Раб Петров

Ксения Шелкова, 2020

Ему пришлось пожертвовать многим, принимая магический дар – но всё это не ради себя самого. Был он бесконечно честен и предан своему императору. И ещё в его жизни существовала самая сильная привязанность: город, который они возводили вместе с Петром Великим. Это история А. И. Вортеп-Бара, таинственного хозяина книжной лавки и Хранителя города.

Глава 5. Не убежать

Ядвига пыталась спасти хоть что-то из их немудрёных домашних ценностей, однако огонь уничтожил дом почти целиком. Всё, что у них осталось, можно было унести в одной руке: костяное распятие, молитвенник отца в кожаном переплёте, кошель, где было несколько монет, золотые серьги матушки, подаренные на свадьбу, да небольшое серебряное блюдо. Вот и всё.

Андрюс немного постоял, собираясь с силами. Мать с Иевой, убедившись, что с ним ничего плохого не произошло, вернулись к своему бессмысленному занятию: они бормотали молитвы, прерывая себя всхлипами и жалобами, и рыскали среди развалин дома в надежде отыскать ещё какую-нибудь нужную вещь.

Ядвига, бледная и напряжённая, но не испуганная, смотрела на Андрюса, как ещё днём раньше смотрела бы на отца, ожидая, пока тот выскажет свою волю.

— Что нам уезжать надо, так это точно теперь, другого уж нечего делать! — сказал Андрюс сестре. — Только… У нас же нет ничего? Лошадь, повозка нужны.

Ядвига развела руками и протянула ему спасённый кошель. На эти деньги они могли бы купить разве что немного еды с собой в дорогу.

— Ждите меня здесь! — сказал Андрюс. — Или — пойдём лучше к ксёндзу, не станет же он погорельцев на улицу гнать!

— Вчера вот прогнал. Сказал: помолюсь за вас, и всё, даже на порог не пустил…

— А сегодня не прогонит! — пообещал Андрюс с напускной уверенностью. — Сейчас ведь соседушки наши успокоились — затихли, небось, отсыпаются после бессонной-то ночи! Там, у ксёндза и побудете, пока я…

— Пока ты — что? — испуганно перебила Ядвига.

— Ты же сама рассказала про ведьмины изумруды! Вот и посмотрим — признают ли меня остальные камни. Должны признать, а коли нет — то и не надо. Сам возьму, — он невесело рассмеялся.

— Братец! Не ходи туда, Бога ради! Ведь они всю семью мясника убили! А если тебя тоже?..

— Жадность их убила, — не останавливаясь, бросил Андрюс. — Жадность и глупость. Не по своей голове колпак решили заиметь.

Он подошёл к отцу; тот сидел на почерневшей земле, присыпанной золою, и смотрел прямо перед собой тусклыми, остановившимися глазами. Когда Андрюс только появился, Йонас, в отличие от сестёр и матери, даже не пошевелился и не выказал никакой радости. И теперь, когда Ядвига позвала Иеву с матушкой и сказала, что они пойдут к священнику, отец остался безучастен.

— Батюшка, — ровно произнёс Андрюс. — Нам сейчас надо идти; я попрошу святого отца приютить вас совсем ненадолго.

Он протянул Йонасу руку, и тот покорно поднялся с земли, но затем начал озираться, ища кого-то взглядом.

— Катарина… — пробормотал отец. — Где наша Катарина? Приведи её, Андрюс.

Андрюс содрогнулся — не веря ушам своим, он всмотрелся в лицо отца и хотел что-то сказать — но Ядвига его опередила.

— Она пошла вперёд, батюшка, она будет ждать нас там, у святого отца! Идёмте же! — сестра подхватила отца под руку и повела прочь со двора.

Следом за ними, заплаканные, притихшие, плелись матушка с Иевой. Господи, да неужели же отец этой ночью совершенно потерял рассудок? Но ведь он узнаёт его, Андрюса, Ядвигу, остальных! Возможно ли, что это скоро пройдёт? Отцу нужен лекарь, хороший уход, тихое, спокойное существование — тогда, наверное, он излечится…

— Идём же скорее, братец! — умоляюще проговорила Ядвига. — Скоро солнце взойдёт, нас увидят.

