактор считает это смешным.

А тут другой мир. С русской француженкой, с кабинетом во весь этаж, с кованой оградой Викторианской эпохи. И посреди всего этого стоит Таня, как деревенщина неотесанная, которая не умеет пользоваться дверью. Лично Таня ничего не имела против деревенских жителей, но в ее детстве, когда хотели заклеймить человека за его отсталость, почему-то называли его деревенщиной. Вот сейчас пришло на ум.

— Может быть, войдете? — насмешливо сказала секретарша. — Ничего, что я тапки не предлагаю? У нас тут, знаете ли, все по-простому.

«Съязвила, — догадалась Таня, — так мне и надо! Думает, наверное, что раз посетительница стучится, как в квартиру, значит, и на тапки рассчитывает».

Она чувствовала жар на лице и понимала, что из красной становится пунцовой. Как же она будет разговаривать с Игорем Лукичом, если его охрана поставила ей шах, а секретарша мат? Она не смогла достойно представить себя даже в глазах обслуживающего персонала. Может не стоит ей дальше идти? «Людей смешить только» — так говорили в ее детстве про ситуацию потенциального позора.

Ну зачем она вообще сюда пришла? Лучше, пока не поздно, повернуться и уйти. Нырнуть в метро и снова почувствовать себя стройной и упругой, поймать на эскалаторе заинтересованный взгляд встречного мужчины, легко догнать уже отъезжающую маршрутку, войти в нее с чувством превосходства над прочими пассажирами. Потому что она молодая журналистка, и у нее все впереди, и Москва когда-нибудь покорится ей.

Ни черта не покорится! Таня вдруг поняла это с такой безжалостной ясностью, что не осталось ни сомнений, ни иллюзий. Другой мир для нее закрыт, она в него не проникнет. Охрана и секретарша отфильтруют ее как самозванку. Она не монтируется с этим миром особняков, кованых оград, французского шарма и делового этикета. Она так и будет писать про новые станции место, сидя в обшарпанной редакции, поджав под себя ногу и хрустя печенюшками. И стряхивать крошки с сиреневого пуловера, очищенного от катышков.

— Я пойду, извините за беспокойство, — бледным голосом сказала Таня.

Видимо, женщина поняла, что переборщила, и сказала уже более мягко:

— Игорь Лукич сейчас говорит по телефону. Вам придется подождать немного.

Секретарша неопределенным жестом дала понять, что следует идти за ней. Таня переступила порог и оказалась в просторном помещении, где все было как-то странно организовано, но оглядываться по сторонам было неловко. Таня семенила за секретаршей, стараясь идти строго по ее следам, как будто она шла по болоту.

— Присаживайтесь, — секретарша жестом указала на кожаный диван. — Чай? Кофе?

— Спасибо.

— Спасибо, чай или спасибо, кофе? — уже с улыбкой уточнила секретарша.

— Чай, — пискнула Таня, сомневаясь, что сможет протолкнуть глоток в зажатое горло.

— Черный или зеленый?

— Любой. Мне все равно.

— И мне все равно.

— Тогда черный, — сказала Таня и тут же пожалела.

Надо было зеленый выбрать. Черный чай простецкий, его в школьных столовках раздают. Продвинутые личности предпочитают зеленый чай, он полезнее для сосудов и зубы не окрашивает. Опять она не смогла себя подать, вот ведь какое невезенье.

Русская француженка, как назвала ее для себя Таня, неспешно прошла в какой-то аппендикс, где, видимо, располагалось что-то вроде кухни. Таня чуть выдохнула и, пользуясь тем, что осталась в одиночестве, огляделась.

И было на что смотреть! Пространство было организовано весьма необычно. Вдалеке маячила дверь, за которой, видимо, скрывался говорящий по телефону Игорь Лукич. Неподалеку от двери стоял стол, окруженный всевозможной офисной техникой. Эти факсы-шмаксы готовы были по первому зову печатать, сканировать, копировать, резать, брошюровать, принимать и отправлять сообщения, словом, обеспечивать инфраструктуру делового процесса. Это было пластмассовое воинство секретарши.

Впрочем, называть русскую Мирей Матье секретаршей было как-то неловко, это слово не стыковалось с ней. Ведь слова несут не только смысл, но и образ. Таня чувствовала образность слов, она была не самой плохой журналисткой. Эта женщина была похожа на секретаршу примерно так же, как возвращающиеся с уик-энда аристократы похожи на толпу дачников в набитой электричке.

При слове «секретарша» Тане представлялась крашеная блондинка или брюнетка, не важно, но обязательно как-то очевидно крашенная, которая носит одежду, оптимистично рассчитанную на похудение. Швы на юбке и пуговки на груди тихо трещат, с явным напряжением сдерживая рвущуюся на свободу плоть. И поверх этого, как последний штрих к образу, звучит покровительственный голос; «Я вас умоляю!», «Мое заявление подписано?», «Я вас умоляю, сказано же, три рабочих дня», «Шеф сможет меня принять?», «Я вас умоляю! У него сегодня все занято». Представить русскую француженку в этом образе было немыслимо. Нет, только не секретарша. Уж лучше, с учетом обилия техники, называть ее «IT-помощницей» или «хозяйкой офиса». Тоже не совсем, но все же лучше, чем секретарша.

