Хозяин теней

Ксения Хан, 2019

Ирландия, начало девятнадцатого века. В лесу, неподалеку от маленького портового городка, среди убитых англичан в сознание приходит человек. Он не помнит своего имени, возраста и ничего не знает о своем прошлом. Его спасает девушка-травница и дает новое имя, с которым он может начать жить заново. Англия, наши дни. В маленьком городе на берегу гавани держит антикварную лавку человек по имени Теодор Атлас. Его телу больше двухсот лет, но бессмертная душа, похоже, не планирует умирать. Теодор ведет нелюдимый образ жизни, общается только с партнером по бизнесу Беном и никого не хочет впускать в свой мир. Но в его жизнь врывается череда дежавю, от которых он не может отмахнуться.

4. Цитрусовый пирог с мятой

Теодор сидит напротив девицы Клеменс Карлайл по правую руку от ее отца и совершенно не понимает, как так получилось, что он согласился. Эта странная особа — ведьма, не иначе.

— Вы даже не дадите мне шанса? — спрашивает она, хлопая длинными темными ресницами. От нее пахнет мятой и жасмином, и Теодор хочет защититься от этого запаха, попросту закрыть нос и рот руками, потому что…

Потому что этот аромат возвращает его в портовый городок на берегу океана, где всегда пахло соленой влагой, лесом, полевыми травами и полынью, а в доме почти у самого берега — мятой. Там подавали травяной чай в глиняных чашках и смотрели на него светло-зелеными, почти прозрачными глазами, и улыбались четко очерченными губами, чей цвет контрастировал с бледной кожей и казался нереальным. Там было тихо, спокойно и тепло так, как не бывает нигде на свете, и там он был счастлив, там время замирало и переставало существовать.

Теодор с трудом открывает рот, чтобы ответить совсем молодой девушке — румяное лицо сердечком, мягкие скулы, широко распахнутые наивные глаза, тонкие губы — и не может выдавить из себя ни слова. Звуки застревают в горле, а его самого ведет так сильно, что он хватается рукой за косяк двери, боясь не удержаться на ногах.

Клеменс Карлайл носит имя, которое ей не принадлежит, смотрит на него глазами, похожими на те, которые он не хотел бы вспоминать, и пахнет так, как пахнуть не должна.

— Я понимаю, вы, наверное, обескуражены такой просьбой, — говорит она. Ее голос струится водой, огибающей все преграды. — Но поверьте мне, я не доставлю вам особых хлопот! Я очень быстро все схватываю, у меня отличная память, и мне не нужно повторять дважды, и я умная, правда, мне от вас почти ничего не надо, только чтобы вы немного помогли и направили меня в нужную сторону, и я…

— И вы очень много болтаете, — перебивает Теодор. Он не хочет слушать бессвязные речи этой юной особы и с удовольствием прервал бы ее куда более резкими словами. Но за ними стоит Генри Карлайл, а выглядеть в его глазах грубияном Атлас не желает.

— Да, вы правы, — тут же соглашается девушка. Поправляет волосы, прикусывает губу. Смотрит на него, не отводя глаз, и Теодор ничего не может с этим поделать — она кажется ему неуловимо знакомой, хотя все утро он отговаривал себя от этой грезы.

— Я не учитель и не наставник, — повторяет Теодор. — За этим лучше обратиться к моему другу, Бену Паттерсону. Но вы, как я понимаю, не интересуетесь медициной и биологией, а ничего другого я предложить вам не могу.

— Знаю, — кивает она и прямолинейно добавляет: — Я уже говорила с мистером Паттерсоном сегодня утром. Он сказал, что вы мне поможете…

Теодор шумно втягивает носом пропахший жареным мясом воздух. О, он убьет Бена!

–…Но, видимо, ошибся. Да?

— Да.

Ему стоит огромных усилий не раскрошить керамическую чашечку, все еще покоящуюся у него в ладони. Девушка вздыхает и протягивает ему руку.

