Член парламента

Кэтрин Терстон, 1904

«Вечером 23-го января, некоторые улицы Лондона покрылись таким непроницаемым туманом, какого не бывало уже много лет. Это само по себе незначительное явление природы оказало, однако, очень большое влияние на судьбу члена палаты общин, представителя Ист-Варка – такое же, как и пограничное восстание против Персии, поднявшееся в Хоросанской области. Первые известия об этом восстании пришли тоже к вечеру 23-го января, и к ним отнеслись сначала с недоверием и даже со смехом…»

V.

С минуту царило глубокое молчание. Потом, среди ночной тишины, с трех башен пробило одиннадцать часов, и бой их вызвал отзвуки других башенных часов, громких или слабых, ясных или оглушительно-громких. Чилькот вздрогнул. Точно охваченный неотразимым порывом, он снова заговорил:

— Вы, вероятно, считаете меня сумасшедшим? — начал он.

Лодер вынул трубку изо рта.

— Я не делаю таких быстрых заключений, — сказал он спокойно.

Несколько времени Чилькот смотрел на него молча, точно стараясь угадать его мысли, а потом снова заговорил:

— Послушайте, что я вам скажу. Я пришел сегодня сделать вам одно предложение. Когда вы узнаете, в чем дело, вы прежде всего будете смеяться, — я тоже сначала смеялся. Потом вы — как и я — поймете возможность того, о чем я говорю, и тогда… — он остановился и оглянулся в комнате — и тогда вы согласитесь, как и я…

Он так торопливо говорил, что слова его звучали едва понятно. Лодер невольно взглянул на него с удивлением, но он движением руки побудил его к молчанию. Упрямая решимость отпечатлелась на его лице, как иногда у слабых людей.

— Прежде чем продолжать говорить, я замечу прежде всего, что я не сошел с ума и не пьян. — Он в первый раз взглянул прямо в лицо Лодеру неспокойным взглядом. — Я совершенно трезв… и совершенно в своем уме.

Лодер попытался опять что то сказать, но Чилькот снова остановил его.

— Дайте мне договорить. Вы мне рассказали кое-что из своей жизни. Я теперь расскажу вам про себя. Вы — первое человеческое существо, которому я могу довериться. Вы говорите, что вам другие испортили жизнь, а я — и это еще более непоправимо — имел наибольшие шансы в жизни — и все загубил.

Последовала напряженная пауза. Лодер вопросительно поднял голову.

— Морфий? — спокойно спросил он.

Чилькот повернулся к нему с выражением ужаса.

— Откуда вы знаете?

Лодер усмехнулся.

— Я догадываюсь, — сказал он. — Да это не трудно; вы сами мне все или почти все сказали тогда, во время тумана, когда мы говорили о Лексингтоне. В тот вечер вы были нервно настроены, и я… быть может, одинокая жизнь обостряет в людях наблюдательность. — Он улыбнулся.

Чилькот опустился снова на стул и провел рукой по лбу. Лодер наблюдал за ним несколько времени, потом сказал сухим тоном:

— Почему вы не бросаете этой привычки? Вы еще молодой человек. Бросьте, пока не поздно.

На лице его не выражалось никакого участия, и вопрос его прозвучал резко.

Чилькот взглянул на него. От его упрека он еще больше побледнел и казался очень больным и усталым от возбуждения.

— Говорите хоть до скончания века, — это все равно напрасно, — раздраженно сказал он. — Из этого фазиса я вышел уже, по крайней мере, лет шесть.

— Зачем вы пришли сюда? — сердито сказал Лодер. — Я не умею проливать слез участия.

— Мне слез участия и не нужно. — Чилькот поднялся. Он был еще возбужден, но смог сдержаться. — Мне нужно нечто гораздо более важное, чем участие, и я готов за это заплатить.

Лодер с удивлением посмотрел на него.

— У меня нет ничего, что для вас имело бы цену хотя пяти фунтов, — холодно ответил он. — Вы или заблуждаетесь, или… вы отнимаете у меня время.

