Осторожно, двери открываются

Кэтрин Вэйн, 2021

Таня и Юра – двое совершенно незнакомых попутчиков поезда «Санкт-Петербург – Москва». Он – неприметный курьер со своими заморочками, а она – холодная красавица с ограничениями. Эти двое молодых людей вряд ли могут найти что-то общее между собой, и пути их могли бы разойтись и никогда не пересечься в современной Москве, если бы не тайное желание каждого – совершить перемены в собственной жизни. Столица становится главной ареной для узнавания друг друга, а сложные взаимосвязи в её улочках приводят героев к тяжёлым итогам.Всегда ли за красивым личиком скрывается красивая жизнь? А наглец-попутчик действительно ли опасен? И как одна картина одного художника способная родить новую жизнь? Эта история про людей, чьё содержание так поразительно похоже на каждого из нас. Про жизнь, творчество, разочарование и дружбу, которая всё-таки спасает.

Глава 2

За стеклом трамвая, в районе Останкино, мимо непогоды летают сонные, вечно недовольные жизнью лица. Телебашню сменяет мелькающий вдалеке «Рабочий и Колхозница», ладони согревает утренний перекус. Юра сделал глоток кофе и посмотрел вдаль на закрытые грязью рельсы. Как хорошо. Ему сегодня выпал счастливый билет — за сутки до отгула получить адреса на доставку недалеко от дома. Совсем нет времени, чтобы случайно забрести в район Театральной площади. Хорошо, что сегодня там не удастся появиться. И завтра, и послезавтра. Никогда. За пару дней глубокой занятости получится утопить воспоминание о себе как о нелепом человеке. Взять и забыть. О ней. Таня.

Парень поджал губы, пряча голову от щекочущего холода. Озноб. Самому от себя тошно. И что это было давеча: идиотская улыбка, тупое извинение, «меня зовут Юра», «прости за грубость» и бесконечный трёп невпопад. А ведь Юра же обыкновенно не был таким — настойчиво дурным. Его общение с девушками начиналось с замечаний «вам не холодно?» или «сейчас дождь ударит, а вы без зонта» и заканчивалось его разговорами взахлёб о том, что такое эпоха декаденства у художников-авангардистов. Чем больше незнакомых слов в лексиконе, тем легче было рядом с ним. Но она… Стыдно, что это была первая в его жизни девушка, в которой добра в свою сторону он не увидел. Не понимал, зачем ему нужна была её благосклонность, приветливость, поэтому просил себя забыть девочку будто они никогда и не встречались.

Пройдёт день зря, ещё один и курьеру нужно бежать в ЮЗАО исполнять свои обязанности. В рюкзаке у парня всегда про запас будут старые, замусоленные чертежи вместо портфолио. И отдельно закреплённые степлером рисунки — бонусное портфолио. Вдруг в этот раз его рассмотрят на должность иллюстратора. Помимо этого в рюкзаке где-то была потеряна надежда, но ею парень почти никогда не пользовался. Не пригодится. Но он тащился в другие города искать себя достойного — работу. Полтора года — два пригляшения в молярную мастерскую (ветхие пятиэтажки красить в серый тон). Северная Пальмира Юрку недолюбливала. Он ходил от фирмы к фирме, от бюро к бюро, иногда захаживал спустя полгода в одни и те же офисы, и везде получал отказы: архитектурная бригада уже собранна, простите; у нас нет для вас свободной вакансии иллюстратора; простите, но вы без знаний дизайнерского дела, под наши требования не подходите; мы берём только студентов, вы не по адресу… Он помнил всё, что ему говорили на печатное резюме и замятое по краям портфолио. Подобные обрывки речей он слышал и в московских компаниях. Обычно, сидя в очередном офисе на собеседовании, курьер крутил чертежи в руках и уже заранее знал — не возьмут. Поездками из город в город, переменами Питера на Рязань, Тверь или Чехов, Орехово-Зуево или Новгород, Юра для самого себя создавал атмосферу развития. Не сидит на месте, пытает судьбу попытками, настойчивый… Неудачник. Опять всё мимо.

