Моя темная сторона

Лайза Дженова, 2011

Сара Никерсон, работающая мать троих детей, хочет успеть все – и она успевает! Но вся ее жизнь, распланированная по минутам, меняется в мгновение ока… После аварии у женщины оказывается даже слишком много свободного времени. Последствия травмы на медицинском языке называются односторонним пространственным игнорированием – для пациента с синдромом игнорирования «не существует» левой стороны пространства. Теперь самое главное – научиться воспринимать мир заново, а для этого нужна огромная внутренняя работа. Саре приходится переоценить и свои возможности, и отношения с близкими, переосмыслить суть многих вещей и понятий. И она находит в себе мужество признать: на самом деле вполне можно игнорировать то, что раньше казалось таким важным, и быть счастливой даже в самых трудных обстоятельствах. Роман ранее издавался под названием «Синдром игнорирования».

Глава 8

— В чем дело, Сара? Вы не хотите обедать? — спрашивает медсестра.

Я уже некоторое время смотрю на очередную миску куриного бульона с вермишелью, гадая, как же его есть. Пахнет он восхитительно. Наверняка его запах гораздо лучше, чем вкус, к тому же суп уже остывает и подернулся жирком, но я умираю с голоду. Я хочу его съесть.

— У меня нет ложки.

Медсестра смотрит на мой поднос, потом опять на меня.

— А как насчет шоколадного кекса?

Я смотрю на поднос, с которым сижу, потом опять на медсестру.

— Какого кекса?

Совершенно из ниоткуда медсестра достает ложку и кладет завернутый в целлофан кекс на поднос рядом с тарелкой супа. Я пялюсь на нее так, будто она только что вытащила четвертак у меня из уха.

— Вы не видели их на своем подносе? — спрашивает она, вручая мне ложку.

— Их там не было.

— Но теперь вы их видите, — говорит она, более утвердительно, чем вопросительно.

— Ну да.

Я заглатываю ложку бульона. Я была права: не суп, а помои. Перехожу к кексу — шоколад съедобен всегда.

— Я вернусь через пару минут с доктором Квоном, — говорит медсестра.

«Отлично. Может, заодно наколдуете мне стакан молока?»

Азиат в белом халате стоит в изножье моей кровати, держит планшет с бумагами и, щелкая шариковой ручкой, перелистывает страницы какой-то папки — наверное, моей медицинской карты. Лицо его совершенно гладкое, ослепительно красивое. На вид человеку в халате можно дать лет восемнадцать. Однако я предполагаю, что это доктор Квон, мой лечащий врач, и в таком случае лучше бы ему иметь не столь скрывающую возраст наследственность и быть не моложе тридцати.

— Сара, рад видеть, что вы очнулись. Как себя чувствуете?

Встревоженной, уставшей, испуганной.

— Хорошо.

Он щелкает ручкой и что-то пишет. Ого, да меня же проверяют! Надо сосредоточиться. В чем бы ни состояла проверка, я хочу получить пятерку. Я хочу поехать домой, хочу на работу.

— Как, по-вашему, мои дела? — спрашиваю я.

— Хорошо. Все выглядит довольно хорошо, учитывая обстоятельства. Поступили вы со значительными повреждениями. У вас был вдавленный перелом черепа и небольшое мозговое кровотечение. Нам пришлось вскрыть череп и выкачать кровь. Мы удалили все, но с учетом кровотечения и воспаления вы подвергались некоторой опасности. Томограмма показывает, что ваш мозг немного уменьшился в объеме. Однако вам повезло, что удар пришелся справа, а не слева, иначе бы вы, возможно, сейчас со мной не разговаривали.

Вроде бы ответ начался с «хорошо», но мне трудно отыскать хоть какое-то подобие «хорошо» в последующих словах, даже когда я прокручиваю их в уме. «Повреждение мозга». Мне это кажется полной противоположностью «хорошо». Неужели он еще сказал «повезло»? У меня голова кругом идет.

— Вы можете позвать моего мужа? Я хочу, чтобы он слушал это вместе со мной.

— Я же здесь, — удивляется Боб.

Я поворачиваюсь посмотреть на него, но его там нет. В палате только я и красавчик-доктор Квон.

