Второй шанс

Ксения Шишина (2024)

Люди не всегда такие, какими мы хотим их видеть. Они разочаровывают или подводят, даже когда едва нам знакомы, и у нас попросту не было времени узнать их, а у них возможности узнать нас. Мы не можем ожидать, что тот, кого мы встретили, станет тем, кого мы искали. Я не думал так о ней. Однако каждый миг нашей жизни это новый шанс, который мы даём себе или тому, кто рядом. Я едва ли понимал это до неё, хотя нет, совсем не понимал. Её появление лишь пробудило то, что я предпочитал ни вспоминать, ни чувствовать. Но оно же и стало моим вторым шансом. Мы стали им друг для друга, прошли длинный путь, и это наша история.

Глава 2

— Знаешь, ей нет ещё и девятнадцати.

— Кому? — не отрываясь от накопившейся бумажной работы, спрашиваю я у сидящего за соседним столом Гэбриела, в то время как за окнами нашего отдела уже смеркается, а он, я уверен, не сводит с меня своих не менее пристальных и изучающих, чем мои, глаз. Думаю, что у него и так уже есть за что меня упрекнуть, и поэтому и не смотрю на него, не желая, чтобы, если вдруг мой ответный взгляд окажется каким-то не таким, в эту копилку добавилось и что-то ещё. Лучше всего притвориться и изобразить колоссальную занятость в надежде, что всё остальное подождёт до следующего раза, но, конечно, Гэбриел не такой.

— Ты и сам прекрасно знаешь, кому, но если ты хочешь, чтобы я назвал конкретное имя, то…

— Нет, никаких имён, — перебиваю я его прежде, чем, запоздало сообразив, как странно и в высшей подозрительно это будет выглядеть, успеваю себя остановить. Слова вылетают изо рта, словно пуля, мгновенно и необратимо, будто со скоростью света, и я молча жду, когда Гэбриел сделает что-то такое, что не оставит мне много выбора, кроме как посмотреть на него. Он может ударить по ножке моего стула или и вовсе встряхнуть прикосновением мое напряжённое вот уже несколько часов тело, но ничего такого и близко не происходит. Кроме нас, здесь больше никого и нет, мы единственные задержались допоздна, и по идее никто не стал бы возражать против криков и громкого выяснения отношений, но всё, чего я удостаиваюсь, это по-прежнему тихий, осторожный и предельно спокойный голос:

— Что случилось в той квартире?

— Я же уже всё рассказал. Осталось лишь сформулировать и написать отчёт.

— Я спрашиваю не о том, что делал ты, и что сделала она, увидев постороннего тебя. Я всё это знаю и отлично помню. Но что произошло с тобой? Что стало с пунктом «не осуждай»? Ты вышел оттуда будто совсем другим человеком. И за весь прошедший с того мгновения день за исключением необходимого едва ли сказал хоть слово.

— Разве ты не хотел, чтобы я стал хотя бы чуточку более циничным?

— Если для тебя стать более циничным это начать пинать девушек ногами, то прости, но нет. Это совсем не то, чего бы мне хотелось.

— Так отчего же ты меня не остановил?

— Я от тебя такого просто не ожидал, Ник, а ты, наверное, и сам не осознаёшь, насколько быстро вылетел оттуда.

— Даже если и так, что же ты, по крайней мере, никому не доложил? Меня бы временно отстранили, и дело с концом.

— Я бы никогда так не поступил. Что бы там ни было, ты всё равно мой друг. Но больше так не делай, ладно? — просит меня Гэбриел, и в его звучащих твёрдо и убедительно словах я слышу не разочарование во мне, но неприятие и неодобрение так точно, и в этом он совсем не одинок. Мне и самому уже жутко вспоминать свои недавние прегрешения, и, если бы это было возможно, я бы никогда не допустил ситуацию, при которой пылающие и горячие эмоции обычного человека затмят холодный и рассудительный ум много чего повидавшего на своём веку полицейского, не сумевшего вовремя отключиться.

— Я и сам не знаю, что на меня нашло. Рассудок будто помутился, — по крайней мере, временно отказываясь от намерения сосредоточиться на различного рода распечатках и сводках, громко выдыхаю я, швыряя ручку на поверхность стола перед собой и в трущих движениях касаясь ладонями лица. Это как снять камень с души, ведь, оглядываясь назад, я действительно не понимаю, как докатился до такого. Как посмел повысить голос и заорать, как явно превысил все допустимые границы и должностные полномочия, как решил, что имею право применять физическую силу, и как в конечном итоге опустился до некоторого насилия по отношению к беззащитной, слабой и не способной постоять за свою безопасность девушке. Даже если отбросить в сторону тот факт, что даже с истинными злодеями я никогда не вёл себя столь резко, жёстко и грубо, родители точно не воспитывали меня так, чтобы я направлял эти однозначно отрицательные качества на женщин. А она ведь ею даже не является. Она всего лишь вчерашний подросток, и, кажется, я начинаю чувствовать себя поистине отвратительно.

— Ты всё равно мог бы не быть таким уж жестоким. Ну знаешь, не уносить ребёнка, а позволить ей держать его и быть с ним до приезда скорой.

