На границе Великой степи. Контактные зоны лесостепного пограничья Южной Руси в XIII – первой половине XV в.

Л. В. Воротынцев, 2023

Монография посвящена изучению истории пограничных со Степью регионов Южной Руси XIII – первой половины XV в. В исследовании освещаются вопросы административно-политической, хозяйственно-экономической и этнокультурной интеграции южнорусских земель в государственную систему Монгольской империи и Улуса Джучи (Золотой Орды). На основании анализа широкого круга письменных и археологических источников автор приходит к выводу о формировании в раде регионов южнорусской лесостепи так называемых «контактных зон», существовавших на всем протяжении золотоордынской эпохи. Издание адресовано специалистам, занимающимся изучением истории средневековой Руси и Золотой Орды, а также преподавателям, студентам, аспирантам и всем интересующимся историей русско-ордынских отношений. В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

Глава 1

История изучения вопроса, терминология и источники

§ 1.1. Терминологические аспекты исследования

Основной исследовательской проблемой представляемой работы является отсутствие к настоящему времени научно обоснованного термина «русско-ордынское пограничье», рассматриваемого в контексте «теории фронтира» и концепции «контактных зон». Данная проблема обусловлена как состоянием письменных источников, содержащих относительно скудную информацию по этому вопросу, так и устоявшимся в научной среде представлением о границе как о четкой демаркационной линии, разделяющей независимые друг от друга государства. В силу указанных обстоятельств большинство исследователей не обращали внимания на специфику формирования русско-ордынской пограничной зоны в административно-территориальной системе Монгольской империи и Улуса Джучи как государств имперского типа либо рассматривали историю регионов южнорусского Подстепья в контексте военного противостояния между русскими княжествами и Ордой.

Поднимая проблему «пограничной» терминологии, прежде всего следует отметить, что, несмотря на включение земель Северо-Восточной, Южной и Юго-Западной Руси в государственную систему Yeke Mongyol Ulus, большая часть русских княжеств сохранила административно-политическую автономию и территориальную структуру, что, в свою очередь, обусловило наличие внутри административных границ и пограничных зон, отделявших собственно ордынские кочевья от густозаселенных земледельческих областей Руси.

Отрывочные сообщения о наличии границ между русскими землями и территорией ордынских улусов содержатся в записках европейских путешественников и дипломатов XIII в. В частности, венецианец Марко Поло, вероятно основываясь на информации, полученной от отца (Николая Поло) и дяди (Матфея Поло), проживавших около года во владениях Джучидов^[24], отмечал наличие на «границах Руссии» «…множества укрепленных ущелий и проходов» («maintes fors entrec e fors pas»)^[25]. Учитывая отсутствие на территории большинства русских княжеств (за исключением районов Галицко-Волынского Прикарпатья) значительных горных массивов, под терминами «ущелья» и «проходы», по всей вероятности, следует понимать труднопроходимую для степняков залесенную балочно-овражистую местность, по которой, на некоторых участках, могла проходить условная (без демаркации) граница русских княжеств с улусными владениями кочевой аристократии.

В свою очередь, посланник французского короля Гильом де Рубрук, описывая свой проезд по землям Улуса Джучи, указывал, что в Донском Правобережье территория ордынских кочевий отделялась от русских земель «большим лесом», являвшимся естественным ландшафтно-географическим рубежом, выше которого «…татары не поднимаются в северном направлении, так как в то время, около начала августа, они начинают возвращаться к югу…»^[26].

Исходя из вышеприведенных сообщений источников, можно сделать вывод о том, что русско-ордынская пограничная зона представляла из себя типичный для эпохи Средневековья историко-географический феномен, обозначаемый в исторических исследованиях термином Limites naturalles («естественная граница»), то есть границу, проходившую по географическим маркерам, на стыке лесной и лесостепной ландшафтных зон^[27]. При этом в территориальную структуру Улуса Джучи был включен и ряд районов южнорусской лесостепной полосы, в домонгольскую эпоху являвшихся пограничной периферией южнорусских княжеств.

Таким образом, под русско-ордынским пограничьем следует понимать ряд регионов южнорусской лесостепи, непосредственно примыкавших к линии «естественной границы» между территорией ордынских кочевий и располагавшимися в лесной ландшафтной зоне землями русских княжеств, находившихся в политической зависимости от Золотоордынского государства.

Аналогами понятия «пограничье» в западной исторической науке являются термины frontier, borderland и borderscapes. Под данными обозначениями, как правило, понимается пограничная зона (пространство), расположенная вдоль условной линии разграничения между государствами или этническими сообществами^[28].

Термин «фронтир» (от англ. frontier — граница, рубеж) в концептуальном представлении Ф.Дж. Тернера (основоположника «теории фронтира» как историко-географического феномена) обозначал приграничную полосу либо область «свободных земель» во внутренних районах Североамериканского континента, которая осваивалась переселенцами — «пионерами» и постепенно перемещалась в ходе территориальной экспансии на Запад, достигнув к концу XIX в. Тихоокеанского побережья^[29]. Следует отметить, что Ф.Дж. Тернер особо подчеркивал принципиальное отличие американского фронтира от европейского, представлявшего собой, по мнению исследователя, укрепленные пограничные линии, проходящие через густонаселенные местности^[30].

На протяжении XX в., а также в последние десятилетия тема фронтирных исследований получает широкое распространение в западной историографии и выходит не только за пределы истории США, но и истории Нового времени. В работах ученых, посвященных данной тематике, начинают рассматриваться вопросы специфики исторического развития пограничных регионов Античности и Средневековья, располагавшихся в зоне соприкосновения различных этнических групп, государств и цивилизационных формаций^[31]. К настоящему времени понятие пограничного (фронтирного) пространства также включает в себя определение имперской периферии, и/или пограничной территории между государствами или этническими группами, принадлежащими к разным цивилизационным типам. Как правило, пограничные (фронтирные) регионы представляли собой зоны интенсивных этнокультурных и экономических контактов^[32].

В отечественной историографии попытки сформулировать отличительные признаки фронтирной территории (пространства) наиболее полно представлены в работах И.П. Басалаевой и О.В. Скобелкина. В частности, И.П. Басалаева, отмечая отсутствие четких критериев фронтира в российской исторической науке, тем не менее выделяет несколько специфических признаков фронтирного пространства:

1. Маргинальное («окраиннное», «украинное») географическое расположение территории фронтира.

2. Отсутствие четких границ, как государственных, так и внутренних.

3. Наличие естественных пограничных рубежей (рек, гор, лесных массивов, пустынь), зонирующих пространство фронтира.

4. Этнокультурная неоднородность, а также гендерные и численные диспропорции различных групп населения фронтирных регионов.

5. Центрирование фронтирной зоны очагами городской жизни.

6. Колониальный статус пограничной территории.

7. Номинальный характер государственной власти.

8. Отличная от метрополии система управления регионами фронтира.

9. Более высокая, чем в метрополии, степень горизонтальной и вертикальной мобильности населения^[33].

Несколько иной подход к определению признаков фронтира прослеживается в исследовании О.В. Скобелкина. По мнению историка, под фронтиром следует понимать территорию на окраине государства, которая возникает и существует при наличии следующих условий и признаков:

1. Отсутствия на сопредельной территории государства соседа (то есть сопредельная территория не является чьей-то государственной территорией). При этом она может восприниматься отдельными государствами как часть их государственной территории.

2. Отсутствия демаркационных линий и условности границы, вдоль которой формируется фронтир.

3. Наличия на сопредельной территории населения, принадлежащего к другому цивилизационному типу, находящемуся на догосударственной стадии социального развития и/или более низкой стадии развития техники и технологии.

4. Вследствие отсутствия четко определенной границы и военно-технической слабости населения сопредельной территории данная территория постепенно захватывается соседним государством, условная граница государства постепенно отодвигается и вместе с ней движется и фронтир.

5. Наличия постоянной военной опасности.

6. Фронтирные регионы являются территорией колонизации и активного хозяйственно-экономического освоения. Притом что характер хозяйственной деятельности поселенцев принципиально отличается от таковой у аборигенов^[34].

На взгляд автора работы, некоторые из признаков вышеприведенных определений фронтирного пространства нуждаются в уточнении и корректировке. Так, указанное И.П. Басалаевой в качестве обязательного признака фронтира наличие естественных природных рубежей не всегда соответствует историческим реалиям развития граничивших со Степью территорий Южной Руси в период Средневековья и Нового времени. Именно отсутствие естественных преград (больших рек, горных хребтов, пустынь) определило необходимость строительства на южнорусском лесостепном пограничье Киевской державы, а позднее Московского царства и Российской империи укрепленных линий и засечных черт, представлявших собой комплекс инженерно-полевых сооружений, возведенных с учетом наличных условий природного ландшафта.

Не вполне обоснованным представляется и тезис О.В. Скобелкина о принципиальных отличиях хозяйственной деятельности поселенцев фронтира от автохтонного (коренного) населения осваиваемой территории. В частности, тип хозяйственной деятельности трапперов и фермеров американских колоний Британской империи (впоследствии САСШ) был в значительной степени идентичен роду занятий оседлых индейских племен Новой Англии, области Великих озер, долины Огайо и некоторых других регионов Вудленда (Woodland)^[35]. Более того, именно идентичность хозяйственно-экономического уклада европейских переселенцев и аборигенов во многом определяла сущность конфликтов за контроль над колонизируемыми землями^[36].

Аналогичная ситуация прослеживается и в пограничных со Степью регионах ВКЛ (позднее Речи Посполитой), а также на фронтирных территориях Российского государства, значительную часть населения которых составляли субэтнические военизированные сообщества днепровских, донских, терских, черноморских (кубанских), уральских (яицких), оренбургских, семиреченских и забайкальских казаков, а также черниговских севрюков. Хозяйственно-бытовой уклад вышеперечисленных полиэтничных сообществ, имевших в своем составе значительное число представителей коренного населения пограничных регионов, сочетал в себе многие черты хозяйственной деятельности аборигенов Степи, Северного Кавказа, Сибири и Дальнего Востока^[37]. Как отмечают исследователи «Сибирского фронтира» Д.Я. Резун и М.В. Шиловский, фронтир Российского государства в XVI–XIX вв. являлся областью взаимодействия между русским и местным населением не только по линии военно-политических и культурных, но и хозяйственно-экономических контактов^[38].