— Что ж… Позвольте хотя бы угостить вас ужином. Папа приготовил индейку по своему фирменному рецепту, вы не можете от нее отказаться.

И вот он сидит напротив девицы Карлайл и, надо отдать должное Генри, ест потрясающе аппетитную индейку под винным соусом. И уговаривает себя, что согласился только из-за смотрителя. Теодор уважает Генри и хочет сохранить с ним дружеские отношения, если их отношения вообще можно назвать таковыми.

А его дочь, сидящая напротив, только раздражает.

— Вы специально встретились с Беном? — спрашивает Теодор, не поднимая головы от своего блюда. Девушка не отвечает, и ему приходится бросить на нее короткий взгляд. — Клем…

Оказывается, произнести это имя труднее, чем он думал. Что ж, значит, девица обойдется без него.

— Нет, мы совершенно случайно пересеклись в фойе университетской библиотеки. Он говорил с кем-то по телефону, упомянул ваше имя, и я подошла спросить про вас.

Теодор медленно опускает вилку и хмурится.

— Папа рассказывал, что вы самый большой знаток ирландской мифологии, а значит, и фольклора, — добавляет она. Теодор замечает, что говорит она все тише и тише — значит, не уверена в себе или своих словах, что ему только на руку. Будь она упертой, как ее отец, хлопот было бы больше.

— При всем уважении, — кивает он в сторону Генри, — ваш отец забыл упомянуть, что, несмотря на мои личные интересы к кельтской культуре, делиться знаниями с кем бы то ни было я не собираюсь. Повторяю, миледи, я не учитель.

За столом повисает неловкая тишина. Теодор кожей чувствует смущение Генри и недоумение его дочери. Бен бы уже рвал на себе волосы, извинялся всеми возможными способами и предложил бы выпить по чашке чая, будь он неладен. Теодор, слава Морриган, смехотворной любви к «Эрл Грею» не испытывает.

— Миледи? — насмешливо повторяет девушка. Они с Генри переглядываются так, словно читают мысли друг друга, и оба одинаково лукаво улыбаются. — Из какого вы века, мистер?

Теодор делает глоток воды, как вдруг кашляет и проливает на себя полстакана. Генри вскакивает, чтобы принести полотенца, девушка, охнув, отнимает у него тарелку. Ее руки с парой колец на пальцах мельтешат перед глазами Атласа, пока вода медленно стекает с края стола.

— Мы сегодня так уже не говорим… — хмыкнув, улыбается она. Теодор сминает в руке влажную салфетку и молчит.

— Да, — соглашается вернувшийся Генри, — верно, не говорим! Но, может, должны?

Они с дочерью снова смотрят друг на друга, будто находятся здесь вдвоем, а потом девушка оборачивается и смотрит прямо на Теодора, и он не успевает отвести глаз.

— Может, должны… — задумчиво повторяет она. Забирает из его рук промокшую салфетку и наконец отодвигается.

Генри ставит на освободившийся стол горячий пирог. От него пахнет лимоном и корицей. Теодор начинает думать, что слишком задержался в этом гостеприимном доме.

— Прошу прощения, — с неохотой вспоминая уроки Бена, говорит он и в очередной раз мысленно недоумевает, как вообще можно было согласиться на этот вечер. — У меня много дел.

— Но, мистер Атлас!.. — восклицает девица. — А как же…

— Мы уже все разъяснили с вами, мисс, — отрезает Теодор и спешит добавить, предупреждая вопрос: — И я не ем сладкое.

Она поджимает губы. Оборачивается к Генри — видимо, за поддержкой, но тот пожимает плечами и, все еще слабо улыбаясь, прикрывает глаза. То-то же.

— Что ж… — Теодор встает со стула, хлопает себя по коленям, обтянутым узкими темными брюками, и тут же кривит губы, поймав себя на этом ненужном заправском жесте. — Спасибо за ужин.

Он направляется к выходу, огибая девицу, словно ее тут и нет, и оборачивается уже в дверях.

