Пушистая Катастрофа

Купава Огинская, 2020

Я – тарса. Нечисть мелкая и, на первый взгляд, безобидная. Не боюсь трудностей, ловко справляюсь с проблемами, могу найти общий язык с ребенком и укротить оборотня. Способна мастерски выследить преступника и виртуозно его покарать. Я незаменима, неоценима и… о, блестяшка!

ГЛАВА 3

Самой ужасной в моем новом статусе была не необходимость каждый день играть с Эдит, терпеть ее сокрушительные нежности и молчать. И не в унизительной процедуре ветеринарного осмотра.

Самое ужасное в моем новом статусе было имя, указанное в документах.

— Пушистик? Серьезно, Пушистик?! — вполголоса бушевала я, пока детеныш спал, привалившись к стенке кареты. Равномерное укачивание и насыщенный событиями, основательно вымотавший ее день сделали свое дело.

Ребенок спал, а я могла переползти из ее объятий на колени волка и негодовать, дергая его за жилет.

— Это выбор Эдит, — с серьезным видом ответил… Хельму. Ему, конечно, с именем совсем не повезло, но это же не повод отыгрываться на мне!

— А ты не мог отказаться? Запретить? Хотя бы сказать, что это плохая идея? — безнадежно спросила я, уже понимая — не мог.

В том, что дочь оказалась его слабостью, были не только положительные стороны. Один огромный и непоправимый минус насквозь пронзил мою гордость.

Пушистик, подумать только…

— Ты тоже могла это сказать.

Устав от моего самоуправства, волк отцепил от себя мои лапки и скинул меня на скамью.

— Не могла вообще-то, — с грустью ответила я, забираясь обратно. Упрямства мне было не занимать. На самом деле, его было даже с избытком — иначе не дожила бы до своих лет. — Я с ней не разговариваю.

Хельму удивился.

— Почему же?

— Не хочу стать жертвой детской общительности, — проворчала я и еще раз дернула его за жилет — было в этом что-то успокаивающее. — Я едва ее нежности переживаю.

Сегодня было особенно сложно. Сегодня мы были на прогулке.

На меня нацепили нелепый ошейник со стилизованной косточкой-подвеской — наследство какого-то мелкого недоразумения из песьего племени — и пустили на поводке гулять по парку.

Конец поводка держала Эдит, поэтому прогулка выдалась изматывающей и унизительной. К нам подходили трижды, восторженные леди с одинаковыми лицами, и каждая считала своим долгом отметить, что я рыжая, страшная и с облезлым хвостом.

«Лучше бы родители тебе, дорогая, купили такую лапочку, как моя…»

Лапочки больше всего походили на неудачные попытки скрестить собаку с хомячком, были пушисты, трусливы, бесполезны и, что особенно меня поразило, заметно меньше меня. Такое несчастье, если на улице окажется, обделается со страху и умрет… скорее всего, тоже со страху.

Зачем оно Эдит, когда есть я? Я на улице выживу и ее, если будет надобность, сберегу.

За день девочка вымоталась, но вечером, узнав, что Хельму заберет меня у нее на несколько часов, отдавать отказалась и напросилась ехать с нами. Мужественно пообещала, что не будет жаловаться, если заскучает… и действительно не жаловалась, хотя по виду ее было несложно понять, что сидеть тихо, пока взрослые обсуждают какие-то непонятные вопросы, детенышу было мучительно.

Воодушевилась Эдит лишь раз, когда у нее спросили, как меня теперь будут звать. Тогда она одним своим словом полностью меня растоптала, а теперь тихо посапывала, сидя напротив своего отца.

— Как она сегодня? — спросил волк.

— Как и вчера. — Я обернулась на девочку. Вот такая, спящая и неопасная, она была удивительно миленькой с этим своим воздушным платьицем, круглым личиком и вьющимися темными волосами, собранными в простую, чуть растрепавшуюся прическу. — Энергичная, эмоциональная, с устрашающей тягой к обнимашкам.