Чилькот нервно засмеялся.

— Подождите минутку. Пожалуйста, подождите. Я только об этом вас прошу. Я хотел бы описать вам мое положение, — это легко сделать в нескольких словах. Мой отец родом из Вэстморлэнда. Дед мой был одним из первых людей высшего класса, понявших, что будущность принадлежит торговле. Он поэтому отрубил свою маленькую веточку от большего семейного древа и двинулся на юг в Варк, чтобы там вступить в кораблестроительную фирму. Тридцать лет спустя, он умер главой одной из самых крупных английских фирм, женившись на дочери своего прежнего принципала. Отцу моему было двадцать-четыре года, и он еще учился в Оксфорде, когда ему досталось наследство. Он первым делом отказался от энергичного жизненного направления моего деда и вернулся на прежний путь. Он возвратился на север и возобновил старые семейные связи. Он женился на своей кузине. Когда таким образом восстановился прежний престиж Чилькотов, и он мог поддерживать его деньгами, приобретенными торговлей, он стал служить честолюбивой мечте своей жизни. Она заключалась в том, чтобы стать депутатом консервативной партии от Ист-Варка. Добиться этого было очень трудно, но он все-таки вышел победителем, благодаря и своему личному влиянию, и своим связям. Он был аристократ, но в то же время и опытный деловой человек. Это была комбинация, имевшая большой успех у низших классов. В парламенте он никогда не играл видной роли, но был опорой для своей партии в Варке. Там и до сих пор его имя пользуется большим почетом.

— Вы говорите о Роберте Чилькоте, — сказал Лодер. — Я о нем слышал. Он был прекрасный, честный человек, очень твердый в своих действиях, несколько ограниченный, но ценный член своей партии, благодаря своей выдержанности и стойкости. Вы имеете полное основание гордиться своим отцом.

Чялькот громко рассмеялся.

— Как легко мы судим, — сказал он, — когда речь идет не о нас самих! — Отец мой, может быть, был действительно великолепный человек, но он все таки напрасно оставил мне в наследство свое общественное положение.

Взгляд Лодера выразил удивление.

— Неужели вы не понимаете, что я хочу сказать? Когда отец умер, меня выбрали депутатом от Ист-Варка. Вы скажете, что я мог отказаться, если не чувствовал склонности занять это место, — но я вас уверяю, что никак не мог этого сделать. Все местные интересы — политические и коммерческие — зависели от того, чтобы кандидатом был непременно Чилькот. Я поступил так, как на моем месте поступили бы восемь человек из десяти, — я поддался давлению.

— Это было хорошее начало для того, чтобы сделать карьеру.

— В тюрьмах всегда широкие ворота. — Чилькот иронически засмеялся. — Это было шесть лет тому назад. Уже за четыре года до того я приучился к морфию. Но до смерти моего отца я еще сохранял полную власть над собой, — или воображал, что это так. Чувствуя на себе новую ответственность, я в течение первых волнующих стычек политической борьбы почтя совсем отказался от морфия. Первые месяцы после моего вступления в парламент я очень усердно работал. Я даже, кажется, произнес речь, за которую на меня стали возлагать большие надежды, как на будущего влиятельного политика. — Он опять презрительно засмеялся. — Я даже женился.

— Да неужели?

— Да, представьте себе. Я женился на девушке девятнадцати лет, воспитаннице одного крупного государственного человека. Это была блестящая партия — в политическом и общественном отношениях. Но брак не оказался особенно удачным; я не был создан для любви. Затем, мне была противна светская жизнь, а кроме того мне надоела работа. Одно только делало мне жизнь сносной — морфий. Через полгода это для меня вполне выяснилось.

— А ваша жена?