— Почему ты смотришь на стул? Я здесь, — говорит Боб.

— Боб? Я не могу тебя найти.

— Встаньте с другой стороны от меня, — советует доктор Квон.

— Вот ты где! — говорю я, будто мы играли в «Где наш малыш?».

Странно, что секунду назад я не могла его увидеть. Может быть, авария повлияла на мое зрение? Может, Боб стоял слишком далеко сзади? Доктор Квон поправляет мою кровать, так что теперь я сижу прямо.

— Сара, сосредоточьтесь на моем носу и говорите, когда вы видите палец.

Он держит указательный палец рядом с моим ухом.

— Я его вижу.

— А сейчас?

— Да.

— Сейчас?

— Нет.

— А сейчас?

— Нет.

— Она ослепла? — спрашивает Боб.

Конечно же, я не ослепла. Что за идиотский вопрос? Доктор Квон светит мне в глаза фонариком. Я вглядываюсь в его кофейные глаза, а он изучает что-то в моих.

— Следите за фонариком. Хорошо. Нет, области мозга, отвечающие за зрение, не были повреждены, и ее глаза выглядят прекрасно.

Он вытаскивает из планшета лист бумаги, кладет на мой обеденный столик, поворачивает его ко мне и дает мне ручку. По всему листу разбросаны прописные и строчные буквы.

— Сара, можете обвести мне все «А»?

Я это делаю.

— Вы уверены, что нашли все? — спрашивает доктор Квон.

Я проверяю свою работу:

— Да.

Он достает еще один лист.

— Можете нарисовать вертикальную черту по центру каждой из этих горизонтальных линий?

Я делю девять линий пополам. Смотрю на доктора, готовая решить очередную головоломку.

— Готово? Ладно, давайте уберем столик. Можете вытянуть обе руки перед собой, ладонями вверх?

Я делаю это.

— Вы подняли обе руки?

— Да.

— Она парализована? — спрашивает Боб.

Что за дурацкий вопрос опять? Он что, не видит, как я двигаюсь?

Доктор Квон простукивает мою руку и ногу маленьким резиновым молоточком.

— Нет, слева она немного слабее, но это должно пройти со временем после реабилитации. У нее синдром игнорирования левой стороны. У пациентов с поврежденным правым полушарием такое встречается довольно часто, обычно после кровоизлияния или инсульта. Ее мозг не обращает внимания на все, что находится слева от нее. Лево для нее не существует.

— Как это не существует? — удивляется Боб.

— Вот так. Она не будет замечать вас, пока вы стоите слева от нее, не тронет еду на левой стороне тарелки и может даже не верить, что левая рука и нога принадлежат ей.

— Потому что лево для нее не существует? — переспрашивает Боб.

— Именно так, да.

— Это выправится? — спрашивает Боб.

— Может, да, а может, и нет. У некоторых пациентов симптомы рассасываются в первые несколько недель, когда проходит воспаление и мозг исцеляется. Но у некоторых такое состояние сохраняется, и лучшее, что можно сделать — научиться с ним жить.

— Без левой стороны, — уточняет Боб.

— Да.

— Она, кажется, даже не замечает, что ее нет, — говорит Боб.

— Да, это верно для большинства пациентов в острой фазе сразу после травмы. Она по большей части не осознает того, что чего-то не воспринимает. Не замечает, что у всего отсутствует левая сторона. Для нее все на месте и все нормально.

Я, может, и не осознаю, что чего-то не воспринимаю, но доктор Квон и Боб, похоже, не осознают, что я все-таки здесь.

— Ты знаешь, что у тебя есть левая рука? — спрашивает меня Боб.

— Конечно же, я знаю, что у меня есть левая рука, — отвечаю я, обескураженная нелепым вопросом.

Но потом я обдумываю этот нелепый вопрос. Где моя левая рука? Понятия не имею. О господи, где моя левая рука? А как насчет левой ноги? Ее тоже нет. Я шевелю пальцами правой ноги. Пытаюсь послать такой же приказ левой ноге, но мой мозг возвращает его с пометкой «Извините, такого адреса не существует».

— Боб, я знаю, что у меня есть левая рука, но не представляю, где она.