Славяно-русские древности в «Слове о полке Игореве» и «небесное» государство Платона

Л. А. Гурченко, 2015

Книга посвящена актуальной проблеме – раскрытию смысла русских древностей в виде мифологических образов и речений, не всегда поддающихся толкованию без учёта множества важных нюансов, среди которых: контекст, метод перестановки звуков, языческие символы в качестве заместителей библейских образов и др. Книга знакомит читателя с новым прочтением текста памятника, со своим взглядом на личность создателя «Слова» и Бояна. Автор уверяет, что содержанием Русского мира была воля к власти рода Ярославичей, полочан – Всеславичей и рода северян – Ольговичей, и что автор памятника отдал предпочтение монархистам Ольговичам, ибо само солнце было за них: «Солнце светится на небеси – Игорь князь в Русской земле». В разделе «Экскурсы» читатель встретит новые, заслуживающие внимания сведения о венетах, славянах и русах. Л. А. Гурченко – член Общества исследователей древнерусской литературы при Институте мировой литературы им. Горького; автор публикаций в научных изданиях ВАК: в сборнике «Герменевтика древнерусской литературы», «Вестнике славянских культур» (2012–2013 гг.); автор книги «Геракл – праотец славян…» (2012 г.) и поэтического сборника «Первоначальная новизна. То, как есть – в стихах и прозе» (2008 г.).

Часть вторая

БОЯН «СЛОВА О ПОЛКУ ИГОРЕВЕ»

Глава 1

ОТНОШЕНИЕ БОЯНА К КНЯЗЬЯМ-СОВРЕМЕННИКАМ

По мысли автора «Слова о полку Игореве», воспеть поход Игоря подобало Бояну, — ему доступно было мысленное, невещественное естество Древа духовной жизни, он летал умом под облака, а также хорошо знал тропу Трояна через поля к горам — путь к Приазовью, в землю Трояна, куда направил свой поход Игорь.

Замысел Игоря о походе, в интерпретации автора «Слова», был грандиозным. О цели этого похода кличет Див в верху Древа: велит повиноваться (а не «послушать», как принято) «земле незнаемой» (невладеемой) — Волге, Поморию, Посулию, Сурожу и Корсуню (Крым) и Тмуторокани (Таманский полуостров).

Открывалась захватывающая цель: возродить Киевскую Русь, включая пределы Левобережной Скифии с частью Крыма, которую восстановил было Святослав Игоревич, отец Владимира Святого.

В тот период существовало два половецких объединения, Приднепровское и Донское — Белая и Черная Кумания, по данным карты Восточной Европы, составленной в XII в. арабом Идриси (Плетнева, 1988. С. 30). Днепровские половцы в холодный сезон, с октября по апрель, кочевали близ Дуная и на Балканах. А в мае они (или какая-то часть их) вновь появлялись на границе Руси (Литаврин, 1980. С. 105). Поэтому походы русских князей на половцев Днепра и Дона были «оговорены правилами» кочевий днепровских половцев к Дунаю и на Балканы, — походы эти совершались главным образом зимой и ранней весной, чтобы предотвратить объединение тех и других половцев.

С этими «правилами» были связаны, должно быть, походы русских князей на Дунай, на половцев как на врагов своих, кочующих летом в Поднепровье.

В 1106 г. великий князь Киевский Святополк послал воеводу Яна на половцев к Зареческу: и прогнали их до Дуная, пленных отняли, а половцев посекли (Шахматов, 1916. С. 327, 328).

В 1192 г. осенью, когда, надо полагать, днепровские половцы откочевали на Дунай, «надумали лучшие мужи из черных клобуков просить у великого князя киевского Рюрика сына Ростислава на половцев на Дунай» (ПСРЛ, 1962. В лето 6700).

Игорь пошел на донских половцев Кончака 23 апреля, рассчитывая, видимо, что днепровские половцы, которые могли бы оказать помощь донским, еще не вернулись с Балкан к границам Руси.

Днепровских половцев возглавлял тогда хан Гзак. Сделать такой вывод помогают слова автора «Слова о полку Игореве»: «Игорь к Дону войско ведет… Гзак бежит серым волком, Кончак ему след правит (из Поднепровья) к Дону Великому». Однако «в бою Игорь столкнулся даже не с одной-двумя ордами, а с объединенными под главенством Кончака полками приднепровских, донских и поморских половцев» (Плетнева, 1988. С. 31; ПЛДР, 1980. С. 355).