Пока IT-помощница колдовала над чаем, Таня продолжала осмотр пространства. Тут было чему подивиться и даже изумиться. Вдоль стен шли стеллажи, на которых громоздились какие-то железки, напоминающие воронки, желоба, вращающиеся кастрюли, баки, бочонки, тазы и прочее непотребство. Многие метры, отданные под свалку металлолома разного рода и племени… Вот для чего понадобился целый этаж! Особо массивные и тяжелые предметы лежали на полу. Теплая медь контрастировала с холодным блеском никеля, приземистые тазы подпирали тонкие сосуды, округлые бока осторожно отодвигались от острых граней каких-то металлических кубов. «Может, это инсталляция такая?» — подумала Таня.

А что? Сейчас это модно. Поставят рядом с треснувшим унитазом хрустальный фужер, и готов экспонат на биеннале современного искусства. Таня регулярно и бойко делала репортажи с таких выставок по заданию редакции. Сначала отказывалась: дескать, не понимает ничего в современном искусстве, но Петр Симонович сказал, что писать про это «прости господи искусство» все равно придется, а лучше Тани никто с этой темой не справится. Надо только включить воображение. Таня включила на полную мощность. Дескать, хрусталь и унитаз как контраст добра и зла, как дихотомия небес и пучины, и что-то еще в подобном духе. Правда, она не очень понимала, что из этой парочки отвечало за добро. Наверное, хрусталь, он возвышенный. Хотя… она бы предпочла остаться без хрусталя, но с унитазом. Таня даже поделилась сомнениями с Петром Симоновичем, но он ее успокоил. Дескать, пиши что хочешь, пусть спасибо скажут, что газета этому бреду рекламу делает.

Правда, тогда случилось ЧП. Пока верстался номер, кто-то из посетителей выставки разбил хрустальный фужер. Случайно это вышло, или был совершен акт вандализма по отношению к современному искусству, об этом история умалчивает. Спасая положение, вместо хрусталя к подножию унитаза положили моток колючей проволоки. Организаторы выставки заявили, что художественная ценность экспоната не пострадала. И тогда Таня наскоро переписала текст, ввернув про контраст мещанского уюта, символом чего выступал, разумеется, унитаз, с колючестью нонконформизма. Получилось даже лучше, с претензией на социальную концептуальность, с намеком на борьбу мещанства и бунтарства. Жаль, некуда было ян и инь вставить, это сейчас хорошо идет, люди по фэншуй жить стараются. Словом, такие инсталляции Таня легко превращала в строки репортажей. Петр Симонович всегда хвалил.

Может, ее за этим и позвали? Точно! Как она сразу не сообразила? Купил Игорь Лукич от дурной головы дорогущую инсталляцию, чертову кучу денег потратил, весь этаж этим металлоломом занял, а мир даже не знает, какой он продвинутый любитель современного искусства. Не просто любитель, а страстный обожатель, судя по грандиозности этой инсталляции. И она, Таня, должна об этом всему миру поведать. Для того и позвал в офис, чтобы она своими глазами это «прости господи искусство» увидела. Ладно, будет тебе, дорогой любитель прекрасного, шеренга слов, обрыдаешься от восторга! Таня даже начала крутить в голове, словно прицеливаясь, «железная сцепка геометрий», «металлическая симфония», «нежность железа и стали»…

— Вам чай с лимоном? — вопрос вырвал ее из лап творчества.

— Что, простите?

— Лимон в чай положить?

— Спасибо, не стоит. Вообще-то я зеленый чай обычно пью, просто давно черный не пила, вот и решила попробовать, — запоздало оправдалась Таня.

— А я предпочитаю черный чай с лимоном и сахаром.

«И я», — хотелось сказать Тане, но было поздно.

В это время дверь кабинета в конце тоннеля, обрамленного металлическими изделиями, приоткрылась, и на пороге возник высокий мужчина. Издалека Тане показалось, что он красив. В том, как он энергично распахнул дверь и как нетерпеливо оглядел пространство, чувствовались сила и напор. Для Тани это было синонимом мужской красоты. Ценить другие мужские качества она еще не умела, ей было всего двадцать пять лет.

Мужчина властно сказал:

— Татьяна? Заходите!

Таня суетливо начала пристраивать чай на журнальный столик, торопясь и боясь задержать властного мужчину. И вдруг услышала то, что перевернуло ее картину мира:

— Подожди. Дай девушке чай допить, — властно сказала помощница.

— Некогда мне, Лера, пусть с собой сюда возьмет. Мне, кстати, тоже сделай. Лимон не забудь только.

И дверь закрылась.

Таня выдохнула. Все это время она не дышала. Это был не офис, а сумасшедший дом с грудой металлолома и командующей секретаршей. Кажется, она ему еще и «тыкает». Интересно, а чашку за собой мыть она не заставляет? И лимон съедать? Чтобы витамины не пропадали. Но, как говорится, у всех свои причуды. Масштаб причуд пропорционален количеству денег.

Таня двумя глотками втянула в себя весь чай и поблагодарила небо за то, что не подавилась. От чая освободилась, уже хорошо. Пронести чашку и не расплескать она была не способна. Руки были какие-то вялые и предательски дрожали. Теперь ноги. Они вроде в порядке. Ноги оказались надежнее рук, устойчивее к стрессу.

Изображая бодрый шаг, Татьяна Сидорова двинулась вперед. Цокот каблучков должен был распугать кошек, которые скреблись в ее душе. Примерно так Наполеон входил в Москву — бодрым шагом и с тяжелыми предчувствиями.

