Рассказчица

Кэтрин Уильямс, 2022

Книга доступна эксклюзивно в ЛитРес: Абонементе. Выберите тариф, чтобы получить доступ к книге. Разбирая чердак старого дома своей двоюродной прабабушки, Джесс Морган знала, что обнаружит что-нибудь интересное. Но сундук с дневниками принцессы Анастасии Романовой превзошел ее самые смелые ожидания. Что, если прабабушка Джесс была одной из самых загадочных принцесс мировой истории? Что, если Джесс – наследница императора? Симпатичный студент кафедры русского языка Эван Герман готов помочь ей с поиском ответов.

6

17 августа, 2007

Я сразу замечаю Эвана Германа. Он выглядит именно так, как я представляла человека, который спрашивает «согласны ли Вы»: худой парень с копной каштановых волос, торчащих во все стороны, будто он только что оторвал голову от подушки. Эван хоть и сидит, но сразу видно, что он высокий и — другого слова не подберешь — ботан. Сейчас лето, жара, а на нем до боли старомодная бежевая замшевая куртка, под ней — ярко-зеленая кофта. Он выглядит так, как стремятся выглядеть хипстеры, только без намека на моду.

Что меня удивляет, так это насколько Эван Герман симпатичен: полные губы, худощавое лицо и точеные скулы. Густые брови драматично приподняты вверх, что делает его похожим на озорного эльфа.

Эван занял столик на двоих в конце длинного и узкого кафе. Из фарфоровой кружки перед ним поднимаются завитки пара. Сам Эван склонился над книгой.

Я направляюсь к нему, большая сумка через плечо с тремя дневниками внутри похлопывает по бедру.

— Эван?

На меня смотрят серо-голубые глаза, сначала удивленные, потом смущенные.

— Джесс?

Я киваю.

— я думал, ты старше, — говорит он, явно разочарованный.

— А, ну, мне семнадцать? — Зачем вопросительная интонация? Почему неловко мне, хотя грубо себя ведет он? — Так что…

— Что ж… присаживайся.

Он закрывает книгу и отодвигает ее на край стола. «Братья Карамазовы» Достоевского. Внушительный томище.

— легкое чтиво, да? — шучу я.

Эван хмурится.

— Если можно назвать философскую книгу о проблемах веры и неверия легким чтивом, то да.

Ла-а-адно.

— Ну, спасибо, что согласился прийти на встречу.

Чувство юмора — это не то, что мне от него нужно, нужно только умение переводить с русского.

Он опускает взгляд на мою сумку на полу:

— Что-то для меня?

— Там дневники.

Я достаю из сумки три случайно выбранных дневника и кладу их между нами. Первый дневник — простой, в синем переплете, с потрепанными закругленными углами и красным корешком. Второй похож на него, только на обложке написано «Дневник». Третий — самый красивый, коричневый, с золотой каемкой и кожаной застежкой. я, разумеется, ни один из них не читала.

— Можно? — спрашивает Эван.

Я киваю, он берет коричневый дневник и вертит его в руках. У него пальцы пианиста, длинные и изящные, с коротко стриженными ногтями, — я когда-то мечтала, чтобы у меня были такие. Эван открывает дневник на случайной странице. У него за спиной шипит кофемашина.

Я внимательно изучаю лицо Эвана, пытаюсь понять, разобрал ли он что-то, но по его лицу совершенно ничего не ясно.

— Значит… ты можешь это прочесть? — наконец спрашиваю я.

Он не отвечает, продолжая сканировать текст. Может, зря я это затеяла? Эван не давал поводов в нем сомневаться, но брат Тайлера купил машину тоже на «Крейгслисте», а три недели спустя обнаружил, что ее топило, и пришлось менять всю обивку. Надо убедиться, что Эван и правда в силах сделать, что обещает, — перевести дневники.

— Может, прочтешь страничку-две вслух?

По его изогнутой брови мне кажется, что я его оскорбила. Он что-то говорит по-русски, я не понимаю.

— «Доверяй, но проверяй», — переводит он. — Это пословица.

— А-а, — говорю я.

Он прокашливается, склоняется над дневником и начинает читать.

Снова снег, но сильный ветер разогнал с неба тучи, лиса гонится…

Он хмурится, пытаясь либо вспомнить, как переводится следующее слово, либо разобрать почерк.

…за зайцами. Какое чудесное синее небо! Днем гуляли с Марией. Снег блестел на солнце как полотно бриллиантов, — так ярко, что было больно смотреть. Гуси разделяли наш восторг. Они много кричали, особенно тот, злой, что живет у мраморного моста. Он нас насмешил. Завтра катаемся на санках.

Сценка предстает передо мной раскраской, наполняясь цветами. Это красивая картина, и — на мой взгляд — весьма неплохо описанная. Эван перелистывает несколько страниц.

Утром был парад. Солдаты-новобранцы. Такие серьезные в красивой форме! Пили чай с тетей Ольгой. Сегодня вечером наш друг придет молиться. Завтра Пасха. Буду уплетать пасху и кулич, пока не лопну! Днем — поцелуи и яйца.

— Это православные традиции, — объясняет Эван. — яйца красят в красный с помощью луковой шелухи, три раза целуют в щеки.

Он снова перелистывает страницу и читает. Снова перелистывает. Он читает гладко, пропуская некоторые моменты в угоду более интересным, его голос меня завораживает.

— Этого достаточно? — наконец спрашивает он, едва заметно ухмыляясь.

Он доволен своим выступлением, да и я, собственно, тоже. И мне стыдно, что я в нем сомневалась. Мои щеки розовеют.