Карету чуть раскачивало, в незашторенное окошко длинными вспышками проникал теплый свет уличных фонарей. Эдит что-то промычала и коротко вздохнула.

Я перевела взгляд на волка и ненадолго лишилась дара речи. С таким выражением лица он смотрел на девочку, что у меня сердце сжалось.

— Слушай, если ты ее так любишь, больше внимания ей уделяйте, что ли, — проворчала я, смущенно почесав морду обеими лапками. — Малявке, кажется, ласки не хватает.

— А я чем тут помогу? — удивился он искренне.

Безнадежный случай, сообразила я.

— Все с тобой понятно, а мать ее где? Пусть тогда она… — Я осеклась на полуслове, заметив, как застыло лицо волка. — Что не так?

Он не ответил, отвернулся к окну и больше не проронил ни слова за всю поездку.

***

— Пушистик, — сонно пробормотала Эдит, подтягивая меня поближе и сразу же вновь засыпая.

Я пожалела, что осталась спать рядом с детенышем, а не отползла в изножье кровати, возмущенно пофырчала ей в шею, пообещала себе, что никто из собратьев никогда не узнает о моем позоре, и, смирившись с творящимся беспределом, задремала в ее руках. Умудрилась даже немного помурлыкать, не специально и не для того, чтобы убаюкать и так спящую девочку. Просто… захотелось.

Пушистик так Пушистик, решила я оптимистично, могло быть и хуже.

А утром спасалась бегством, потому что «хуже», которое могло бы быть, случилось. Эдит решила Пушистика причесать.

***

Эдит была одним из тех беспокойных, оглушительных сгустков энергии, от которых я всегда старалась держаться подальше. Не показываться на глаза, не даваться в руки, обходить стороной, какими бы вкусностями они ни пытались меня приманить.

Невероятная жизнерадостность искрилось в ее глазах, улыбке, прорывалась в движениях, звенела в голосе…

И именно она, одна из тех, кого я всегда избегала, оказалась ребенком, за которым мне нужно было приглядывать.

Не самая простая работенка, но мысли о побеге с каждым днем посещали меня все реже.

Через несколько дней после того, как я стала Пушистиком официально, Эдит начала постепенно отпускать меня. Все меньше носила на руках, все чаще бегала следом — ей нравилось смотреть, как длинными скачками я преодолеваю коридор на втором этаже и как могу в два прыжка пересечь гостиную на первом этаже.

Она говорила, я почти летаю.

Домашняя прислуга, стоило мне выскочить им под ноги, обычно говорила что-то нецензурное и злое, но тихо, чтобы не услышал ребенок.

Эдит поверила, что я не исчезну, и вернула мне мою свободу, хотя порой я все еще ловила на себе ее напряженный, беспомощный и совсем не детский взгляд. В этом взгляде было нечто важное, глубинное, раскрывающее самый большой страх девочки, но у меня не получалось его понять.

Догадывалась, что дело в ее матери. В той женщине, о которой не хотел говорить Хельму и о которой мне некого больше было спросить.

Я не могла найти в себе храбрости и безрассудства, чтобы просто так раскрыть посторонним людям важную тайну обо мне. Не была уверена, что отношение прислуги не ухудшится, узнай они, что я говорить умею и вообще высшая нечисть.

Няньке детеныша, носящей скучное имя Марта, я и такая не нравилась. Она не одобряла современной моды заводить в домах нечисть и уж совсем не понимала, зачем было брать нечто малосимпатичное и приблудное с улицы, когда в городе есть питомник с элитной мелкой нечистью только самых безобидных и милых видов.

Пока Марта ворчала себе под нос или обсуждала меня с домашней прислугой, я легкомысленно ее игнорировала, не видя угрозы в пустой болтовне, но, когда однажды на прогулке она осмелилась поделиться своими мыслями с Эдит, пожалела о своей беспечности — чокнутая нянька имела на детеныша влияние.

Меня тоже многое в Марте не устраивало, начиная от ее устаревших взглядов и заканчивая привычкой шипеть на провинившуюся Эдит ядовитой змеей.