* * *

Кабинет Игоря Лукича был обычным. Точнее, он был серым и скучным на фоне Таниных ожиданий. Она была разочарована. Что именно ожидала увидеть за дверью Таня, она и сама не знала. Но вот так просто — стол, кресла, книжный шкаф, — это отдавало нотками банальности и даже смахивало на обман. По ее мнению, любители современного искусства не имели права на такие кабинеты.

А вот хозяин кабинета разочаровать не мог. Он был как сгусток энергии, как шаровая молния в деловом костюме. Всего в нем было с избытком — он говорил чуть громче обычного, широко улыбался и чрезмерно жестикулировал, указывая на кресло. И даже черты лица у него были как будто немного утрированные, что придавало ему сходство с шаржем на самого себя. Это была внешность, с которой нельзя идти на преступление. Даже страдающий провалами памяти запомнил бы такое лицо. Подобно тому, как после взгляда на молнию яркая вспышка всюду маячит перед глазами, посмотрев минуту на Игоря Лукича, можно было отвернуться и разглядывать в подробностях отпечатанное в памяти изображение.

Издалека мужчина показался Тане красивее, чем при ближайшем рассмотрении. И это было понятно. Расстояние скрашивало резкость внешности. Так актер со сцены часто кажется красивее, чем в жизни, а симпатичные в обычной жизни лица становятся никакими на сцене.

Игорь Лукич бросил быстрый оценивающий взгляд на Таню. Он все делал быстро и как-то рьяно, словно рентгеновский аппарат. Видимо, увиденное ему понравилось. Игорь Лукич улыбнулся так широко, что вдоль щек собрались складки, как у шарпея. Его глаза телеграфировали: я доволен, все хорошо, идем дальше, и побыстрее.

— Садись. Ты есть хочешь? Лера вечно в секретаршу играет, наиграться не может. Обожает гостям чай-кофе готовить. Нет, чтобы еды нормальной предложить. Так как? Может, поедим? Я, если честно, не помню, ел сегодня или нет.

«В ресторан приглашает прям с ходу», — подумала Таня. Настроение от этого почему-то резко улучшилось, руки перестали дрожать, и по телу растеклась приятная уверенность в своих силах. Нет, сиреневый пуловер рано выкидывать, с ее фигурой, да еще и без катышков, она многим фору даст. Надо сразу поставить его на место, чтобы не думал, будто она из разряда легкой добычи. Пару-тройку дней она его точно помурыжит. А пока будет играть роль деловой женщины, молодой карьеристки. Тане казалось, что это будет смотреться стильно, даже сексапильно и принесет ей дополнительные очки.

— Нет, Игорь Лукич, давайте о деле. И еще. Если вас не затруднит, давайте придерживаться в обращении местоимения «вы», — сказала Таня если не ледяным, то подмороженным голосом.

— Понял. Не дурак. Был бы дурак — не понял, — отчего-то засмеялся собеседник.

И надо сказать сделал это так непосредственно и живо, что ледышки в душе Тани начали таять, буквально течь ручьем. Она напряглась и включила внутренний холодильник на полную мощность.

— Я что-то смешное сказала?

— Как можно? Такая образованная девушка — и вдруг смешное! Какое гнусное подозрение! Так какое у нас местоимение будет рабочим? Только уж сделайте скидочку на необразованность, разъясните, чем у нас местоимение от наречия отличается, — смеясь, спросил хозяин кабинета.

Таня чувствовала, что ее игра в деловую женщину как-то не задалась, но выбирать другое амплуа было поздно. И она решила идти до конца:

— Я не собираюсь латать пробелы вашего образования. Но если очень кратко, то говорить незнакомому человеку «ты» — это вульгарно. «Ты» — это местоимение, «вульгарно» — это наречие.

— Премного благодарен за ликбез. — На миг в его глазах мелькнуло нечто, похожее на отблеск отточенной стали.

Повисла пауза сродни мхатовской. И, похоже, он не собирался ее нарушать.

— Если мы сейчас не начнем работать, то я, пожалуй, пойду, — с вызовом сказала Таня.

— Идите.

Он больше не смеялся. Просто сидел и смотрел на нее взглядом удава. Таня не шелохнулась. Его «идите» было сродни «пошла вон». От унижения Таня растерялась. Тишина показалась ей такой долгой, что она с облегчением вновь услышала его голос.

— Но прежде чем вы уйдете, позвольте сказать вам нечто, что, возможно, пригодится в жизни. Если вам хочется играть во взрослую тетю, то выбирайте для этого другие песочницы. А я в своем кабинете буду вести себя так, как считаю нужным.

— Вы меня неправильно поняли…

— Все я правильно понял, девушка. И не перебивайте меня, а то я подумаю, что вы воспитаны еще хуже, чем я.

Таня замерла в кресле, вдруг почувствовав его объем, в котором она теряется, как песчинка. Она такая же маленькая и такая же бесцветная, беззвучная, безвкусная и безвольная. «Как стыдно быть песчинкой», — подумала Таня.