* * *

Ксёндз отворил им дверь не особенно охотно. Ещё менее радостным стало его лицо, когда Андрюс попросил его приютить семью на несколько часов. Священник открыл было рот, собираясь отказать — однако Андрюс, будто невзначай, шевельнул рукой; на одной из граней изумруда вспыхнул первый солнечный луч, рассыпался игривыми искорками… Священник попятился, прижал руку ко рту.

— Мы не задаром вас стесним, святой отец, — успокаивающе сказал Андрюс. — А только мне бы дело одно уладить — вот как закончу, тотчас уйдём.

Ксёндз немного подумал, пожевал губами и кивнул.

* * *

К развалинам дома Агне он шёл уже не торопясь, не скрываясь. Начинался рассвет; кое-кто из жителей городка уже распахивал окна, выходил из домов. Он шёл с поднятой головой, на его плече сидел бесстрашный Тилус: маленькие коготки чуть покалывали кожу Андрюса сквозь тонкую рубаху. Кольцо с изумрудом в открытую было надето на палец; Андрюс шёл спокойно, ни на кого не глядя. Перед ним испуганно ойкали, отступали соседи; захлопывались окна, затворялись калитки… Кто-то творил крёстные знамения, кто-то посылал проклятия вслед, кто-то, завидев его, подобно перепуганному зайцу, кидался в первый попавшийся двор.

А он мыслил лишь о том, удастся ли вернуть отцу рассудок? А ещё — сможет ли он сделать так, чтобы мать с Иевой перестали трястись и всхлипывать от любого резкого звука; чтобы на осунувшемся, измученном лице Ядвиги снова когда-нибудь появилась радостная девичья улыбка?

* * *

Когда он добрался до сгоревшего дома Агне, уже совсем рассвело. Издали Андрюс увидел лежащую ничком женщину с повязкой на кисти; рукав её был разорван, страшные чёрные пятна покрывали всю руку до самого плеча… Это была жена мясника; лицом она уткнулась в пыль, возле её головы была рассыпана горсть небольших изумрудов. По-видимому, несчастная надеялась, что если вернёт камни туда, где они были взяты, то избавится от страданий.

Тилус мягко спрыгнул на землю, осторожно обошёл мёртвую женщину и потянул носом воздух… В этот миг изумруд на пальце Андрюса замигал; мальчик перевёл взгляд на лежащие в пыли камни — те «ответили» большому изумруду дружно, точно хорошо слаженный оркестр.

Андрюс уверенно подобрал несколько изумрудов и высыпал себе в карман. Камни были тёплыми, приятными на ощупь, ему было даже в удовольствие перебирать их пальцами, а вот ценность оставляла совершенно равнодушным. И ещё — отчего-то он вовсе их не опасался. Да ему и дела не было бы до этих проклятых камней, если бы не семья! Он даже не стал их пересчитывать; на дорогу теперь хватит, да и на первое время, когда до места доберутся, останется. Андрюс всмотрелся в пустынную улицу: после исчезновения Агне народ совсем перестал здесь бывать — те же, кто имел смелость поселиться поблизости, поспешили бросить свои жилища… Неужели развалин ведьмина дома боялись больше, чем её саму? Или тут и вправду происходило что-то страшное?