— Подумай, дорогая, может, стоит попросить господина Йегера заменить ее чем-нибудь более… соответствующим твоему статусу? Эта крыса… — ласково вещала она, проигнорировав мое утробное ворчание. Угрозы во мне она не видела напрасно. Может, я и сидела на поводке, но намордника на мне не было, зато были острые зубы и длинные когти.

— Но мне нравится Пушистик. — Эдит протянула ко мне руку. — Пушистик, ко мне.

Я, не раздумывая, подбежала к ней и проворно забралась по подолу платья и зимнему пальто под сдавленное оханье няньки, устроившись у детеныша на руках.

— Она хорошая, — сказала девочка, и, подтверждая ее слова, я замурлыкала, подставляя ушастую голову под ладонь.

Марта поджала губы, она считала меня какой угодно, но не хорошей.

— И все же девушке твоего положения стоит подобрать что-то соответствующее. С этим отродьем пусть играют деревенские дети. Может, она больная. Или бешеная. Дикая ведь тварь, никто не знает, что у нее на уме.

— Отродьем? — удивилась Эдит. — Но Пушистик не отродье, Пушистик — тарса, мне так папа сказал.

Я беззвучно оскалилась, исподлобья следя за нянькой. Напрасно я ее так долго терпела, нужно было давно пожаловаться волку, пусть бы он сам разбирался со своей работницей, невзлюбившей такой бесценный подарок его дочери, как я.

Я мечтала сделать так, чтобы нянька пожалела о своих словах. Не потому, что они меня задели, но потому, что их услышала Эдит, та самая Эдит, которая становилась все больше своей, родной, со всеми ее детскими глупостями, неумением быть нежной, слишком крепкими объятиями и бормотанием во сне. С недоеденными завтраками, которые закономерно оказывались в моей миске, стоящей рядом с ее стулом, с дурацкими кукольными чаепитиями, чепчиками и бантами. С разделенным на двоих печеньем, потому что «ну чего ты так смотришь, на». С ее будущим, в котором мне уже хотелось иметь свое место.

И это неповоротливая, нерасторопная, глупая женщина…

Мимо нас прошел странный тощий парень в старой потрепанной куртке с плешивым меховым воротом. Поравнявшись с Мартой, он на мгновение навалился на нее и тут же отшатнулся, ускорив шаг.

Нянька не стала ругаться, только сдавленно охнула, схватившись рукой за бок.

От ударившего в нос запаха крови на холке непроизвольно шерсть встала дыбом.

— Марта? — встревоженно позвала девочка, прижимая меня к себе крепче. — Марта?

Нянька осела на дорогу, Эдит застыла над ней, беспомощно оглядываясь. Звать на помощь было некого, даже странный человек успел добраться до поворота, и теперь его скрывала высокая стена из занесенных снегом кустов.

— Бежать, — тихо выдохнула я, прихватив зубами ворот пальто девочки и дернув его несколько раз. — Слышишь меня? Мы должны бежать отсюда.

Это был серьезный риск, я не представляла, как детеныш отреагирует на то, что я умею разговаривать, но молчать и дальше не могла — нам нужно было убираться как можно скорее.

— Но Марта… — Эдит никак на меня не отреагировала, не в силах справляться с двумя потрясениями одновременно.

— Выберемся из парка, найдем помощь, — пообещала я и еще раз прихватила зубами ворот ее пальто. — Ну же, малышка, здесь опасно.

Эдит сделала первый неуверенный шаг назад, отступив от обмякшей няньки, когда в начале дорожки показались три подозрительные фигуры.

Она тоже их заметила, на бледном детском личике промелькнуло облегчение, она бросилась к ним, но замерла, как на стену наткнувшись на мое рычание.

— В другую сторону. К ним нельзя!

— Но почему? Помощь…

— Живо, мелкая. Не спрашивай, беги!

Она успела пробежать несколько метров, когда и в другом конце дороги показались люди.

— В кусты! — велела я.

Эдит подчинилась без раздумий, оставив свою шапку болтаться на какой-то ветке, чуть не задушив себя шарфом и заработав длинную царапину на щеке.