В силу специфики административного устройства кочевнических объединений имперского типа их границы с соседними земледельческими государствами в большинстве случаев не имели четкой демаркации, что тем не менее не означало отсутствия государственной принадлежности пограничных территорий со стороны Степи. Вместе с тем смешанный тип хозяйственно-экономического уклада, а также административно-территориальная и этнополитическая структура кочевнических «империй», возникавших в западной части евразийской степной зоны (Аварский каганат, Хазарский каганат, Золотая Орда), допускает наличие у этих государств своих фронтирных регионов с определенной спецификой развития.

По сложившейся в отечественной историографии традиции, основные направления изучения южнорусского фронтира ограничиваются хронологическими рамками XVIXIX вв. В то же время американский историк О. Латимор, в контексте традиционного для западной науки определения фронтира как имперской периферии и/или пограничной территории, принадлежащих к разным цивилизационным типам, предлагал рассматривать Южную Русь как исторический феномен развития фронтирного (пограничного) пространства на протяжении всей эпохи Средневековья^[39]. Отмечая специфику развития пограничных территорий как «контактных зон», исследователь подчеркивал, что граница между государствами и этническими общностями представляет собой не линию раздела, а зону, «…вокруг которой люди, идеи и организации взаимодействуют в обоих направлениях»^[40].

Аналогичная оценка фронтирных территорий содержится в работе российского историка А.А. Андреевой, отмечающей тот факт, что благодаря современным исследованиям термин «фронтир» стал рассматриваться как контактная диалоговая зона встреч различных культур, включающая в себя не только историко-географические и хозяйственно-экономические, но также социально-культурологические и ментальные аспекты^[41].

По мнению Майкла Ходарковского, средневековая Россия представляла из себя типичное общество фронтира, где легко проницаемые пограничные зоны вкупе с недостаточно четко определенными политическими и территориальными границами служили приглашением к постоянной экспансии^[42]. Данный подход представляется вполне обоснованным, учитывая специфику развития южнорусских земель в период так называемого раннего Средневековья и открывает ряд перспективных направлений в исследованиях регионов южнорусской лесостепи.

В представляемом исследовании автор использует термин «фронтир» в значении пограничной периферии государств имперского типа, расположенной на стыке природно-ландшафтных зон и хозяйственных укладов, вследствие чего данные территории являлись зонами активных хозяйственно-экономических, этнокультурных и политико-административных контактов.

В советской исторической науке гипотеза о формировании контактных зон на территориях природных ландшафтов смешанного типа впервые была выдвинута Л.Н. Гумилевым, отметившим, что именно в лесостепных регионах Евразийского континента имелись оптимальные условия для становления культуры и процветания хозяйства^[43]. Вместе с тем приходится констатировать, что тема этнокультурных и экономических контактов между кочевниками и оседлым населением на территории лесостепных регионов Восточной Европы в ордынскую эпоху не получила должного развития в работах советских историков.

Тем не менее сам термин «контактная зона» был введен в научный оборот известным советским византиевистом В.Д. Королюком в 70-х гг. XX в.^[44] По оценке исследователя, контактной зоной является любая пограничная с «варварской» периферией территория государства имперского типа (например — Дунайский лимес Византии), имеющая полиэтничное население.

Несколько иной подход в определении «контактной зоны» представлен в работах В.А. Арутюновой-Фиданян. По мнению историка, контактная зона — это не просто территория с полиэтничным населением, разделенная на отдельные географические анклавы, а структура, имеющая особый культурный облик. Контактные зоны образуются на лимитрофных территориях (буферных зонах) только в том случае, когда образуют синтезное культурное пространство, состоящее из феноменов, образовавшихся в результате взаимодействия нескольких национальных культур^[45].

В частности, на восточной периферии Византийской империи такими контактными зонами являлись северо-восточные регионы Ромейской державы (Восточный Понт и предгорья Южного Кавказа), а также акритские лимитрофные территории византийско-арабского и византийско-сельджукского пограничья, с неустойчивыми, проницаемыми границами, полиэтничным населением и сложившейся традицией этнокультурных и хозяйственно-экономических контактов^[46].

В европейской и американской историографии превалирующей является точка зрения о возникновении первых контактных зон в эпоху поздней Античности, на территориях, непосредственно примыкавших к Рейнскому и Дунайскому лимесам Римской империи. Согласно данным археологических исследований, в результате продолжительных этнокультурных и экономических контактов, происходивших в пограничных регионах Pax Romanica, сформировалась синтезная материальная культура лимеса, включавшая в себя как римские, так и «варварские» (германские, фракийские, сарматские и др.) элементы^[47].

Не вызывает сомнений существование контактных зон и на обширных пространствах Евразийского континента в эпоху так называемого Монгольского мира (Pax Mongolica). Административно-территориальная структура Чингизидских государств, вкупе с бурным развитием торговых коммуникаций, способствовала появлению зон межэтнического взаимодействия, располагавшихся, как правило, на периферии Монгольской ойкумены, или на путях прохождения международных торговых маршрутов. В XIIIXIV вв. формируется ряд контактных зон на территории Улуса Джучи, прежде всего в городских торгово-ремесленных агломерациях Поволжья, Крыма, Северо-Восточном Причерноморье и Приазовье, а также на северной, лесостепной периферии Золотоордынского государства^[48].

Согласно гипотезе американского историка Чарльза Гальперина, именно на эпоху ордынской зависимости приходится окончательное формирование на южных границах Руси этнорелигиозной контактной зоны, возникшей еще в домонгольское время^[49].

Аналогичная точка зрения присутствует в работе украинского археолога и историка В.В. Колоды, характеризующего лесостепные регионы Днепровско-Донского водораздела как территорию оживленных этнокультурных и экономических контактов между восточнославянскими (южнорусскими) земледельческими общинами и тюркоязычными кочевниками Великой степи на протяжении всей эпохи раннего Средневековья (VIII–XIV вв.), включая период ордынского владычества^[50]. В работах известного молдавского историка Н.Д. Русева регион Днестровско-Дунайского междуречья обозначается как контактная зона пересечения коммерческих интересов Востока и Запада^[51].

Таким образом, под термином «контактная зона» следует понимать территорию интенсивного хозяйственно-экономического и культурного взаимодействия двух и более этносов или этнических групп, происходившего в течение продолжительного времени (жизни нескольких поколений). Зачастую такое взаимодействие приводило к возникновению новых народов или субэтнических групп (акриты на азиатском лимесе Византийской империи, секеи Венгерского королевства, караны восточного пограничья государства Ильханов, чараймаки и хазарейцы чагатайско-хулагуидского порубежья, казаки и севрюки южнорусского лесостепного пограничья).

Возникновение такого рода зон, как правило, тесно связано с существованием и деятельностью на этих территориях носителей открытых культур и имперской структуры управления, обеспечивающей отсутствие длительных конфликтов по национальному и конфессиональному признаку.

Исходя из вышеизложенного, можно сделать вывод о том, что термины «русско-ордынское пограничье», «фронтир» и «контактная зона» являются взаимодополняющими, частично синонимичными и не вызывают смысловых противоречий при их совместном использовании.

Помимо рассмотренных терминологических аспектов исследования, представляется целесообразным обратить внимание на разницу терминов, используемых в научных исследованиях для обозначения Джучидского государства.

Если для дореволюционного и советского периодов развития отечественной исторической науки характерно абсолютное преобладание термина «Золотая Орда»^[52], то в постсоветскую эпоху, в условиях становления национальных научных школ, появляется вариативность обозначений владений Джучидов^[53]. Данное обстоятельство ставит вопрос об обоснованности государственных терминов, использующихся историками в исследованиях, посвященных теме русско-ордынских отношений.

Рассматривая вышеобозначенную проблему, прежде всего следует отметить, что преобладающий в древнерусских летописных источниках XIV–XV вв. термин «Орда» в большинстве случаев использовался как обозначение ханской кочевой ставки («большой орды», ордубазара)^[54], и не имел конкретной территориальной привязки. По всей вероятности, аналогичное значение имели и присутствующие в русских нарративных источниках более позднего времени названия «именных» ставок отдельных джучидских ханов или беклярбеков («Мурутова Орда», «Ахматова Орда», «Мамаева Орда»)^[55]. Вместе с тем в более поздней русской летописной и историко-литературной традиции отмечается употребление термина «Орда» в качестве географического обозначения определенной территории («Синяя Орда», «Заяицкая Орда», «Орда Залесская»)^[56].

Согласно гипотезе В.П. Юдина, появление на Руси «золотоордынской» политической терминологии имеет достаточно раннее происхождение, являясь, по мнению исследователя, отражением визуальных впечатлений представителей правящей элиты русских княжеств, сложившихся в результате посещений ставок правителей Джучидского государства^[57]. Источниковым базисом представленной гипотезы известного советского востоковеда является ряд сообщений Мухаммада ибн Баттуты, посетившего в 1334 г. как кочевую ставку хана Узбека, так и столицу Улуса Джучи — Сарай. По описаниям марокканского путешественника, парадная юрта ордынского правителя носила название «золотого шатра» (орды)^[58]. Аналогичное («золотое») обозначение имел и стационарный дворец Узбека в Сарае^[59]. Впечатление «золотого» сооружения производила также располагавшаяся в ханской ставке передвижная «палата» для проведения судебных разбирательств (барака)^[60].

Наличие подобных архитектурных шедевров, являвшихся материальными символами власти Джучидов, не могло не оставить следа в политическом лексиконе государств, имевших интенсивные дипломатические контакты с правителями Улуса Джучи. В частности, согласно сведениям Е.И. Кычанова, в китайских исторических хрониках, относящихся к периоду династии Юань, владения Джучидов обозначались термином «Цзинь чжан хань» или «Цзинь чжан го» («Государство золотой юрты»)^[61]. Вместе с тем следует отметить полное отсутствие упоминаний «золотых» орд и иных дворцовых сооружений джучидских правителей в русских письменных источниках XIV–XV вв., равно как и обозначения ханских владений термином «Золотая Орда». Данное обстоятельство ставит под сомнение тезис о раннем появлении данного термина в политическом лексиконе элитных групп древнерусского общества.