Да что может быть страшнее прошедшей ночи? Андрюс бросил взгляд на собственный перстень и подумал, что у него всё равно не хватило бы духу обратить силу изумруда против соседей, буде он оказался бы вчера дома. Ведь он пока так не уверен в себе, не знает, как можно управлять этой мощью, чтобы не убивать до смерти! Перед глазами снова встало пепелище на месте родного дома, бессмысленный взгляд отца, Иева с матерью, что на коленях ползали по золе и рылись в ней, Катарина, погребённая под расколотым деревом…

Слишком дорого обходится ему ведьмин подарок — ах, как дорого! Андрюс прикрыл глаза и подумал: снять бы сейчас перстень с пальца, да и зашвырнуть подальше, туда, в заросли вокруг развалин дома Агне! Всё равно никто не осмелится его подобрать — а хотя бы и подберут, совладать с ним не сумеют. И будет он свободен от всего этого до конца дней своих…

Искушение оказалось велико. Что толку от навязанного ведьмой дара, если от него одно зло, а защитить дорогих и близких всё равно невозможно? Андрюс потянул перстень с пальца; кольцо подавалось с трудом, казалось — оно сопротивляется воле хозяина и не желает оставлять его!

Знакомо мелькнуло в развалинах чёрное, упругое змеиное тело… Котёнок весь напрягся, хищно прижал уши — однако бросаться не стал, помедлил. Вопросительно перевёл взгляд на хозяина — тот покачал головой; Тилус не посмел ослушаться и остался на месте.

Даже памятуя рассказ Ядвиги и видя тело жены мясника своими глазами, Андрюс не ощущал страха, скорее наоборот — при виде ужа странное успокоение снизошло на него. Змея подползла совсем близко, приподняла головку с ярко-жёлтыми пятнами: глаза у рептилии отливали тускло-зелёным цветом — совсем как ведьмин изумруд… Уж задержал взгляд на руке Андрюса, где на раскрытой ладони лежал волшебный перстень, подполз совсем близко; Андрюс почувствовал мягкое, прохладное прикосновение к своей ладони. По коже у него пробежали мурашки — а в один момент показалось даже, что он слышит мелодию бузинной свирели…

«А ведь ты на многое способен окажешься, если лениться не будешь», — прозвучал у него в голове серебристый голосок. Гинтаре, она ведь именно так сказала тогда? А ещё велела ему учиться управлять изумрудом и уверяла, что он сможет.

Андрюс сжал перстень в кулаке. Пока что тот принёс ему и близким одно лишь горе — стоит ли вообще ждать добра от ведьмина дара? Зачем она отдала ему свой изумруд, для чего позволила узнать завораживающую силу камня?

Тилус внимательно вглядывался в лицо хозяина, затем ткнулся носом в его сжатый кулак — точно советуя не выбрасывать ведьмовское сокровище.

— Панна Гинтаре могла ответить на мои вопросы, — сказал ему Андрюс. — А вот теперь как быть? И оставаться тут нельзя, и уехать, ничего не зная, страшно! Свидимся ли мы с ней ещё?

Он спохватился и поискал глазами ужа — однако тот исчез, точно и не было. Или показалось? Означало ли это, что Гинтаре ещё придёт к нему, когда будет нужно?

Тилус нетерпеливо мяукнул, словно призывая хозяина к действию, и решительно вспрыгнул ему на плечо: «Мол, пора в путь, что-то засиделись мы!» Андрюс глубоко вздохнул и решительно надел кольцо на палец. По крайней мере, хоть что-то доброе сделано было с помощью ведьмина изумруда — ведь без него Тилуса разорвали бы собаки, как пить дать.

— Для тебя только не бросаю перстень, — сказал котёнку Андрюс. — Хотя мне и родным пока от него только горе довелось принять.

Но он и сам чувствовал, что не смог бы избавиться от подарка вот так просто; камень был уже намертво связан с его жизнью, и легко расстаться с ним не получится.

* * *

В соседнем городке, в ювелирной лавке Андрюс и Ядвига, не торгуясь, взяли предложенные деньги за один из маленьких изумрудов, подобранных у дома Агне; ещё один драгоценный камешек Андрюс без лишних слов отдал святому отцу. Всё же тот не захлопнул двери перед носом погорельцев, а когда Андрюс вернулся, то даже растрогался, видя свою семью и ксёндза погружёнными в совместную молитву. Всего камешков в его кармане осталось три — из тех пяти, что лежали в мёртвой руке жены мясника, прочие же он и подбирать не стал. Семью прокормить пока хватит, добраться до Смоленска — тоже, а наживаться за ведьмин счёт — дело последнее.