Утопая по колено в снегу, она неловко бежала вперед, тяжело и загнанно дыша.

— Брось меня, будет легче. Я их задержу.

— Нет! — дрожащим голосом выдохнула она.

— Послушай, я смогу выиграть тебе немного времени, — попыталась достучаться я до здравого смысла Эдит, но в итоге оказалась лишь крепче прижата к ее груди.

Если бы она доверяла мне чуточку больше, мы бы обе спаслись, а эти сволочи, что так самоуверенно зажимали беспомощного ребенка со всех сторон, обзавелись бы серьезными ожогами, расцарапанными рожами и еще долго залечивали следы от моих укусов.

Но Эдит в меня совсем не верила, считала слабой и беспомощной и отчаянно прижимала к себе, даже когда один из этих отморозков попытался меня забрать.

Мне удалось извернуться и цапнуть его за пальцы. Мужик выругался, отдернул прокушенную руку, а здоровой ударил, целился в меня, но попал в девочку. Та отлетела назад, врезалась в дерево, медленно осела в снег и сжалась, продолжая прижимать меня к себе. Все, что мне оставалось, это рычать, хрипеть от дикой злобы, скалиться и сверкать глазами, огрызаясь на любую протянутую к Эдит руку.

— Бешеная тварь, — выругался покусанный.

— Хватит. У нас нет времени, забираем девчонку вместе с этой. Потом решим, что с ней делать.

Эдит подняли за шиворот, стараясь не размахивать руками в опасной близости от меня.

У самого входа в парк, полностью перекрывая ворота, стояла черная карета, в которую нас и затолкали.

Эдит не плакала, не смотрела на похитителя, забравшегося в карету вместе с нами, только тихо и упрямо сказала:

— Папа меня спасет.

— Спасет, конечно, — неприятно ощерился мужик. — Для того ты нам и нужна, избалованная дрянь.

Эдит съежилась, и я вновь оскалилась.

Если бы только она меня отпустила…

Мы ехали долго. Запах центральных чистых улиц сменился смрадом бедных кварталов, потом потянуло водой и рыбой — мы выехали к причалу или к старым складам, что стояли неподалеку. Точнее понять не удавалось, в моем распоряжении были лишь запахи.

К складам, убедилась я, когда нас высадили рядом с домиком сторожа, затолкали внутрь, вынудили спуститься в подвал, да там и заперли.

— Дилетанты, — с облегчением выдохнула я.

В подвале имелось одно окошко под самым потолком. Небольшое, в него едва ли пролез бы мужчина, но ребенок и я — запросто.

— Пушистик…

— Анха.

— Что?

— Зовут меня, говорю, Анха, а не Пушистик. Так что запомни и не смей реветь. Мы отсюда выберемся.

— Папа нас спасет, — поддакнула она.

— Вот еще, нас спасу я. Смирись.

Получив свободу, первым делом я осмотрелась. Убедившись, что стол, подпиравший стенку, табурет, валявшийся ножками вверх, и небольшая тумбочка — вполне себе крепкие и способны послужить на наше благо, я несколько минут просидела под дверью, прислушиваясь к шуму снаружи.

Слышно было плохо, и это успокаивало.

Раз я едва могу различить, что происходит там, значит, они совсем не слышат того, что происходит тут.

— А ты разговариваешь, — запоздало поразилась Эдит.

— И это не единственный мой талант, — фыркнула я, нервно расчесывая бок.

Меня тревожило не наше незавидное положение и не преступники, засевшие наверху, мне предстояло раскрыть перед детенышем еще один свой секрет, самый главный, и это пугало.

Довериться кому-то настолько… ненадежному.

Не было у меня уверенности, что Эдит способна хранить секреты от своего отца, но и придумать, как выбраться отсюда, не сдав себя с потрохами этой мелочи, не получалось.

— Дождемся, когда начнет темнеть, и сбежим, — решила наконец.

— А папа?

— Будет должен мне по гроб жизни, — с предвкушением отозвалась я.