— Так вот. Не надо учить меня хорошим манерам, я владею ножом и вилкой не хуже вас, а возможно, и лучше. Мое дружеское расположение к вам вы восприняли как панибратство. Это говорит о том, что вы неумны и не чувствуете собеседника. А еще вы жеманны и лишены внутренней уверенности в себе, что пытаетесь скрыть за язвительностью и колкостью. Из этого я делаю простой вывод: для той работы, которую я надеялся вам поручить, вы не подходите. Не смею более задерживать.

И Игорь Лукич отвернулся от Тани.

* * *

Это было гуманно, потому что плакать на глазах у незнакомого мужчины было бы невыносимо стыдно. А не плакать Таня не могла.

Сначала у нее предательски задрожали губы, а потом потекло из глаз, да так обильно, что все вокруг поплыло, как будто Таня смотрела на мир из глубин аквариума. Вот теперь все сошлось, все фрагменты заняли положенное им место: она песчинка, которая смотрит на мир через толщу воды. Только вода почему-то соленая, наверное, это аквариум с морской водой. И сейчас приплывет акула и заступится за песчинку, разорвет этого ужасного Игоря Лукича. Хотя зачем акуле это надо? Песчинок вон сколько, и все они одинаковые, потому что никакие.

Скорее бежать отсюда, пока не начала всхлипывать, тогда позору не оберешься. В метро, в маршрутку, на свою конечную станцию, в убогую квартиру, в захламленную редакцию, к статьям про перенос свалок и кастрацию котов, туда, где полно таких же песчинок, как она, туда, где вместе они сбиваются в целые дюны и придумывают свою жизнь, со своими взлетами и падениями, страданиями и радостями. «Надо жить среди своих», — главная заповедь песчинки, ее рецепт счастья. «Надо жить среди своих», — тикало в ушах Тани как приговор, по которому она оставалась песчинкой на веки вечные, без права на перевоплощение. «Надо жить среди своих», — шептала Таня, сгорая от стыда и желая только одного, — поскорее оказаться как можно дальше от этого кабинета, где обитает молния в деловом костюме. «Надо жить среди своих», — под эти слова, наверное, Наполеон рвался назад, в Париж, спасаясь от морозов и непонятных русских.

Таня ринулась к дверям. Задержав дыхание, чтобы сохранить свои слезы в тайне, она рывком пересекла кабинет и плотно закрыла за собой дверь. Все, самое трудно позади. Она молодец, сдержалась, не расплакалась на глазах этого ужасного человека. Хоть с этим можно себя поздравить. Все остальное стыдно и больно, она все провалила, но хоть с этим она справилась. Он не увидел ее слез. Теперь можно выдохнуть. А заодно и расплакаться, пожалеть себя. Таня громко шмыгнула носом, ладошками растерла глаза, нервно всхлипнула и пошла к выходу сквозь длинный тоннель из железных штуковин.

Но тут из аппендикса, заменяющего кухню, со скоростью акулы вынырнула Лера. Таня совсем о ней забыла, преждевременно выпустив слезы на свободу. Лера перегородила путь, в секунду оценила ситуацию и тут же начала действовать. Она усадила Таню на гостевом диване, вручила ей стопку салфеток для промокания слез, сбегала за новым чаем с лимоном и сахаром и даже накинула на Танины плечи невесть откуда взявшийся плед. При этом она непрерывно бубнила что-то среднее между боевым кличем и бабьими причитаниями, ни к кому особо не обращаясь:

— Вот еще! Сейчас! Разбежались! Каждый раз так плакать, так слез не хватит! И что за человек такой! И нечего его слезами баловать… Чести много будет. Нет, ну ты посмотри на него, как девочку расстроил. Глазки вот такие… Тише-тише, все устроится. Если бы я так каждый раз плакала, так давно бы в старуху превратилась. Ну что ты будешь делать с ним, вот такой он человек… Да он сам себе не рад иногда. Сам себя раз в год по праздникам любит. А может, ты коньячок выпьешь? И что там у вас произошло? А не надо ему в рот смотреть, все смотрят, а потом ревут девки-дуры. Ну-ну, все хорошо, все уже хорошо…

Таня не улавливала смысл этих слов, но считывала интонацию. Лера умела успокаивать, она вообще была убедительной во всех своих проявлениях. Таня почувствовала, что акула плавает над ней, доверчиво показывая ей свое белое брюшко. К прежнему восхищению Лерой-француженкой добавилась благодарность к Лере-русской, по-бабьи сострадательной.

Наконец поток Таниных слез иссяк, и она тихо сказала:

— Пойду я, спасибо вам, извините за переполох.

— Успокоилась? Все? Тогда я пошла.

— Куда?

— К нему, — спокойно сказала Лера.

— Зачем?

— Затем! Зачем-то ведь он тебя звал?

— Не надо!

— Надо! — подмигнула Лера.

— Я убегу.

— Только попробуй. Тогда между нами все будет кончено, навек, — сказала она с нарочитой театральностью.

Лера прошла к двери Игоря Лукича и, как успела заметить Таня, без стука зашла к нему. Через несколько минут она вынырнула с грацией акулы и покровительственно сказала Тане:

— Милости просим. Не будь дурой на этот раз.

И Таня второй раз за этот кошмарный вечер вошла в кабинет.

* * *

Игорь Лукич сделал вид, что не заметил, как подурнела Таня. Красный нос и потекшая косметика шарма не добавляли, но зато слезы смыли все роли, которые она себе придумала. И от этого по второму кругу они пошли совсем иначе.