Памятуя судьбу семьи мясника, Ядвига сперва даже подумать страшилась, что кто-то ещё до этих камней дотронется. Андрюс её успокоил. Хотя он и не понимал пока всей природы ведьмовских подарков, однако твёрдо уверился: ему камни ничего плохого не сделают. Тем, кому он, Андрюс, добровольно их отдаст — тоже. Значит, можно было ничего не опасаться и спокойно трогаться в далёкий путь.

* * *

За маленьким окошком мастерской шумел город, к которому оказалось нелегко привыкнуть. Были тут и крепостные стены со рвами, и множество храмов, и высокое здание городской ратуши. После родного городка, крошечного и сонного, Смоленск казался Андрюсу громким, суетливым, вечно куда-то стремящимся… Более полугода прошло с их приезда, а он всё ещё пугался толпы, огромного количества незнакомых лиц, ругательств на непривычном языке.

Из родных матери в живых остались её старший брат с супругою да отец — высокий, суровый старик с совершенно лысой головой и длинной белой бородою. Нельзя сказать, что они отнеслись к семье Андрюса плохо, но и особого радушия тоже не было. Дед весьма болезненно переживал взятие Смоленска русскими и падение Смоленского воеводства — брат матери же считал, что жить надобно не воспоминаниями, а сегодняшним днём, и не разделял его скорби. В семье царил разлад — а родители Андрюса, растерянные и сломленные пережитым, не могли разделить убеждения ни дяди, ни деда. Мать испуганно кивала на слова старика: она с детства боялась ему слово поперёк сказать. Йонас же слушал рассеянно, иногда задавал вопросы невпопад, но чаще безразлично молчал — отчего старик в сердцах стучал на зятя кулаком, а мать съёживалась в испуге.

Андрюсу, Иеве и Ядвиге недосуг было выслушивать политические споры-разговоры: надо было искать, чем заработать на хлеб. Из дому родственники не гнали — и на том спасибо. Дядя держал цирюльню да ещё занимался кое-какой торговлишкой: продавал клиентам мыло, душистую воду, разные эссенции… Андрюсу всё это было не по нраву, помощником в цирюльню идти он не захотел. Ядвига всей душой радела за обучение его грамоте, однако и с этим пришлось повременить.

* * *

Как-то он шёл по базару — услышал весёлый перестук молоточков и громкий, впрочем, мягкий и приятный мужской голос, что зазывал покупателей. Андрюс оказался перед целым лотком затейливых деревянных вещиц: коробочек, шкатулок, посуды, игрушек… Их украшала затейливая резьба, сверкающая лаком роспись. Андрюс невольно засмотрелся, и даже Тилус высунул наружу из-под хозяйской одежды любопытную мордочку.

Что касалось Тилуса и перстня — Андрюс твёрдо решил, что друга никуда запирать не станет, а вот драгоценным камнем материнской родне глаза мозолить не годится. Поэтому изумруд был надёжно спрятан в потайной кармашек, а прочие ведьмины камни Андрюс прятал в подушке — знал, что плохое укрытие, да не придумалось иного. Кроме него и Ядвиги, никто в доме о сокровищах не знал, вроде бы и некого было опасаться.

К Тилусу дед отнёсся с подозрением, но Андрюс рассказал, что отбил котёнка у цепных псов и даже присочинил, что тот удачу семье приносит. Суровый старик сдвинул было лохматые брови — однако строгого вида внук совсем не заробел, лишь повёл плечом, сказал: «Кот со мною останется, а коли прогоните, вместе с ним уйду». И взглянул в упор большими, светлыми, как безоблачное небо, глазами. Дед, сам не зная почему, отступил — в самом деле, не на улицу же мальчишку гнать? Да и ногами топать, кулаком стучать на него тоже отчего-то не хотелось.