Несложно было догадаться, что похитители собирались шантажировать Хельму детенышем, и больше, чем заполучить в должники волка, мне хотелось переломать этим сволочам все планы… руки, ноги, свернуть шеи, напиться их крови…

— Пушистик? — опасливо позвала Эдит, с ногами забираясь на стол.

— Анха.

— Анха, — покладисто исправилась девочка. — У тебя глаза страшно горят. И ты рычишь.

— Прости. Напугала?

Она неопределенно пожала плечами, что больше походило на утвердительный ответ, но, когда я забралась к ней на стол, в сторону не шарахнулась и с удовольствием взяла меня на руки, греясь.

Всем был хорош мой план по спасению, кроме одного: на улице царствовала зима, а подвал не отапливался.

К тому моменту, как солнце все же зашло, Эдит уже знала и о том, что я не только разговаривать умею, но и немножко огнеопасна. Открытие девочку не испугало, она с удовольствием грела руки над моим огнем и восторженно хихикала.

Проверить нас приходили лишь раз. Принесли скудный ужин для Эдит, пожелали сдохнуть мне, поставили посреди подвала тусклый светильник, чтобы мы хоть что-то видели, и снова заперли.

— Поешь, силы тебе пригодятся, — велела я. Несвежая булка и полупрозрачный чай особого аппетита не вызывали даже у меня, но девочке действительно следовало поесть.

В отличие от меня, терпеть голод днями она не умела.

Булка была разделена пополам, как и чай. Эдит не побрезговала пить из одной кружки со мной.

Когда ночь полностью вошла в свои права — мое чутье подсказывало, что время уже близко к полуночи, — и ждать дальше стало просто бессмысленно, я собрала всю свою смелость и попросила:

— Только не кричи, ладно?

Эдит кивнула, но сдержать слово не смогла и длинно взвизгнула в мою ладонь.

Превращение прошло быстро, но трудно. В последний раз перекидывалась я еще летом и успела отвыкнуть от человеческого тела. Зажать Эдит рот успела лишь чудом, почувствовала неладное и среагировала, даже не задумываясь.

Перед глазами роились черные точки, и голова кружилась от неосторожного движения.

— Ты девочка, — выдохнула мне в ладонь Эдит, глядя во все глаза.

— Девочка, — хрипло согласилась я, с трудом привыкая к себе новой.

Стоило только сбросить шубку, как мне стало холодно. Не собиралась я как-то зимой превращаться в человека, потому теплой одеждой не озаботилась.

Тонкая рубаха с чужого плеча, слишком большие штаны, подвязанные куском веревки, и босые ноги — к сегодняшнему приключению я оказалась совсем не готова. Но деваться было некуда.

— Послушай, — я взяла девочку за плечи, уверенная, что так мои слова будут иметь какой-то особенный вес, — это будет наш с тобой секрет, хорошо? Никто не должен знать, что я умею разговаривать, загораться и становиться че… девочкой. Хорошо?

— Даже папа?

— Про то, что умею превращаться, нельзя, про все остальное — можно.

— Значит, о том, что ты девочка, буду знать только я и никто больше?

— Да. Это очень важно, Эдит. Если об этом кто-нибудь узнает, меня заберут у тебя, понимаешь?

Она побледнела и кивнула.

— Наш секрет.

— Да, наш секрет. — Я нервно улыбнулась и медленно отпустила ее. Чувства, что совершила самую страшную ошибку, не было…

Человеческое тело мне досталось мелкое и на первый взгляд хилое — под стать природной сути, но даже в нем мои представления о размерах подвала серьезно изменились. Окно не казалось уже таким далеким, и потолок на самом деле был не сильно высоким, для того, чтобы добраться до окна, понадобилось всего лишь перетащить стол к другой стене и кое-как установить на нем табуретку.

Стекло я разбила полой железной и уже основательно проржавевшей трубкой, вычистила все торчащие осколки, как могла, и на всякий случай накинула на нижний край рамы кусок порванного брезента, чтобы полностью обезопасить и себя, и детеныша от возможных порезов.