Что лучше для него: Москва или Питер? Юра вздыхая отвечал — «и там, и там хорошо. Пока меня там не было». На обратном пути в центральную столицу он сел в экспрессе на своё, уже почти личное место и машинально вынул блокнот с карандашом. В пять лет его увлечение рисованием началось с незатейливого рисунка. Как лекарство от бессоницы. И продолжалось тем, что каждые свои душевные волнения Юра лечил линиями, контурами, тенями на бумаге. Он начал с точки и, не отрываясь от дела до станции «Бологое», ваял свои выдуманные миры: чьи-то изящные, почти детские ладони держали мир, который был больше похож на сахарную пудру — в одной ладошке Питер, в другой Москва. Рисовал и гнался вместе с экспрессом до того, чтоб чьи-то глаза напротив ему улыбнулись, простили. Но поезд тронулся, зелёные глаза уставились на пустое место. Там нет девушки. Оттуда не доносится звук фортепиано. Никто скромно не улыбается. Пустое место. А за окном последние дни февраля завывают серой унылостью. Он поверхнул вверх ногами рисунок, добавляя к нему дома-перевёртыши. Такие уже рисовал год назад издательству на заказ. Сказали, что непонятная абстракция, переделать. В действительности Юрию самому не нравилось то, что у него вышло. Пусто и неинтересно. Совсем как он в глазах Татьяны. Поезд набирал скорость. Парень развернул блокнот обратно и лёгкими чёрточками грифеля усадил на чейй-то маленький мизинец бабочку-капустницу. Да… Её ладони и бабочки показались ему совместимыми. Он обращался взглядом к окну, когда солнце начинало клониться к закату. Что Таня видела в зимних, одинаковых пейзажах неделю назад? Что она слушала в наушниках? Чей ритм отбивала пальцами? И как случилась такая, непростая жизнь, которая не соответствовала её портрету? Юра крутил и крутил вопросы о девчонке в своей голове и медленно засыпал. Стоило полагать, что внутри у неё есть пожирающее чувство обиды на всех людей. И немного стыда перед этими же людьми. За себя такую, кто сама не может выйти из вагона поезда и бежать прочь от незнакомца. Жизнь наградила не самым лучшим передвижением. И случайному парню сложно было угадать, что способно удержать девушку Таню рядом хотя бы на пару десяток минут, чтобы, в конце концов, она сказала — «я простила и уже забыла, что ты говорил».

Только я сам себя не прощу. Очень долго.

Вокзал. Курьер открыл глаза и тут же закрыл. Здесь останется. Сил ехать к себе в Свиблово было никаких.

***

Разбейся в лепёшку, но чтобы я видела, как из тебя выходит ненависть. И любовь. Ты должна парить. Не смей опускать голову! Гранд жете выше! Ещё выше! Я хочу слышать как скрипит пол! Продолжай делать без остановки, пока я не скажу…

— Остановись, — как будто в панике Таня выдохнула на заднем сиденье в авто, как тут же Лёша покорно свернул к обочине.

В окно заглядывал луч искусственного освещения из ресторана рядом, проходившие мимо люди кутались в тепло верхних одежд. Погода не лучшая для прогулок, но ещё больше она противна для нахождения в заточении квартирных стен. Оба влюблённых сегодня были не в духе. Как и вчера. Алексея не взяли на сольную партию, в тур Большого театра взяли другую труппу балета и Таня, она слишком много задавала в последние дни вопросов. Куда ты? С кем ты? Зачем ты? Им всего двадцать один год, но её разговоры наводили танцора на мысль, что они крепко, тяжело и давно в браке. В том самом, где понимаешь, что устал от человека только лишь по причине его вздоха.

Крепко Лёша сжал руль и бросил взгляд на часы. Его уже ждут в театре.

— Что? Ты что-то забыла? — он спросил из любезности, поскольку знал, что с собой у девушки не было ничего, кроме телефона, пачки сигарет и паспорта.

Таня подняла полусонный взгляд и открыла дверь.

— Здесь меня высади. Проедусь.

Голос её не источал ни обиды, ни злости. Он был покорным, а его холодным. А обижаться за что? За то, что она не заметила его озабоченности танцами в три часа ночи и плохо массажировала вечером его плечи? Глупо, но танцор крепко обиделся на это. Быть стервой Таня не хотела и не умела, поэтому крепко обняв своего любимого за шею, легонько поцеловала в щёку.

— Простишь меня?

У обочины Алексей заботливо усадил Татьяну в креслице, поправил колёса и пообещал, что к вечеру простит. Шутник. Он привозил свою возлюбленную и увозил в одно и то же место почти каждый день — парковка возле основной сцены Большого театра. В один и тот же промежуток времени — с 13:00 до 18:00. Никаких такси, метро и автобусов. Только Алексей и его BMW. Туда и обратно. Его никогда не подмывало спросить, чем же Татьяна занята все эти часы. Что можно изо дня в день делать на Театральной площади? Не делала ничего, а просто сидела в своём кресле напротив старого здания театра и всё. Читала книгу, слушала музыку и иногда отлучалась в кофейню, чтобы перекусить и переждать непогоду.

