Возвращение

Л. Андрияшев, 2020

Почему нам хочется что-то изменить в своей жизни? Как часто эти решения влияют на судьбу более чем одного человека? Что движет нами в эти моменты? И каким будет результат? Способен ли каждый из нас усилием воли переписать судьбу? Или она уже написана кем-то, и наши неимоверные усилия предопределены заранее? Есть ли нечто, управляющее окружающим нас хаосом, или река жизни прокладывает себе русло без чьей-либо помощи? В своем романе автор представит на суд читателей несколько вариантов того, как наши действия могут повлиять на судьбы целого мира. И пусть фантастичность происходящих в нем событий не вводит вас в заблуждение. Поменяйте место действия, героев, антураж, и вот уже в центре событий вполне может оказаться любой из нас. Надо только захотеть измениться самому и «заразить» положительным примером окружающих. Тогда на пути человечества не останется ни одного непреодолимого препятствия. Кто знает, возможно, описанные события уже происходили с кем-то из нас, а возможно, эти события нам только предстоит пережить…

Глава 4

Гиперпоезд до столицы отправлялся с вокзала каждый вечер. У меня было в запасе еще несколько часов на сборы, но в принципе мне хватило бы и трех минут. Я понимал, что, скорее всего, никогда не вернусь сюда, поэтому по логике мне надо было забирать с собой все свои пожитки. Но проблема была в том, что из вещей у меня была только парадная форма, увешанная орденами и медалями, наградное оружие да мои документы. Немного я скопил за свою жизнь, но большинство не могло похвастаться и этим. Учитывая, что рюкзак был собран, а времени оставалось еще очень много, мы с моим спутником решили зайти попрощаться к тому, кто скрашивал наше пребывание в этом месте уже не первый год. Взяв свой вещмешок, мы дошли до неприметного дома на окраине города. Дорогу туда я мог бы пройти с закрытыми глазами.

— Как ты думаешь, — спросил я своего молчаливого друга, прежде чем зайти в дверь, — зачем он это делает? Кому в такое время нужен его музей? Сколько я помню, сюда почти никто никогда не заходил. Мне казалось, что если он увидит всю бесперспективность данной затеи, ему придется опустить руки и смириться.

— Давай зайдем и спросим его, — последовал простой ответ. — Мое мнение заключается в том, что это помогает ему дышать полной грудью и служит целью для продолжения существования. Сам знаешь, как труден его путь. Забери этот смысл жизни, и через год его не станет по вполне естественным причинам. Без мотивации все живое запрограммировано на скорый конец. А так он верит в то, что рано или поздно наступят светлые времена. Человечество как биологический вид приспосабливается ко всему. Пусть его уже не будет в живых, но работа, которую ты считаешь бессмысленной, может впоследствии показать дорогу в нужном направлении для нового поколения. Давай уже войдем внутрь. Хочу пройтись по этому месту в последний раз.

Дверь, как всегда, была открыта; в кресле смотрителя сидел пожилой чернокожий мужчина в темных очках, который, как всегда, был одет в африканский костюм. Услышав звук скрипучих петель, он повернул взгляд в нашу сторону.

— Заходи, мой друг, — он встал из-за стола и направился к нам, безошибочно узнав меня по каким-то, до сих пор непонятным мне признакам. — Давно тебя не было. Надеюсь, ничего скверного не случилось?

— Духи оберегают меня, — пожимая протянутую руку, ответил я. — Не знаю, что такого хорошего ты им постоянно про меня говоришь, но несколько раз они от меня пули отводили.

— Посмотри на эту ситуацию с другой стороны. Возможно, я говорю им, насколько ты ужасный человек, и они оберегают тебя до последнего, лишь бы ты не пришел в их мир в виде призрака и не установил там свои порядки.

В отличие от начальника местной полиции, у этого человека чувство юмора было очень утонченным, скорее даже философским. И вообще, он всегда представлялся мне особенным. Приехал в наш университет из Африки еще до войны, подписав контракт на два года. Что-то вроде программы культурного обмена между континентами. В итоге он настолько увлекся этим обменом, что на сдачу получил жену и троих детей. Я ходил к нему на лекции по философии, хотя это было вовсе не обязательно. Ведь в изучении космоса, к которому меня тянуло с рождения, это помогало слабо. Но к нему ходили все, настолько интересно он мог часами говорить на любую тему. В юношестве эта наука казалась мне бессмысленной, но как же сильно я ошибался. Подобные ему преподаватели занимались самым главным — передавали свой жизненный опыт нам, молодым, горячим и наивным. Архитектура души гораздо важнее любой точной науки. А его талант заключался в том, что в долгих, а порой и агрессивных спорах со студентами, ему удавалось посеять в наших головах определенные идеи и мысли, которые прорастали в сознании годами. Но в итоге все они оформились в то, что называется характером. Далеко не все выпускники университета вышли оттуда хорошими специалистами, но большинство из них стало просто хорошими людьми. И в этом как раз его заслуга.