— Мне жаль, что ваши усилия не оправдались, мисс, но эта затея с самого начала была провальной, так что не корите себя.

Атлас кивает стоящему у раковины Генри, мажет по лицу его дочери косым взглядом и выходит. Клеменс остается стоять на месте и слышит, как сердито хлопает входная дверь.

— Я не понимаю, — кусая губы, произносит она, — я обидела его? Когда я успела ему не понравиться, если мы толком и не поговорили?

Генри качает головой.

— Я говорил тебе, Бэмби, мистер Атлас не из тех, кто с радостью идет на контакт. Он не особо любит…

— Людей? Это видно.

Клеменс скрещивает на груди руки в манерном жесте, который переняла у матери, — она злится. Генри ставит грязные тарелки в раковину, молчит и делает такой вид, будто это был обычный ужин, а Клеменс расстраивается еще больше. Почему только она придает значение тому, что ее отверг, возможно, лучший кандидат на роль наставника? При всем уважении и любви к своему отцу, она не может сказать, что Генри поможет ей так, как мог бы помочь Теодор Атлас.

— Ему понравилась твоя Офелия, — говорит вдруг Генри.

— А?

Он смотрит на дочь, щуря голубые глаза, и улыбается одними уголками губ. Клеменс охает.

— Правда? — спрашивает она, не скрывая радости. — Значит… Пап, я сейчас вернусь!

Она убегает, на ходу хватая ключи от машины с полки в коридоре.

— Не ешь пирог без меня, я скоро!

Клеменс вылетает из дома и оглядывается по сторонам. Если Атлас приехал на машине, ей придется гнаться за ним до самой антикварной лавки, а это уже напоминает преследование. Ей бы не хотелось записаться в сталкеры нелюдимого Теодора, но, черт возьми, ему понравилась Офелия!

К счастью, гость пришел на своих двоих: его темная фигура еще маячит в начале улицы. Клеменс крепче сжимает в руке ключи и срывается с места.

— Мистер Атлас!

Только не это. Теодор ускоряет шаг, молясь всем богам, чтобы кричащее, наглое и совершенно невоспитанное существо убралось с его пути куда подальше. Его терпение закончилось еще в доме, так что теперь — прости, Бен, — говорить он с девицей будет на том языке, который понимают даже пропойцы старых переулков ирландского Трали.

Теодор оборачивается как раз в тот момент, когда девушка с разбегу врезается ему в грудь.

— Ой! Простите. — Она отскакивает, словно обжегшись, смотрит сначала на свои руки, потом на него. — Это вышло случайно, вы так резко остановились, а я думала, что…

— Вы все еще слишком много болтаете для своих юных лет, — обрывает Атлас. Затем хватает ее за плечи и отодвигает подальше от себя. Так поспешно, как только позволяют ему приличия.

— Нет, я просто… — Она запинается, поддергивает сползший рукав свитера и поднимает глаза. — Я не хотела на вас падать.

Девушка замолкает и смотрит на Теодора.

— Хорошо, — вздохнув, кивает он. — Это все?

Поразительно, но уходить девица по-прежнему не собирается. Вместо этого она качает головой и открывает рот, из которого тут же льются слова, слова складываются в предложения, предложения комкаются в неразборчивый лепет, который сложно понять даже в ином, чем у него, состоянии. Теодор же злится на весь белый свет за то, что судьба свела его с говорливой особой по имени Клеменс, и вникать в ее бред он категорически не желает.

— Мистер Атлас, я понимаю, вам наплевать на меня и мою работу, и даже если я встану на колени — чего я делать точно не собираюсь, не волнуйтесь, — вы можете послать меня ко всем чертям и отказаться. Я знаю, что вы самый недружелюбный и замкнутый человек в этом городе, но, к несчастью, только вы обладаете знаниями, которые мне нужны. Считайте меня зомби-монстром, или каким-нибудь кракеном, или кем-то-еще-неважно-кем, только мне жизненно необходимо получить ваши мозги.