Но если Боян воспел бы лучше этот поход, по мнению автора, то встает вопрос: кто был Боян и кого он воспевал? Наше представление о Бояне возникает из смысла предложений о нем в тексте самого памятника. Так, автор говорит, что он был песнетворцем времен Ярослава Мудрого и Олега Святославича («Гориславича»). Но песнетворцами называли тогда не только составителей песен, в том числе богослужебных песен и молитв, но и самих певцов, а также ораторов: «Историки и витии (ораторы), то есть летописцы и песнетворцы», — сказано у Кирилла Туровского (Срезневский, 1863. Т. 2). Боян выступил с обличением против Святослава Ярославича, изгнавшего «законного» великого князя с киевского престола, своего брата Изяслава: «…тяжко ти головы, кроме плечю; зло ти телу, кроме головы», — «рек Боян и ходы на Святъславля…» — «…Тяжело и голове без плеч, зло и телу без головы», — «сказав, Боян и пошел на Святослава…» (пер. наш.). Однако постановка 2-й части предложения «рек Боян и ходы…» в 1-ю часть «тяжко ти головы…» имеет принципиальное значение: донести кратчайшим путем смысл предложения и дать представление об исторической ситуации, отраженной в этом предложении. Тогда как ложное заключение относительно грамматической формы слова «рекъ», что это не причастие «сказав», а глагол «сказал» или «сказали» (Боян и будто бы некий Ходына одновременно с Бояном сказал), создаёт проблемы для переводчика и комментатора, о которых сказано будет ниже.

Наше представление о Бояне зависит также от смысла предложения: «Боян… Коганя хоти». — «Боян… великого князя (царя) любимец» (пер. наш). Об активном, наступательном характере Бояна как высшего существа, принадлежащего к интеллектуальной (духовной) элите, основывающемся на установившихся ценностях русской традиции престоланаследия, свидетельствует его поступок по отношению к Всеславу Полоцкому, соответствующий его поступку по отношению к Святославу Ярославичу, — он выступил против Всеслава и сказал ему укоризну: «Ни хитрому, ни гораздому, ни птице гораздой суда Божьего не миновать».

Но кого, или каких князей, воспевал Боян? — На этот вопрос полного ответа в тексте памятника нет. Два предложения, содержание которых дает, по мнению современных исследователей, представление о князьях, которых воспевал Боян, являются на самом деле противопоставлением. В первом предложении говорится о том, что существовал обычай, вспоминая усобицы первых времен Киевской Руси, создавать песни князьям по жребию, бросая 10 соколов на стадо лебедей от имени кандидатов на прославление. И кому выпадал жребий, чей сокол первым догонял лебедь, тому и песнь была.

Помняшеть бо речь първыхъ временъ усобице,

Тогда пущашеть 10 соколов на стадо лебедей,

Который дотечаше, та преде песь пояше,

Старому Ярославу, храброму Мстиславу,

Иже зареза Редедю предъ пълкы Касожьскыми,

Красному Роману Святъславличю.

В этом случае следует уделить внимание следующему обстоятельству: «помняшеть», «пущашеть» — это гл. в имперфекте 3-го л., мн. ч. «вспоминали», «пускали». А «дотечаше», «пояше» — гл. в имперфекте 3-го л., ед. ч. «достигал», «брал». Во втором предложении говорится, что у Бояна был другой метод:

Боян же, братие,

не 10 соколовь на стадо лебедей пущаше,

Нъ своя вещиа пръсты на живая струны въскладаше,

Они же сами Княземъ славу рокотаху.

Пущаше, въскладаше — гл. в имперфекте 3-го л., ед. ч. «пускал», «воскладал». Следовательно, к этой мысли уже неприменимо представление о тех трех князьях из первого предложения, которым будто бы пел славу Боян.

Выводы, сделанные в прошлом веке Е. В. Барсовым, а в наше время М. Н. Тихомировым и Б. А. Рыбаковым, следующие: Боян был гениальным поэтом второй половины XI в., воспевал князей-современников и князей старшего поколения. Традиция его была письменная, а не устная. Он был приверженцем семьи великого Киевского князя Святослава Ярославича, отца Олега Тмутороканского («Гориславича»), который был дедом Игоря. Это была ветвь Черниговских князей. И произведения Бояна были произведениями черниговского автора. В Похвальных словах Бояна воспевались: Тмутороканский «храбрый» Мстислав Владимирович, брат Ярослава Мудрого, Полоцкий князь Всеслав, Киевский Святослав Ярославич, Тмутороканский «красный» Роман Святославич, брат Олега Святославича («Гориславича»), сам Олег Святославич, бежавший от своего дяди Всеволода Ярославича из Чернигова в Тмуторокань к брату Роману, Борис Вячеславич, прокняживший в Чернигове 8 дней и бежавший в Тмуторокань к Роману за год до Олега (Тихомиров, 1968. С. 45–48).