— Я, конечно, извиняюсь, был не прав, погорячился и все такое. Это я обозначаю как тезис, не будем на этом задерживаться. Словом, я осознал, ты, думаю, тоже. И хватит об этом. Согласна?

Таня кивнула, избегая смотреть на него.

— Обращаться к тебе буду на «ты», мне так проще. Тут уж извини, придется потерпеть. Теперь об обращении ко мне. Давай договариваться на берегу. Я тебя старше существенно, мне пятьдесят лет, на минуточку, поэтому я не могу настаивать, но мне было бы приятно услышать «ты» от молодой и красивой девушки. Это ты сама решишь, что, как и когда. Короче, я буду ждать, а ты форсируй это дело. Так будет проще работать.

Таня кивнула.

— Все, пошли дальше. Мне нужно твое перо. Петр Симонович тебя хвалил очень. Может, зря. Но давай попробуем. Только опыт критерий истины.

Таня кивнула.

— Вообще-то сам Петя пишет не очень, на тройку с плюсом, но вкус у него явно есть, и людей он верно оценивает.

Таня опять кивнула.

— Еще раз кивнешь, пойдешь к Лере вторую порцию слез чаем запивать, — сказал он ровным голосом, как будто предложил ей удобнее расположиться в кресле.

Таня вздрогнула и суетливо попыталась исправиться:

— Я постараюсь, хотя про промышленный дизайн мне писать не приходилось. Но в целом современный авангард я улавливаю. Хотя и не люблю, если честно.

— За честность спасибо, но при чем тут промышленный дизайн? И авангард твой?

— Он не мой. Это мировой тренд.

— Согласен. Но на вопрос ты не ответила.

— Ну как же? Вам ведь нужна статья про ваше хобби?

— Какое хобби? — В его глазах было искреннее непонимание. — Ты про что, дитя мое?

— Я про железные экспонаты, которые занимают весь этаж.

Игорь Лукич молчал. Таня решила, что он сражен наповал ее проницательностью, и продолжала победно:

— Конечно, это можно подать очень эффектно, как бегство от рутины бизнеса. Что есть бизнес, который тянет вас вниз, на грешную землю, а есть эта железная инсталляция, которая весит тонну, но поднимает вас вверх, к небесам, как железные крылья. Это пока вчерне, я потом лучше напишу. Сейчас это первое, что приходит в голову. Просто наброски.

— Стоп! Какая железная инсталляция? Какой этаж занимает?

— Этот. Второй то есть. Ну железо вдоль всего этажа…

— О господи! Лера, — закричал он, — дай нам коньяк! Я с ценителями современного искусства на трезвую голову говорить отказываюсь.

Но Лера не подала ни коньяка, ни признаков жизни. Видимо, она поняла, что это просто фигура речи. Наверное, она привыкла к ложным вызовам и не реагировала на них. И правильно сделала, потому что Игорь Лукич больше про коньяк не вспоминал. Вместо этого он спросил:

— Так, значит, инсталляция? И ты мне нужна для того, чтобы прослыть культурным человеком? Меценатом, коллекционером, куратором каким-нибудь гребаным?

Таня замерла. Кивать она уже боялась, а говорить не решалась. Просто безвыходное положение какое-то. Кажется, она уже успела сказать что-то лишнее, совершенно неуместное.

— Как ты сказала? Значит, я решил сбросить с ног путы бизнеса, тянущие вниз, и воспарить вверх на этих, как ты сказала, железных крыльях? Пошли!

Он решительно вышел из кабинета, Таня вприпрыжку за ним. Игорь Лукич тыкал пальцем в какую-нибудь железку и спрашивал:

— Это что?

— Ну… фигулина такая.

— Точнее!

— Вроде как конус.

— Думай!

— Воронка?

— Правильный ответ! А это?

— На бидон похоже. Ой, нет, на флягу. Простите, я не различаю.

— Не важно, зачет. Уже два правильных ответа. А это?

— Типа тазика. Точно, тазик, только большой.

— А теперь скажи мне, милая девушка, это что надо сделать с мозгами, чтобы, глядя на бидоны, фляги и тазы, назвать все это инсталляцией? Это до какой же степени надо мозги про… — он запнулся, и Таня была ему благодарна за то, что он деликатно проглотил матерное слово.

Игорь Лукич виновато улыбнулся.

И Таня улыбнулась в ответ. Ей стало вдруг легко с этим резким, жестким и властным человеком.

* * *

Вернувшись в кабинет, они заняли прежние места: Таня в кресле, превышающем ее размеры в три раза, а Игорь Лукич заполнил собой все остальное пространство, непрерывно двигаясь по кабинету, как и положено шаровой молнии.

— Да, забыл предупредить, если еще раз назовешь мой бизнес путами и гирями, вылетишь отсюда, аки бабочка. Это не обсуждается, просто усвой. Это обязательное условие нашей работы. Я делаю сыр, запомни это, и ничего важнее сыра в моей жизни нет и быть не может. Те «тазики и бидончики», что ты видела, — это фрагменты оборудования для производства сыра разных времен и народов. Это коллекция, которой равных нет. Усвоила?

Таня кивнула.

— Вопросы есть?

— Есть. Так что я должна делать?

— Буковки писать, слова из них составлять. Желательно осмысленные.

— Спасибо за исчерпывающую информацию. Все сразу прояснилось, — робко пошутила Таня. — А буковки о чем должны быть? Я так поняла, не про эту коллекцию.

