Раб Петров

Ксения Шелкова, 2020

Ему пришлось пожертвовать многим, принимая магический дар – но всё это не ради себя самого. Был он бесконечно честен и предан своему императору. И ещё в его жизни существовала самая сильная привязанность: город, который они возводили вместе с Петром Великим. Это история А. И. Вортеп-Бара, таинственного хозяина книжной лавки и Хранителя города.

Глава 9. Диво ледяное

Они неслись, точно два испуганных зайца, петляя по улочкам, стараясь сбить преследователей с толку… Позади грохотали шаги стражников, ярыг, торговцев — и просто ярмарочных зевак, которые обрадовались возможности развлечься охотой на воров.

Когда купец завопил: «Держите воров — кошель, проклятые, у меня увели!», Андрюс до того растерялся, что принялся было объяснять окружающим, что это ошибка, кошелька они не крали, а Никита лишь хотел… Но вокруг заорали, заулюлюкали — на них уже надвигалась толпа, возглавляемая незадачливым купцом. Андрюс с изумлением заметил занесённые кулаки, поднятые стеки, кнуты, палки — всё это предназначалось им с Никитой… «Бей вора!» — прокатилось по всему рынку.

Кто-то дёрнул Андрюса за локоть, больно, резко — но не это вывело его из оцепенения. Рядом мелькнул серый неприметный армяк — Андрюса буквально выдернули из толпы, швырнули куда-то в тесный, грязный проулок.

— Беги, чего смотришь, дурак! — коротко приказал серый человек и мотнул головой.

Он выхватил у Андрюса из рук товар, пнул его ногой, грубо и обидно, точно пса; собравшись с силами, Андрюс побежал. Никита уже нёсся впереди, только пятки сверкали — когда же Андрюс догнал его, приятель пытался на бегу что-то крикнуть — но Андрюс не понимал… Вдвоём они бежали и бежали; уже грохот сапог и вопли их противников звучали тише, однако Андрюс боялся останавливаться. Никита начал задыхаться, замедлять бег — не желая оставлять его, Андрюс всё-таки перешёл на шаг. На мгновение он остановился, прислушался — ничего! Но Андрюс предпочёл не стоять на месте.

* * *

— Погоди… Отдышимся… — прохрипел Никита.

Они пробирались вдоль глухой стены в каком-то тёмном переулке, выходившем на окраину городка… Никита согнулся, опираясь руками о колени, затем в изнеможении повалился прямо в снег.

— Я же тебе кричал: мол, бежим врассыпную, а ты?

— Да не расслышал я! Чего уж там, оторвались же. Послушай, купец этот белены, что ли, объелся? Кошель ты не брал, ему прямо в руки отдал, я сам видел. — Андрюс тревожно прислушивался — близко ли погоня.

Никита сидел на истоптанном грязном снегу, прислонившись к мощному тополю; рядом скакали галки: они подбирали остатки просыпанной ржи и овса и ссорились между собою.

— Ну, отдал, ну так что же?

Никита проговорил это глухо, отвернувшись в сторону.

— Как что?! Объяснить всё надо добрым людям! А если мы ещё раз его на базаре встретим — так и будем всю жизнь зайцами бегать?

Тут Никита истерично расхохотался: совсем как тем злополучным днём, когда они впервые повстречали пресловутого купца.

— Слышишь, Андрейка, да ты, часом, дурачком не прикидываешься ли? «Объяснить», как же! Я потому и хотел поскорее отсюда…

— Вот они! Ну что, попались, подсвинки?! — проговорил спокойно и страшно знакомый голос у них за спиной.

Мгновенно Андрюса и сжавшегося от ужаса в комок Никиту кольцом окружили вооружённые саблями стражники, что подкрались к ним по снегу неслышно. Купец уже не орал и не размахивал кулаками — напротив, стал зловеще-спокоен.