А по гипотезе А. Л. Никитина, героем будто бы не дошедшей поэмы Бояна был молодой князь, «красный» Роман Святославич, выступивший в «героический и почти безнадежный поход против Всеволода», то есть против своего родного дяди (Никитин, 1977. С. 143, 148). Если все эти утверждения истинны, то должна существовать принципиальная возможность узнать это, так как выводы должны все-таки соответствовать некоторым фрагментам реальности. Если Боян действительно воспевал перечисленных князей, то первым в ряду должен быть назван Ярослав, почему-то не зачисленный в герои произведений Бояна. Но ведь сказано: «…песнь… Ярославу… Мстиславу… Роману…» Ярослав не зачислен, видимо, потому, что подтачивалась бы черниговская ориентация Бояна. Но чтобы узнать, имеется ли соответствие между утверждениями исследователей и действительностью, а в данном случае — это фрагменты текста памятника и других источников, на основании которых можно сделать вывод о том, каких князей и за что воспевал Боян, необходимо прояснить содержание тех фрагментов, в которых Боян поставлен в определенные отношения к князьям.

Первое отношение. В связи с разными формами гл.: помняшеть («вспоминали»), пущашеть («пускали») и пущаше («пускал»), въскладаше («воскладал») — возникают непреодолимые обстоятельства для утверждения, что Боян воспевал князей за их участие в первых междоусобицах. Поэтому если мы сформулируем мысль, что Боян воспевал князей-междоусобников, то это утверждение будет ложным и не будет иметь соответствия с действительностью. В древнерусских памятниках письменности нет ни одного направления соответствия: от похвалы как формы прославления — к похвале междоусобнику-князю. Наоборот, центральным понятием является осуждение мождоусобиц. Хотя личные боевые качества князей ценились и мораль свободных господ присваивала звание «храбрый» князю за смелые образцы военных действий в тех же междоусобных войнах, так как идея князя-вождя была в самом расцвете. Но чтобы обрести ясность в сообщаемой мысли автора, нужно определить — что же содержится в переданном им ряду князей: Ярослав, Мстислав, Роман, — в каких отношениях к ним мог находиться Боян. Ярослав — это Ярослав Мудрый. При нем сам Киев и Киевское государство достигли наивысшего расцвета. Похвала Ярославу содержится в статье 1037 г. «Повести временных лет» и в сочинении Киевского митрополита Илариона «Слово о законе и благодати». В том и другом случае Ярослав прославляется за укрепление христианского государства, за распространение просвещения и веры Христовой на Руси. О междоусобных его войнах нет ни слова. Поэтому, опираясь на имя Ярослава, можно считать его достаточным основанием для утверждения: Боян принадлежал к книжникам Киевской митрополии и в своей песне-похвале Ярославу, если он ее создавал, так как автор, как мы только что показали, напрямую не говорит об этом, — имел в виду те его поступки и достоинства, которые прославлены в летописи и в похвале Ярославу в «Слове о законе и благодати» Илариона.

Мстислав и Роман. Эти имена также выявляют информационное содержание разбираемого предложения: тот и другой — Тмутороканские князья-междоусобники. И хотя сам автор сообщает, что дело обстояло так, что Боян хорошо знал тропу Трояна — «через поля на горы», то есть к горам — в землю Трояна, расположенную в Приазовье, в низовьях Дона, куда достигали владения Тмутороканских князей, — в то же время текст памятника не дает оснований говорить, что Боян воспевал Мстислава и Романа. Если мотивом создания песен по жребию соколами — Ярославу, Мстиславу и Роману — служили усобицы первых времен и в то же время понятие хвалы за междоусобные войны неприменимо к похвале Ярославу, — тогда следует предполагать, что и к двум другим князьям этого ряда не применялась хвала Бояна за междоусобные войны. Вспомним, что струны Бояна по своему усмотрению рокотали славу князьям, но каким — не сказано. Правда, если быть точным, то и на этот счет мы имеем косвенное указание автора, когда он говорит, что начнет свою повесть от старого Владимира (не далее его. — Л. Г.) до нынешнего Игоря, — следовательно, Боян воспевал предков Владимира: Святослава и Игоря, отца и деда. Но сам автор, в отличие от Бояна, решил этой темы не касаться.

Дальше автор говорит: «…песнь… Мстиславу, который зарезал Редедю пред полками Касожскими…», — но это был тот Мстислав, который из Тмуторокани пошел на своего брата Ярослава, великого князя Киевского, с полками хазар и касогов. В Чернигове он набрал в свое войско еще и северян, которых не считал своими дружинниками. Выставленные Ярославом против северян варяги посекли северян. Тогда Мстислав ударил на варягов и перебил их. После сражения, озирая поле битвы, радовался, что северяне и варяги перебиты, а его дружина цела: хазары и касоги. Однако автор говорит, что песнь по жребию была и Мстиславу. Эта фраза снабжает нас пониманием условий, при которых князю-междоусобнику слагали песню: он должен был «поратовать за христиан на поганые полки» или же в междоусобной войне совершить христианский поступок, как это было с Романом Святославичем. В 1079 г. Роман выступил против Всеволода «за обиду» своего брата Олега, которого Всеволод перед тем изгнал из захваченного Олегом Чернигова. Роман пришел с половцами, Всеволод заключил мир с ними, и половцы убили Романа. Таким образом, Роман положил голову за брата своего. В сходной ситуации погиб и Изяслав, брат Всеволода, который согласился помочь ему изгнать Олега из Чернигова. Об Изяславе летописец говорит, что погиб он за братнину обиду, что Господь о таких сказал: «Кто положит душу свою за други своя» (см. Ин. 15, 13). Соломон же говорил: «Братья в бедах помогают друг другу. Ибо любовь превыше всего» (ПВЛ. Статья под 1078 г.).