Но сейчас такие, как он, оказались не у дел, и все, что ему остается — это следить за порядком в своем музее, где представлена история всех континентов. Надо отдать должное — несмотря на свою слепоту, порядок он поддерживает идеальный. Как он сам рассказывал, карта этого здания за многие годы отпечаталась в его голове настолько, что он на спор мог сказать, где что находится и какой экспонат стоит в четвертом зале на третьей полке слева от входа. К сожалению, этот музей, мягко говоря, не пользовался популярностью у местного населения. Его уже давно бы разграбили, если бы я не попросил местные власти объявить данную территорию муниципальной собственностью, за порчу которой при правильно составленном обвинении можно было лишиться головы.

К слову, я приложил руку не только к сохранности этого места, но еще и к его наполнению. По всему континенту мы собирали экспонаты, которые впоследствии должны были украсить своим присутствием центральный столичный музей послевоенной истории. Вернее, собирал их я с моим невидимым спутником, а наш незрячий друг лишь указывал нам путь, получая согласования в только что созданном комитете по восстановлению утраченного наследия. Уже потом я понял, что это было верным тактическим ходом новой администрации. Пока идет новый передел власти на континенте — отправить подальше всех, кто мог оказать хоть какое-то влияние на армию. А я наивно полагал, что их заботит судьба будущих поколений. Когда до меня дошло, что от них не дождаться ничего, кроме слов, момент уже был упущен. Конгломерат обосновался в Австралии навсегда. Инквизиция укрепилась окончательно. Очаги сопротивления были подавлены, а оставшиеся недовольными группы ретировались на северные пустоши. Призрачная надежда на то, что правительство исполнит обещанное нам, еще какое-то время не угасала. Но оно было занято чем угодно, только не поддержкой культурного наследия. А со временем таким своенравным людям, как я, стало и вовсе небезопасно жить на глазах у новой власти, поэтому мы и приняли решение забраться подальше от столицы. А все, что удалось собрать за долгие месяцы поисков, было решено взять с собой. Так и появилось это место в сердце пустыни, никому не нужное, кроме его хранителя.

Мой спутник, казалось, любил ходить сюда гораздо больше меня. И его интересовали не столько разговоры с моим пожилым ментором, сколько созерцание всего многообразия выставленных в этом месте ценностей, собранных со всех концов страны. А точнее, из всех разрушенных во время войны музеев. Он вообще последнее время очень странно себя вел, словно догадывался о чем-то, но боялся сказать вслух. Он рядом уже столько лет, а мне все еще кажется, что я ничего не знаю о его душе. А она, несомненно, в нем есть, да еще какая. Мне повезло, что он оказался рядом. Хотя я даже примерно не могу сказать, кто он и откуда пришел в наш мир. Да и он сам, если, конечно, говорит правду, не понимает своей природы и своего предназначения. Именно это и гнетет его… Вначале мой невидимый друг думал, что со временем сможет ответить на все вопросы, но время шло, а ответы так и не приходили. Скорее даже наоборот — появлялись лишь новые вопросы. И с годами смысл жизни стал ускользать от него. Он начал отдаляться от меня. И я не осуждаю такое поведение: появиться из ниоткуда в незнакомом месте, да еще и не иметь возможности разговаривать ни с кем, кроме одного человека, не осознавая своей природы и своего места во Вселенной. Даже не знаю, что бы я сам при этом ощущал… В любом случае, эта загадка интересна не только ему самому, ведь почему-то только я могу с ним беседовать и слушать ответы, а мне, как ученому, такое кажется крайне любопытным. Почему именно я? И кто определил, что именно я буду удостоен чести общаться с ним? Как бы то ни было, то путешествие, в которое я наконец-то решился отправиться, должно либо приподнять завесу тайны, либо прекратить наши мучения в этом мире. А учитывая, что второй вариант мне казался наиболее вероятным, я не мог не попрощаться со своим другом и учителем.

— Что привело тебя в мою тихую гавань? — спросил смотритель музея, возвращаясь на свое место.

— Решил попрощаться перед отъездом.

— Ты уезжаешь? Надолго?

— Возможно, навсегда, — с грустью ответил я.

— И духов какого континента мне теперь придется задабривать, чтобы они тебя оберегали?

— Либо духов Большой Земли, либо духов, обитающих в подвале Инквизиции. В последнем варианте мне это будет уже не особо нужно.

— Собрался в главное путешествие своей жизни? — с загадочной улыбкой он посмотрел в мою сторону. — Я давно ждал этого дня, но торопить тебя не хотел. Надо самому прийти к такому мудрому решению. Иначе растратишь свой потенциал понапрасну. Человек без цели долго жить не может, начинает сам себя съедать изнутри, и в итоге остается лишь холмик на кладбище либо урна с пеплом. Особенно такой, как ты, в чьей душе горит огонь, зажженный Богом. Если не дашь выхода этому пламени — сгоришь. Во время службы в армии выплеск энергии был очень сильным, поэтому все годы после нее ты восстанавливался, а теперь она снова бьет ключом из твоего источника и подталкивает тебя к поискам.

— К поискам чего, по-твоему, она меня подталкивает? — изумленно спросил я. — И почему ты решил, что эта поездка станет главной в моей жизни?