Она запинается, переводит дыхание, а Теодор трет переносицу, чувствуя подступающую мигрень. Фомор бы побрал эту девицу вместе с ее отцом. Симпатия к Генри Карлайлу только что стала для Теодора несущественной и проиграла огромному минусу: наличию у него приставучей дочери.

— Я не буду липнуть к вам на каждом шагу, уверяю! — продолжает она. Теодор готов пустить себе пулю в висок, лишь бы она заткнулась. — Если хотите, мы заключим с вами договор — на ваших условиях, каких пожелаете, — и я буду следовать ему и слушать вас беспрекословно! Я не буду надоедать вам, обещаю!

— Сомневаюсь, — цедит Теодор, скрипя зубами. — Вы уже наговорили слов больше, чем я готов выслушать от вас за всю вашу жизнь.

Девушка замирает с приоткрытым ртом. Кусает губу, сжимает руками края свитера, ежится на ветру. Оранжевое закатное солнце бьет ей в спину, очерчивая мягкий силуэт. От нее пахнет мятой и цитрусовым пирогом, а сама она похожа на косточку апельсина, противно застрявшую между зубами.

— Вы же меня совсем не знаете… — выдыхает она.

Тело вмиг простреливает судорога боли. Будто все эти годы аккуратно, кропотливо взращивали ее в груди, чтобы одно неловкое упоминание вскрыло затянувшийся шрам и выудило наружу чистую голую злобу.

— Разумеется! — взрывается он. — И совершенно очевидно, что узнавать не собираюсь!

Теодор вскидывает руки, словно хочет схватить ее и встряхнуть, задушить или оттолкнуть так далеко, как только возможно, чтобы она больше не смела подходить к нему и напоминать о том, что он поклялся забыть. Но вместо этого сжимает пальцы рук в кулаки, резко выдыхает и отворачивается.

Он идет прямо через дорогу — Пенроуз-роуд спускается на Джубили-роуд с такими же серыми зданиями не выше двух этажей — и не смотрит по сторонам, едва удерживаясь от того, чтобы снести чертовой девице голову со всеми ее пресловутыми мозгами.

— Атлас! — кричит она, и Теодор окончательно свирепеет.

— Вот что, дамочка! — рычит он, оборачиваясь. — Вы самая наглая, невоспитанная и глупая девица из всех, кого я когда-либо встречал, а подобных вам было немало…

Глупая невоспитанная девица вдруг делается бледнее смерти, распахивает и без того широкие глаза и неожиданно несется прямо на него. Снова. Теодор не успевает понять, что происходит: она налетает на него, толкает в грудь, взвизгивают тормоза, и оба они падают. Теодор ударяется спиной и затылком об асфальт. Девица оказывается на нем — тяжело дышит, дрожит и испуганно вскрикивает.

Темно-красный «Ситроен» скрывается за углом Джубили-роуд на повороте к больнице, и Теодор сомневается, что его хозяин великодушно доставил бы туда их обоих, если бы они пострадали.

Девица Карлайл вздыхает так, будто только что вернулась с того света.

— Господи, вы целы? — испуганно спрашивает она.

— Не поминайте Всевышнего всуе, это не Его заслуга, — ворчит Теодор.

От удара затылком мир плывет перед глазами, и ему требуется полминуты, чтобы прийти в себя. Лицо девицы распадается на две, три, четыре копии. Она скатывается с него, пересчитав локтями ребра, и он, чтобы отвести душу, мысленно обзывает ее парой непечатных слов, что нисколько не умаляет ни злости на нее, ни раздражения на себя.

Они садятся: Теодор — прямо на тротуаре, она рядом. Выглядит потрепанной и напуганной почти до обморока, но целой, так что он быстро отводит глаза.

— Вы точно в порядке?

Теодор фыркает.

— Был бы в порядке, если бы вы не повалили меня на землю, — огрызается он. Правая лопатка саднит и набухает гематомой, он чувствует это под влажной от пота рубашкой.

— Ну, знаете ли… — возмущенно сопит девица. — Я вам жизнь спасла!