— Догадливая, — похвалил Игорь Лукич.

— Тогда о чем?

— Не о чем, а о ком. Я пока еще лицо одушевленное. Хоть и не одухотворенное, как ты успела заметить. Живу без инсталляций, аки медведь.

— Значит, о вас.

— Да, обо мне. Пусть это не скромно, но, заметь, вполне логично. Зачем бы я стал тебе платить, если бы ты о других писала? Короче, будешь заправлять чернила из моего кошелька и рисовать буквы обо мне. Нормальный план?

— Я чернилами не пишу, я на компе печатаю. Но не суть. Что именно я должна написать?

— Биографию. Мою, разумеется. Родился, женился, развелся, и так несколько раз.

— Ну, положим, родились вы единожды.

— Это как сказать… Вот умру точно единожды. Что скажешь, милая девушка? Берешься? Вопросы есть?

— Вопросов нет, все понятно, — и Таня постаралась изобразить на лице готовность к трудовому подвигу.

А что такого? Все великие люди имеют свои биографии. В советское время даже книжная серия такая была — «ЖЗЛ», что означало «Жизнь замечательных людей». Многотомный сборник биографий верных сынов Отчизны в виде художественной прозы, по роману на каждого. Эта серия пережила страну. После СССР маховик «ЖЗЛ» не сбавил обороты, поменяв только критерии, по которым отбирались герои этой серии. Наверное, Игорь Лукич ждет от нее чего-то подобного — прижизненного причисления к лику «замечательных людей».

Какие-нибудь бездельники типа Бенджамина Франклина или Рокфеллера сами свои автобиографии писали, но у нас это как-то не прижилось. То ли некогда нашим замечательным людям было, то ли боязно. Сегодня написал про свое восхождение к славе, а завтра оказался космополитом, и вся твоя автобиография оказалась приобщенной к материалам следствия. Не успел себя поэтом возомнить, как срок за тунеядство впаяли. Думал, что армией командуешь, а потом простой майор тебя в застенках выть заставит. Нет, наши люди автобиографий не пишут. И только после смерти на историю их жизни появляется спрос. Покойник не может дискредитировать свою биографию, замарать ее неблаговидным поступком. Поэтому «Жизнь замечательных людей» всегда посвящалась замечательным, но исключительно мертвым людям. Выходило, что только умерший человек может быть окончательно и бесповоротно замечательным.

А Игорь Лукич, стало быть, ждать не хочет. Ему при жизни все подавай. Нетерпение у него в крови, это же видно невооруженным взглядом. Что ж, зато его позиция честная и откровенная: хочу при жизни почитать про то, какой я замечательный. Имеет право. И для этого ему нужна Таня, точнее, Танино умение складывать буковки в слова, а слова в предложения.

— Ясно, — подвела Таня итог своим мыслям. — Я согласна. Какой объем биографии нужен? И в каком жанре предпочитаете? Документальный очерк? Или выберем стилистику мемуаров? Что вам ближе? Или, может быть, автобиографический роман от третьего лица?

Игорь Лукич посмотрел на ее сосредоточенное лицо и захохотал. Глядя на него, можно было понять, как выглядел был шарпей, если бы умел смеяться. Отсмеявшись, он сказал:

— Мне ближе здравый смысл, Танюша. Ты никак меня в формат «ЖЗЛ» вписать решила?

Таня опустила глаза и покраснела. Неловко разговаривать с человеком, который умеет читать твои мысли. Игорь Лукич изобразил комичное отчаяние и закричал:

— Лера, срочно неси коньяк, меня подозревают в идиотизме, это надо отметить!

Как и ожидалось, Лера проигнорировала этот призыв. Похоже, она привыкла, что любая внештатная ситуация сопровождалась заказом коньяка, пить который никто не собирался.

И вдруг Игорь Лукич стал серьезным. Совсем. Это произошло так резко, что у Тани на лице зависла по инерции улыбка, ставшая вдруг совсем неуместной.

— Вот что, боевой товарищ Татьяна, я еще в своем уме и глянцевый памятник себе при жизни ставить не собираюсь. Не путай меня с разными гламурными гимнастками и сопливыми футболистами, которые свои былые спортивные травмы уже сто раз оптом и в розницу продали, биографические книжонки издали и автографы марают. — Игорь Лукич передернулся от отвращения.

— Я просто делаю сыр. Сыродел я. Ясно? Сыроделов в стране много, но мое отличие состоит в том, что я делаю сыра много и по возможности хорошо. Но мне не все удается. Иногда мне мешают, иногда пакостят. И чтобы такого было поменьше, мне нужен депутатский мандат. Как я его буду использовать, тебе не нужно знать. Какие двери я им открывать буду, тоже не твое дело. Кому я глотку им заткну, опять же не твоя забота. Твоя задача — впрячься вместе со мной в его получение. Мы с тобой должны вырвать этот мандат, выгрызть его у жизни. Я достаточно красноречиво выражаюсь? Тебе все ясно?

— Ясно, — испуганно кивнула Таня.

Игорь Лукич, еще минуту назад подобный доброму шарпею, пугал ее скоростью перевоплощения. Теперь он был похож на рычащего волкодава. Ей захотелось быть от него подальше. На всякий случай.

— А может, этот мандат можно купить? — осторожно предложила она.