— Вот этот, — проговорил он, указывая капитану стражников на Никиту. — Вот он, огрызок, что давеча кошель мой подменил. Ловок, короста липучая, я и не заподозрил ничего, пока в лавку не вернулся… Ну, теперь запоют они у нас…

Андрюс слушал, холодея. Подменил кошель… Никита? Да как же это?

Он перевёл взгляд на своего, обычно такого весёлого и самоуверенного приятеля. Никита скорчился на снегу — может быть, обмер от страха — и не пытался ни слова сказать в свою защиту, ни даже поднять голову.

— А ну! — крикнул купец на мальчиков, точно перед ним были тягловые лошади, а не люди. — А ну, пошли!

Андрюс неуверенно поднялся; он пока ничего не понимал и не знал, как себя вести. Ему до сих пор казалось, что произошла какая-то ошибка, но скоро всё разъяснится, уладится… Ведь они с Никитой всего лишь продавали поделки из мастерской — он готов был по всей строгости отвечать за это перед хозяином, Степаном Никитичем, а вот про купеческий кошелёк…

Тут от сильного тычка эфесом сабли в спину он задохнулся и едва не упал. Андрюс изумлённо обернулся.

— Пошёл, вор! — грубо крикнули ему. — Нечего тут зыркать!

— А ну-ка, вставай! — повторил купец Никите. — Встать, говорю!

Но Никита, точно ополоумев от страха, продолжал сидеть, стуча зубами, держась посиневшими руками за ствол дерева — он обнимал это дерево, будто единственное на свете родное существо…

— Подождите, Бога ради, он ведь… — попытался вступиться Андрюс, чем ещё больше разозлил преследователей.

— Встать, пр-роклятый! — заорал купец и замахнулся кнутом.

Кнут со свистом рассёк воздух и обвился вокруг ссутуленных плеч Никиты — тот взвизгнул тоненько, как девчонка, ещё крепче вцепился скрюченными пальцами в кору дерева, нагнул голову…

Купец, вусмерть разъярённый, замахнулся снова… Андрюс сам не заметил, как ведьмин перстень оказался надет на палец; он вскинул руку, и даже успел подумать, как похоже — окраина города, дерево, только тогда были собаки и чёрный котёнок. Теперь же — купец со стражниками и Никита, который попался по глупости и потянул за собой его, Андрюса… А бросить его в беде всё равно нельзя, невозможно!

На этот раз он сделал всё, что мог, сосредоточился, все мысли свои направил на силу камня… Как же давно ему не доводилось управлять волшебным изумрудом! Андрюс ощущал одновременно восторг, ужас, торжество — однако теперь он строго-настрого запретил камню убивать! Он не возьмёт больше ни одну жизнь задаром, будь то человек или животное.

Шквал изумрудных искр выстрелил в разные стороны, рассыпался по снегу, одежде, лицам присутствующих… Купец слепо замахал руками, закрыл ладонями глаза; стражники попадали с испуга на зады, кто-то крестился, кто-то тихонько завыл, поминая Богородицу и Иисуса… Андрюс подхватил избитого, оцепеневшего от ужаса и боли Никиту, взвалил на плечо — и кинулся бежать, благодаря Бога и родителей, что у него достаточно сил на это.

* * *

— Так ты что же — врал мне всё это время? — ровным голосом спросил он приятеля.

Никита лежал на собственной, неширокой опрятной постели; кряхтя, он попытался отвернуться — Андрюс удержал его.

— Нет, ты говори уж как есть, не опасайся. Дома мы одни, отец твой, слышно, уехал со двора, работница в баню отпросилась. Так чего тебе прятаться?

Никита, наконец, отважился встретиться взглядом: щеки его и даже шею заливал багровый румянец.

— А ты сам погляди на себя — как тебе, такому, правду-то сказать? Ведь ни за что бы помогать не согласился, а мне помощник страх как нужен был. И ведь на обижал я тебя, Андрейка… А ты лучше расскажи, кто купца со стражниками спугнул?