В этой связи более вероятной представляется версия об относительно позднем появлении золотоордынской терминологии, заимствованной русскими летописцами из историко-культурной традиции постордынских государственных образований. Несмотря на то что сами «золотые дворцы» джучидских ханов, согласно сообщениям источников, были уничтожены в период «Великой замятни»^[62] и нашествия Тимур-ленга (Тамерлана)^[63], память об их существовании сохранялась в среде кочевников Дешта на протяжении всей постордынской эпохи. В частности, в «татарском» историческом эпосе (дастане) «Идигей» (появление которого как единого произведения датируется XV–XVI вв.^[64]), наряду с прямым обозначением Джучидской державы термином «Золотая Орда»^[65], присутствуют образы «Золотого дворца» и «Золотого чертога» в качестве символов ханской власти и олицетворения ордынской государственности эпохи наивысшего расцвета Улуса Джучи^[66].

Определенная символичность употребления политонимов «Орда» и «Златая Орда» прослеживается и в русских историко-литературных произведениях. Так, автором «Казанской истории» («Казанского летописца», «Истории о Казанском царстве») «золотоордынская» терминология применяется как для обозначения Джучидского государства периода зависимости от него русских княжеств^[67], так и для территории подвластной ханам Большой Орды^[68], а также используется в качестве одного из названий Казанского юрта^[69].

Учитывая факт продолжительного пребывания автора «Казанской истории» «при дворе» казанских ханов^[70], то есть в среде потомков кочевой аристократии и придворных сказителей, являвшихся главными хранителями культурно-исторического наследия золотоордынской эпохи, а также упоминаемую им работу с казанскими хрониками^[71], наиболее вероятной выглядит гипотеза о достаточно позднем (не ранее второй половины XVI в.) лингвистическом заимствовании русскими «книжниками» политонима «Златая Орда» (от тюрк. «Алтын Орду») из позднеордынских письменных источников и/или устной исторической традиции и дальнейшем его распространении в русских летописных сводах и историко-литературных произведениях^[72].

В мусульманских письменных источниках XIII–XIV вв. также прослеживается значительное разнообразие терминов, применявшихся составителями исторических хроник и трактатов для обозначения владений потомков Джучи. Их можно разделить на две группы. К первой относятся названия, имеющие скорее этногеографическое, нежели государственное значение (Дешт, Кыпчакское царство, Дешт-и-Кыпчак, Кыпчак)^[73]. Тогда как ко второй группе имеют отношение термины, смысловое наполнение которых носит преимущественно политико-династийный характер («дом Джучи», «престол Джучи»^[74]). Исходя из данного обстоятельства можно сделать вывод о том, что этимология термина «Улус Джучи» («Джучи улусы») базируется на многочисленных упоминаниях в аутентичных источниках сына Чингисхана — Джучи (Туши-хана), как первого правителя северо-западного улуса Монгольской империи^[75].

Таким образом, источниковедчески обоснованными являются все вышеперечисленные терминологические обороты (Орда, Золотая Орда, Улус Джучи) присутствующие в современнных научных исследованиях. В связи с чем представляется допустимым использование в работе различных обозначений Джучидского государства в целях лексического и стилистического разнообразия.

§ 1.2. Основные теоретические аспекты изучения темы в отечественной и зарубежной историографии

Рассматривая тему изучения этнокультурной и этнополитической истории регионов южнорусского лесостепного пограничья в ордынскую эпоху, невозможно обойтись без обращения к работам предшествующих поколений историков, работавших в данной тематике, а также всего спектра новейших исследований соответствующего направления.

Историю изучения регионов русско-ордынского пограничья можно разделить на несколько периодов или этапов. Начальный этап — вторая половина XIX — начало XX в. Среди наиболее значимых исследований этого периода необходимо выделить работы Д.И. Иловайского, Д.И. Зубрицкого, М.А. Максимовича, Н.П. Дашкевича, П. Голубовского, М. Владимирского-Буданова, Д.И. Багалея, М.К. Любавского, М.С. Грушевского, С.Н. Введенского^[76].

В XIX в. выходят и первые фундаментальные труды русских историков, посвященные систематизации и изучению восточных источников, в числе прочего содержащих информацию об Улусе Джучи (Золотой Орде), а также вопросам, относящимся к политической истории Монгольской империи. В этом плане прежде всего следует выделить работы Н.Я. Бичурина^[77], В.Г. Тизенгаузена^[78], И.Н. Березина^[79] и В.В. Бартольда^[80], заложившие основы российской ориенталистики и восточного источниковедения.

В 20—30-х гг. XX в. появляются значимые работы русских историков Н.И. Веселовского^[81] и В.В. Мавродина^[82], украинских исследователей Ф. Петруня^[83] и О. Федоровского^[84], а также польского историка С.М. Кучинского^[85], посвященные изучению некоторых аспектов политической истории Золотой Орды, а также административно-территориальному статусу южнорусских земель.

Основополагающими работами, давшими серьезный толчок к изучению русско-ордынских отношений, стали монографии А.Н. Насонова^[86], В.В. Мавродина^[87], коллективный труд Б.Д. Грекова, А.Ю. Якубовского^[88], а также работы В.Т. Пашуто^[89]. Важным шагом в изучении политической истории Золотой Орды, а также административно-территориальных изменений периода дезинтеграции и упадка государственных институтов Улуса Джучи стала вышедшая в 1960 г. монография М.Г. Сафаргалиева^[90].

Одной из немногих работ советских историков, посвященных изучению вопросов экономического и этнокультурного взаимодействия славянского и тюркского населения на территории Улуса Джучи, а также проблеме положения различных социальных групп древнерусского общества в государственной системе Золотой Орды является научное исследование М.Д. Полубояриновой, опубликованной в 1978 г.^[91]

В 1985 г. выходит в свет фундаментальное исследование В.Л. Егорова, посвященное изучению вопросов исторической географии Золотой Орды^[92]. Новым подходом в изучении пограничных со Степью регионов Южной Руси стал выдвинутый В.Л. Егоровым тезис о существовании так называемых «буферных зон», отделявших собственно ордынские кочевья от русских княжеств. К таковым зонам исследователь относил Болховскую землю, Поросье, полосу земель между Киевом, Каневом и Переяславлем-Южным, районы Курско-Рыльского Посеймья, а также земли Верхнего Подонья и так называемого Тульского баскачества, располагавшиеся в среднем течении р. Упы^[93]. К сожалению, В.Л. Егоровым не было четко сформулировано определение понятия «буферной зоны». В историко-географическом контексте данный термин обычно трактуется как территория, разделяющая враждебные государства или этнические группы^[94]. Вместе с тем в современной исторической науке существует и иное определение «буферной зоны» как территории, расположенной на стыке культурно-исторических пространств, в пределах которой создавались условия для их продуктивного контакта^[95].

Изучению дискуссионных вопросов административно-территориального устройства Подольского, Волынского и Киевского удельных княжеств как периферийно-пограничных регионов, расположенных на южных рубежах ВКЛ, посвящены работы известного советского (украинского) историка Н.Ф. Шабульдо^[96].

Знаковой работой, положившей начало новым подходам к изучению истории южнорусских земель в ордынскую эпоху, становится вышедшая в 1987 г. монография А.А. Шенникова, посвященная изучению одного из регионов русско-ордынского пограничья, располагавшегося в лесостепной полосе Донского левобережья и носившего в русских летописных источниках название Червленого Яра^[97].

Исследование А.А. Шенникова стало первой работой, в которой один из регионов русско-ордынского пограничья был обозначен как зона этнокультурных и хозяйственно-экономических контактов (контактная зона). Позднее проблема административно-территориального статуса среднего Подонья в эпоху Золотой Орды неоднократно рассматривалась в работах воронежских исследователей Ю.В. Селезнева и А.О. Амелькина, а также казанского историка Б.Р. Рахимзянова^[98].

Вместе с тем, несмотря на появление отдельных работ, представляющих нестандартные гипотезы и методы исследовательского поиска, господствующим подходом к изучению проблем русско-ордынских отношений в советской историографии являлось их рассмотрение исключительно через призму концепции антагонизма между двумя хозяйственными укладами — оседлым земледелием и кочевым скотоводством^[99]. В основе данного подхода лежал крайне субъективный и научно несостоятельный тезис К. Маркса о механизмах хозяйственной деятельности монголов на завоеванных территориях^[100].

В постсоветской историографии, вследствие исчезновения идеологических установок и отхода от марксистской парадигмы, изучение русско-ордынских отношений переходит на новый уровень. Помимо работ, посвященных политической истории Улуса Джучи^[101] и истории русско-ордынских отношений^[102], появляются исследования, рассматривающие историческое развитие Руси, Золотой Орды и отдельных «татарских» юртов с позиций формационного и цивилизационного подходов, системного анализа, а также с применением методологии социоестественной истории^[103].

Также следует отметить четко прослеживающийся в работах современных историков отход от теории «монголо-татарского ига» как системы политического и экономического угнетения, якобы вызвавшего затяжной системный кризис русских земель. Опираясь на новейшие данные археологии, палеоклиматологии и других смежных дисиплин, а также проведя тщательный анализ письменных источников, ряд исследователей аргументированно оспорили тезис о монгольском нашествии как о неком катастрофическом рубеже в общеисторическом развитии древнерусской цивилизации^[104].

Характерно, что вышеобозначенные точки зрения российских и украинских исследователей фактически являются аргументированным подтверждением тезиса английского историка Дж. Феннела, высказанного им несколько ранее в одной из работ, посвященных истории средневековой Руси^[105].

В последние десятилетия прослеживается возрождение интереса к вопросам русско-ордынского взаимодействия на территории лесостепных регионов северной периферии Улуса Джучи в украинской исторической науке^[106].

В 2010-х гг. выходит несколько работ российских историков, посвященных изучению отдельных регионов русско-ордынского пограничья^[107].

Проблемам возникновения и географической локализации владений «служилых татар» и казачьих сообществ на пограничных со Степью землях ВКЛ и Московского княжества посвящены исследования И.В. Зайцева, Е.Е. Русиной и А.В. Белякова^[108].