Обычные будние.

— Я заканчиваю в четыре, потом еду с парнями в одно место, это на долго. Можешь в шесть подъехать к Ильинскому скверу? Отвезу тебя домой.

Горячими ладошками Таня обняла его руки и прижала к своей щеке.

— Да, в пять на Ильинском. Я подъеду. Погрей носки на батарее перед репетицией, пальцы отогреются.

Ничего, по обычаю, не ответив, танцор уехал прочь. В сторону Большого театра.

Карие глаза поднялись вверх по фасадам Большой Дмитровки, чтобы не увидеть ничего, кроме верхних этажей. Как давно Танечка не поднималась на уровень выше метра. Детский рост. Поэтому видела мир неполным. С этим фактом она уже успела свыкнуться, ведь Лёшины глаза, его красивые любимые черты лица, были для неё всегда в пределах досягаемости. Он, как принц, увёз её в шестнадцать лет из Санкт-Петербурга во взрослую, самостоятельную московскую жизнь, а Танечка была и рада. Приезжая домой к папе, она не раз задумывалась о том, что жизнь без её любимого танцора совсем невозможна. И его ухаживания, их совместные портреты в рамочках, расставленные по их квартире, постоянно возвращали её к мысли, что, несмотря на его трудный характер, они ещё созданы друг для друга.

Ветер усиливался и Таня приподняла вязаный шарф до самых ушей, позволив своей осанке спуститься ниже. На улицах Москвы, одна без помощи, она старалась держаться в сторонке, чтоб торопливые бизнес-мэны и бизнес-вумены ненароком не сбивали её с пути. Иногда бывает трудно справиться с махиной в виде инвалидного кресла и его выносит на оживлённую автомобильную трассу. Но сидеть дома ей казалось куда страшнее, как в уютной тюрьме на пожизненном сроке.

Улучив мгновенье, когда на тротуаре станет безлюдно, Таня сжала колёса и толкнула их вперёд. В ста метрах слева, на четвёртом этаже, за оконными рамами ручка с чёрными чернилами нарисовала закорючку-подпись и руки с полными пальцами протянули бумаги курьеру.

— Вы не могли бы завтра отвезти? Спешка ни к чему, — заверял бодрый мужчина в рубашке Юру на выходе из офиса, активно жестикулируя руками будто делал зарядку.

Курьер ничего не ответил, зевнул в себя и сонно закивал.

Он сделает всё, что отнего просят, ведь это его работа — желание клиента закон.

Он запоминал все кратковременные пожелания и хранил, по сути, ненужные прихоти подолгу, а о самом важном забывал моментально: надо позвонить своей девушке Майе не позже одиннадцати, иначе, засыпая в Екатеринбурге, она уже не возьмёт трубку, нужно продуктов купить после работы, иначе завтра он останется без завтрака, ещё надо за квартиру заплатить, иначе хозяйка квартиры возьмёт его на карандаш. Нет, главное документы завтра доставить, не сегодня.

Парень вышел во внутренний двор здания, поёжившись от ххолода. Он сильно потёр глаза пальцами, пробуждая себя к жизни. Не спал — проспал. Ел — не много. Кофе — не выпил. Всю ночь растратил на сооружение бумажных несуществующих зданий. Работа, в которой он тонул и выплывать не хотел. Он запоминал по кирпичикам, по камешку, по миллиметру штукатурки всё, что видел днём, и ночами из кусков и лоскутков памяти собирал грифелем карандаша новые здания. Собирал он и образ Татьяны, которая уже была на своём привычном месте через дорогу от Большого театра.

Юра заметил её сразу. Заволновался. А может подойти? А может не надо? А что это за странная мимика дёргает уголки его губ, когда он видит каре, выбивающееся из-под шапки и смиренные руки на коленях? Курьер не дождался зелёного света и быстро перебежал проспект, оказавшись напротив лица девушки.

— Привет. Ты снова здесь? Как неожиданно, — его наглость снова открыла глаза, пробудилась и уже била по глазам девушки.

Она не забывала его все эти дни. Юра, какой-то дурак, больной, зачем и за что он опять здесь? Следил за ней? Она — участница жестокого пранка? Дурно думать о людях плохое, но, оказываясь в толпе посторонних и незнакомцев, Таня держалась подальше.