Принимая такие условия воспевания князей-междоусобников, мы встаем на реалистическую позицию по отношению к воспеваемым по жребию князьям — Ярославу, Мстиславу и Роману. Точно так же дело обстоит и с самим автором «Слова о полку Игореве»: он хвалит своих героев за то, что они «поборая за христьяны на поганыя плъки», и ни одним словом не обмолвился о том, что незадолго до похода на половцев Игорь разгромил город Глебов у Переяславля в междоусобной войне с Владимиром Переяславским. Такому же историческому истолкованию поддаются и сочувственные интонации автора по отношению к Борису Вячеславичу, который в 1078 г. погиб под Черниговом в междоусобной войне против Всеволода «за обиду Олгову».

Второе отношение. Боян и Святослав Ярославич. — «Рек Боян и ходы на Святъславля…» (То, что здесь назван Святослав Ярославич, подтверждается упоминанием его сына Олега в этом же предложении.) В переводе эта фраза имеет следующее содержание: «Сказав, Боян и ходил (или пошел) на Святослава». — Есть устойчивое мнение среди исследователей, что в данном случае высказался не один Боян, а сразу (или, по некоторым версиям перевода, друг за другом, с некоторым временным промежутком) высказались два лица — Боян и Ходына, оба песнетворцы. Чтобы создать такое мнение о древней практике сдвоенных речевых актов, под причастием «рекъ» («сказав») подразумевают глагол «реклъ» («сказал»), не объясняя почему, а к глаголу в форме аориста «ходы» присоединяют предлог «на». Однако, учитывая, что знание важнее мнения, разберем это предложение.

«Рек Боян и ходы на Святъславля пестворца стараго времени Ярославля, О́льгова…»: «Тяжко ти головы, кроме плечю; зло ти телу, кроме головы». — «…Сказав, Боян и ходил на Святослава, песнетворец старого времени Ярославова, Олегова…»: «…Тяжело и голове без плеч, зло и телу без головы».

Именно этой ситуации в данном предложении стоит быть потому, что слово рек — это не гл. «сказал», как ранее сказано, а прич. прош. вр., действит. залога, м. р., ед. ч., им. п. — «сказав». Поэтому после слова «Боян», как справедливо предполагал Л. А. Булаховский, союз «и» вводит сказуемое в форме аориста (Словарь-справочник, 1984. С. 125), то есть слово «ходы» должно быть не частью личного имени, например, Ходына, а сказуемым «ходы».

Ходы — от слова ход, которое имеет также значения «выход», «выходить», «достигать». Отсюда — ходить, хожу, шел. Форма «ходы» вместо «ходи» допускалась как явление диалектное. Такая форма встречена в новгородской берестяной грамоте № 131: «…а я быле о русалеяхо в Пудоге. А цто про Сямозерци хедыле есемо не платяце…» — «…А я был во время русалий в Пудоге. А что к Самозеричам ходил — (они) не платят…» (Буров, 1986. С. 219, 220).

Пестворца — это не существитеьное двойственного ч., им. п. и не служит признаком наличия двух действующих лиц в речевом акте — Бояна и Ходыны, а существительное единственного ч., род. п., так как форма единственного ч., им. п. «пестворьць» в данном контексте неприемлема из-за своей «невыразительности»: она совпадает с винительным п. ед. ч. «пестворьць» и родитеьным п. мн. ч. «пестворьць». В силу этого возникает трудность в разграничении субъекта и объекта действия: ходил ли на Святослава Боян-песнетворец, или Боян ходил на Святослава-песнетворца, или Боян ходил на Святослава и песнетворцев старого времени Ярославова, Олегова. Выход подсказывает «аристократический характер» древнерусской грамматики: при обозначении одушевленного объекта в винительном падеже (в нашем случае им. п. равнозначен вин. п.) слова м. р., обозначающие лиц в ед. ч. — причем только социально полноправных людей, — получали форму род. — вин. п. (с окончанием на «а») (Иванов, 1983. С. 268, 256, 258, № 1; 283–286). Здесь трудности с обсуждением проблемы, связанной с мнением, что Боян воспевал Святослава Ярославича, возникают в связи с тем, что Боян выступил с обличением Святослава и это получило отражение в «Слове о полку Игореве», в то время как о хвале Святославу не известно ничего.