К новейшим российским исследованиям по теме русско-ордынского пограничья относятся работы Е.В. Нолева^[109] и Б.Д. Ряхимзянова^[110].

Получение как можно более полной и объективной картины исторического развития регионов южнорусской лесостепи в ордынскую эпоху невозможно без привлечения материалов археологических исследований и их синтеза с данными, содержащимися в нарративных источниках.

В данном контексте применение метода междисциплинарных исследований, представляющего собой синтез информации, содержащейся в письменных и археологических источниках, открывает ряд новых и перспективных направлений научного поиска.

В XX в. системному археологическому изучению подвергаются территории, составлявшие западную часть территории Улуса Джучи, включая регионы южнорусского лесостепного пограничья. По итогам этих исследований выходит ряд работ исследователей, синтезировавших сведения письменных источников с данными археологии^[111].

С 80-х гг. XX в. интенсивному археологическому изучению подвергались территории Курско-Рыльского Посеймья. Результаты исследований, относящиеся к ордынской эпохе (XIII–XV вв.), нашли отражение в работах В.В. Енукова, Г.Е. Шинакова, В.В. Приймака, А.В. Зорина, А.Г. Шпилева и А.А. Чубура^[112].

Результаты исследований археологических объектов тульских земель и района Куликова поля отражены в ряде работ В.П. Гриценко, А.Н. Наумова и М.И. Гоняного^[113].

Значительные материал по изучению истории Среднего Подонья в XIII–XIV вв. предоставили археологические исследования, проводившиеся в 80—90-х гг. XX в. кафедрой археологии и истории древнего мира ВГУ под руководством М.В. Цыбина в Хоперско-Донском междуречье^[114].

В 90-х гг. XX в. начинаются масштабные археологические исследования земель Верхнего Подонья и бассейнов притоков Дона (Быстрой Сосны, Красивой Мечи, Вязовки и др.), составлявших основную территорию Елецкого княжества. Изучению истории этого государственного образования посвящен ряд работ Н.А. Тропина^[115].

Немаловажным аспектом в изучении истории регионов южнорусской лесостепи в эпоху Средневековья является проблема влияния ландшафтно-географического и климатического факторов на специфику развития изучаемых территорий. Из числа новейших исследований, посвященных вопросам влияния климатических изменений на процессы хозяйственного освоения различными этническими группами евразийской лесостепной зоны, следует особо выделить ряд работ, относящихся непосредственно к палеогеографической и палеоклиматической истории ряда регионов русско-ордынского пограничья^[116].

§ 1.3. Основные источники темы

Для решения поставленных в исследовании задач был привлечен широкий круг как отечественных, так и зарубежных источников, содержащих прямые или косвенные сведения по политической истории, экономике и исторической географии Улуса Джучи и южнорусских княжеств.

Письменные источники, использованные в работе, можно разделить на несколько групп:

1. Древнерусские, включающие в себя летописи, историко-географические трактаты, духовные и договорные грамоты князей, грамоты митрополитов;

2. Западные, включающие путевые записки представителей дипломатических миссий, историко-географические сочинения, акты дипломатической переписки, нотариально-коммерческие акты;

3. Восточные, состоящие в основном из мусульманских, армянских, грузинских и китайско-монгольских исторических хроник и историко-литературных произведений, а также географических трактатов и записок путешественников.

Наибольший объем информации о событиях, происходивших на землях Южной Руси в эпоху становления административно-территориальной системы Улуса Джучи (1242 — 1280-е гг.), содержит Ипатьевская летопись^[117].

События, связанные с административно-территориальными изменениями в землях Курско-Рыльского Посеймья в 80-х гг. XIII в. (баскачество Ахмата), наиболее полно изложены в Лаврентьевской летописи^[118].

Летописями XV в., содержащими информацию о событиях, происходивших в регионах русско-ордынского пограничья, являются Рогожский летописец, Ермолинская и Типографская летописи, а также Московский летописный свод 1479 г.

В Рогожской летописи достаточно подробно отражены события военно-политической экспансии ВКЛ в южнорусские земли, включая территорию Верховских княжеств, вплоть до бассейна Быстрой Сосны^[119].

Ермолинская летопись, названная так по упоминанию в ней деятельности известного русского архитектора Василия Ермолина, была создана в конце XV в.^[120]

Уваровский список московского великокняжеского летописания, обнаруженный М.Н. Тихомировым и изданный им под названием «Московский свод конца XV в.»^[121], содержит уже несколько более позднюю редакцию свода 1479 г., доведенную до 1493 г.^[122] Особую ценность представляет сообщение Московского летописного свода конца XV в. о широкомасштабных торговых связях Московского княжества с Большой Ордой в последней трети XV в., по сухопутному маршруту, проходившему, по всей вероятности, через пограничные земли Донского правобережья^[123].

Одним из крупнейших летописных сводов XVI в., содержащих информацию о событиях второй половины XIIIXV в., является Никоновская летопись^[124], составленная при дворе митрополита Даниила в конце 1520-х — начале 1530-х гг. и получившая свое название от принадлежности одного из списков патриарху Никону. По мнению А.Г. Кузьмина, сообщения Никоновского свода, относящиеся к истории Рязанского княжества XIII–XV вв., восходят к утраченному рязанскому летописанию^[125]. Следует отметить, что историко-фактологический материал Никоновской летописи подвергался существенной литературной и идеологической обработке, в силу чего сведения этого летописного источника нуждаются в дополнительной перепроверке^[126].

В изучении событий истории Южной и Юго-Западной Руси второй половины XIV — начала XVI в. важное значение имеет информация, представленная в ряде летописных сводов Великого княжества Литовского (далее ВКЛ).

Слуцкая, или Уваровская, летопись^[127] — источник западнорусского летописания XVI в. Летопись делится на две части. В первой отражены события со второй половины XIV в. до 1446 г., происходившие на территории ВКЛ. Вторая часть — летопись общерусского характера с описанием событий 970—1240 гг. Данный летописный источник достаточно подробно описывает систему управления землями Бужско-Днестровского междуречья в государственной системе Улуса Джучи, а также содержит сообщения об изменениях административно-политического положения в таком регионе русско-ордынского пограничья, как Подолия в период литовской экспансии во второй половине XIV в.^[128]

Густынская летопись, получившая название по месту своего составления (Густынский монастырь под Черниговом), была создана в начале XVII в.^[129] Автор использовал древнерусские, польские, литовские, византийские и другие доступные ему письменные источники. Особую ценность в информативном плане представляют содержащиеся в Густынской летописи достаточно подробные описания событий военно-политической экспансии ВКЛ в 60 — 70-х гг. XIV в. в земли русско-ордынского пограничья^[130].

Определенная информация о событиях, происходивших на землях южнорусских княжеств в ордынскую эпоху, содержится в таком позднем западнорусском источнике, как «Хроника Литовская и Жмойтская», составленном в середине XVII столетия^[131].

Еще одним западнорусским нарративным источником, содержащим определенную (в ряде случаев уникальную) информацию об отношениях Великого княжества Литовского (ВКЛ) с Крымским ханством и Большой Ордой в XV–XVI вв., является Литовская метрика (ЛМ). Она представляет собой собрание специфических материалов (тетрадей, книг) канцелярии ВКЛ XV–XVIII вв. с копиями документов, издаваемых от имени великого князя, рады, сеймов, а также актов дипломатической переписки крымских ханов и литовских князей^[132].

Важным источником по истории земель галицкого Понизья в XIV — первой половине XV в. является свод Славяно-Молдавских летописей^[133]. В частности, в данном источнике содержится уникальная информация о взаимодействии различных этнических групп (русинов, волохов, татар), населявших регион Днестровско-Прутского и Прутско-Серетского междуречий^[134].

Некоторые сведения, относящиеся к истории южнорусских княжеств, содержатся в Новгородских летописных сводах^[135].

Важным историко-географическим источником, содержащим информацию об административно-территориальной структуре южнорусских земель в конце XIV в., является «Список русских городов, дальних и ближних»^[136]. Согласно наиболее обоснованному тезису современного украинского историка Г.Ю. Ивакина, «Список» мог быть составлен в 1396–1397 гг., когда Киприан находился в Киеве, где вел политические переговоры с литовскими князьями Ягайло и Витовтом^[137]. В то же время следует отметить, что данные «Списка…» содержат ряд сведений, относящихся к более раннему времени, устаревших к моменту его создания. Так, в «Списке…» указан г. «Коршев на Сосне», тогда как уже существовавший в 90-х гг. XIV в. Елец не упоминается.

Информацию об изменениях в административно-политическом статусе пограничных районов Рязанского княжества и сопредельных с ним территорий золотоордынских улусов в конце XIV–XV в. содержат духовные и договорные грамоты московских и рязанских князей^[138].

К нормативно-правовым источникам относятся также и грамоты московских митрополитов Феогноста и Алексия, обращенные к православному населению ордынского улуса, располагавшегося на землях Донского левобережья^[139]. В русских источниках он обозначался как Червленый Яр. Тексты послания митрополитов фиксируют наличие на территории Среднего Подонья представителей как ордынской администрации (баскаков, сотников), исповедовавших православие, так и довольно многочисленного земледельческого населения, включая представителей знати (бояр) и духовенства^[140].

Значительный объем сведений, относящихся к исторической географии лесостепного пограничья Российского государства эпохи позднего Средневековья, содержится в географическом трактате — «Книге Большому чертежу», содержащей подробное описание территории Московского царства и соседних с ним государств в XVI–XVII вв. Особую ценность представляет информация о «татарских дорогах» — «сакмах» или «шляхах», возникших в золотоордынский период и частично проходивших по территории пограничных со Степью регионов^[141]. Помимо этого в «Книге» содержатся сведения о расположении ряда населенных пунктов золотооордынской эпохи, прекративших свое существование к моменту составления трактата^[142].

К числу историко-литературных источников, содержащих некоторые сведения историко-географического характера о располагавшимся на границе с Ордой Елецком княжестве, а также территории ордынских кочевий в Среднем Подонье, следует отнести «Хожение митрополита Пимена в Царьград». Составленное Игнатием Смолянином по итогам поездки московского церковного посольства в Константинополь в 1389 г., «Хожение…» было включено московским летописцем в текст Никоновской летописи^[143].