— Все дороги ведут к осознанию самого себя, к осознанию своей судьбы. Война внесла свои коррективы в жизнь каждого из нас, и только сейчас все понемногу начинает исправляться. Вот и тебя твой Ангел-Хранитель пытается вывести на дорогу, с которой ты, из-за непреодолимых обстоятельств, был вынужден сойти. Знаешь, многие люди всю жизнь ищут свое предназначение в этом мире. Некоторым везет практически сразу, а вот некоторым никогда не суждено этого понять. Это карма, наследие прошлых жизней. Мои предки тысячелетиями были колдунами в нашем племени. И меня до сих пор преследуют их голоса, доносящиеся из глубины веков. Это отпечатано в моем генетическом коде. С детства я пытался отказаться от подобных суеверий, но весь мой жизненный путь тесно сплетен с невидимым нами непознанным миром. Я специально заставлял себя быть человеком науки. Пытался все логично анализировать, хотел, чтобы это обошло меня стороной. Но от судьбы не убежишь. Кто мог подумать, что единственная бомба, которая упадет на город в первый же день войны, выберет целью именно мой дом? И в один момент я потеряю все, чем дорожил…

— Я не хотел, чтобы из-за меня ты снова переживал те ужасные эмоции. Поверь, если бы я знал, что ты сведешь разговор к тем воспоминаниям, то не пришел бы. Прости меня.

— Да что ты, мой друг, — улыбнувшись, ответил хранитель музея, — в этом нет твоей вины. Наоборот, только близкому человеку я могу рассказать то, что наболело. Да и, кроме тебя, сюда почти никто не заходит. Хотя положительная динамика все же есть. За прошлый месяц мою скромную обитель знаний посетили двадцать четыре человека. Люди проявляют интерес к своему прошлому. Значит, мои усилия не растрачены понапрасну. Возможно, я даже смогу передать хотя бы часть своего опыта кому-то еще.

— К сожалению, местные бары могут похвастаться такой проходимостью за час. Люди, в своем большинстве, всегда выбирают самый простой путь, — с грустью сказал я. — Лишь немногие находят в себе силы плыть против течения. Раньше никто не задумывался об этом. И в итоге мы не выдержали уготованных нам испытаний, раз все ценности того мира столь быстро оказались забыты.

— У каждого своя дорога. Возможно, один из этих двадцати четырех человек, вдохновившись беседой со мной, изменит наш мир. А я верю в то, что рано или поздно это случится.

— Наш мир уже изменили, не спросив нас об этом. Так изменили, что без слез смотреть невозможно. А что будет, когда уйдет твое и тем более мое поколение? Когда не останется человека, который помнил бы те времена не по рассказам своих бабушек, а ощущал их на себе? Тогда для людей то, что творится сейчас, будет являться нормальным существованием. Никому и в голову не придет что-то менять.

— Как раз потому я и вкладываю всего себя в свое дело, мой друг. Чтобы, когда от нас с тобой ничего не останется, часть наших воспоминаний сохранилась в этих стенах и на этих полках. Возможно, именно для этого Создатель так жестко меня испытывал, ведь как еще можно понять чужую боль, не пропустив ее через себя?

— И ты даже не испытываешь к такому Создателю ненависти после того, что он с тобой сделал? Меня это всегда в тебе удивляло. Ты единственный из людей, кого я знаю, кто никогда не жаловался на то, что произошло. Твои речи, которые ты мощным потоком изливал на огромные аудитории, не разошлись с делами, которые ты делал после того, что случилось со всем миром. Я помню наших преподавателей, говоривших о совести и чести на уроках этики, но при этом забывших о своих словах, когда вопрос встал о выживании. Но ты не из их числа. Ты — Человек, доказавший, что не все мы животные. Что нам дано право выбора, в отличие от них.

— Мой друг, ты знаешь, как побаловать старика, — расплывшись в широкой улыбке, сказал мой собеседник. — Сладкая патока из твоих уст, как всегда, поднимает мне настроение. Но мы оба знаем, что таких Людей гораздо больше, чем кажется на первый взгляд. Они просто стараются не показывать это, а некоторые, к сожалению, просто боятся. Сейчас такое время, что человечность многие воспринимают как слабость. Хотя так было и раньше, просто сейчас все негативное в каждом из нас проявляется в более жестких формах. А ненависти к Создателю у меня нет. Он меня подтолкнул к моему предназначению. Ты же помнишь, что после госпиталя, когда я понял, что никогда не смогу видеть, и когда мне сказали, что я единственный, кто выжил в доме, утешением мне были только две вещи. Первым было то, что мой старший сын в этот момент находился в другом месте, а вторым — что помимо философии, я знаю еще некоторые секреты непознанной стороны мира. В моей семье было заведено передавать священные знания наших предков-колдунов. Уже мой дед относился к этому скорее как к доброй традиции и не вкладывал в нее никакого смысла, за исключением того, чтобы мы не забывали своих корней. Но при этом он все передавал в той последовательности и в полном объеме, в котором это делали до него. И знаешь, в тот горький момент утраты я почувствовал, что эти ритуалы полны огромной силы. Я начал практиковать их, начал часто ездить к местным аборигенам, которые помогли мне раскрыть весь потенциал моего древнего рода и добавили в мою голову свое знание и понимание нашего мира. Они приняли меня как брата, хотя нас разделяла пропасть в несколько веков. Ведь они жили так, как жили их предки тысячи лет назад, а я — дитя цивилизации. Но законы жизни не изменялись, не обращая никакого внимания на всю нашу «цивилизованность». Так вот, раскрыв свой потенциал, я связался с ними. С моими девочками. Ты можешь считать меня стариком, который сошел с ума от горя, но это правда. Там, после смерти, нас что-то ждет. Я не могу объяснить, что именно, но там есть некая сила. И когда-нибудь наука поймет всю природу этих явлений, разгадает тайну, доставшуюся нам от самого Творца. Я не говорил тебе об этом раньше, потому что данный опыт предназначен лишь для меня. Просто мы можем больше не увидеться, а я хочу, чтобы ты знал: всю боль, которую мы переживаем в своей жизни, компенсирует тот бесконечный путь, уготованный нашим душам.