— Моя жена ничего об этом не знала — и теперь понятия не имеет. Но политическая жизнь — каторга политической жизни — окончательно меня губит. — Он остановился, а потом снова быстро заговорил, прерывистым тоном: — Вы не представляете себе, какая адская мука всегда сидеть на одном и том же месте, видеть изо дня в день одни и те же лица и при этом постоянно думать о том, чтобы не выдать себя.

— Вы ведь можете когда угодно отказаться от своего места в парламенте.

— Отказаться? Вы считаете это возможным? — Чилькот громко расхохотался. — Вы, очевидно, не имеете представления о партийном гнете в таком месте, как Варк. Уже раз двадцать я собирался бросить все к черту. В прошлом году даже я раз написал конфиденциально Валю, одному из главных тамошних деятелей, и намекнул ему о том, что у меня пошатнулось здоровье. Через два часа после получения моего письма, он уже был у меня в кабинете. Будь я в это время в Гренландии, он с той же поспешностью и решительностью отправился бы за мной туда. — Нет, — выйти из парламента немыслимо в моем положении.

Лодер опустил глаза.

— Понимаю, — сказал он медленно. — Понимаю.

— Тогда вы поймете и другое — невозможную трудность, обособленность моего положения. Два-три года тому назад, я еще мог это выносить. Но теперь мне становится тяжелее с каждым месяцем. И наконец должен наступить день, когда… когда… — он стал медлить — когда мне будет невозможно оставаться на моем посту.

Лодер молчал.

— Физически невозможно, — взволнованно повторял Чилькот. — До сих пор я мог до известной степени рассчитывать на себя, полагаться на свои силы. Но вчерашний день был для меня ударом, — вчера я понял, что… что… — он опять запнулся в нерешительности — что уже перешел черту, за которой нельзя полагаться на себя.

Наступило неловкое молчание. Лодер, чтобы скрыть свое смущение, вернулся к камину и начал поправлять огонь, который стал потухать.

Чилькот был сильно возбужден; он пошел за Лодером и стал подле него.

— Ну и что же? — спросил он, опустив глаза.

Лодер опять медленно выпрямился.

— Что же? — повторил он, наблюдая, за своим гостем. — Я могу только сказать, что ваша история очень своеобразна, и что я польщен вашим доверием.

В его голосе послышалась намеренная холодность.

— Вам нечего сказать мне?

Чилькот не заметил этого оттенка в голосе. Он выступил на шаг вперед и коснулся рукава Лодера.

— Я уже не могу полагаться на самого себя, — повторил он. — И я хочу иметь кого-нибудь другого, на кого я мог бы положиться. Я хочу сохранить свое положение в глазах света и все же оставаться свободным…

Лодер невольно отступил на несколько шагов. На его лице презрение еще боролось с изумлением.

Чилькот поглядел на него.

— По удивительной случайности, — сказал он, — вы можете сделать для меня то, чего ни один другой человек на свете не мог бы сделать. Эту мысль внушила мне одна книга: в ней рассказывается о двух людях, обменявшихся своими личностями. Вначале я ничего нужного мне в этом замысле не нашел. Но сегодня утром, когда я после вчерашнего фиаско лежал еще совсем больной в постели, эта мысль овладела мной как откровение. Это может быть, действительно, спасением для меня — и вы можете извлечь из этого пользу. Я вовсе не хочу вас обидеть, — ради Бога, не думайте этого!

Лодер ничего не ответил, освободился от прикосновения Чилькота и подошел снова в письменному столу. В нем боролись гнев, гордость и — против воли — невольный интерес к словам Чилькота. Он сел, оперся руками о стол и охватил голову руками. То, что говорил Чилькот, было явное безумие, — но, после пяти лет благоразумия, безумие его привлекало. Наперекор рассудку, эта мысль завлекала его. Через минуту гордость и гнев отступили, благоразумие снова взяло верх и восстановило равновесие.

— Вы предлагаете мне, — медленно сказал он, — чтобы я — в виду нашего сходства — продал себя, предоставив вам делать что угодно, — и чтобы я сделался вашим заместителем, — куклой в ваших руках.

Чилькот покраснел.