Третье отношение. Боян «Коганя хоти». — Чтобы выявить смысл и значение этого выражения, приведем само предложение, как оно звучит у первых издателей: «Рек Боян и ходы на Святъславля пестворца стараго времени Ярославля, Ольгова, Коганя хоти…» — «Боян ходил на Святослава, песнетворец старого времени Ярославова, Олегова, — великого князя (царя) любимец» (пер. наш).

Олег — это Олег Тмутороканский, сын Святослава Ярославича. Святослав, великий князь киевский, скончался в 1076 г. Его сын Олег, князь без удела, находился после смерти отца под присмотром в Чернигове у своего дяди Всеволода. В этом же 1076 г. Олег бежал в Тмуторокань от Всеволода из Чернигова. В этом же году погиб великий князь киевский Изяслав, старший брат Всеволода, под Черниговом, придя на помощь Всеволоду против Олега, который вместе с Борисом привел половцев на Русскую землю и пошел на Всеволода. Олег был побежден, бежал в Тмуторокань, а великим князем киевским стал Всеволод. Поэтому когда в 1079 г. Роман пришел с половцами на Русскую землю против Всеволода «за обиду» своего брата Олега и был убит этими же половцами, то Всеволод с помощью хазар отправил Олега в ссылку в Византию, где он в течение двух лет пребывал на острове Родосе.

Коган (каган) — верховный правитель. В тюркской иерархии хаган — глава империи, большой федерации племен. Западная параллель хагану — rex (царь) (Чичуров, 1980. С. 90. № 153). В Киевской Руси титул каган в X–XI вв. иногда применялся вместо титула «великий князь» или «царь» (Словарь, 1991. С. 183; Высоцкий, 1985. С. 22, 23). В то же время термин «князь» обозначал не только «главу, старейшину, владыку», но и «господина, хозяина, владельца» (Словарь, 1980. С. 207). В этой связи ср. русск. каган, каганец («светильник»). Хоти — род. п., ед. ч. вместо им. п., ед. ч. слова хоть. Но им. п., ед. ч. хоть в этом случае не различался с вин. п., ед. ч. хоть. В силу этого, как и в случае со словом «пестворьць», трудно было разграничить субъект и объект действия. Поэтому использовался род. п. для обозначения одушевленного объекта, как в данном случае.

Слово хоть многозначно, но в этом контексте оно употреблено со значением «любимец, избранник», как, например, в летописной фразе: «И ради быша новгородьци своему хотению» (избраннику своему, любимцу, Роману Мстиславичу, в 1168 г. прибывшему к ним на княжение).

Итак, приведём теперь это сложное предложение, в состав которого входит разобранное придаточное предложение, полностью в нашем переводе: «Сказав, Боян и ходил на Святослава, песнетворец старого времени Ярославова, Олегова, — царя (великого князя) любимец: «Тяжко и голове без плеч, зло и телу без головы». — Русской земле без Игоря». В этих предложениях мы видим точно подмеченное Б. М. Гаспаровым наличие в тексте «Слова» «сложнейших соотнесений между различными точками повествования, изощрённых параллезмов» (в данном случае между словами Бояна, сказанными Святославу об изгнанном им из Киева и находящемся в Польше великом князе киевском Изяславе, и выводом автора о том, что так же тяжко Русской земле без новгород-северского князя Игоря, находящегося в плену у половцев), наличие «нарушений синтаксической структуры в связи с влиянием соседних предложений». Так, синтаксически не мотивированный ход, когда сообщено, что «сказав, Боян и ходил на Святослава», а что сказал и кому, неясно, потому что сказанное Бояном отнесено в конец предложения, свидетельствует о том, что возникновение слов об Изяславе вызвало «лексическую индукцию», развитие противоположного — слов о состоянии Русской земли без Игоря, которое оказалось, под влиянием соседних предложений, таким же, как некогда во время вынужденного отсутствия Изяслава. Но для того чтобы содержание предложений было доступнее, воспользуемся уже примененным выше методом перестановки прямой речи Бояна с конца предложения в его начало. «Тяжко и голове без плеч, зло и телу без головы», — «сказав, Боян и ходил на Святослава, песнетворец старого времени Ярославова, Олегова, — царя (великого князя) любимец». — Сила этой модели такова, что мы должны признать, что здесь представлен «сценарий» конфликта Бояна с великим князем киевским Святославом Ярославичем после какого-то поступка этого князя, когда стало «тяжко и голове без плеч, зло и телу без головы».