Определенная информация, относящаяся к вопросам административного статуса и датировки возникновения таких пограничных феодальных образований, как Елецкое княжество, владения Мансура-Кията (официального родоначальника князей Глинских), содержится в родословных книгах Росийского государства XVI–XVII вв.^[144]

Ценным источником по определению административно-политического положения областей русско-ордынского пограничья в конце XIV — первой трети XV в. являются ярлыки ордынских и крымских ханов, выдаваемые литовским князьям и польским королям на управление южнорусскими землями^[145]. К их числу следует отнести тарханные ярлыки хана Токтамыша (1392 и 1393 гг.), тарханный ярлык хана Тимур-Кутлуга, ярлык крымского хана Менгли-Гирея (1507 г.). Анализ этих нормативно-правовых актов позволяет более точно определить административно-правовой статус ряда территорий русско-ордынского пограничья в эпоху упадка Орды и военно-политического доминирования ВКЛ в южнорусских землях.

Из числа западноевропейских источников наибольший объем информации по административно-политическому статусу южнорусских земель в период становления ордынского государства содержится в «Истории монголов» католического священника и дипломата Иоанна де Плано Карпини^[146]. Сведения о северной границе ордынских кочевий в Правобережном Подонье и присутствии русского населения в этом регионе содержат путевые записки французского дипломата Гильома Рубрука^[147].

Важное свидетельство о существовании труднопроходимой границы, отделявшей русские княжества от сопредельных государств, содержится в «Книге о разнообразии мира» венецианского путешественника Марко Поло^[148].

К числу используемых в работе источников также следует отнести путевые заметки европейских путешественников Амброджио Контарини и Гильбера де Ланоа, а также «Записки о московитских делах» австрийского дипломата Сигизмунда Герберштейна^[149]. Кроме того, в исследовании использовалась информация, относящаяся к истории изучаемого региона, представленная в ряде дипломатических актов восточноевропейских государств^[150].

В контексте изучения торговых путей, проходивших через земли русско-ордынского пограничья, в качестве дополнительных источников, содержащих информацию о торговых путях, истории крупнейших центров международной и региональной торговли, располагавшихся на территории Джучидского государства, автором привлекались выдержки из сборников коммерческо-правовых документов Генуи и Венеции, а также трактата флорентийского финансиста Франческо Бальдучи Пеголотти «La Pratica della Mercatura» («Практика торговли»), составленного между 1338 и 1342 гг.^[151] Сведения о торговых связях и структуре товарооборота североитальянских торговых республик с Золотой Ордой и опосредованно с русскими землями содержатся в бухгалтерских книгах (массариях) XIV–XV вв. Оригиналы массариев Кафы^[152] и Таны сохранились до нашего времени как составная часть архивов Банка св. Георгия Государственного архива Генуи и Государственного архива Венеции. Новейшее издание части генуэзских коммерческо-нотариальных документов в русском переводе вышло в 1998 г.^[153] Торговая документация Республики св. Марка хранится в Государственном архиве Венеции. Информация из коммерческих актов и навигационных атласов Венецианской республики с комментариями представлена в работах известного российского византолога С.П. Карпова^[154].

Отдельным комплексом письменных источников, содержащих информацию по истории и географии Улуса Джучи и зависимых от них государств (в том числе русских княжеств), являются сочинения мусульманских хронистов и географов.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

24

Марко Поло. Книга о разнообразии мира. СПб., 2018. С. 67.

25

Там же. С. 327, 525.

26

Путешествие в восточные страны Плано Карпини и Гильома Рубрука. М., 1957. С. 109–110.

27

Ходарковский М. Степные рубежи России: как создавалась колониальная империя. М., 2019. С. 77.

28

Панарина Д.С. Граница и фронтир как фактор развития региона и/или страны // История и современность. 2015. № 1. С. 15–41; Петер У., Троицкий С. Сложность границ: постановка проблемы, терминология и классификация // Журнал фронтирных исследований. 2019. № 4.2. С. 234–256.

29

Тернер Ф.Дж. Фронтир в американской истории. М., 2009. С. 6–7, 16–18.

30

Там же. С. 14.

31

McNeill W. Europes Steppe Frontier. Chicago, 1964; Chrisiansen E. The Northern Crusades: The Baltic and the Catolic Frontier, 1100–1525. L., 1980; Whittaker C.R. Frontiers of the Roman Empire: A Social and Economic Study. Baltimore, 1994. P. 110–127; Ostrowski D. Muscovy and the Mongols: Cross-Cultural influences on the Steppe Frontier, 1304–1589. Cambridge, 1998; Hopwood K. The Byzantine-Turkish Frontier c. 1250–1300 // Acta Viennensia Ottomanica: Akten des 13. CIEPO-Symposiums. Wien, 1999. P. 153–161; Medieval Frontiers: Concepts and Practices / Secected papers of a colloguium held Nov 1998 at St. Catherines College, Cambridge, 2002; Khodorkovshy M. Russian Steppe Fronier: The Making of a Colonial Empire, 1500–1800. Bloomington, 2002; Stepenson P. Byzantiums Balkan Frontier (A Political Study of the Northern Balkans, 900—1204). Cambridg University Press, 2004; Mykhaylovskiy V. Evropean expansion and the contested borderlands of late medieval Podillya, Ukraine. Amsterdam, 2019; Haug R. The Eastern Frontier. Limits or empire in Late antiqua and early medieval Central asia. University of Cincinnati, 2019.

32

Панарина Д.С. Указ. соч. С. 17.

33

Басалаева И.П. Критерии фронтира: к постановке проблемы // Теория и практика общественного развития. 2012. № 2. С. 46–49.

34

Скобелкин О.В. Южный фронтир России на рубеже 60 — 70-х гг. XVI в // Вестник ТГУ. Вып. 10 (126), 2013. С. 44–45; Мизис Ю.А., Скобелкин О.В., Панков А.И. Теория фронтира и юг России в XVI — первой половине XVIII в. // Вестник ТГУ. Т. 20. Вып. 10. 2015. С. 11.

35

Тернер Ф.Дж. Указ. соч. С. 15, 26; Александров Г.В. Эволюция взаимоотношений колонистов и коренного населения в Новой Англии в 1620–1676 гг. Дис.… канд. ист. наук. М., 2016. С. 57–58, 119, 121; Axtell J. The invasion Withen: The Contest of cultures in Colonial North America. N. Y. Oxford University Press, 1985. P. 62.

36

Александров Г.В. Указ. соч. С. 225–227.

37

Черницын С.В. Донские татары — мусульманская группа донского казачества. Этапы и тенденции этнической истории // Казачество в тюркском и славянском мирах. Казань, 2018. С. 282–298; Дубовиков А.М. Тюркский элемент в истории Уральского (Яицкого) казачьего войска // Казачество в тюркском и славянском мирах. Казань, 2018. С. 298–309; Аминов Р.Р., Годова Е.В., Загидулин И.К., Халиков Н.А. Татары-казаки в составе Оренбургского войска // Казачество в тюркском и славянском мирах. Казань, 2018. С. 309–326; Тычинских З.А. Татары-казаки Западной Сибири // Казачество в тюркском и славянском мирах. Казань, 2018. С. 326–360; Грибовский В.В. Инфильтрация ногайцев в состав Черноморского казачьего войска // Казачество в тюркском и славянском мирах. Казань, 2018. С. 380–391.

38

Резун Д.Я., Шиловский М.В. Сибирь, конец XVI — начало XX в.: фронтир в контексте этносоциальных и этнокультурных процессов. Новосибирск, 2005. [Электронный ресурс]. URL: http:// www.sibistorik.narod.ru

39

Latimor O. The Nomads and South Russia // Archeion Ponton. 1979. Vol. 35. P. 193–200.

40

Lattimore O. Inner Asian Frontiers of China. Boston, 1962; Он же. Studies in Frontier History. Collected Papers 1928–1958. London, 1962.

41

Андреева А.А. «Калмыцкий фронтир»: к типологии фронтирной теории // Вестник Калмыцкого университета. 2016. № 4 (32). С. 131.

42

Ходарковский М. Степные рубежи России. Как создавалась колониальная империя. 1500–1800. М., 2019. С. 9.

43

Гумилев Л.Н. Древняя Русь и Великая степь. М., 2002. С. 438.

44

Королюк В.Д. О так называемой «контактной» зоне в Юго-Восточной и Центральной Европе периода раннего Средневековья // Юго-Восточная Европа в Средние века. Кишинев, 1972. С. 31–46; Он же. Основные проблемы формирования контактной зоны в Юго-Восточной Европе и бессинтезного региона в Восточной и Центральной Европе // Проблемы социально-экономических формаций. Историко-типологические исследования. М., 1975. С. 158–184.

45

Арутюнова-Фиданян В.А. Византия и Армения в XXII вв.: зона контакта // Византия между Западом и Востоком. Опыт исторической характеристики. М., 2001. С. 380.

46

Карпов С.П. История Трапезундской империи. СПб., 2007. С. 88, 115; Арутюнова-Фиданян В.А. Указ. соч. С. 380–389; Шукуров Р.М. Тюрки в византийском мире (1204–1461). М., 2017. С. 137.

47

Birley R. Vindolanda A Roman Frontier Post of Hadrian’s Wall. L., 1977. P. 9, 13; Whittaker C.R. Frontiers of the Roman Empire: A Social and Economic Study. Baltimore, 1994. P. 110–127; Колосовская Ю.К. Рим и мир племен на Дунае. I–IV вв. н. э. М., 2000. С. 165, 169, 173, 175–176, 178, 180–181, 185.