— Вы слишком ясно выражаетесь, — это неприятно.

— Но ведь я верно понял смысл ваших слов?

— В общих чертах верно.

Лодер кивнул головой в внак согласия.

— В таком случае я советую вам пойти домой, — сказал он. — Вы с ума сошли.

Чилькот взглянул ему прямо в глаза, и когда их взгляды встретились, Лодер должен был сознаться, что хотя у собеседника его был взволнованный вид, все же в чертах его не было и следа безумия.

— Я хочу вам сделать одно предложение, — нервно сказал Чилькот. — Согласны вы его выслушать?

Лодер смолк на минуту и задумался. Чилькот воспользовался паузой и снова заговорил.

— В общем то, о чем я вас прошу, очень просто. Я прошу вас взять на себя на неделю или на две мою ежедневную работу — когда я почувствую, что мне необходим отдых, что у меня иссякли силы для борьбы против себя. Моя работа очень легка для человека с вашими способностями и вашим умом, — а плата будет такая, какую вы сами назначите.

В пылу разговора он подошел в самому столу и стал подле Лодера.

— Дайте мне, по крайней мере, ответ. Я ведь сказал вам — я не пьян и вполне в своем уме.

Лодер сердито собирал в кучу разбросанные по столу бумаги.

— Только сумасшедший может сделать такое предложение, — ответил он резво и сухо.

— Почему?

Лодер хотел быстро ответить ему, во странным образом не находил слов.

— Я хочу только сказать, что все это — совершенно невыполнимо.

Чилькот ближе подошел к нему.

— Почему? — повторил он.

— Да это просто немыслимо. Этого нельзя будет провести в течение двенадцати часов.

Чилькот схватил его за руку. — Почему? — допрашивал он: — почему? Назовите мне хоть один неопровержимый довод.

Лодер отстранил его прикосновение и засмеялся, но с некоторым волнением. Вся сцена смутила его обычное благоразумие. Все таки, его конечный ответ прозвучал твердо и решительно.

— Если дело идет о доводах, — сказал он, — то я мог бы назвать их целую сотню, будь у меня время. Представьте себе, что я принял ваше предложение. Я начинаю замещать вас в вашем доме, — скажем, — в обеденный час. Ваш слуга подает мне ваш фрак — вот уже первая возможность подозрения. Этот человек знает вас уже, быть может, много лет, — знает всякую подробность вашей внешности, каждый оттенок вашего голоса, — гораздо точнее, чем вы сами. Нет ничего более зоркого, чем глаз слуги.

— Об этом я уже думал. Я могу переменить слугу и секретаря. Если дело будет решено, то я приму самые решительные меры.

Лодер взглянул на него с изумлением. В этом безумии было больше методичности, чем он воображал себе. Тогда у него явилась другая мысль, и он снова засмеялся.

— Но одно вы забыли, — сказал он. — Вы не можете ведь удалить вашу жену?

— Моя жена не в счет.

Лодер опять засмеялся. — Простите, но я с этим не могу согласиться. Осложнения вышли бы по меньшей мере… по меньшей мере… — Он остановился.

Сдерживаемая раздражительность Чилькота вдруг вырвалась наружу. — Послушайте! — воскликнул он: — все это вовсе не шутка. Не придавайте комичного вида моему предложению. Для меня это глубоко важно.

Лодер ничего не ответил.

— Обдумайте все это еще раз как можно точнее, прежде чем решительно отказать мне. — В голосе Чилькота звучала настойчивость.

Одну минуту Лодер сидел неподвижно, потом он вскочил и отодвинул стул.

— Довольно. Вы не знаете, что говорите. То, что вы женаты, делает всю эту комбинацию невозможной. Разве вы не видите?