На его глазах выступили слезы, но это были слезы и печали, и радости. Он улыбался, и в этой улыбке была вся его жизнь, весь его опыт. Он научился одинаково благодарно принимать от судьбы как добро, так и зло. И не всегда человеку под силу различить, что именно является хорошим, а что плохим. Ведь без одного не было бы и другого. Он это понял, возблагодарил Бога за свой тернистый путь и смиренно ждал того, что еще ему уготовано.

— Нет новостей о твоем сыне? — спросил я, пытаясь повернуть беседу в другое русло.

— Я больше не отправлял запросов в совет ветеранов, все равно они уже мне не отвечают. Но я чувствую его в этом мире. И девочки сказали, что там его нет. Иногда во сне я пытаюсь с ним связаться, но он еще слаб в изучении знаний моих предков. А возможно, даже и не пробует пробудить в себе то, что я ему передал, ведь это выглядело скорее как шутливая традиция, чем непознанная правда.

— Я уверен, что если он жив, то вы обязательно встретитесь.

— Мы с ним встретимся в любом случае, даже если наши жизни оборвутся, — утерев слезы, сказал мой духовный наставник. Он встал и уверенной походкой, обходя все углы, прошел в свою комнату. — Перед дорогой я хочу выпить с тобой травяной отвар. Он придаст тебе душевных сил и спокойствия, — донесся оттуда его голос. — А пока можешь напоследок пройтись по галереям и вспомнить, каких усилий нам стоило собрать все это в одном месте.

Тем временем мой спутник, слушавший наш разговор, при этом осматривая столь любимый им музей, решил напомнить о своем существовании.

— Скажи, чтобы он не пугался того, что они все реже и реже приходят к нему. Это нормально. Они его не покидают, пусть не боится этого. Просто в том мире свои законы, и чем больше он успокаивается, тем легче им. Ему не надо винить себя за то, что он думает о них не с такой сильной болью, которая была раньше. Его раны затянулись уже давно, теперь пришла пора реже вглядываться в свои шрамы. Он делает доброе и правильное дело, они мне сказали, что ему еще многое уготовано в этой жизни.

— Они? — переспросил я шепотом, подходя к нему в соседний зал. — Ты общаешься с его семьей? Я думал, он просто начал понемногу сходить с ума.

— По такой логике ты уже давно неизлечимо болен шизофренией в терминальной стадии, — засмеявшись, сказал он. — Вдумайся в свои слова. Тебе кажется, что старик, разговаривающий во сне со своей погибшей женой и двумя дочерьми, сошел с ума. Но при этом ты уже много лет сам разговариваешь с невидимым для остальных мужчиной, которого считаешь то своим даром, то проклятием.

— Да я и не отрицаю, что в каком-то смысле я психически нездоровый человек. Я много читал про это в свое время. У меня просто раздвоение сознания: ты — в моей голове, тебя не существует. Я не верю в потусторонний мир с призраками, не верю в его ритуалы, не верю, что где-то есть некий Высший Разум, который допустил то, что произошло с нашей планетой. Мы развиваемся согласно объективным законам мироздания. На планете накопилась критическая масса ненасытных паразитов — и она сбросила их с себя как пушинку. Точнее, мы сами себя отбросили назад, и еще не известно, восстановимся ли мы вообще. Не удивлюсь, если в наш мозг просто заложена программа самоуничтожения. Мы своими же руками регулируем природный баланс. Через тридцать лет не останется и следа от Большой Войны. А через триста о ней и вовсе могут забыть. Возможно, мы уже не первые, кто проходит по спирали мироздания. Со временем и твоя природа будет объяснена. Поймут причину, почему у тебя свое мнение, зачастую отличающееся от моего. Поймут даже то, каким образом ты можешь отдаляться от меня, а потом описывать в подробностях те места, которые я никогда не видел. Мозг настолько сложен и не изучен, что я уже ничему не удивлюсь. Но до сегодняшнего дня ты никогда не говорил ни о чем мистическом, а сейчас заявляешь, что общаешься с его погибшей семьей?