— Какая теперь уж разница? Они всё равно вместе, и не похоже, что служба опеки его отберёт. Особенно учитывая тот факт, что ты туда так и не позвонил.

— Да пойми же ты, Ник, что она всё равно мать, и до этого дня в её адрес не поступало ни единой жалобы. Как-то же она справлялась.

— Вот именно, что как-то. А теперь перестала. Ты же видел всю ту грязь, хаос и бардак. Ни один ребёнок не заслуживает расти в таком убожестве. Ну что она может ему дать?

— Но есть и другие варианты. Просто надо всё хорошенько обдумать. И в любом случае все люди заслуживают второго шанса, и она не исключение, — отвечает Гэбриел, но, пока всё же неспособный вот так просто взять и согласиться с ним, в отрицании я качаю головой из стороны в сторону.

Это слишком идеально и совершенно, чтобы быть правдой. Красивая и сказочная теория не всегда применима на практике, и то, что соседи впервые позвонили куда надо и предоставили сведения о тяжёлой жизненной ситуации другого жителя, требующей вмешательства власть имущих, вовсе не означает, что эти самые обстоятельства возникли лишь в день соответствующего обращения. Любому, кто побывает в квартире, даже без тщательного осмотра и обследования всех помещений и поверхностей станет очевидно, что она доводилась до такого паршивого и плачевного состояния не одну неделю, если не месяц, поэтому о каких вторых шансах тут может идти речь?

Они имеют смысл только тогда, когда человек реально способен исправиться и действительно хочет измениться изнутри, ну а здесь всему виной не просто тяжёлое финансовое положение, но и то, что он уже давно банально сдался и опустил руки. Можно одолжить денег, взять на себя все расходы и помочь другому найти своё место в обществе и работу с достойной оплатой, но нельзя внушить желание заботиться о своём собственном ребёнке и лелеять родную кровь, благодаря которой продолжится твой род, и заставить испытывать любовь. Это эмоции и чувства, никак не связанные с материальной стороной и достатком, а значит, они либо есть, либо нет. Другого просто не дано, и в данной ситуации наиболее вероятен второй вариант. Отставим пока в сторону финансовый аспект, ведь грудное молоко совершенно бесплатно и доступно, и она… Она бы могла хотя бы кормить своего ребёнка и просто чаще его купать.

— Этот мальчик мог умереть прямо там, а она бы даже не пошевелилась.

— Но он же не умер. Врачи сказали, что с ним всё будет в порядке. С ними обоими.

— Ну, ещё не вечер. Не угробила сегодня, сделает это завтра. Особенно если его оставят с ней. Но это первое, чем я займусь с утра.

— Займёшься чем? Подашь официальную жалобу? Окончательно сломаешь девушку ещё до суда? Да что с тобой такое?

— Ничего. Просто стараюсь мыслить рационально.

— К чёрту всё. Я домой. Тебя подбросить? — выпрямляясь в полный рост и распределяя бумажник, телефон и ключи по карманам, спрашивает меня Гейб, вероятно, устав от нашего разговора и безуспешных попыток повлиять на моё сознание и предпочитая сбежать, но при этом всё равно предлагая себя в качестве водителя даже при наличии у меня собственной машины, но я качаю головой.

— Спасибо, но я ещё поработаю.

— Ну как знаешь. Тогда до завтра.

— Давай, пока. Передавай Эвелин привет, — говорят на прощание мои губы, и, думая, что Гейба уже и след простыл, я снова берусь за ручку, чтобы вернуться обратно к различного рода документации на столе перед собой, когда голос со стороны двери невольно заставляет меня поднять голову вверх:

— Ник?

— М-м?

— Прямо сейчас её ровесники решают, куда им поступать, и в каких высших учебных заведениях они вообще хотят учиться, а она еле-еле закончила школу. Они не только не столкнутся с её проблемами в самое ближайшее время, но и вообще никогда не окажутся вынужденными иметь с ними дело.

— Что ты пытаешься мне сказать?

— Этот ребёнок всё, что у неё есть. Все мы заслуживаем самого лучшего и хотим того же самого и для своих детей, но я бы не пережил, если бы у меня отняли последнего родного человечка.

— Что-нибудь ещё?

— Нет, это всё. Спокойной ночи, друг.

Именно на этой ноте я и остаюсь один, и по идее теперь уже ничто не способно помешать мне сделать пару-тройку дел перед отъездом домой, хотя, будучи одиноким, я ни к кому и не тороплюсь. Но все старания сосредоточиться кажутся заранее обречёнными на провал из-за обилия мыслей в голове и в конечном итоге терпят крах. Не сдержавшись, я так резко отбрасываю ручку прочь, что она разлетается на составные части прямо в воздухе. Будь ты неладен, чёртов Гэбриел.

******

— Вы ведь знаете, что часы посещений уже истекли? Приходите завтра.

— Я всего на минуту, и вот ещё… — без дальнейших предисловий просто показываю свой значок я, ведь он быстро решает все проблемы и помогает оказаться даже там, куда во внеурочное время кого попало ни за что не пустят. Когда родственникам ход заказан, утверждение стража порядка, даже если он, как сейчас и я, уже переоделся в гражданскую одежду, всё равно творит чудеса.