48

Из «Подарка наблюдателям по части диковин стран и чудес путешествий» Ибн Баттуты // Становление и расцвет Золотой Орды. Источники по истории Улуса Джучи (1266–1359 гг.). Казань, 2011. С. 171; Крамаровский М.Г. Человек средневековой улицы. Золотая Орда. Византия, Италия. СПб., 2011. С. 122–139; Он же. О христианских конфессиях Солхата в XIII–XIV вв. // Материалы по археологии, истории и этнографии Таврии. Вып. XXII. Симферополь, 2017. C. 399–411; Кубанкин Д.А. Русская община золотоордынского города Укека // Поволжская археология. 2012. № 1. С. 172–188; Маслюженко Д.Н. Этнополитическая история лесостепного Притоболья в Средние века. Курган, 2008. С. 34–35; Миргалеев И.М. Тюрко-угорская контактная зона в Западном Приуралье: проблема иштяков // Иштяки: приуральско-сибирское пограничье. Казань, 2019. С. 8–9; Хот-ко С.Х. Генезис адыгского (черкесского) этнополитического пространства в XIII–XVI вв.: проблемы и перспективы исследования. Дис.… д-ра ист. наук. Майкоп, 2017. С. 128–151, 227–252.

49

Гальперин Ч. Татарское иго: образ монголов в средневековой России. Воронеж, 2012. С. 18, 205.

50

Колода В.В. Картографирование средневековых городищ Днепро-Донского междуречья как метод определения этапов славяно-кочевнических отношений // Древности 2010. Харьковский историко-археологический ежегодник. Вып. 9. С. 178–198.

51

Русев Н.Д. На грани миров и эпох. Города низовий Дуная и Днестра в конце XIII–XIV вв. Кишинев, 1999; Он же. Карпато-Дунайские земли в эпоху Джучидов: некоторые соображения и неисчислимые «Пути взоров» // Stratum plus: Arhaeology and Cultural Antropology. 2016. № 6. С. 165–181.

52

Hammer-Purgstall J. Geshichte der Goldenen Horde in Kiptschak; das der Mongolen in Rusland. Pesth: C.A. Hartleben, 1840; Тизенгаузен В.Г. Сборник материалов, относящихся к истории Золотой Орды. СПб., 1884; Веселовский Н.И. Хан из темников Золотой Орды. Ногай и его время. Пг., 1922; Греков Б.Д., Якубовский А.Ю. Золотая Орда и ее падение. М., 1950; Сафаргалиев М.Г. Распад Золотой Орды. Саранск, 1960; Федоров-Давыдов Г.А. Общественный строй Золотой Орды. М., 1973; Егоров В.Л. Историческая география Золотой Орды. М., 1985.

53

Хафизов Г.Г. Распад Монгольской империи и образование Улуса Джучи. Казань, 2000; Горский А.А. Москва и Орда. М., 2000; Миргалеев И.М. Политическая история Золотой Орды периода правления Токтамыш-хана. Казань, 2003; Крамаровский М.Г. Золотая Орда. История и культура. СПб., 2005; Селезнев Ю.В. Русские князья в политической системе Улуса Джучи. Воронеж, 2017; Ускенбай К.З. Восточный Дашт-и-Кыпчак в XIII — начале XV века. Проблемы этнополитической истории Улуса Джучи. Казань, 2013; Черкас Б.В. Західні володіня Улусу Джучи XIII–XIV ст.: суспільно-політичний та економичний розвиток. Киів, 2015.

54

Из «Подарка набюдателям по части диковин стран и чудес путешествий» Ибн Баттуты // Становление и расцвет Золотой Орды. Источники по истории Улуса Джучи (1266–1359 гг.). Казань, 2011. С. 159.

55

ПСРЛ. Т. XXV. Московский летописный свод конца XV в. М., 1949. С. 182, 302–303; Устюжский летописный свод (Архангелогородский летописец). М.; Л., 1950. С. 93–94.

56

ПСРЛ. Т. XI. Никоновская летопись. М., 1965. С. 69, 172; Задонщина // Памятники общественной мысли Древней Руси: В 3 т. Т. 2. Период ордынского владычества. М., 2010. С. 85–86.

57

Юдин В.П. Орды: Белая, Синяя, Серая, Золотая… // Утемиш-хаджи. Чингиз-наме. Алма-Ата, 1992. С. 32–33.

58

Из «Подарка наблюдателям по части диковин стран и чудес путешествий» Ибн Баттуты // Становление и расцвет Золотой Орды. Источники по истории Улуса Джучи (166—1359 гг.). Казань, 2011. С. 160.

59

Там же. С. 171.

60

Там же. С. 166–167.

61

Кычанов Е.И. «История династии Юань» («Юань Ши») о Золотой Орде // Историография и источниковедение истории стран Азии и Африки. СПб., 2000. Вып. 19. С. 146–157.

62

Утемиш-хаджи. Чингиз-наме. Алма-Ата, 1992. С. 112–113, 53а—54а.

63

Из сочинений Ибн Арабшаха // Золотая Орда в источниках. Т. I. Арабские и персидские сочинения. С. 211.

64

Идигей. Татарский народный эпос. Казань, 1990. С. 247.

65

Там же. С. 340.

66

Там же. С. 159.

67

Казанская история // Библиотека литературы Древней Руси. Т. 10 [Электронный ресурс]. URL: http://www.lib.pushkinskijdom. ru/Default.aspx?tabid=514).

68

Там же.

69

Там же.

70

Моисеева Г.Н. Автор «Казанской истории» // ТОДРЛ. Т. IX. М.; Л., 1953. С. 279.

71

Казанская история // Библиотека литературы Древней Руси. Т. 10 [Электронный ресурс]. URL: http://www.lib.pushkinskijdom. ru/Default.aspx?tabid=5148).

72

ПСРЛ. Т. III. Новгородскія летописи (Такъ названные Новгородская вторая и Новгородская третья летописи). СПб., 1879. С. 204; Скифская история. М.: Наука, 1990. С. 8, 26, 27, 31, 39, 45, 113.

73

Из Истории Ибн Халдуна // Становление и расцвет Золотой Орды. Источники по истории Улуса Джучи (166—1359 гг.). Казань, 2011. С. 192; Из «Летописи царств и царей» Ибн алФурата // Становление и расцвет Золотой Орды. Источники по истории Улуса Джучи (166—1359 гг.). Казань, 2011. С. 188; Из летописи Ибн Касира // Становление и расцвет Золотой Орды. Источники по истории Улуса Джучи (166—1359 гг.). Казань, 2011. С. 150; Из сочинения «Пути взоров по государствам с крупными городами» Ибн Фадлаллаха ал-Умари // Становление и расцвет Золотой Орды. Источники по истории Улуса Джучи (166 — 1359 гг.). Казань, 2011. С. 137.

74

Извлечения из «Сборника летописей» Рашид ад-Дина // Становление и расцвет Золотой Орды. Источники по истории Улуса Джучи (166—1359 гг.). Казань, 2011. С. 30; Тизенгаузен В.Г. СМИЗО. Т. I. Извлечения из сочинений арабских. СПб., 1884. С. 150.

75

Извлечения из «Истории [династии] Юань» («Юань Ши») // Становление и расцвет Золотой Орды. Источники по истории Улуса Джучи (166—1359 гг.). Казань, 2011. С. 22; Из «Истории Вассафа» // Становление и расцвет Золотой Орды. Источники по истории Улуса Джучи (166—1359 гг.). Казань, 2011. С. 59; Из сочинений Хамдаллаха Казвини // Становление и расцвет Золотой Орды. Источники по истории Улуса Джучи (166—1359 гг.). Казань, 2011. С. 66.

76

Иловайский Д.И. История Рязанского княжества. М., 1858; Зубрицкий Д.И. История древнего Галицко-Русского княжества. Львов, 1855; Максимович М.А. О мнимом запустении Украины в нашествие Батыево и населении ее новопришлым народом // Собрание сочинений. Т. 1. Киев, 1876; Дашкевич Н.П. Болоховская земля и ее значение в русской истории // Труды III АС. Т. 2. Киев, 1878; Голубовский П. История Северской земли до половины XIV столетия. Киев, 1881; Владимирский-Буданов М. Население Юго-Западной России от половины XIII до половины XV века // Архив ЮЗР. Ч. 7. Т. 1. 1886; Багалей Д.И. История Северской земли до половины XIV столетия. Киев, 1882; Любавский М.К. Очерк истории Литовско-Русского государства. М., 1910; Грушевский М.С. Історія Украіны-Руси. Львів, 1905. Т. 3; Грушевский М.С. Очерк истории Киевской земли от смерти Ярослава до конца XIV ст. К., 1891; Введенский С.Н. Червленый Яр // Воронежская старина. Воронеж, 1905. Вып. 5.

77

Бичурин Н.Я. (Иакинф). История первых четырех ханов из дома Чингисова. СПб., 1829.

78

Тизенгаузен В.Г. СМИЗО. СПб., 1884.

79

Березин И.Н. Очерк внутреннего устройства Улуса Джучиева / ВОТ. Ч. 8. СПб., 1864.

80

Бартольд В.В. Образование империи Чингисхана / Записки ВОТ. Т. X. СПб., 1896.

81

Веселовский Н.И. Хан из темников Золотой Орды. Ногай и его время. Пг., 1922.

82

Мавродин В.В. Левобережная Украина под властью татаро-монголов // Ученые записки ЛГУ. 1939. № 32. Вып. 2.

83

Петрунь Ф. Ханьскі ярлики на украінські земли: (До питанія про татарьску Украіну) // Східний світ. Харків, 1928; Он же. Східна межа Великого князівства Литовського в 30-х роках XV сторіччя // Ювілейний збирник на пошану академика М.С. Грушевського з нагоди шістьдесятоі річниці життя та сороковых роковин науковоі дияльности. Т. 1. Киів, 1928.

84

Федоровський О. Рештки культури татар Золотоі Орди на Украіні // Східний світ. Харків, 1928.

85

Kuczynski S.M. Ziemie Czerrnihosko-Siewierskie pod rzadami Litwy. Праці Украінського наукового інституту. Т. 33. Warszawa, 1936.

86

Насонов А.Н. Монголы и Русь (история татарской политики на Руси). М.; Л., 1940.

87

Мавродин В.В. Очерки истории Левобережной Украины (с древних времен до второй половины XIV в.). Л., 1940.

88

Греков Б.Д., Якубовский А.Ю. Золотая Орда и ее падение. М., 1950.