Этот поступок Святослава известен, он существует в летописной статье 1073 г.: «Воздвиг дьявол распрю в братии этой — в Ярославичах. И были в этой распре Святослав со Всеволодом заодно против Изяслава… Святослав же был виновником изгнания брата (с киевского престола), так как стремился к еще большей власти… Изяслав ушел в Польшу… А Святослав сел в Киеве, прогнав брата своего, преступил заповедь отца, а больше всего Божью. Велик ведь грех — преступать заповедь отца своего». — Совершенно ясно, что именно эту ситуацию обозначил Боян словами: «Тяжко и голове (Изяславу, верховному правителю) без плеч (без киевского престола), зло и телу (Русской земле) без головы» (без Изяслава, законного правителя), — когда он «ходы на Святъславля».

Хорошо известен и тот факт, что игумен Киево-Печерского монастыря Феодосий «ходил на Святослава»: «Отец наш Феодосий, исполнившись Духа Святого, стал укорять князя, что несправедливо он поступил и не по закону сел на престоле, изгнав старшего брата своего, бывшего ему вместо отца» (ПЛДР, 1978. С. 379). Обличая Святослава, Феодосий писал ему письма, в том числе большое послание, в котором сравнивал его с братоубийцей Каином, однако ничего не известно, чтобы Феодосий занимался литературным творчеством, связанным с историей Русской земли и с прославлением князей. Все это заставляет высказать утверждение, что Феодосий был не одинок, что у него был сподвижник, и притом человек его круга — из духовенства, ибо подобает им, по словам того же Феодосия, обличать князей и поучать о спасении души. А князьям следует выслушивать это. Поэтому мы склонны считать, что отражение укоризны Святославу сподвижника Феодосия мы находим в «Слове о полку Игореве». Но чтобы перейти к аргументации с целью определения исторического лица, дерзнувшего, как и Феодосий, выступить против Святослава, вернемся к струнам Бояна.

Боян «своя вещиа пръсты на живая струны въскладаше, они же сами Княземъ славу рокотаху». — Струны живые, такие, которые живут, обладают жизнью, имеют свойства живого существа, свежие, бодрые. Эпитет для струн — редкий. Кроме того, есть некоторая неопределенность относительно самого музыкального инструмента, так как он не назван. Но, учитывая опознавательную примету, — игру 10-ю пальцами, — можно утверждать, что подразумеваются гусли, которые выступают здесь в качестве знака — представителя другого предмета, других свойств и отношений. Тем более что персты у Бояна вещие (мудрые, вновь редкий эпитет), как и сам Боян вещий. Поэтому следует отвергнуть точку зрения, что Боян был обычным песнетворцем, который сопровождал свои Похвальные слова князьям игрой на гуслях. Если «живые струны» сами рокочут славу князьям, то это не музыкальное сопровождение сочинений Бояна, а самостоятельные сочинения для гуслей. В этом случае мы должны признать, что гусли выступают как символ Бояна, его свойств и его отношений к князьям.

Утверждение автора в предложении о струнах напоминает положение дел в христианской письменной практике. Так, Константин Болгарский, обращаясь к слушателям со своими поучениями, говорит: «Восприимем гусли духовные» (Срезневский, 1863. С. 191, 192). В «Похвале и чудесах Прокопия, юродивого Устюжского» сказано: «Радуйся… Гусль богодвижимая» (Похвала, 1554. Л. 115–149). В рукописном Евангелии 1358 г. заставка — гусляр. Надпись «Гуди гораздо» (Евангелие, 1358. Л. 60).

Но самое примечательное, что и Священное Писание не умолчало о гуслях, о смысле этого символа. «И видел я как бы стеклянное море, смешанное с огнем; и победившие зверя и образ его, и начертание его и число имени его, стоят на этом стеклянном море, держа гусли Божии…» (Откр. 15, 2.) Толкование св. Андрея, архиепископа Кесарийского, духовного писателя второй половины V в.: «Гусли означают умерщвление и благоустроенную в согласии добродетелей жизнь, руководимую смычком Святаго Духа» (Толкования, 1992. С. 121).

Слово «умерщвление», помимо лишения жизни, включает в себя значение «прекращение развития чего-нибудь, приведение в пассивное состояние», в том числе умерщвление плоти. Так что если о человеке было сказано: «муж благостный, книжный и постник» и что он ходил на Днепр, на холм, и пел там церковные часы (богослужение из двух частей: трипсалмие, затем тропари, кондаки и заключительные молитвословия) (ПВЛ — об Иларионе, пресвитере церкви святых Апостолов в Берестове под Киевом), — то, вооружившись приведенным толкованием гуслей, мы можем сказать, что это была «жизнь, руководимая смычком Святаго Духа» или «гусль богодвижимая». Совершенно ясно, что гусли будут выступать здесь в качестве знака — представителя другого предмета, других свойств и отношений.