— Даже если ты прав и я часть твоего сознания, то это как раз все объясняет. Я — твоя темная сторона. Твоя противоположность. Ты — ученый, и не веришь в необъяснимое, а я как раз и являюсь тем необъяснимым. Ты не можешь доказать некоторые вещи с научной точки зрения, но тут появляюсь я и делаю эту грязную работу за тебя, выдвигая странные теории, в которые искренне верю. Я просто помогаю тебе не сойти с ума, когда ты не можешь найти ответ на какой-нибудь из мучающих тебя вопросов. Но на самом деле все гораздо сложнее. Я сам не знаю, в чем именно мое предназначение и кто я такой. Может быть, я и правда часть тебя, а возможно, я какая-то новая, доселе невиданная, информационная форма жизни? Отчасти это может объяснить то, что у меня своя память и свое мнение, а также то, что я могу видеть вещи, находящиеся за пределом твоего физического зрения. Не забывай, что ты был рожден, чтобы изменить мир. Ты — продукт большого генетического эксперимента, который просто не успел дать результатов из-за проблем, которые обрушились на человечество. Возможно, что когда-нибудь люди поймут и мою природу. А в данный момент я знаю лишь то, что его семья сейчас находится в этом мире, но в другом, непривычном для нас состоянии. И я могу каким-то образом улавливать их колебания. Так вот, они меня просят сказать ему через тебя, что он движется в правильном направлении и что ему не надо винить себя за то, что его боль с годами притупляется. Пусть не считает это предательством памяти своих близких. Для них жизнь продолжается так же, как и для него, разница лишь в том, что она приняла другую форму. Просто повтори ему это.

— И как я, по-твоему, это скажу? Что мой воображаемый друг хочет передать ему сообщение?

— Поверь, как и в любом деле, тут главное — лишь начать. Разговор сам выведет тебя на нужные слова.

Тем временем чернокожий колдун, а по совместительству ученый-философ, вышел из своей комнаты, неся в руках поднос с двумя чашками своего травяного зелья.

— Выпьем, друг мой, за твое путешествие. Чтобы твой Хранитель провел тебя по уготованному свыше пути и вернул мне в целости и сохранности.

Я подошел к нему и взял горячую кружку.

— Надеюсь, твой Хранитель тоже меня не оставит? — сказал я, отхлебнув терпкого отвара. — Не могу сказать, что это вкусно, раньше ты делал из подножных трав гораздо более достойные напитки. Видимо, стареешь. Твои пальцы теряют чувствительность, раз не могут отличить благородные растения от пустынной колючки.

— А ты все пытаешься уколоть меня, как и раньше в университете, ставя в укор мой почтенный возраст, — улыбаясь, произнес он. — Но тут дело в другом. Этот напиток поможет укрепить нашу связь. Последние годы ты всегда был моими глазами в этом мире, теперь я отплачу тебе тем же, и буду твоим проводником в мире духов. Я попрошу их, чтобы они оберегали тебя так, как ты оберегал несчастного слепого старца. Ты можешь в это не верить, но твое неверие не изменит законов мироздания. Просто выпей это, а в остальном доверься мне. Вот увидишь, в конце своего путешествия ты изменишь взгляд на многое.

— Если тебе от этого будет спокойнее, то я с радостью употреблю содержимое кружки по назначению, — при этих словах я думал лишь о том, как же мне передать слова своего невидимого товарища. — Знаешь, — неуверенно начал я, — не могу говорить за мир духов, но поскольку в мире людей это может быть нашей с тобой последней встречей, то я поведаю одну свою тайну. Все равно ближе тебя у меня никого нет. Да и если с годами твой рассудок помутится и ты всем начнешь это рассказывать, никто не поверит в бред слепого старика, который каждый месяц уходит в пустыню на встречу с духами предков.

— А тебя так заботит то, что о тебе будут думать люди, которые тебя даже не знают? — улыбаясь, спросил он.

Я немного растерялся, и на секунду задумался. Действительно, с одной стороны, он прав. Я всегда боялся говорить кому-то об этом именно потому, что не хотел, чтобы мой образ героя порочила тень психического расстройства. Чем я руководствовался в такие минуты? Своим тщеславием? Или желанием казаться в глазах других идеальным человеком? Ведь сейчас до этого никому нет дела. У людей много своих проблем, и даже если бы все это знали, то отнеслись бы к данной информации весьма терпимо, а скорее всего, равнодушно. Мало ли сколько снарядов разорвалось возле моей головы, хорошо хоть что только этим отделался. Но я упорно не хотел, чтобы о моей тайне знал еще кто-то. Даже сейчас я рассказывал об этом с неохотой. Наверное, где-то в глубине души я надеялся на то, что спустя века все наладится и мое имя займет свое место в истории. Я и вправду многое сделал не только для своего народа, но и для всего мира. Я хотел, чтобы меня вспоминали как некий идеал, а у идеальных людей не должно быть недостатков. Точнее, знать о них должны лишь немногие, иначе идеал превратится в посредственность. Люди сами создают себе ложных богов, и я не хотел их разочаровывать. Это гордыня. Я в один миг осознал, что всю свою жизнь пытался быть идеальным для всех, забывая, что я всего лишь человек. Может быть, поэтому я и записался в добровольческий корпус в первый же день войны? Я уговаривал себя, что дело лишь в желании защитить свою страну, свои принципы. Но, возможно, какая-то скрытая часть подсознания говорила мне: «Это твой шанс стать для них Богом». Вероятно, это и движет великих людей вперед? Желание быть Богом для остальных. Причем быть Им можно в чем угодно. И действительно, многие двигают науку вперед, чтобы добиться признания и заглушить воспоминания о том, какими убогими они выглядели в глазах бездарностей, которые преследовали и угнетали их в жизни. Может, и я решил таким образом добиться быстрого успеха? Потому что к тому моменту, когда я оканчивал университет, детей, подобных мне, было много. И генетика дошла до того, что родители могли корректировать способности своих будущих отпрысков еще на стадии эмбриона. Возможно, именно тогда мое подсознание затаилось и начало ожидать своего «звездного часа», когда я смог бы либо доказать, что я достоин места в пантеоне ложных богов, либо умереть? А когда этот час настал, то, скорее всего, именно поэтому я так вел себя на поле брани? Я и вправду тогда был богом для моих подчиненных. Своим примером я показывал, как надо убивать, и за это меня боготворили. Как бы я ни пытался себя обмануть, но мне это нравилось. С такой стороны я на себя еще не смотрел, и мне стало невыносимо грустно. Будто бы то, во что я верил всю свою жизнь, оказалось обманом. Но самое обидное было в том, что именно я сам себя и обманул.