Чилькот опять схватил его за руку. — Вы неверно поняли меня, — сказал он. — Положение дел иное, чем вы представляете себе. Я повторяю вам, что мы, моя жена и я, — чужие друг для друга. Она идет по своей дороге, я — по своей. У каждого из нас свои друзья, свои знакомые, свои отдельные комнаты. Брак, как таковой, не существует между нами. Мы иногда встречаемся за обеденным столом, и бываем вместе в обществе, для соблюдения внешних приличий. Кроме этого у нас ничего нет. Если вы заместите меня в жизни, то никто не будет предъявлять на вас меньше прав, чем Ева, — это я вам обещаю. — Он улыбнулся с неуверенным видом.

Лицо Лодера оставалось неподвижным. — Даже если это и так, — ответил он, — то все таки ваше предложение неосуществимо.

— Почему?

— А парламент? Там ведь это невозможно было бы провести. Там люди сталкиваются так же близко, как в клубе.

— Возможно, возможно, — возразил Чилькот с коротким нервным смехом. — Но во всяком клубе есть среди членов какой-нибудь чудак. Я рад, что вы коснулись этого пункта. Я уже издавна напал на мысль разыгрывать человека со странностями, — для прикрытия многого другого. Чем полезнее это для меня, тем чаще я этим пользуюсь. Уверяю вас, что если вы завтра сядете в парламенте на мое место и в течение целого дня ни разу не кивнете головой никому, и не скажете ни слова, — то, в виду нашего внешнего сходства, никто не найдет в этом ничего подозрительного. Точно также вы могли бы, замещая меня, внести предложение, голосовать, или даже держать речь, если вам вздумается…

При этом слове Лодер невольно обернулся к нему. На один едва заметный момент исчезла холодность его тона и выражение его лица изменилось. Чилькот заметил эту перемену и оживился.

— Почему же нет? — сказал он. — У вас ведь были мечты, направленные в эту сторону. Почему же вам не осуществить их?

— И потом с вершины упасть… в лужу? — Лодер со смехом покачал отрицательно головой.

— Лучше жить один день, чем прозябать целую жизнь.

Голос Чилькота дрожал от надежды. Он еще раз коснулся руки Лодера. На этот раз Лодер не отстранил его; он даже не заметил прикосновения.

— Послушайте! — Пальцы Чилькота крепче ухватились за него. — Вы говорили прежде о благоприятных условиях, создающих в жизни все. Вот вам открывается теперь случай очутиться в положении, когда можно проявить свое личное влияние. Вы можете осуществить все, о чем прежде мечтали.

Лодер поднял голову. — Это нелепо! — воскликнул он. — Нелепо. Такая комедия немыслима.

— В этом — наш главный шанс на успех. Подозрение является у людей только тогда, когда они знают прецеденты. Я вас прошу только обдумать это, — только обдумать. Ведь если есть опасность, то главным образом для меня. По вашим же словам, вам нечего терять.

Лодер засмеялся.

— Обещайте мне обдумать это, и тогда я уйду.

— Нет, не обещаю.

— Телеграфируйте мне ваше решение завтра утром. Я сегодня не принимаю ответа.

— Почему? — спросил Лодер.

— Потому, что я знаю людей, и знаю, что значит искушение. Мы все бываем сильны, пока не коснутся чувствительного места; тогда мы отступаем. У одного это морфий, у другого — честолюбие. В обоих случаях вопрос только во времени. Он иронически засмеялся и протянул ему руку. — Мой адрес ведь есть у вас. До свиданья.

Лодер коротко пожал ему руку. — Прощайте! — сказал он, подчеркивая это слово. Потом он прошел через комнату и открыл дверь. — Прощайте! — повторил он, когда Чилькот прошел мимо него.

Но Чилькот остановился на пороге. — До свиданья! — поправил он.

Лодер держал руку на ручке двери, пока не затихли шаги посетителя. Потом он спокойно запер дверь и оглянулся в комнате. Несколько времени он стоял неподвижно и как бы оценивал предметы, окружавшие его. Потом он медленно подошел к полке, взял книгу под заглавием: «Руководство для парламентских деятелей», сел к письменному столу и поправил свет лампы.