— Опять ты? Господи, — она протянула руку, чтобы пролистать парня как мешающий кадр в сторону, — ты что, следишь за мной?

— Мне нравится твоя дружелюбность. И хорошо, что перешла на ты, — от удовольствия игривости в её голосе, Юра расправил плечи, поднял голову и готов был, обернувшись джентельменом, поцеловать в знак прощения хладную руку девушки, но Таня сунула руки в карманы куртки.

— Нет, на «вы» было комфортней, — процедила сквозь зубы она и громко спросила, — и что же, вы опять будете требовать от меня вспомнить встречу в поезде? Или что там припасено у вас ещё?

Ей казалось интересным, забавным и занятным делом — отшивать незнакомого парня в центре Москвы на виду у всех. Но слабость этой эмоции была секундной и забавным Таню видеть начинал уже Юра.

— Мы с тобой как в плохой пьесе Довлатова разговариваем, не находишь? Может всё-таки на ты? И нет, я только хотел убедиться, что ты на меня больше не обижаешься.

Таня удивлённо широко открыла глаза.

— С какой стати тебя забодит: обижаюсь я или нет?

— Просто мне до конца своих дней будет совестно, что такая милая девушка будет обижена на неприметного меня.

— Тогда предлагаю так: я тебя прощу, а ты от меня отстанешь. Так?

— Не совсем, — с прищуром Юра потёр подбородок, выискивая глазами вокруг себя ещё одно отяжеляющее обстоятельство. Таня напряжно вытянула шею. — Ещё, в качестве примерения, ты сходишь со мной в кафе на Никольскую. Чаю выпить.

Парень резко наклонился и сжал двумя руками колёса кресла. Вблизи её злость и металлическое нежелание оказались фальшью, — бледная кожа без изъянов, по причине печальные карие глаза, в губах прослеживается что-то от Моны Лизы и когда она моргает, появляется слабый огонёк детской наивности в мимике.

Какая глупая настырность. В её злости.

Юра усмехнулся, наклонив голову на бок.

— Тогда договорились.

Таня готовилась возразить и уже подобрала ёмкую, острую речь для этого, но её сковала нерешительность. Сказать ему, незнакомцу, «нет» становится выше её моральных сил. Солнце, окатив своими лучами площадь, снова скрылось за тяжёлыми тучами и беззвучно девушка свернула по тротуару быстрее привычного, заставляя курьера спешно бежать за собой. Игра, про одолжение и воспитание. Воспитанная девочка не будет истерично отбиваться от мальчика, а уступит ему, пока он сам не поймёт, что пора сваливать. Поймёт? Этот никогда ничего не поймёт. Таня хмыкнула, печатая сообщение:

«Освободишься пораньше, позвони. Хорошей репетиции. Люблю».

В кафе было на счастье Юры и несчастье Тани почти безлюдно. Парень галантно открыл дверь, услужливо пропустил спутницу впереди себя, быстро отыскал глазами пустой столик и, с довольным лицом, сел напротив, предусмотрительно убрав лишний стул в сторону. Девушка с прищуром смотрела на него. Он делает это каждый день? Зачем? Чтобы ей было удобно. Откуда это? Где же неловкость перед посетителями? Где же скромность первого знакомства? Да, говорят психам не чужды нормы этикета и сдерживающие эмоции.

Стрельников решил, что будет неприлично молчать, поэтому разминался для задушевного разговора.

— А ты чай какой любишь: чёрный или зелёный? Красный вот ещё интересный, никогда не пробовал, — он поднял своё улыбчивое лицо на непроницаемую девушку и мигом поник. Всё, зарубила, загубила.

Неловкость воздуха справила подошедшая официантка.

— Что вы будете?

— Нам… — начал было курьер с краснеющими кончиками ушей, но даже здесь девочка из поезда вырвала все возможности.

— Зелёный чай с лимоном, американо двойной и круассан, — Таня мило произнесла заказ и, посмотрев на парня, быстро добавила, — и сэндвич с тунцом.

Официантка отошла от стола и Юра хотел было подняться, чтобы молча в компании рюкзака уйти следом, но можно ли? Бросать одну. Девушку в кафе. Бабуля не такому его учила.

— Почему такой заказ? — напряжённо спросил он, прокручивая в руках солонку.

— Американо и сэндвич тебе. Ты должен взбодриться. Смотреть страшно. Глаза спящие, лицо блёклое, — в воздухе она пальцем обвела овал его лица и поморщилась, — с такими людьми я диалог не веду.