— Об этом потом. Про отца, про мачеху тоже врал? Про мастерскую?

Никита нервно задвигался под пристальным взглядом светло-голубых глаз, сейчас казавшихся сделанными изо льда.

— Про то не врал, — невнятно пробурчал он. — Про отца да сударку его — всё правда, про мастерскую тоже. Только… я давно всё это узнал, да подумал: не желаю жить как отец — в мастерской горбатиться, все годы молодые за верстаком стоять! Я гулять хочу, сладко есть да пить, веселиться — а там пусть хоть в каторгу!

— «В каторгу пусть!» — усмехнулся Андрюс. — Видел я, каков ты смельчак был перед купцом! Нет, Никитка, не по тебе это дело, бросай ты глупости свои, пойдём-ка лучше повинимся перед твоим отцом, да растрату отработаем…

— А я не желаю! — дико закричал Никита. — Сказал: не хочу, сам иди, коли хочешь, отрабатывай! Праведник нашёлся!

Глаза его налились кровью, от бешенства он будто позабыл боль во всём теле после купцова кнута… Никита вскочил, откинув тулуп, которым Андрюс накрыл его.

— Да, воровал! А и ты мне пригодился — люди тебе, ясному да синеокому, верили! А у меня и глаз бегает, да и в одиночку не получилось бы вот так отвлечь… И ты меня попрекать не смей, со мной на рынок ходил, знал, где я товар беру! Ты теми денежками тоже, чай, не брезговал! Брал, как миленький!

Кровь отхлынула от лица Андрюса, когда он услышал эти слова.

— Да ведь я говорил, зачем беру… Сестра у меня на работе надорвалась, отец хворает, мать еле ходит… Если б не они, разве я бы на твои деньги проклятые позарился?

Никита усмехнулся.

— Ну уж ты сестрицу-то с отцом не приплетай — знаем мы эти россказни, такие-то жалостные! Всегда оправдание, коли нужно, найдётся…

Он не договорил — кулак Андрюса врезался ему в челюсть, и Никита опрокинулся на постель. Сквозь алую пелену гнева Андрюс видел, как приятель поднял руку и утёр разбитый в кровь рот… Он, Андрюс, лежачего, бессильного ударил… Первый раз в жизни.

Он больше не слышал Никитиных слов, видел только окровавленные губы, испуганные глаза — кажется, бывший друг пытался загородиться от него рукой — и Андрюс понял: Никита смотрит на него и боится новых побоев…

Вздрогнув, Андрюс кинулся вон из дома. Он бежал, не чуя под собой ног и не разбирая дороги, лишь бы оказаться подальше от человека, дружба с которым закончилась вот так.

* * *

Он шёл неизвестно куда и повторял себе, что надо забыть о Никите, мастерской, хозяине, долге, своих намерениях стать хорошим ремесленником и зарабатывать честным трудом. Он снова вернулся к тому, что было: у него нет никого, кроме Ядвиги и Тихона. Но Ядвига тяжело больна; он не может сейчас поделиться с ней своим несчастьем. Андрюс съёжился от стыда и ужаса, представив, каково будет сестре, если она узнает об их с Никитой приключениях.

Ему подумалось: хорошо хоть, Никита не подозревает, каким образом Андрюсу удалось избавиться от преследователей, и магия изумруда осталась для него тайной. Кто знает, вдруг Никита повёл бы себя подобно дяде Кристиану, и тогда… А впрочем, радоваться всё равно было нечему.

При мыслях о дядюшке Андрюс окончательно пал духом. Кристиан должен сегодня вернуться — значит, показываться дома нельзя. О столярной мастерской, как видно, следовало отныне позабыть — сегодняшний разговор Никита не забудет и не простит, им двоим там нет места. Да и вообще показываться в городе опасно: если купец или кто-то из стражников увидит и признает Андрюса, ему не поздоровится — ведь теперь его обвинят не только в кражах, но и в колдовстве! Андрюс подумал о семье и застонал, как от сильной боли… Что будет с родителями и сёстрами, которых он подвёл уже в который раз?