— Да, спасибо, — говорю я чуть застенчиво.

Эван снова переворачивает страницу, просматривает ее и закрывает дневник. Резко встает.

— Прошу прощения, я отойду, возьму еще мокко.

Я остаюсь одна за столом. Разглядывая загадочные слова, я понимаю: мне нужен Эван Герман. Когда он садится обратно с огромной чашкой кофе в руках, я спрашиваю, как он нашел мое объявление.

— Образовательный кредит, — прозаично отвечает Эван. — Надо же как-то его выплачивать. Ты не поверишь, но специалистов по русской литературе не заваливают предложениями работы. — Он замечает мое каменное лицо и добавляет: — я шучу. — Отпивает кофе. — В общем, я наткнулся на твое объявление и подумал, что это идеальный для меня вариант, — если ты сможешь заплатить, конечно.

— Я могу заплатить, — возмущаюсь я. Меня взбесила снисходительность в его голосе. я, между прочим, взяла с собой пятьдесят долларов из заначки. — Сорок долларов.

— За дневник?

— За все три.

Эван фыркает. Громко.

— Это же меньше двадцати пяти центов за страницу!

Чувствую, как у меня краснеют шея и щеки.

— Ладно, что ты предлагаешь?

— Пятьдесят долларов за каждый.

Теперь фыркаю я.

— Это намного меньше того, на что я рассчитывал.

— Хорошо, — с вызовом говорю я и перебрасываю волосы на другое плечо, надеясь, что этот жест продемонстрирует безразличие, а не отчаяние, которое я начинаю испытывать. — В университете ведь целое русское отделение, так? Не сомневаюсь, что найду там желающих помочь с переводом.

— За такие деньги — нет.

Я смотрю на него с яростью. Он уже не кажется мне таким симпатичным, хотя я понимаю, что он прав.

— Тридцать пять, — говорю я.

Он прочесывает волосы пальцами, подергивая их за концы, — нервный жест, означающий, что он размышляет.

— Сорок пять.

— Сорок.

— Сорок пять. — Он прищуривается.

Я быстро просчитываю стоимость. Сто тридцать пять долларов — треть всех моих накоплений — за три дневника. Надо же с чего-то начинать.

— Ладно, — нехотя говорю я. — Сорок пять за дневник.

— Договорились. Мне нужен депозит в двадцать пять долларов.

Поднимаю брови:

— Это еще зачем?

— Чтобы не вышло так, что я все перевел, а ты меня надула.

— У тебя такое уже бывало? — спрашиваю я с сильнейшим сарказмом.

— У тебя бывало, что на объявление отвечал человек, утверждающий, что знает русский, хотя это не так?

Я закатываю глаза:

— У меня с собой только двадцатка.

— Пойдет.

Недовольно бормоча, я откапываю в сумке кошелек и бросаю купюру на стол. Эван разглаживает ее, прежде чем убрать в свой кошелек, и встает из-за стола. Он придвигает дневники к себе.

— Постой, — говорю я, инстинктивно накрывая рукой его руку, держащую дневники. Неожиданное прикосновение удивляет нас обоих, я одергиваю руку. У меня в животе что-то переворачивается. — Я дала тебе аванс. А ты как докажешь, что тебе можно доверять?

Когда до Эвана доходит мое подозрение, что он может их украсть, на его лице появляется противная ухмылка.

— Видимо, никак, — говорит он. — Но откуда тебе знать, что это не просто записки какой-то русской домохозяйки, списки покупок и жалобы на мужа-алкоголика и десяток гадких детей?

Я начинаю терять терпение.

— Это не записки какой-то русской домохозяйки, — огрызаюсь я. — Это дневники моей умершей двоюродной прабабушки Анны.

Не обращая внимания на мой возглас, он берет книги под мышку. Опустевшая сумка непривычно легко повисает у меня на плече.

— Сколько займет перевод? — спрашиваю я.

— Ну, если хочешь побыстрее, придется доплатить…

— Ладно! Меня и такая цена устраивает. Просто как ты думаешь, сколько у тебя на это уйдет?

Он дергает бровью, рассчитывая срок в уме.

— Неделю. Плюс-минус. Я позвоню, как все будет готово.

— Значит, тебе нужен мой номер?

Теперь его очередь смущаться.

— Э… да, — запинается он. — Да, наверно, мне нужен твой номер.

— Хорошо… У тебя с собой телефон?

У него розовеют щеки — либо оттого, что девушка хочет дать ему свой номер, либо оттого, что не подумал, как иначе сможет мне позвонить. Он копается в кармане и извлекает телефон-раскладушку примерно 2000 года. Я с трудом вбиваю туда свой номер и нажимаю кнопку вызова. Мой телефон звонит, я закрываю его телефон и возвращаю ему:

— Теперь у меня тоже есть твой номер.

Огибая столы, мы выбираемся из кофейни.

Эван встает спиной к солнцу, я прикрываю глаза, глядя на него снизу вверх, и указываю на дневники в его руках.

— Будь с ними осторожнее, ладно? Думаю… — я немного мнусь. — Мне кажется, тут есть какая-то история.

Я сама до конца не понимаю, что имею в виду, но Эван улыбается, поддерживая книги чуть на высоте.

— Конечно, тут есть история. Это ведь дневники. «Так как же вы жили, коль нет истории?»

Я прищуриваюсь.

— Поговорка?

Он улыбается.

— Достоевский. Обещаю, что буду с ними осторожен. Честное ботанское.

Щеки мои краснеют. Неужели он сразу понял, что я о нем подумала?

Эван салютует мне двумя пальцами, щелкает пятками и уходит в сторону университета.