— Если я сделаю глоток кофе, ты будешь говорить со мной? Это все условия или…

— Пока остановимся на этом.

Юра хотел было что-то ещё сказать, но смысл затирался. Таня всё равно в один момент, вздёрнув подбородок, на чуть повышенном тоне перебьёт.

Заказ на столе посетителей появился раньше заявленного.

— А…

Таня отпила немного чая.

— Нет, нет. Сначала кофе и сэндвич, потом говорить.

Юра слушался незнакомку и с энтузиазмом стал жевать сэндвич, делая маленькие глотки живительного напитка. Для себя он не мог понять, почему уже наперёд готов был выполнять все её прихоти.

Таня смотрела на него спокойным удавом, вытягивая свою шейку вверх, чтобы макушка её была на одном уровне с макушкой парня.

Смачно Юрий вытер губы салфеткой.

— Теперь можно?

Слова его смешались с едой, причмокиванием и Таня закатила глаза. Сил нет наблюдать за этой несмешной комедией. Она уже принялась искать в сумочке кредитную карту, как напротив кто-то, не похожий на эстета, задал вопрос:

— А почему «Большой»?

Девушка пожала плечами.

— Почему что?

— Почему ты приезжаешь именно сюда?

Медленно она опустила свои руки под стол. Волевой взгляд был потерян, — как снайпер, сбитый с прицела, Таня ищет опору, а найти уже не может.

— Я танцовщица… — она запнулась и горько усмехнулась, нервно поправив причёску, — … раньше танцевала. Балету училась.

— Ты танцевала в Большом театре?! — громко удивился парень.

— Нет, не успела.

Он смутился всем своим существованием.

— Прости. Ты прости, что я такой идиот говорю и спрашиваю обидные вещи.

Чудо-псих, наконец, истинно потерялся, занервничал, не понимая как и что, в действительности, ему говорить дальше. Он тискал в руках свой рюкзак, считая что мысль о побеге не такая уж дурная. И, в добавок, так не в кассу заманчиво в зале кафешки играла песня «Посмотри в глаза» Натальи Ветлицкой, что Юрий прятался теми самыми глазами в чём угодно, лишь бы не смотреть напротив себя.

Это, в небольшой степени, прельщало.

Таня улыбнулась уголками губ.

— Да не надо никакого «прости». Были когда-то танцы, теперь нет. Вот и всё.

Неловкий взгляд. Оба смотрят в противоположные стороны, подбирая с пола слово за словом — правильные комбинации, чтобы не делать молчание тяжёлым. Курьер покосился на девушку, невольно фотографируя глазами её выражение лица, — грустное, печальное, отрешённое не только от собеседника в толстовке с непонятным логотипом, но и от всего окружающего мира. Во что же ты вляпался со своими нелепыми «прости» и «извини»?

Таня не любила, когда из человека нужно было ждать каких-то слов, и вернулась к разговору первая.

— Каждый день тут бываешь?

Она балерина. А ты? Таскаешь бумажки по офисам в свои двадцать пять лет.

— Ну я… Я…. работаю в центре города. В этом районе тоже бывают, — Юра собирал кончиком пальца крошки со стола, не поднимая глаз на спутницу. — Приходится сюда захаживать. Эти площади, улицы. В общем, всё одно и то же.

Таня кивнула и сделала глоток напитка, чинно смакуя каждую капельку.

— Чай вкусный. А мы, правда, познакомились в поезде?

— Ты так и не вспомнила? Да. Правда. Познакомились в поезде. Интересно, зачем же мне выдумывать это?

Хотелось бы и Тане знать ответ на этот вопрос, но она решила смягчиться. Пускай продолжает. Это впрямь становится занятно.

— Ты слушала фортепиано. Что-то классическое в наушниках. Тебя встречал парень. Высокий, с яркими голубыми глазами. Светлые волосы. На нём была куртка. Кожаная. Коричневая. Нет, стой, чёрная. Да. И белые кроссовки.

Наклонив голову на правый бок, Таня соединила пальцы обеих рук в замок на поверхности столика. Продолжим.

— Ну, и что Вы ещё можете изложить суду, уважаемый свидетель? — надменно вздохнула она.

— Тонкая цепочка с жемчужинами была у тебя на шее: маленькие такие звенья и камень посередине с фиолетовым отливом. А на пальце кольцо с завитками, — Юрий разлетался в деталях находу, не понимая правда ли вспомнил или выдумал, но одно он помнил точно — это был прекрасный по погоде день.