Подведем итоги в этой части. Указание Андрея Кесарийского на гусли как знак, устанавливает отношение между этим знаком и его обозначаемым. С точки зрения этого мировоззрения, Боян выступает как «муж благостный, книжный и постник», который, умерщвляя плоть, вел жизнь «благоустроенную в согласии добродетелей». А в соответствии с полученными нами выводами, принадлежал к книжникам Киевской митрополии, был, очевидно, близок к Ярославу Мудрому («коганя хоти» — «любимец великого князя Киевского», так, во всяком случае, «каганом», в источниках после Владимира назван его сын Ярослав) и в то же время был связан каким-то образом с Тмутороканским княжеством. Обличал Святослава за то, что «преступил заповедь отца, а больше всего Божью», изгнав старшего брата Изяслава с киевского престола.

Отношение Бояна к Всеславу Полоцкому не добывалось в ходе данного исследования, оно достаточно ясно: Боян, укоряя Всеслава, сказал ему, что «ни хитрому, ни гораздому, ни птице гораздой суда Божьего не миновать». Когда это могло произойти? Известно, что в начале 1067 г. Всеслав поднял рать в Полоцке и захватил Новгород. Ярославичи — Изяслав, Святослав и Всеволод — выступили против него, сразились с ним в начале марта и одержали победу, но сам Всеслав бежал от них. И только 10 июля под Смоленском они хитростью захватили его в плен, Изяслав доставил его в Киев и посадил в тюрьму вместе с двумя сыновьями. Суд Божий, на первый взгляд, состоялся. Однако хитрость была проявлена не Всеславом, а Ярославичами. А Боян предвещал ему суд за его хитрость и умелость. Следовательно, не в этом случае Боян сказал ему свою укоризну. Но через год с небольшим, 15 сентября 1068 г., киевляне, недовольные ведением военных дел Изяславом против половцев, восстали, Изяслав бежал из Киева, а киевляне освободили Всеслава из тюрьмы, прославили его среди княжеского двора, придав тем самым Всеславу юридический статус великого князя Киевского^[79], и посадили на престол. Современники могли усмотреть в этих событиях хитрость и умелость самого Всеслава, так как он давно стремился захватить киевский престол. Вот в этом случае Боян мог грозить ему Божьим судом за незаконный захват престола.

Далее мы отчетливо ставим вопрос о Бояне под его христианским именем, и как об историческом деятеле русской культуры.

Глава 2

БОЯН — АВТОР ДОШЕДШИХ ДО НАС ПРОИЗВЕДЕНИЙ XI в.

Боян — мирское языческое имя для образа персонажа из социальных верхов киевского общества, что, конечно, не значит, что Боян язычник, но с достаточной ясностью указывает на характерную черту религиозного мировоззрения того времени, когда христианское имя не выставлялось на вид с определённой целью, поэтому пользовались языческим именем. Этот класс имен в древности считался родовым и переходил в отчество. Ср. имена бояр: Вышата, Добрыня, Ратибор, Творимир; имена князей: Святослав, Ярослав и т. д. Поэтому князья Ярославичи, а не Георгиевичи (Георгий — христианское имя Ярослава).

Имя Боян принадлежит русской традиции, сходное по звучанию имя в форме Баян (через «а») встречалось у тюркских народов, связанное с «богатый». Однако в русском имени Боян «наиболее очевидным является сближение с бой (Фасмер М. Т. 1). Следует отметить, что М. Н. Тихомиров также не считал имя Боян тюркским и допускал, что оно «могло войти в русский обиход с очень древних времен» (Тихомиров, 1986. С. 44). В письменных памятниках Древней Руси четыре раза встречен Боян: улица Бояна в Новгороде, свидетель Боян в Пскове, Боян-новгородец, живущий в Озеревах и задолжавший 6 кун, и наконец Боян, житель Русы (современной Старой Руссы), задолжавший ростовщику одну гривну (Арциховский, 1978. С. 295–299). Латинское bovis, bos — «домашний бык, вол». Самнитский город в Нижней Италии Bovianum (Бовиан) впоследствии назывался Боян (Дворецкий, 1976). Полное название этого города было Bovianum Undecumanorum («бычий (город) солдат 11-го легиона»). Со времен Августа он был римской колонией и заселялся ветеранами. Боян — название озера в современной Румынии, земле фракийского племени даков. Русское «боян» и «буян» — синонимы (глагол несовершенного вида — боянить, буйствовать, буянить): «буян, сильный ветер; поваленное в лесу дерево; гроза с сильным ветром» (Словарь областной, 1982. С. 98, 195, 179, 184). В свою очередь, «буян» и «буй» также синонимы: буй — «храбрый, отважный; дикий»; «буйный, буян» (Фасмер М. Т. 1). Ср.: в «Слове о полку Игореве»: «Ты буй Рюриче и Давыде»; «ты буй Романе и Мстиславе».