Все эти мысли промелькнули в моем сознании за один миг. Но тут же рядом со мной оказался мой невидимый друг. Обычно он был хладнокровен, и все реплики произносились им без эмоций. Но тут я его не узнал. Он вновь предстал таким, каким был в первые годы нашего странного «знакомства».

— Вспомни, что уныние — это смертный грех, — неожиданно резко зазвучал его голос в моей голове. — В твоих рассуждениях есть немалая доля правды, но если бы ты был прав полностью, то не отказался бы от должности, которую тебе предложили после окончания войны. Ты, конечно, далеко не идеален, но при этом ты и не так плох, как иногда хочешь себе казаться. Действительно, как генетики ни очищали твою цепочку ДНК от людских пороков, они не смогли до конца убрать то, что миллионами лет записывала в человечество природа. В тебе очень много доминантности, свойственной нашему виду, но именно это и делает тебя уникальным. Ваша наука, безусловно, далеко продвинулась, но до Бога ей не дорасти никогда. Где сейчас те «идеальные» дети с улучшенными генами, рожденные в искусственных условиях и воспитанные на искусственных ценностях? Почему никто из них сейчас не исправляет положение? Да потому, что результаты этого опыта — плоды людских иллюзий, в которых они хотят изменить то, чего еще сами до конца не понимают. А ты — неудавшийся эксперимент, который на деле оказался удачнее, чем ты себе можешь представить. Ты — дитя Бога, доработанное в сотрудничестве с Человеком. Тебя создавали ученые, верующие в то, что их действиями руководит кто-то свыше. Те, кто хотел блага для человечества. А коммерческие эксперименты, за которыми многие видели будущее, проводили с целью банальной наживы, забывая при этом, что человек пока еще не может постичь своего Творца. Да и вряд ли ему это когда-то будет под силу.

Я не стал ему отвечать, но крепко задумался. Голос моего реального собеседника вернул меня на землю.

— Друг мой, с тобой все хорошо? — обеспокоенно спросил он. — Я чувствую, что чем-то тебя обидел. Твое сознание словно покинуло наш грешный мир.

— Все хорошо, я просто задумался. На самом деле ты открыл мне глаза на многое. Или если не открыл, то хотя бы направил мысли в нужном направлении. Надеюсь, я смогу в себе разобраться и когда-нибудь найду ответы на те вопросы, которые ты, сам того не желая, взрастил в моем разуме за одно мгновение.

— Оно часто так бывает. Можешь искать ответы всю жизнь, а когда осознаешь, что тебе этого понять не дано и отпускаешь ситуацию, они сами приходят с той стороны, откуда и вовсе не ожидал. Неисповедимы пути мироздания, мой друг.

— Мой разум немного отвлекся, извини, — произнес я, возвращаясь из своих мыслей окончательно. — Мне хочется тебе кое-что рассказать.

— Я весь внимание.

— Когда я учился в университете, мне начали сниться странные события. Как будто у меня другая жизнь. Я жил в чужой стране, но разговаривал на том же языке, на котором сейчас. Что-то было таким же, как и во времена моей молодости, а что-то явно намекало на прошлое. В общем, как часто бывает во снах, я помнил лишь какие-то обрывки. Подобные сны приходили ко мне почти каждую ночь. Я не обращал на это внимания до тех пор, пока в сознании не стали неожиданно проскакивать какие-то обрывки фраз. Сначала я думал, что это связано с эмоциональным перенапряжением в учебе. Но со временем эти фразы начали складываться в предложения, а предложения стали перерастать в целые монологи. В моей голове как будто поселился еще один человек. Понимаю, что по-хорошему это надо рассказывать психиатру, но последнего врача подобной направленности я встречал только в реабилитационном госпитале после ранения. Да и то его уровень был крайне низок. После трех минут жалких попыток объяснить мне все трудности войны и подробности моей контузии он наскучил настолько, что я рассказал ему, с чем нам на самом деле приходилось встречаться в боевой обстановке. Суровая реальность изменила его восприятие мира. На первом же корабле он отправился на континент и, насколько я знаю, завязал с мозгоправством. Эти отступления я делаю, потому что немного волнуюсь — такое чувство, что я снова студент и сдаю тебе экзамен по развитию воображения и философии.

— Насколько я помню, на экзаменах ты никогда не волновался.