В ответ Таня начала загибать пальцы.

— М-м-м ты наглый, самоуверенный, изучил меня детально, — и напоследок, неподдельно подозрительно, она зыркнула в сторону обвиняемого парня, — скажи честно, ты маньяк или прикидываешься?

— Я художник.

Татьяна тихонько усмехнулась.

— Что? Ты? Так, маньяк-художник, а дальше? Почему именно меня выбрал ты? Что, никого больше нет вокруг? С чего бы вдруг? Ведь дело не в извинениях.

— Именно в нём. Мне, правда, жутко стыдно перед тобой, до сих пор. Но… — тон Юрия стал ещё более серьёзным, затем грубым. Он уставился, почти не моргая, на Таню, — … есть ещё кое-что. Ты заинтересовала меня.

— Чем?

Таня вздёрнула брови, допивая чай.

— Руки. И шея. Мне понравилось как цепочка огибает твою шею, а твои руки всё делали так не спеша, лениво. Они совсем у тебя хрупкие.

Те самые руки приподнялись над столом. Двинулись плавно в сторону, вверх-вниз, снова в сторону и застыли перед зелёными глазами точно в оцепенении. Волнительно. Парень следует взглядом за пальцами, каждым шевелением, и вытягивает голову вперёд, когда руки девушки исчезают под столом, и улыбается хитро, поднимая взгляд по её шее.

— Ты меня клеишь сейчас? — шёпотом возмутилась Таня.

— Нет. Ты спросила, а я ответил. Мне свойственно интересоваться подобными деталями. Говорю же, художник.

— Пишешь картины?

— Нет, скорее иллюстрации и так, по мелочи: немного чертёжник, чуть-чуть архитектор.

В ответ Таня наклонилась, чтобы рассмотреть и его пальцы. Что ж. Не похож. Не художник. Обычные пальцы среднестатистического парня, в котором вряд ли с первого взгляда можно увидеть хоть какой-то творческий потенциал. Есть след от клея и порез на большом пальце. А больше ничего.

— И мои руки естественно вдохновили тебя на художественный подвиг? — косо взглянула девушка в сторону парня.

— Ещё нет, но только если…

Юра запнулся и хотел попросить о новой встрече. Помешал телефон. Он зазвонил совсем не вовремя на стороне Тани.

— Да Лёш. У…уже? Так быстро? Я на Никольской. Чай пью. Да, через пять минут подъеду. Жди.

Торопливо девушка надела куртку, вытерла с уголков губ крошки, оставив право заплатить за обоих малознакомому Юре.

— Уже уходишь, да? — его глаза заметались в недоумении.

— Уезжаю, — язвительно отозвалась девушка, надеясь, что это действительно последние пять минут их общения. В этой жизни.

— Тебя пров… Забирают отсюда? — Юра встал, решив пойти против плана. Открыть дверь. Ни отстать, ни оставить её без многообещающего «до встречи». Не оставить себя без правильного прощания.

— Да, тот самый голубоглазый блондин в куртке и белых кроссовках, — Таня, в самом деле не спешила, а только искала повод, чтобы сказать ещё что-нибудь меткое, застать Юрия врасплох, посмотреть ещё раз на его безумные попытки быть любезным. Но придумать было нечего, поэтому Таня лишь кивнула ему. — Ну что, Юра из поезда, счастливо оставаться.

В руках под неловкими пальцами курьера были набраны буквы в телефоне. Таня. Успеть. Не допустить бы ошибку.

— Когда девушка уходит из кафе, она оставляет свой номер телефона на салфетке.

Таня закатила глаза.

— Пафосные мелодрамы любишь посмотреть? Забудь. Никогда не говори девушкам такой бред. Счастливо.

— Но номер… Ты разве не оставишь? — Юра попытался задержать и готов был свои контакты написать на любом клочке бумаги. Но невозмутимая Таня пожала плечами, отъехав от столика сделала полукруг и, сжав колёса, скрылась за порогом кафе.

Напоследок с улицы карие глаза обжигают парня взглядом. Догонять и преследовать не надо, не нарывайся. Счастливо… Просто слово, оставляющее вкус незаконченного разговора. Так действительно говорят, когда будущее становится ненужным. Именно после этого слова встретиться опять не получится. Да, приятно было познакомиться, счастливо.

Юра открыл в телефоне список адресов на завтра и отметил для себя время на площадь «Театральную».