— Хорошо. Но мне всё равно нужно ваше имя.

— Николас Аллен.

— Палата номер двести три. Второй этаж, от лифта прямо по коридору. Я предупрежу дежурную медсестру. Она вас встретит.

— Отлично, спасибо, — на самом деле мне не особо и нужно сопровождение, но всё-таки это не моя территория, чтобы спорить и диктовать свои порядки. Поднявшись наверх, я позволяю проводить себя к нужной двери справа и терпеливо жду, когда сотрудница больницы в белой униформе, пользуясь моментом, проверит показатели на мониторах и внесёт новые данные в карточку пациента, прикреплённую в изножье высокой кровати с немного приподнятой спинкой. Я не настроен вести разговоры, да и вообще вряд ли осознаю, что здесь делаю, и уж точно не понимал, куда направляюсь, пока не заглушил автомобиль на стоянке близ входа в здание. Но, когда медсестра не то чтобы обращается ко мне, но прерывает молчание, я невольно весь обращаюсь в слух, ведь если кто-то и поддерживал связь с больницей и одновременно составлял досье, неминуемо погружаясь в чужое прошлое, то только Гэбриел, в то время как я просто взял и начисто отстранился. Теперь же меня охватывает некое жжение в груди, неприятное, раздражающее и скребущее душу, но одерживающее безусловный триумф, который я оказываюсь не в силах побороть.

— Она поступила к нам болезненно слабой, сильно обезвоженной и находившейся под действием почти избыточной дозы снотворного, но за минувшие часы нам удалось вывести эти вещества из её организма, нормализовать её давление и в целом здорово улучшить состояние организма. Что же касается ребёнка, то его жизни тоже ничего не угрожает, и он вполне способен питаться молоком матери, которым при необходимости она его и кормила. Последний раз пару часов назад перед тем, как принять душ и лечь спать. Таким образом, нет ни единого повода для беспокойства. Разве что только то, что…

— Только что?

— Только то, что у неё совсем никого нет, и пойти ей тоже некуда. Бедняжка.

— Вы это о чём? Её привезли из дома.

— Да разве же можно назвать домом то место, где ты находишься на птичьих правах? Полиция выяснила, что ту квартиру она лишь снимала и уже установила истинную хозяйку помещения, а она в свою очередь больше не желает её видеть. Из-за регулярной задержки оплаты, как я слышала. Сиротам в наше время приходится несладко. У вас есть пять минут, — с этими словами, вернув планшет для медицинских бумаг на отведённое ему место, медсестра покидает палату, притворяя за собой дверь, но я едва ли должным образом замечаю свершившийся факт.

Всё моё внимание отдано кроватке на колёсах по правую руку от основной постели, тщательно завёрнутому в голубую пелёнку мальчику, мирно спящему в прозрачном боксе и больше не являющемуся грязным и неопрятным, и тому человеку, который, в положении на спине повернув голову налево, напряжёнными руками с подсоединёнными к ним трубками и капельницами сильно сжимает одеяло, будучи неспособным успокоиться, расслабиться и отдохнуть даже во сне. В разговоре с Гэбриелом в вызывающей отторжение форме я выразил мысль о недопустимости имён, но немного опущенный взгляд сам зацепился за основные данные в карте, ещё когда медсестра даже не прикоснулась к ней, и теперь мои недостойные истинного мужчины жесты и порывы более не безымянны. Это не относится к ребёнку, но напрямую связано с шоколадно-карими глазами, сейчас скрытыми за периодически подрагивающими веками с пышным веером ресниц, абсолютно чистым телом в свежей больничной рубашке, на коже которого не видно ни одного пропущенного нелицеприятного пятнышка или косметического следа, и закручивающимися в локоны на кончиках вымытыми волосами цвета тёмного каштана. Я вижу молодость, наивную невинность, дурманящую опрятность и манящее очарование, но всё это лишь образ и картинка, в которых нет ничего настоящего, а не искусственного и реально имеющего место.

Под ними лишь скрыто истинное нутро, уродливое, гадкое и паршивое, в отличие от смысла, вложенного в значение райского и завораживающего уши имени, а то, что обретено и достигнуто посредством отзывчивости, великодушия, усилий, стараний, доброты и самопожертвования других людей, не сохранится надолго, а значит, это просто фантазия. Да, возможно, яркая, запоминающаяся, вполне способная свести с ума, будоражащая и ослепительная, но всё-таки кратковременная и в конечном итоге выкидывающая тебя исключительно в опустошающую и мрачную реальность, где привлекательность физической оболочки вовсе не символизирует красоту и внутреннего царства, которое вполне может быть пугающим, отвратительным и страшным. В моём же мире и так предостаточно темноты и иллюзий, и когда отведённые мне минуты берут и становятся прошлым, я не продлеваю этот странный момент одновременно прозрения и самобичевания, а просто выхожу за дверь. Завтра непростой день, и к нему необходимо тщательно подготовиться.