Старалась не шуметь, но все равно периодически замирала и прислушивалась, опасаясь, что нас засекли.

Не засекли.

— Эдит, сейчас я выберусь и вытащу тебя, договорились?

Девочка кивнула. Она не плакала и не капризничала, держалась изо всех сил, только спросила в последний раз раньше, чем я успела подтянуться на руках и вывалиться в оконный проем:

— Но, может, все-таки подождем, пока нас спасет папа?

— Мы с тобой и сами справимся, — сказала я. Веры в то, что волк успеет раньше, чем случится что-нибудь непоправимое, у меня не было. Зато была куча дурных предчувствий. — Ведь справимся же?

Эдит неуверенно кивнула.

Руки дрожали, когда я подтянулась вверх, цепляясь за окно, и с трудом в него протиснулась. В который раз пообещав себе начать лучше следить за человеческим телом, я огляделась, убедилась, что поблизости никого нет, и сунулась обратно в окно, опасно свесившись вниз, чтобы дотянуться до протянутых ко мне рук Эдит.

— Темно, — прошептала девочка, как только выбралась, крепко обнимая меня за шею.

— Не страшно. Я вижу достаточно.

Человеческое тело было несовершенно, нелепо и слабо, стоило сменить шкуру, как вместе с рыжей шубкой я лишалась острого слуха и обоняния и почти лишалась ночного зрения. На смену четкости приходила красочность, которая сейчас, в ночи, была бесполезна.

Но даже так, даже сейчас я действительно видела достаточно.

— Забирайся, — велела я, поворачиваясь к девочке спиной.

— Пуши…

— Анха, — сказала я, не дослушав. — Забирайся, если мы задержимся тут еще немного, я совсем замерзну.

— Хорошо, — покладисто согласилась она, но прежде, чем моих плеч коснулись ее руки, шею окутал мягкий шарф. — Не замерзай, ладно?

Пришлось прикусить язык, чтобы не рассмеяться.

— Ты очаровательна, — выдохнула я и выпрямилась, ощущая тепло и вес чужого тела за спиной.

Придерживая девочку, я резво пустилась вперед в сторону городских огней, чьи отблески были отчетливо видны в небе над макушками деревьев.

Путь из города до складов в карете занял у нас около часа, сколько мы будем добираться пешком, я не знала… но верила сил мне хватит…

***

Переоценила себя немножечко.

Бредя по пустым темным улицам — а именно пустые и темные я и выбирала, — радовалась двум странным вещам: тому, что Эдит вырубилась еще на подходе к городу и теперь крепко спала, уютно сопя мне в шею, и тому, что ноги замерзли достаточно сильно, чтобы полностью утратить чувствительность. Мне не нужно было выглядеть уверенной и знающей, что я делаю, чтобы детеныш был спокоен, и мне не нужно было испытывать боль и гадать, как сильно я умудрилась поранить эти бесполезные хрупкие человеческие ноги. Запах крови преследовал меня всю дорогу до дома волка, но с ним легко было мириться.

До нужной двери мы добрались лишь на рассвете — я не искала короткий путь, я выбирала безопасные тропы и окончательно себя вымотала.

Разбудила девочку, спрятавшись в тени между двумя соседними домами напротив нужного.

— М-м-м? — сонно пробормотала она, растирая заспанные глаза.

— Мы на месте, но дальше ты должна сама, — велела я, с облегчением возвращаясь в свой привычный пушистый вид. — И запомни: о нашей тайне никому.

Позже мне придется снова перекинуться, воспользоваться ванной волка, аптечкой волка и, вероятнее всего, одеждой волка, но пока я могла обмякнуть в руках Эдит и просто безучастно отмечать, как нетороплив и неуверен детский шаг и как все отчетливее и отчаяннее становятся тихие всхлипы.

В дверь детеныш колотил, уже самозабвенно рыдая, а у меня не было сил даже на то, чтобы успокаивающе ей помурлыкать.

Дом встретил нас хаосом, запахом успокоительных и бледными лицами прислуги.

Первым делом послали весточку волку, которого в этот счастливый миг дома не было, потом девочку напоили чаем, отмыли и переодели.