Ну, а если дед смолчал, дядю-цирюльника Андрюс и спрашивать не стал. И остался Тилус жить в дедовском доме, ни на шаг от Андрюса не отходил.

Над ухом раздался звонкий мальчишеский голос:

— Что, паныч, загляделся — нравится? Берите-берите, дёшево отдадим!

Оказывается, у искусного столяра было несколько подмастерьев, мальчиков старше Андрюса — однако тот давно привык, что его, восьмилетнего, принимали за отрока тринадцати-четырнадцати лет.

— Спасибо, я посмотреть только. Хороши уж очень вещицы ваши, да денег у меня нет. Сестрица моя старшая на соседей шьёт-стирает, а родители больны… — Андрюс с трудом заставлял себя улыбаться и любезно говорить с незнакомым человеком — настолько привык опасаться всех и вся.

Мальчик пристально взглянул в лицо Андрюсу и зачем-то внимательно посмотрел на его руки.

— А звать тебя как?

— Андрюсом… А вас?

— Никитой… Рагозины мы. Хочешь, Андрюха, попробовать?

Он протянул Андрюсу небольшой кусок дерева и столярные инструменты, которыми только что работал сам, и уступил свой табурет. Андрюс присел — ему стало интересно, а ещё немного завидно: Никита Рагозин с такой ловкостью выпиливал немудрёные деревянные свистульки, фигурки, ложки.

— Вот так, смотри! — Никита стал показывать, как правильно держать инструмент и придавать деревянной плашке нужные контуры. Андрюс старался повторить…

Он так увлёкся работой, что сам не заметил, как прошло время. Надо было всего лишь убрать с кусочка дерева лишнее, и то, что оставалось, превратить в любую, самую изящную вещь, которую только создавало воображение. У него получилось не сразу, за работой он порезал руку острым лезвием, но не мог остановиться, пока над самым ухом не раздалось удивлённое восклицание:

— Ишь ты! Молодец!

Рядом стоял сам столяр, хозяин лотка.

— Это я, батька, научил его! — похвастался Никита Рагозин.

— Ну уж, ври больше! — столяр смеющимися глазами скользнул с сына на Андрюса. — Ты, парень, нашему делу учился где?

Андрюс сам не знал, что ответить. Отец всегда бывал занят в храме, кому его учить? Мальчонкой он повторял за старшими ребятами, вырезывал, как все они, свирели из бузины да тростника… Сейчас же в его руках извивалась изящными кольцами змея с большими глазами… Осталось только жёлтые пятнышки нарисовать — и как живая будет.

— Пойдёшь ко мне в подмастерья? Ты не бойся, будешь умён — научу всему, денег заработаешь. Никитка мой сказал, твои-то хворают, сестриным трудом только и живёте?

— Да, всё так… И ещё одна сестра есть, на белошвейку учится, — Андрюс переминался с ноги на ногу.

Пойти в ученики к столяру, конечно же, было очень заманчиво. Как же он отвык, что с ним обращаются по-человечески!

— Спасибо вам, низкий поклон. Только… У меня кот, он всегда со мной — куда я, туда и он.

— Ко-от? — удивился столяр. — Ну, так и невелика беда: чай, не волк, не съест! Вот как раз и мышей будет ловить. Так что — по рукам, Андрейка?

— Спасибо вам. И тебе, Никита, — выдавил Андрюс. — Я непременно приду.

Но хотя отец и сын Рагозины смотрели на него весело и дружелюбно, Андрюс поймал себя на том, что машинально спрятал за спину руку — ту, где носил обычно ведьмин изумруд. И ещё сердце его стиснула зависть и глухая тоска по всему хорошему, человеческому, куда был для него путь закрыт. И, точно напоминая о себе, ведьмин подарок вдруг сделался горячим, едва ли не обжигающим — Андрюс почувствовал это даже сквозь плотную ткань рубахи.

Но он уже привык сдерживать себя и знал, что на лице его ничего не отразилось.