Но «вещий Боян, Велесов внук» (мудрый Боян, Велесов сын). — Что является содержанием данного утверждения? Мы распознаем это содержание как мифологическую связь Велеса (Волоса) с русским народом: он воспринимался как покровитель русского народа, как языческий бог «всей Руси» (Успенский, 1982. С. 37, 55). Поэтому можно предположить, что эта связь нашла отражение в утверждении «Боян, Велесов внук» и смыслом его является информация о том, что Боян русский по рождению, русин. Однако в контексте функции Велеса как покровителя красноречия и поэзии.

О социальном и имущественном положении Бояна мы располагаем знанием из не менее авторитетного источника: из надписи в Софии Киевской о земле Бояна, если Боян надписи — это «наш» Боян. Об этом мы также располагаем знанием, полученным, правда, косвенным путем. «Месяца января в 30, на Святого Ипполита, взяла землю княгиня — Боянову — княгиня Всеволодова — а перед Святою Софиею, перед попами. А тут был попин Яким Домило, Пателей Стипко, Михалько Неженович, Михаил, Данило, Марко, Семьюн, Михаил Елисавинич, Иван Янчин, Тудор Тубышев, Илья Копылович, Тудор Борзятич. А перед теми свидетелями получила землю княгиня Боянову всю. А отдала за нее семьдесят гривен собольих. А в этом (наличная часть от) семисот гривен» (пер. наш) (Высоцкий, 1966. С. 64. Табл. XXVII).

Несколько слов о времени выполнения надписи о Бояновой земле. Княгиня Всеволода-Андрея Ярославича овдовела в 1093 г., сама она скончалась в 1111 г. и была захоронена в Андреевском (Янчином) монастыре. Между этими датами и была приобретена вдовой Всеволода земля Бояна.

Правда, исследователь надписи С. А. Высоцкий считает, что надпись сделана во второй четверти XII в., когда вдова Всеволода уже скончалась. И земля перешла к другой вдове и другого Всеволода. И среди свидетелей передачи земли Бояна под именем Михаила исследователь видит Михаила — митрополита Киевского второй четверти XII в. Это могло быть и так, если бы допускалось тогда во главе списка свидетелей назвать, как считает исследователь, епископа Туровского Якима Домило, а главу русского священства, митрополита Киевского, — четвертым по счету, называя его, как и всех свидетелей, просто попом, то есть священником. На самом деле перечисление лиц шло по строгой иерархии. Например, в летописной статье 1089 г. об освящении церкви Печерской Пресвятой Богородицы в Феодосиевом монастыре: «Освящена была церковь… Иоанном митрополитом и Лукою, Белгородским епископом, Исаем, Черниговским епископом…» Даже перечисление епископов шло по иерархии епископских кафедр. В летописной статье 1091 г. о перенесении мощей Феодосия этот перечень выглядит следующим образом: «…собрались епископы: Ефрем Переяславский, Стефан Владимирский, Иоанн Черниговский, Марин Юрьевский» (ПВЛ).

О социальном положении Бояна можно судить по составу свидетелей сделки: все они священнослужители. Этот признак является безупречным, и по нему с несомненностью можно заключить, что Боян был из среды духовенства, так как при сделке между светскими людьми такое не практиковалось, — свидетелями были также светские люди (Марасинова, 1966). Причем Боян принадлежал к высшей церковной иерархии: среди свидетелей находятся священнослужители высокого ранга. Так, например, один из них, Иван Янчин, надежно отождествляется со священником Андреевского-Янчина монастыря, основанного в Киеве Всеволодом-Андреем Ярославичем в 1086 г. для своей дочери Янки, который стали называть Янчиным монастырем. Отметим, что ошибочно считать, что земля перешла к другой вдове и другого Всеволода еще и потому, что «другой Всеволод» — это Всеволод О́льгович, который скончался в 1147 г., когда митрополитом Киевским был уже не Михаил, а Климент Смолятич. Помимо этого, «во второй четверти XII в.» игуменом Янчина монастыря был не Иван, а Григорий, он упомянут в начале этой «второй четверти», в 1128 г. (Макарий, 1995. С. 172, 609. № 68; С. 663). Автор записи о Бояновой земле не упомянул при именах свидетелей ни одной должности, занимаемой этими лицами, что, по сведениям М. Д. Приселкова, означает в таких случаях громкую известность данных лиц в Киеве во время записи (Приселков, 1940. С. 25, 27, 31). Подтверждением высокого социального положения Бояна служат размер и качество его земли, а следовательно, и ее стоимость — 700 гривен. Расположение надписей в этом соборе обусловлено социальной принадлежностью носителей имен, упоминаемых в надписях, значением изображений, на которых они выполнены, и значением архитектурных частей храма — его внутренних помещений, где эти надписи находятся. Таким образом, каждой надписи свойственно значение как единице языка храмовых граффито, — существует семантика самих надписей.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

79

Если «сребрено стружие», трофей Игоря — копье и «стружие» Всеслава — тоже копье, тогда это «копье из серебра» Митры, копье русских князей как охранителей порядка, судей над всеми людьми.