89

Пашуто В.Т. Очерки истории Галицко-Волынской Руси. М., 1950; Он же. Образование Литовского государства. М., 1959.

90

Сафаргалиев М.Г. Распад Золотой Орды. Саранск, 1960.

91

Полубояринова М.Д. Русские люди в Золотой Орде. М., 1978.

92

Егоров В.Л. Историческая география Золотой Орды. М., 1985.

93

Егоров В.Л. Указ. соч. 2-е изд. М., 2009. С. 31, 37, 38, 43; Он же. Владения Золотой Орды в районе бассейна Верхнего Дона // Липецк: начало истории. Липецк, 1996. С. 75, 78.

94

Тимощук В.О. Давньоруська Буковина (X — перша половина XIV ст.). Киев, 1982. С. 86–89, 202–203; Егоров В.Л. Граница Руси с Золотой Ордой // Вопросы истории. 1985. № 1. С. 8—19.

95

Бессуднова М.Б. Россия и Ливония в конце XV века. М., 2015. С. 412; Пенской В.В. Полоцкая война. Очерки русско-литовского противостояния времен Ивана Грозного. 1562–1570. М., 2019. С. 185–186.

96

Шабульдо Н.Ф. Земли Юго-Западной Руси в составе Великого княжества Литовского. Киев, 1987; Он же. Литовско-ордынский и польско-ордынский кондоминиум в украинских землях в XIV в. // Сословия, институты и государственная власть в России. Средние века и раннее новое время: Сб. ст. памяти акад. Л.В. Черепнина. М., 2010. С. 496–497.

97

Шенников А.А. Червленый Яр. Исследование по истории и географии Среднего Подонья в XIV–XVI вв. Л., 1987.

98

Амелькин А.О., Селезнев Ю.В. Центрально-Черноземный край в русско-ордынском пограничье (в конце XIV — начале XV века) // Труды первого всероссийского съезда историков-регионоведов. Т. II. СПб., 2010. С. 386–392; Селезнев Ю.В. Ино-конфессиональное население Улуса Джучи. Русские // Золотая Орда в мировой истории. Казань, 2016. С. 310–316; Рахимзянов Б.Р. Москва и татарский мир: сотрудничество и противостояние в эпоху перемен, XV–XV вв. СПб., 2016.

99

Мавродин В.В. Указ. соч. Изд. 2. СПб., 2002. С. 395; Насонов А.Н. «Русская земля» и образование территории древнерусского государства (историко-географическое исследование). Монголы и Русь (история татарской политики на Руси). СПб., 2006. С. 183; Рыбаков Б.А. Ремесло Древней Руси. М., 1948. С. 525–538; Кучкин В.А. Русь под игом. Как это было? М., 1991. С. 28; Федоров-Давыдов Г.А. Общественный строй Золотой Орды. М., 1973. С. 28.

100

Маркс К. Разоблачения дипломатической истории XVIII века // Черная легенда. Друзья и недруги Великой степи. М., 2012. С. 408.

101

Трепавлов П.П. Государственный строй Монгольской империи XIII в.: Проблема исторической преемственности. М., 1993; Он же. Золотая Орда в XIV столетии. М., 2010; Он же. Большая Орда — Тахт эли. Очерк истории. Тула, 2010; Миргалеев И.М. Политическая история Золотой Орды периода правления Токтамыш-хана. Казань, 2003; Мыськов Е.П. Политическая история Золотой Орды в XIII — начале XIV в. Волгоград, 2003.

102

Горский А.А. Москва и Орда. М., 2000; Селезнев Ю.В. «А переменит Бог Орду…» (русско-ордынские отношения в конце XIV — первой трети XV в.). Воронеж, 2006; Он же. Картины ордынского ига. Воронеж, 2017; Он же. Русские князья при дворе ханов Золотой Орды. М., 2017; Кривошеев Ю.В. Русь и монголы: Исследование по истории Северо-Восточной Руси XII–XIV вв. СПб., 2015.

103

Крамаровский М.Г. Золото Чингисидов: культурное наследие Золотой Орды. СПб., 2001; Он же. Pax Mongolica и проблемы глобализации культуры Евразии // Золотоордынская цивилизация. 2017. № 10. С. 20; Кульпин-Губайдулин Э.С. Золотая Орда: проблемы генезиса Российского государства. М.; УРРС, 2005; Шамильоглу Ю. Влияние Черной смерти на Золотую Орду: политика, экономика, общество, цивилизация // Золотая Орда в мировой истории. Казань, 2016. С. 679–695; Хайдаров Т.Ф. Эпоха «Черной смерти» в Золотой Орде и прилегающих регионах (конец XIII — первая половина XV в.). Казань, 2018; Маслюженко Д.Н. Этнополитическая история лесостепного Притоболья в Средние века. Курган, 2008.

104

Макаров Н.А. Русь в XIII в.: культурная ситуация по археологическим данным // Русь в XIII в.: Континуитет или разрыв традиций? М., 2000. С. 9; Ивакин Г.Ю. Историческое развитие Южной Руси и Батыево нашествие // Русь в XIII веке: Древности темного времени. М., 2003. С. 65.

105

Fennel J. The Crisis of Medieval Russia 1200–1304. London; New York, 1983.

106

Черкас Б.В. Территориальное устройство Улуса Джучи (территория западнее Дона) // Золотая Орда в мировой истории. Казань, 2015; Толочко О.П., Ричка В.М. «Князи болоховьсции» // Ruthenica. T. XIII. Киів, 2016. С. 105–106; Русина Е.В. Северская земля: генезис и историческая эволюция в XV — нач. XVI в. Дис.… канд. ист. наук. Киев, 1991; Она же. Сіверьская земля у складі Великого князівства Литовського. Киів, 1998; Она же. Украіна під татарами і Литвою // Украіна крізь віки. Т. 6. Киів, 1998; Она же. Історія Киівского князівства XIV–XV ст. у світлі нових даних // Украіна крізь віки. Збірник наукових праць на пошану академіка НАН Украіни профессора Валерія Смолія. Киів, 2010. С. 184–202; Білецька О. Поділля на знамі XIV–XV ст. до витоків формувания історичноі області. Одеса, 2004; Пилипчук Я.В. Татары и Киевская земля (1362–1471) // Крымское историческое обозрение. Вып. 1 (3). Бахчисарай; Казань, 2015. С. 91—120; Пилипчук Я.В., Несин М.А. Великое княжество Литовское и татары в период правления Александра Казимировича (1492–1506 гг.) // История военного дела: исследования и источники. Спец. вып. V. Стояние на реке Угре 1480–2015. Ч. II. СПб., 2016. С. 390–448.

107

Лаврентьев А.В. После Куликовской битвы: Очерки истории Окско-Донского региона в последней четверти XIV — первой четверти XVI в. М., 2012. С. 183–184; Шеков А.В. Верховские княжества. Середина XIII — середина XVI в. М., 2012; Андреев С.И. Древнерусские поселения верховьев р. Цны XIII–XIV вв. (К вопросу о юго-восточной границе Рязанского княжества) // Куликово поле: Исторический ландшафт. Природа. Археология. История. Т. 2. Тула, 2003. С. 48–67; Андреев С.И. Русско-татарско-мордовское пограничье во второй половине XIII–XVI вв. // Вестник ТГУ. 2013. Вып. 10 (126). С. 31–42.

108

Зайцев И.В. Татарские политические образования на территории Великого княжества Литовского: Яголдаева «тьма» // Золотая Орда в мировой истории. Казань, 2016. С. 809; Русина Е.Е. Яголдай, Яголдаевичи, Яголдаева «тьма» // Славяне и их соседи. Вып. 10. Славяне и кочевой мир. К 75-летию академика Г.П. Литаврина. М., 2001. С. 147; Беляков А.В. «Касимовское царство» раннего периода (XV — первая половина XVI в.): проблема интерпретации источников // Восточная Европа в древности и Средневековье. Т. XVII. 2005. С. 172–175; Он же. Мещерские казаки // Казачество в тюркском и славянском мирах. Казань, 2018. С. 202–215.

109

Нолев Е.В. На северо-западных рубежах Монгольской империи: русско-ордынское пограничье // Власть. Т. 25. 2017. № 9. С. 167–172.

110

Рахимзянов Б.Р. К вопросу о «буферных зонах» во взаимоотношениях поздней Золотой Орды и северо-восточных княжеств // Средневековые тюркско-татарские государства. 2010. № 2. Казань. С. 91–95.

111

Раппопорт П.А. Города Болховской земли // КСИИМК. 1955. Вып. 57; Терещук К.I. До питання про локалізацію Болоховськоі землі // Дослідження з словяно-руськоі археологіі. Киів, 1976; Беляева С.А. Южнорусские земли во второй половине XIII–XIV вв. (по данным археологии). Киев, 1982; Супруненко О.Б., Приймак В.В., Мироненко К.М. Старожитності золото-ордынського часу Дніпровського лісостепового Лівобережжя. Киев; Полтава, 2004.

112

Енуков В.В. Славянский комплекс на р. Рать // Археология и история Юго-Востока Руси. Курск, 1991; Он же. Ратский археологический комплекс в эпоху Золотой Орды // Средневековая археология. 2018. № 4. С. 47–50; Шинаков Г.Е. Характер размещения древнерусских памятников на территории «Воронежских лесов» // Актуальные проблемы археологических исследований в Украинской ССР / ТД республиканской конференции молодых ученых (Киев, апрель 1981). Киев, 1981; Приймак В.В. О локализации летописного города Липовицка // Теория и методика исследования археологических памятников лесостепной зоны. Липецк, 1992; Зорин А.В., Шпилев А.Г. Курское городище, Городенское городище и Гусин брод // Славяно-русские древности Днепровского левобережья. Курск, 2008; Чубур А.А. К исторической географии Посеймья и сопредельных земель в период феодальной зависимости от Золотой Орды // Studia internationalia: Материалы II Международной конференции «Западный регион России в международных отношениях X–XX вв.». Брянск, 2013. С. 51–52.