— Наверное, потому, что я хорошо скрывал эмоции. Так вот, этот голос перерос в полноценную личность. В человека, у которого кто-то украл его тело, но разум почему-то достался мне. У нас с ним было много общего, но о некоторых вещах у него было свое, резко противоположное мнение. Сначала мне даже нравилось переживать такой опыт, но потом… Мне стало страшно, я был уверен, что схожу с ума. Я боялся кому-то об этом говорить, не хотелось снова становиться объектом пристального изучения. О детях первого генетического эксперимента все только начали забывать, и, поведав о своей тайне, я бы снова оказался подопытным в лаборатории. Именно в то время я дал себе слово, которое сейчас нарушаю: никогда никому о нем не рассказывать. А когда после кратких курсов военного дела наш батальон отправили на фронт и я попал в свой первый бой, передо мной впервые предстала его фигура. Не знаю, что на это повлияло. Скорее всего — сильный эмоциональный стресс. Как раз тогда он оформился для меня в человека. Я бы не выжил без него. Он говорил мне то, чего я не мог видеть. Он предупреждал меня о том, чего я не мог знать. И тогда я засомневался в своей теории, что это часть моего сознания. Ведь он был всегда на шаг впереди, и при этом никогда не помогал мне до тех пор, пока его помощь не была решающей в деле спасения моей жизни. Об этом я могу рассказывать бесконечно, но цель этого повествования лишь в одном: информация, которую я сейчас тебе расскажу, это не мои слова, а его. Понимаю, насколько странно и дико это звучит, но это так. Несколько минут назад он просил передать тебе следующее. Думаю, ты поймешь, — я взял небольшую паузу и отстраненным спокойным голосом продолжил, — «Не пугайся того, что они все реже и реже приходят к тебе. Это нормально, они тебя не покидают, не бойся этого. В том мире свои законы, и чем больше ты успокаиваешься, тем легче им. Не надо винить себя за то, что ты думаешь о них не с такой сильной болью, которая была раньше. Твои раны затянулись уже давно, теперь пришла пора реже вглядываться в свои шрамы. Ты делаешь доброе и правильное дело, они мне сказали, что тебе еще многое уготовано в этой жизни».

После этих слов я замолчал. В помещении повисла гробовая тишина, можно было услышать, как за многие километры отсюда шахтеры добывают уголь в карьере, чтобы, как и два века назад, получить из него драгоценную энергию. А ведь еще за пару десятков лет до этих событий ее получали из ветра и солнечных лучей. Через несколько мгновений я увидел, как по его щеке снова катятся слезы. Я ждал, пока он заговорит первым, этого ждал и мой спутник, стоявший рядом со мной.

— Спасибо, мой друг, — грустным голосом продолжал глава давно ушедшей семьи. — Я тебе верю. Они меня предупреждали, что передадут послание от неожиданного гостя, который часто у меня бывает, но которого я никогда не видел. Я долго думал, кто это может быть — ведь кроме тебя, у меня вообще гостей не бывает. А теперь все встало на свои места. Воистину, неисповедимы пути Создателя. Но я хочу, чтобы ты тоже кое-что понял: это сообщение не только для меня, оно адресовано нам обоим. Только для каждого из нас оно несет свой смысл. Если все так, как ты говоришь, это в очередной раз доказывает, что не все в этом мире подчиняется известной нам логике. Ведь если с тобой говорило твое подсознание, то откуда я знал, что мне кто-то должен передать от них весть? И откуда твое подсознание могло знать о том, что они все реже и реже приходят ко мне? Возможно, эти слова сказаны нам обоим, чтобы подкрепить нашу уверенность в выбранном пути. Теперь понятно, что мы не сходим с ума от навалившегося ужаса. Не все так просто в нашей жизни.

В воздухе снова повисла пауза. Мой невидимый спутник взял неловкую ситуацию в свои руки.

— Нам нужно скоро выходить, поезд ждать не будет. Делай то, зачем мы сюда пришли, иначе есть риск снова отложить наше путешествие, — его интонация снова приняла спокойный оттенок.

— Я приготовил еще пару экспонатов для твоего музея, — прервав молчание, сказал я. — Учитывая, что итог моей поездки до конца не ясен, я бы не хотел, чтобы это пропало вместе со мной.

Я достал из рюкзака свое именное оружие, парадную форму с наградами, и вложил это в его руки.

— Это НАШ музей, друг мой. Хочу, чтобы ты всегда об этом помнил. Без тебя не было бы не только его, но и я сам уже давно лежал бы в земле. И теперь эта часть твоей души навсегда здесь останется. Я очень надеюсь, что когда-нибудь ты вернешься сюда и у нас будет повод ее снова примерить. А пока ты не вернешься, я буду всем своим посетителям рассказывать о том, кого я учил в университете, и в качестве доказательства предъявлять им твои вещи. Думаю, что с такими экспонатами я смело могу рассчитывать как минимум на пятьдесят человек в следующем месяце, — засмеявшись, сказал колдун, которого судьба забросила далеко от родины и подвергла самым суровым испытаниям, чтобы он вернулся к своим корням.

На этих словах мы с ним обнялись, и я впервые за долгое время почувствовал тоску. Это был тот самый случай, когда ничего не нужно было говорить, и без слов всем все было понятно. Я молча посмотрел ему в глаза и, развернувшись, пошел к двери. Наверное, это и есть полное взаимопонимание, когда эмоции во всем заменяют слова. Таких друзей, к сожалению, у меня в жизни было мало. Большинство из них не пережили Великую Войну. А того, от которого мы сейчас уходили, я, вероятно, видел в последний раз. Но другой, о котором мне многое неизвестно, будет рядом до самого конца.