— Ничего подобного! — тут же взрывается Теодор. — Чтобы угробить меня, какого-то пьяного водителя недостаточно.

Она открывает рот, готовая снова разразиться эмоциональным словесным потоком, но почему-то замирает и щурит глаза.

— Вы что, черт возьми, бессмертный?

Теодор закатывает глаза. Как банально…

— Вообще-то да, — плоско объявляет он. Девушка — как и любой другой человек до нее — только недоверчиво качает головой. Теодор привык.

Он поднимается на ноги и стонет: спина раскалывается, он слышит, как хрустят внутри его двухсотлетнего тела кости. Перелом? Для бессмертного он слишком хрупок, если даже такая субтильная особа умудрилась раздробить ему кости об асфальт, всего лишь «спасая жизнь».

Теодор выгибается, растягивая позвоночник, от внезапной боли на его глазах выступают слезы. Девчонка даже не пытается встать на ноги.

— А теперь, — говорит Теодор, не обращая на ее шок никакого внимания, — поговорим о вашем несправедливом обвинении.

— Обвинении?

Приходится снова сесть и затолкать стон подальше в горло, чтобы девица восприняла его слова всерьез.

— Да, насчет спасения моей жизни. На вашем месте я бы не стал разбрасываться такими словами направо и налево.

Она сводит брови к переносице и кусает губу. Переводит взгляд с его лица на сгорбленную спину.

— Мистер Атлас, я думаю, вам нужно в больницу…

— Да черт бы вас побрал, мисс! — выкрикивает Теодор так, что она вздрагивает. — Если вы еще не поняли, я нисколько не пострадал и ваша помощь мне не нужна. А теперь я попрошу вас забрать назад свои слова и не вспоминать об этом. Никогда.

Не поможет. Теодор знает, что теперь у него нет выбора: даже если от столкновения с «Ситроеном» на нем не осталось бы и царапины, эта наглая самоуверенная девчонка рисковала собой, чтобы его защитить, что означает только одно. И это приводит его в бешенство, какого он не испытывал со времен студенчества Бенджамина.

Черт бы побрал этот неписаный закон. Он бессмертный, он не обязан его соблюдать!

— Ну? — зло выдыхает Теодор, путаясь в своих же умозаключениях. Девчонка несколько раз моргает, прежде чем выдавить из себя неуверенное:

— Я не понимаю, о чем вы…

Да пропади оно все пропадом! Теодор в долгу перед ней, даже если спасать его не было никакой нужды. А раз так, то…

— Хорошо, черт с вами, мисс.

— Простите?

В этот момент он ненавидит себя больше, чем ее.

— Я помогу с вашей работой. Тогда вы будете считать мой долг перед вами исчерпанным, не так ли? — Теодор настолько зол, что слова едва ему даются. Он шипит сквозь стиснутые зубы, забывая о всяком акценте.

Ее лицо все еще не выражает ничего, кроме растерянного испуга. Теодор давит, и у нее не остается иного выбора: она кивает, и неизвестно, кто из них двоих сейчас меньше верит в происходящее.

— Это странно, — наконец заявляет девушка, окончательно приходя в себя. Она встает, не сводя с Теодора напряженного взгляда. Тот тоже поднимается на ноги и сосредоточенно отряхивает брюки.

— Все это странно, а ваша реакция — в особенности. И вам явно надо в больницу.

Теодор бросает на нее косой взгляд, моля небеса, чтобы она сейчас же передумала и забрала свои слова назад.

— Вы похожи на сумасшедшего. Но это неважно, если вы согласны помочь, — договаривает она. Надежды Теодора рушатся вместе с его уверенностью в своей адекватности. Он в самом деле сумасшедший, раз идет на поводу у взбалмошной нахалки.

— Приходите в антикварную лавку «Паттерсон и Хьюз» завтра после обеда, — с неохотой говорит он. — Посмотрим, что вы знаете.

Клеменс радостно смотрит ему в глаза и даже не догадывается, что заключила сделку с дьяволом.