Расчет Тани был прост. Он купит свой мандат и отпустит ее назад, в теплую и пыльную редакцию, она ему будет не нужна. Это так здорово — сидеть, поджав ногу, крошить печенье на сиреневый пуловер, писать про мусорные свалки и знать, что вокруг тебя милые люди, которые мухи не обидят. Радоваться шуткам Петра Симоновича, талантливо описывать кастрацию котов, обсуждать с бухгалтером Людкой ее роман с разносчиком пиццы… Сколько тихой радости в их застойной гавани. А вместо этого рычащий волкодав берет ее с собой в поход за депутатским мандатом. Ей захотелось откосить от этой мобилизации.

— Купить? Да ты мудра не по летам. Аки змея. Телевизора насмотрелась?

— Ну… Наверное, можно же как-то…

— Это мы обсуждать не будем. Все, что нужно, с моей стороны будет сделано, в этом можешь не сомневаться. И не лезь туда, это не твоего ума дело. Твоя задача другого рода. Когда я выйду на финишную прямую, найдутся люди, которые вытащат на свет все мое грязное белье. А я его породил курганы, потому что жил всегда в полную силу. Если человек живет, его белье рано или поздно всегда становится грязным. Меня это не смущает, но это может повредить моим планам. И ты должна мне в этом помочь.

— Чем помочь? Постирать ваше грязное белье? — Таня сама не ожидала от себя такой дерзости.

Но, похоже, Игорь Лукич даже не заметил ее настроя.

— Стирать не надо, это тебе не по силам. Но надо всю мою биографию упаковать так, чтобы выбить карту из рук, скажем так, недоброжелателей.

— Не поняла.

— Не сомневаюсь. Поэтому слушай дальше. Я объясняю один раз и подробно. Дальше ты уходишь и начинаешь работать. И мы встречаемся только для обсуждения твоей рукописи.

«Даже в ресторан не сходим», — тоскливо подумала Таня.

А Игорь Лукич продолжал:

— Твоя задача — не оставить в моей биографии ни одного, ни единого «белого» пятна. Чтобы никто не мог, пуская слюни, закричать на весь интернет: «Смотрите, что я нашел!» Все нашли раньше тебя, опоздал ты, мудак. Прошу прощения за мой французский. Но! И вот тут главный фокус, за который ты отвечаешь: ты должна так скомпоновать эти «пятна», такую мозаику из них выложить, чтобы получился витраж чудовищной красоты. Аки в церкви. Чтобы я как херувим был, только без крыльев. Как там у тебя? Инсталляция тянет меня вверх, к небесам? Нет, милая девушка, вверх меня потянет твоя биография. То есть моя, но в твоем изложении. Ты должна сочинить мою жизнь, но при этом строго придерживаться фактов. Разложить неприглядные факты в такой пасьянс, чтобы с меня пионеры пример брали, если бы их не разогнали. Ясно?

— Не совсем.

— Правильный ответ. Ответила бы «ясно», уволил бы тут же, к чертовой матери. Потому что тебе еще ничего не может быть ясно. Мне самому только в общем виде это понятно. Но ты вникай! Например, есть жены и любовницы, получившие отставку. Допустим, что они все прекрасные люди, даже расчудесные, но такое без обид не проходит. Всегда кажется несправедливым, что их поменяли на других. Иначе не бывает, это закон жанра. Любая женщина мечтает, чтобы история закончилась на ней. И вот я уже не обычный человек, с которым она не смогла ужиться, а безнравственный гад, который привык использовать женщин, срывать их, как цветы, на своем пути. Ну и вся прочая лабуда, которую пишут в женских романах. И вот тут внимание! Тут начинается самое главное! При определенных обстоятельствах, при грамотной подводке моих недоброжелателей они могут встать на скользкий путь — начать отрыгивать свой яд в умело подставленные уши.

— Яд не отрыгивают, — автоматически поправила Таня. У нее было безошибочное чувство слова.

— А что с ним делают? Короче, не нуди. Но вообще-то ты молодец, со словами дружишь, я понял. Идем дальше. Твоя задача — найти этих женщин раньше конкурентов, выдавить их яд в свои уши, полностью, без остатка, буквально осушить закрома яда, а потом составить эти слова в такую пирамидку, чтобы я получился какой-то героический гад. Ведь между гадом и суперменом грань очень тонкая, можно даже сказать, условная. Ну, не знаю, например, я выкинул милую женщину из машины в чистом поле, чем смертельно ее обидел. Принято! Повод для обиды, согласен, уважительный. Но опять же это как посмотреть! А что, если я очень спешил? И на выяснение отношений у меня не было времени? Например, я торопился принимать роды у племенной коровы.

— Какой коровы?

— Условной. Это я для примера. Хотя, кстати, племенная корова стоит дороже любой любовницы, если их в долларах оценивать. А сыры, настоящие сыры, очень требовательны к качеству молока. Найти качественное молоко сложнее, чем хорошую любовницу. Для сыров корова важнее, чем любовница. И, стало быть, для меня тоже. У меня сердце в виде сыра. Огромное сырное сердце. Вот такое я чудовище.

И он опять улыбнулся, широко, собрав кучу складок. И опять стал похож на шарпея. Только теперь Таня отчетливо увидела, что у этого шарпея глаза волкодава.