Я, забытая на стуле в коридоре второго этажа — ровно там, где меня оставили, вырвав из рук детеныша, — лениво следила за бестолковыми метаниями и прижимала уши от облегченного, немного истерического смеха женщин.

Потом вернулся волк, растрепанный, не спавший всю ночь, немного безумный и подсознательно опасный, и я смогла узнать, как все складывалось тут, пока мы мерзли в подвале там.

Няньку нашли раньше, чем она успела отойти в мир иной, доставили к целителям и сообщили дурную весть Хельму.

Не успели организоваться поиски ребенка, как в управление городской стражи на имя командора Йегера пришло интересное письмо, в котором неизвестные требовали отпустить на свободу свежепойманного бандита, по стечению обстоятельств оказавшегося очень важным винтиком преступного механизма.

Во имя здоровья дочери командора…

Неуместное восхищение статусом моего босса, который, оказывается, не только мне босс, но еще и всем местным законникам босс, проглотить удалось с трудом. Я по глазам Хельму видела — восхищение мое он не оценит. Он сейчас вообще мало что способен был оценить, зато убить мог бы и за косой взгляд.

— Если наше отсутствие еще не заметили, то их прямо сейчас тепленькими можно брать, — негромко произнесла я.

Волк кивнул.

— Я покажу…

— Ты останешься здесь. — Он посмотрел на меня диким синим глазом, и я невольно сжалась. — С Эдит.

— Эдит уже ничего не угрожает, а я бы могла помочь вам… там.

— Чем же?

— Понятия не имею, но хочу участвовать. Пожалуйста. Я заслужила право увидеть рожи этих сволочей, когда они поймут, как облажались.

Хельму сомневался недолго.

— Хорошо, отправишься со мной и расскажешь по дороге, как именно вы с Эдит смогли выбраться и как вернулись. Дорога от портовых складов долгая.

— Что могу сказать, босс, повезло тебе с дочерью, — фыркнула я, карабкаясь на его плечо по строгой форме городской стражи.

Эдит на все расспросы отвечала односложно или вовсе не отвечала, она была девочкой умной и ответственной и тайну нашу собиралась хранить.

И я тоже собиралась ее хранить, как самое заинтересованное лицо, а это значило, что ждала волка долгая, запутанная и невозможная даже в теории масштабная и бессмысленная болтовня.

Отряд захвата был собран быстро, вместо кареты были кони, что существенно ускорило наше передвижение.

Всю дорогу до складов я сидела за пазухой у волка, распластавшись по его груди, прижатая грубой тканью застегнутого на все пуговицы мундира, и врать могла очень сдержанно и тихо, не слыша половины наводящих вопросов.

Как бы волк ни представлял себе нашу беседу во время безумной скачки, он много чего не принял во внимание…

***

Для похитителей и шантажистов нерасторопная кучка полуголых сонных недоразумений, щурящихся на свет и окруживших их стражников, выглядела слишком бестолково.

И правда тепленькими взяли, подумала я, заметив, как некоторые зябко ежились, осоловело оглядываясь и мечтая вернуться под одеялко.

— Как минимум двоих нет, — негромко, на ухо волку, доложила я, не почуяв присутствие того отморозка, которого укусила вчера в парке, и второго, который ехал с нами в карете. Кареты рядом с домиком тоже не было, но сначала я не придала этому особого значения, а теперь вот задумалась… могли ли те двое тоже быть сильно важными винтиками?

Хельму кивнул, подтвердив, что услышал и принял к сведению.

Клетка для заключенных прибыла с опозданием. Стражники успели не только осмотреть домик, но и приступить к допросу.

Я изнывала от желания поучаствовать. Хотела попробовать себя в допросах и проверить, как скоро кто-нибудь из этих самодовольных болванчиков начнет говорить, если ему поджарить пяточки.

Я знала, что люди назвали бы мой допрос скорее пытками, смутно осознавала, что такое не поощряется, хотя не понимала почему. И могла только жадно следить за стражниками с плеча Хельму.