* * *

Он очнулся, когда был уже далеко за городской стеной. Заснеженная дорога вела сквозь лес — тихий, сумрачный. Безмолвно толпились деревья, укрытые снежными шапками, не слышно было ни шороха, ни шелеста птичьих крыльев, ни дуновения ветерка. Красное солнце завершало свой путь, угасал морозный день, а тени на снегу стали сизыми. Андрюс не слышал даже скрип снега под собственными ногами и удивился — впрочем, страха не было; напротив, это безмолвие и неподвижность странным образом успокаивали.

Андрюс вдруг осознал, что не имеет понятия, как далеко он забрёл, и в какой стороне город… Но и это не напугало: возможность провести ночь в лесу казалась не такой страшной, как возвращение домой. Конечно, ему бы хотелось, чтобы рядом был Тихон — но он сам нынче оставил верного друга дома, наказав предупредить, как только воротится дядя Кристиан. Как ни убеждался Андрюс в необыкновенном уме и способностях Тихона, он не верил, что кот сумеет найти его здесь, в лесной чаще, да ещё в такой мороз.

Андрюс стряхнул снег с пенька и присел отдохнуть. Он понимал, что сидеть долго нельзя, его уже клонило в сон… Ясно было, что сон этот на морозе — смертный, что к утру его занесёт снегом, и никто никогда не обнаружит замёрзшего тела, разве что Тихон не забудет его и станет искать, сколько хватит сил. Андрюсу стало жаль единственного друга, но что поделать — Тихону не надо ни о ком заботиться, он хитёр, смел и силён; не пропадёт. А любая тоска утихнет рано или поздно…

Перстень всё это время был надет на палец. Ещё убегая от купца, Андрюс потерял связанные Ядвигой рукавицы — однако левой руке было тепло, точно в изумруде горел скрытый, но сильный огонь. А вот тело понемногу утрачивало чувствительность: он уже не мог пошевелить пальцами ног и чувствовал, как холод сковывает колени, ползёт всё выше и выше… Андрюс покосился на изумруд — проклятье, даже быстрой смерти ему не положено: колдовской камень будет потихоньку согревать его и лишь продлит мучения!

Его охватила ненависть к ведьмину дару — ведь все несчастья, свалившиеся на их семью, всё-всё — из-за проклятой Агне с её изумрудом! Андрюс попытался снять перстень и отшвырнуть подальше — и не смог. Кольцо точно приросло к пальцу.

— Ну за что мне всё это? — вслух простонал Андрюс. — Что ей было от меня надо?

Ответа на вопрос он не дождался, однако его вдруг осенило: что, если изумруд сможет на этот раз спасти ему жизнь? Андрюс с трудом поднялся, морщась от боли в одеревеневших ногах. Он начал разгребать снег и торопливо набрал немного тоненьких веток, сосновых шишек, коры. Он сложил всё это горкой на снегу и вскинул левую руку — если камень мог таинственным образом нагреваться и даже становиться горячим, то…

Получилось! От слетевшей зелёной искры кучка хвороста вспыхнула и загорелась странным голубовато-зелёным огнём. На снегу заиграли изумрудные отсветы; Андрюс поднёс руки к костерку — пламя грело.

Он бездумно следил, как огонёк скользит по собранному им хворосту; усталость мешала пошевелиться и набрать ещё немного веток, хотя это стоило сделать… Приглядевшись, он с изумлением заметил, что пламя, хотя и горело, но не пожирало хворост, как это делает обычный огонь, оставляя после себя лишь кучку пепла.

А может быть, он смог бы зажечь костёр и совсем без хвороста? Или с помощью одной веточки? Но любопытство тут же уступило место прежней усталости и отчаянию. Ну, зажёг он огонь — значит, сможет пережить ночь, а дальше?