— Я правильно поняла, что надо написать биографию, где скажут свое веское слово все, кто терся о ваше грязное белье? Но их воспоминания надо… — Таня мучительно подбирала точное слово, — надо как бы отретушировать и в правильную рамку вставить…

— Да! — почти закричал Игорь Лукич. — Вот! Точно! Самая откровенная биография, с кучей клубнички, наши это любят, но чтобы правда там была исключительно правильная, в нужной таре. Или, как ты сказала, в верно подобранной рамке.

— Это как?

— А правда разная бывает. Нам нужна только правильная, и никакая другая. Смотри. Условная ситуация следующая: ушел мужик от жены к любовнице. Он кто? Мерзавец? Это одна правда, и она имеет место быть. Потому что бросил, разлюбил, выкинул из своей жизни, а она уже немолодая, и шансов на новую семью у нее почти нет, и прочие жалостливые слова. Бр-р-р, — и Игорь Лукич брезгливо передернулся, — но, с другой стороны, может, он любовь ищет, жить без любви не может. Вот тебе и вторая правда. Тогда он не мерзавец, а герой-идеалист, который мыкается по свету, мечту за хвост ухватить хочет. Улавливаешь разницу?

Таня задумчиво и неопределенно кивнула. Все-таки первая правда ей больше нравилась. Но суть задания она начала понимать, и ее осмысленный взгляд не укрылся от заказчика.

— Кстати, что мы все о бабах разговор ведем? Там еще целая тема с партнерами по бизнесу будет, но логика та же. Ну ты уловила! Да, бросал, кидал партнеров, разводил на деньги клиентов, да, измарался по полной. Эти факты ты быстро нароешь, я их неглубоко закапывал. Бизнес вообще в белых перчатках не делается. Но! И вот тут главное! Делал это исключительно из лучших побуждений, чтобы в итоге построить настоящую сырную империю. Теперь люди мой сыр едят и плевать готовы на всю эту предысторию. Улавливаешь? Все зависит от того, какие слова ты нанижешь на эту сюжетную нитку. И никто нитку не увидит, все увидят готовые бусы. Твоя задача — нанизывать на мою жизнь правильные бусины-слова. Поняла?

— Да, — честно призналась Таня. — Значит, с вас нитка, а с меня готовые бусы?

— Не дурак Петька! Правильную девочку подобрал! Значит, работаем.

И он быстро подлетел к столу, точным движением вытащил из горы бумаг один листок и по-деловому, как будто он на производственном совещании, сказал:

— Вот, смотри. Здесь я набросал перечень твоих главных информантов, с кем тебе обязательно надо встретиться. Напротив каждого — телефон, адрес, все, что знаю. Тут два раздела: личная жизнь и деловые контакты. Берем только основных людей, мелочовку пропускаем. Случайные связи, короткие интрижки и мимолетные бизнес-схемы я уже отфильтровал, здесь их нет. Они погоды не делают. Все, что в списке, — обязательно для отработки, тут только крупные кирпичи моей жизни. Ну сама разберешься. Срок тебе два месяца.

Таня посмотрела на листок. Имен было много. В разделе «Личное» были выделены подгруппы: жены и любовницы. И напротив каждой аккуратно прописаны годы, им отведенные. Даты стояли через дефис, как на кладбищенском памятнике: когда в их жизни появился Игорь Лукич и когда ушел от них. Почему-то Таня не сомневалась, что уходил он, а не от него.

По бизнесу тоже был полный армейский порядок. На листке в разделе «деловые контакты» шли имена, сопровождаемые датами. Ясная и четкая система.

— Двух месяцев мало, — оценила объем работы Таня.

— Тогда два месяца и пять дней, это край. На работу в редакцию, разумеется, не ходи. Я с Петькой договорюсь. О деньгах не думай. Вот тебе на первое время на представительские нужды, разные там кафе, такси и прочее. Возможно, придется слетать в какие-то города. Не экономь! Это приказ!

И он вручил ей пластиковую карточку, к которой скрепкой была прикреплена бумажка с какими-то цифрами. «Пин-код», — догадалась Таня. Банковская карточка была на имя Татьяны Сидоровой. Значит, он не сомневался, что они договорятся. Заранее в банке карточку на ее имя открыл. «Сердце у него, может, и сырное, но все остальное железное», — подумала Таня.

— За работу рассчитаюсь в конце, когда рукопись принесешь. Поверь, это будут хорошие деньги. Не обижу. Возникнут вопросы — обращайся.

Таня поняла, что тема исчерпана. Вообще не понять его было трудно, он говорил однозначно и повелительно.

— Да, и еще. Если надо с кем-то о встрече договориться, можешь это Лере поручать. Чтобы тебе время и нервы сэкономить.

Разговор был окончен. Пора было уходить и браться за работу. Таня чувствовала себя довольно неплохо: задание интересное, можно даже сказать, творческое, деньги обещаны хорошие, Игорь Лукич вменяемый. Похоже, признает ее журналистский талант. Даже Леру ей в помощницы выделил. Приятно, когда тебя ценят. Что еще надо? Она пошла к дверям.

— И не болтай нигде, ничего и никогда. Иначе урою, — выстрелил ей в спину Игорь Лукич.

Это было так неожиданно и так контрастировало с ее душевным подъемом, что Таня слегка пошатнулась, но устояла. Видимо, он выстрелил холостым. Однако ее хорошее настроение лопнуло, как воздушный шарик. Шарпей на прощание сверкнул глазами волкодава.