113

Гриценко В.П. К вопросу о местонахождении летописной Тулы // Тула историческая: прошлое и настоящее. Тула, 1996; Он же. Торховское городище и его округа // Историко-археологические чтения памяти Н.И. Троицкого. Тула, 1997; Наумов А.Н. Черная металлургия и железообработка на сельских памятниках Куликова поля в конце XII — первой четверти XIV в. Тула, 2008; Гоняный М.И., Наумов А.Н. Металлургический комплекс XIV в. на поселении Монастырщина-5 на Куликовом поле // Тезисы докладов отчетной сессии ГИМ по итогам полевых археологических исследований и новых поступлений в 1991–1995. М., 1996; Гоняный М.И. К вопросу о динамике заселения района Куликова поля древнерусским населением в XII–XIV вв. // На Юго-Востоке Древней Руси: историко-археологические исследования. Воронеж, 1996; Он же. Тюркские элементы в материальной культуре древнерусских поселений конца XII — третьей четверти XIV в. в районе Куликова поля (на примере украшений ременной гарнитуры) // Русь в IX–XIV веках: взаимодействие Севера и Юга. М., 2005. С. 85—101.

114

Цыбин М.В. Юго-Восточная окраина Руси в XII–XIV вв. (по данным археологии). Дис.… канд. ист. наук. Киев, 1987; Он же. Юго-Восток русских земель после монгольского завоевания //Славяне и их соседи. Славяне и кочевой мир. М., 1998. С. 121–124; Он же. К изучению русско-золотоордынского пограничья в Среднем Подонье // Проблемы археологии Нижнего Поволжья. I Международная Нижневолжская археологическая конференция. Тезисы докладов. Волгоград, 2004; Он же. Периферия Золотой Орды в Подонье // Краткие сообщения Института археологии. 2007. № 221. С. 166–175.

115

Тропин Н.А. К вопросу о понятии «Елецкая земля» и ее границах в XII–XV вв. // Формирование и развитие социальной структуры населения Центрального Черноземья. Тамбов, 1992. С. 19–20; Он же. «Елечьская земля» и формирование ее территории в XII–XV вв. // Археология и история юго-востока Древней Руси. Воронеж, 1993. С. 88–91; Он же. К исторической географии Елецкой земли XIV — нач. XV в. // Россия в X–XVIII вв. Проблемы истории и источниковедения. М., 1995. С. 586–591; Он же. Елецкая земля в XII–XV вв. Елец, 1999; Он же. Южные территории Чернигово-Рязанского порубежья в XII–XV вв. Елец, 2006.

116

Гоняный М.И., Александровский А.Л., Гласко М.П. Северная лесостепь бассейна Верхнего Дона времени Куликовской битвы. М., 2007. С. 46–47; Александровский А.Л. Природная среда Верхнего Подонья во второй половине голоцена (по данным изучения палеопочв городищ раннего железного века) // Археологические памятники Верхнего Подонья I тысячелетия н. э. Воронеж, 1998. С. 196; Чендеев Ю.Г., Александровский А.Л. Почвы и природная среда бассейна реки Воронеж во второй половине голоцена // Почвоведение. 2002. № 4. С. 389–398.

117

ПСРЛ. Т. II. Ипатьевская летопись. М., 1908.

118

Там же. Т. I. Лаврентьевская летопись. Л., 1926–1928.

119

Там же. Т. XV. Рогожская летопись. М., 1965.

120

Там же. Т. XVIII. Ермолинская летопись. М., 2007.

121

Там же. Т. XXV. М.; Л., 1949.

122

Лурье Я.С. Указ. соч. С. 135–136.

123

ПСРЛ. Т. XXV. Московский летописный свод конца XV в. М., 1949. С. 302.

124

Там же. Т. XI–XII. Никоновская летопись. М., 1965.

125

Кузьмин А.Г. Рязанское летописание. М., 1965. С. 29.

126

Клосс Б.М. Никоновский свод и русские летописи XVIXVII вв. М., 1980; Насонов А.Н. Русская земля и образование территории древнерусского государства. М., 1951; Кузьмин А.Г. Указ. соч. М., 1967.

127

ПСРЛ. Т. XXXV. Уваровская (Слуцкая) летопись. М., 1880.

128

Там же. С. 74–75. Л. 42–43 об.

129

Там же. Т. II. Густынская летопись. СПб., 1843; ПСРЛ. Т. XXXX. Густынская летопись / Отв. ред. В.А. Кучкин. СПб., 2003.

130

ПСРЛ. Т. 2. Густынская летопись. СПб., 1843. С. 350.

131

ПСРЛ. Т. XXXII. Хроника Литовская и Жмойтская. М., 1975.

132

Литовская метрика. Т. VII. Acta Magu. Ducat. Litv., рукопись in folio нач. XVI в. Записи книги VII. Л. 59–40 // Акты относящиеся к истории Западной России, собранные и изданные Археографической комиссией. Т. II. 1506–1544 гг. СПб., 1848.

133

Славяно-молдавские летописи (СМЛ). М., 1976; Суляк С.Г. Русины в молдавском летописании // Русин. 2017. № 4 (50). С. 10–37.

134

СМЛ. М., 1976. С. 55; Летопись земли Молдавии от сотворения мира и до 1601 года; Глава XVI. Суляк С.Г. Русины в молдавском летописании // Русин. 2017. № 4 (50). Приложение 2. С. 36.

135

ПСРЛ. Т. IV. Вып. 1. Новгородская IV летопись. СПб., 1848. С. 37; Т. 4. Ч. 1. М., 2000. С. 228; ПСРЛ. Т. XII. Софийская летопись. СПб., 1901. С. 61–62.

136

Тихомиров М.М. Список русских городов, дальних и ближних // Исторические записки. 1952. № 40. С. 218–220.

137

Ивакин Г.Ю. Историческое развитие Киева XIII — середины XVI в. (историко-топографические очерки). К., 1996.

138

Духовные и договорные грамоты великих и удельных князей XIV–XVI вв. М.; Л., 1950.

139

Грамота митрополита Феогноста на Червленый Яр // Акты исторические, собранные и изданные Археографической комиссией. Т. 1. 1334–1598. СПб., 1841. С. 21–22; Грамота митрополита Алексия на Червленый Яр боярам, баскакам, духовенству и мирянам // АИ. Т. 1, 1334–1598 гг. СПб., 1841. С. 22–23.

140

Грамота митрополита Алексия на Червленый Яр боярам, баскакам, духовенству и мирянам // АИ. Т. 1, 1334–1598 гг. СПб., 1841. С. 23.

141

Книга Большому чертежу. М.; Л., 1950.

142

Указ. соч. С. 111.

143

ПСРЛ. Т. XI. М., 1965. С. 95–96.

144

Родословная книга. СПб., 1787. С. 1787; Роспись князей Глинских, поданная в Разряд 1686 г. марта 4 // РГАДА. Ф. 210. Оп. 18. Д. 87. Л. 1–2; Отдел рукописей Российской государственной библиотеки (ОР РГБ). Ф. 256. № 349. Приложение 3 // Очерки феодальной России. № 15. М.; СПб., 2012. С. 179–180, 190.

145

Акты, относящиеся к истории Западной России, собранные и изданные Археографической комиссией. Т. 2. СПб., 1842. № 6; Петрунь Ф. Ханьскі ярлики на украіньскі земли: (до питанія про татарску Украіну) // Східний світ. Харків, 1928. № 2; Тарханные ярлыки Тохтамыша, Тимур-Кутлуга и Саадат-Гирея // Воскресенская летопись. Приложения. Рязань, 1998. С. 521–532.

146

Giovanni di Pian di Carpine. Storia dei Mongoli / Enrico Menesto. Spoleto: Centro Italiano di Studi sull’Alto Medioevo, 1989. P. 332; Джиовани дель Плано Карпини. История Монгалов. Гильом де Рубрук. Путешествие в восточные страны / Пер. А.И. Маленина. М., 1957.

147

Там же. С. 109–111.

148

Марко Поло. Книга о разнообразии мира. С. 327.

149

Скржинская Е.Ч. Барбаро и Контарини о России. К истории итало-русских связей в XV в. Л., 1971; Путешествие Гильбера де Ланоа в восточные земли Европы в 1413–1414 и 1421 годах // Киевские университетские известия. 1873. № 8. Отд. 2. С. 39–43.

150

Codex Diplomaticus Hungariae Ecclesiasticus ac Civilis / Studio etopera G. Fejer. Budae, 1829. T. 3. Vol. 219, 239; Codex diplomaticus Prussiae III, 21 // Болеслав-Юрий II, князь всей Малой Руси: Сб. мат-лов и исследований. СПб., 1907. С. 191–192; Codex diplomaticus et epistolaris Slovaciae. T. 2. Bratislavae, 1987. Nr. 150. P. 100–102; Послание польского короля Владислава Локетка, адресованное папе Иоанну XXII. Краков, 21 мая 1323 года // Хаутала Р. В землях «Северной Тартарии»: Сведения латинских источников о Золотой Орде в правление хана Узбека (1313–1341). Казань, 2019. С. 643–644; Послание галицко-волынских князей Андрея и Льва Юрьевичей магистру Тевтонского ордена Карлу фон Триру. Владимир, 9 августа 1316 года // Хаутала Р. В землях «Северной Тартарии»: Сведения латинских источников о Золотой Орде в правление хана Узбека (1313–1341). Казань, 2019. С. 641–642.

151

Francesco Balducci Pegolotti. La Pratica della Mercatura / Ed. by Evans. Cambridge, Mass., 1936.

152

Автором используется вариант древнерусской транскрипции данного топонима. В западноевропейских источниках и ряде современных исследований название города пишется согласно правилам латинской граматики — Caffa (Каффа).

153

Регесты документального фонда Diversorum Filze секретного архива Генуи, относящихся к истории Причерноморья // Причерноморье в Средние века. Вып. 3. М.; СПб., 1998.

154

Карпов С.П. Налогообложение итальянской торговли и объем товарооборота в городах Южного и Юго-Восточного Причерноморья (XIV — середина XV в.) // ВВ. 1986. Т. 47; Он же. Путями средневековых мореходов. Черноморская навигация Венецианской республики в XIII–XV вв. М., 1994; Он же. Кризис Таны 1343 г. в свете новых источников // ВВ. 1994. Т. 55 (80). Ч. 1.