Когда мы вышли, на улице уже вечерело. Солнце клонилось к горизонту, и жара покинула пустыню, чтобы на следующее утро вернуться и снова докучать немногим жителям, оставшимся в этом Богом забытом городе. Мы неторопливо дошли до вокзала — одного из немногих мест, которое всегда поддерживалось в достойном состоянии, ведь именно с него у всех начиналось знакомство с этим населенным пунктом. Скоростная железная дорога была единственным безопасным способом путешествия по континенту. На машине был большой риск наткнуться на мины, которые расставляли мародеры на всех дорогах. Но даже если ехать по пустыне, риск наткнуться на банды становился куда выше. Авиасообщение было приостановлено практически в самом начале войны. Нам сказали, что это временная мера, ведь враг мог сбивать даже гражданские самолеты. Но война кончилась, а закрытое небо вполне устраивало новые власти. Намного проще контролировать оседлых людей, чем отвлекаться на мигрирующих по планете бунтарей. Любые путешествия были сведены к минимуму. Недаром говорят, что «нет ничего более постоянного, чем временное».

Но железная дорога работала без перебоев. Через весь континент протянулась вакуумная труба, которую снаружи от воздействия асоциальных членов общества защищало сильное магнитное поле, способное отразить мощнейшие взрывные волны. Вдобавок к нему на всей магистрали стояли автоматические пулеметные вышки, расстреливавшие все живое, что приближалось ближе чем на двести метров. Поезда внутри этой трубы пролетали с бешеной скоростью. При желании весь континент можно было проехать четыре раза менее чем за сутки. Это было, пожалуй, единственным наследием прошлой жизни, которым могли пользоваться те, у кого было разрешение на выезд из своего поселения. Мы пришли на вокзал за три минуты до прибытия нашего состава.

— Мне даже немного грустно, — сказал мой вечный спутник. — Такое чувство, что я больше никогда сюда не вернусь.

— В таком случае, меня ждет та же участь, — ответил я, оглядываясь по сторонам, чтобы убедиться, не слышат ли меня посторонние. — Если тебе не суждено больше здесь появиться, значит, и мне уготована такая же судьба.

— Как говорит наш африканский друг, «Неисповедимы пути Создателя». Возможно, ты сюда еще вернешься, но уже без меня.

Последняя фраза меня напугала. Я не понял, что он хотел этим сказать, но не стал переспрашивать, боясь услышать его ответ. В любом случае, у нас обоих было предчувствие, что все только начинается.

Гиперпоезд бесшумно въехал на перрон. Двери открылись, и, подождав, пока выйдут прибывшие на станцию пассажиры, мы зашли в гениальное творение человеческих рук. Заняв свое место, я снова вспомнил о сегодняшних мыслях по поводу своей гордыни, но тут же отогнал их от себя. Слишком много событий произошло в этот день. Нужно было время, чтобы это улеглось в моей голове. Но я твердо знал, что еще не до конца разобрался в себе и эти размышления еще не раз всплывут в моем странном сознании.

Поезд тронулся, и вагоны плавно начали набирать привычную скорость. До того, как шторки на окнах опустятся для предотвращения приступов тошноты у пассажиров от быстро меняющегося пейзажа, я оглядел пустыню, где жил несколько лет. В очередной раз мне представилась возможность увидеть, насколько удивителен наш мир в своем разнообразии. Но к этим живописным видам мы быстро привыкаем. Не часто нам предоставляется шанс посмотреть на них отрешенно и понять, как прекрасна наша планета, которую мы не ценим, а зачастую даже уничтожаем. Насколько хрупким является природный баланс. И, судя по всему, человечество этот баланс расшатало. Иначе зачем бы оно своими же руками сократило нашу биологическую популяцию до уровня, который был два века назад. Должно быть, природа предусмотрела в наших головах какой-то неизвестный механизм, заложенный на всякий случай. И когда мы стали представлять для нее серьезную угрозу, она его включила. Чем же еще можно объяснить то, с каким усердием мы избавили этот мир от перенаселения, а заодно и от своих чрезмерных амбиций? Планета стряхнула с себя все лишнее, а нам преподала урок, который мы должны усвоить: если мы нарушаем гармонию во Вселенной, то Вселенная всегда найдет способ вернуть все в равновесие. Если есть некий Сверхразум, называемый Богом, то, надеюсь, Он знает, что делает. Ведь сам я пока не вижу во всем случившемся глобального упорядоченного смысла.

Пейзаж за окном стал меняться с такой скоростью, что человеческий глаз, не в силах за ней поспевать, стал размазывать эту картинку. Складывалось впечатление, будто бы на холст со свежими красками вылили воду и подули на нее сбоку очень мощным вентилятором. В это мгновение шторки опустились, а на электронном табло высветилось время прибытия в конечную точку нашего путешествия, в новую столицу Австралийского континента — город Сидней. У меня оставался один час и семь минут. В расписании были еще две остановки, но я решил попробовать хоть немного поспать, воспользовавшись комфортным креслом. Я закрыл глаза и, как мне показалось, не успев уснуть, почувствовал, что на меня кто-то смотрит. Открыв их, я увидел проводника, который не решался меня будить. Поняв, что я проснулся, он произнес: «Наш поезд прибыл на конечную станцию, господин полковник. Мы в Сиднее».