Андрюс прислонился к стволу берёзы, ему было тепло, но сон не шёл. Зелёное пламя горело неярко, ровно, успокаивающе — вокруг образовалось облако зеленоватого света, который не пускал к нему устрашающую лесную тьму…

Андрюс содрогнулся и едва не вскочил — напротив него у костра притулилась одинокая, еле различимая в сумерках фигура. Это точно не был человек, скорее призрак: лицо снежно-белое, восковые руки, босые ноги, почти невидимые на снегу. Всё одеяние составляла длинная холщовая рубаха с неясной вышивкой. Существо казалось всего лишь дымкой, по прихоти некоего воспалённого воображения принявшей контуры человеческого тела. Оно вскинуло глаза — неподвижные, светло-янтарные.

— Гинтаре… Панна Гинтаре! — прошептал Андрюс.

Он вскочил, хотел подбежать к ней, но существо без улыбки покачало головой — и Андрюс застыл на месте. Это была она, Гинтаре — однако, такая живая и сильная летом, сейчас, зимой она смотрелась ледяным призраком или мороком каким…

— Пане Гинтаре! — заговорил Андрюс. — Что же мне делать теперь? Летом вы меня от смерти уберегли, обнадёжили, а теперь — хоть головой в колодец кидайся… Не умею я ведьмиными дарами распоряжаться, одни несчастья кругом. Помогите, будьте милосердны!

Она снова покачала головой, будто с сожалением.

— Чем тебе помочь, отрок?

— Прошу, возьмите у меня ведьмин изумруд, коли можете, избавьте от груза непосильного!

— Я сего не могу, не мой дар был. Разве ты до сих пор с перстнем совладать не сумел?

— Я… сумел немного, — пробормотал Андрюс. Отчего-то ему стало очень стыдно показывать себя таким слабым. — Но семье моей ведьмины подарки одни несчастья приносят. Дядя мой на изумруды зарится… Панна, пусть я жалок, ничтожен — избавьте меня от сей тяготы!

Гинтаре — или это была её тень — слабо усмехнулась.

— Не бойся дяди: где его вина, там ему воздастся. Но запомни, Андрюс: тебе дар был дан, тебе за него и отвечать. Людей в искушение вводить — не дело! Силу камня даром использовать не должно, как и убивать неразумно. И Агне тебя выбрала не зря — не смотри, что её ведьмою проклятой славили; будет день — ещё вспомнишь её подарки да поблагодаришь!

— Но когда же? — в отчаянии вскричал Андрюс. — И теперь-то, теперь как мне быть?

— Ступай домой, — велела Гинтаре. — Погаси огонь на рассвете и ступай, не заплутаешь. Ты сейчас думаешь, что хуже часа и быть не может — а семье твоей каково? Что с ними-то будет, коли ты вот так, без вести в лесу пропадёшь?

От её слов Андрюсу стало ещё хуже. И вправду, как он мог подумать бросить сестёр и родителей одних, заставить оплакивать его! Исхудалое лицо Ядвиги с красными пятами на щеках вдруг встало перед его глазами — и он вскочил в ужасе. А если дядя вернулся, обнаружил, что он исчез — и со злости прогнал родителей и хворую сестру со двора?

Однажды он уже так пропадал в лесу всю ночь — а вернувшись, обнаружил пепелище на месте родного дома. Андрюс бросился бежать, неведомо как отыскивая дорогу среди деревьев. Его жгли тревога, стыд перед Гинтаре и страх, что и в этот раз можно не успеть…

На опушке леса под ноги ему ринулась чёрная тень, еле различимая в темноте. Глаза Тихона светились не хуже ведьмина изумруда.

— Нашёл-таки! — пробормотал Андрюс. — Вот бесстрашный! Ну спасибо, дай Бог, не раскаешься, что связался со мной.

Он подхватил друга, посадил на плечо. До рассвета ещё много времени — авось, они успеют предотвратить… что? Об этом он боялся даже подумать.

* * *