Обезглавленное древо. Книга вторая. Джори

Ксения Перова, 2020

В пятнадцать лет Айкен Райни стал полноправным Свершителем города Вьена. В его мире, где прошло триста лет после эпидемии, погубившей большую часть человечества, Свершителями называют палачей. Это каста изгоев – окружающие боятся даже прикоснуться к ним, чтобы не навлечь на себя проклятие. Они обречены на одинокую жизнь среди людей. Айк не сдается – у него есть друзья и есть надежда на счастье. Если избежать своей судьбы не удалось – он изменит мир, в котором живет! Но есть те, кто готов помешать ему любой ценой…

Посвящается Эделасу

1

Айку все чаще снился один и тот же сон.

В начале в нем нет ничего страшного, вообще ничего. Просто заснеженное поле, черный ночной лес, унылый серпик луны в разрыве низких туч. Цепочка лошадиных следов на нетронутой целине.

Но куда ведут эти следы? Где эта лошадь и, главное, — что случилось со всадником? Нужно его найти, как можно скорее! Ведь лошадь понесла, а он не умеет ездить верхом!

Айк бежит, увязая в глубоком снегу. Пот льет градом, он задыхается.

— Эйви, где ты?! Где ты?

И вдруг замирает — за спиной кто-то есть. Только это не Эйвор.

Айк оборачивается. Нет смысла убегать от напастей, все равно никуда не спрячешься. Лучше уж так — сразу, лицом к лицу.

Над ним возвышается огромная фигура, черный силуэт без лица, порождение мрака.

— Он потерян, — гудит низкий голос, и этот гул пронизывает Айка, заставляя вибрировать кости, — потерян навсегда. Ты не вернешь его. Отступись.

— Я не верю тебе, — упрямо произносит Айк, — Эйвор здесь, и я его найду.

Он отворачивается, чтобы продолжить путь.

Но тьма окутывает его, точно мягкое покрывало и шепчет, шепчет в самые уши:

— Он потерян, и это твоя вина. Твоя вина… твоя вина…

— Айк, проснись! Айки!

Лицо Эйвора склонилось над ним — осунувшееся, повзрослевшее.

Что это — явь или все еще сон?

Айк приподнялся на постели, потер ладонями лицо.

— Я кричал?

— Не очень громко. — Эйвор попытался улыбнуться, но в темных глазах застыла тревога.

— Прости, Веточка. Плохой сон приснился.

— О том дереве?

Айк вздрогнул. Пару лет назад образ пылающего дерева постоянно преследовал его в кошмарах. Но он никогда не рассказывал младшему брату об этих снах.

— Откуда ты знаешь?

— Ты повторял: «Дерево! Дерево!» Не сейчас — тогда, раньше. А сейчас тебе что приснилось?

— Не помню.

Айк скинул ноги с кровати и потянулся за одеждой. Эйвор уже оделся и сидел напротив на своей постели — отдыхал. Теперь ему приходилось часто отдыхать. Почти постоянно.

Они спустились в кухню, где Лурдес уже вовсю готовила завтрак. Маленькая, смуглая, черные волосы собраны в короткий пучок, руки так и мелькают — быстро, сноровисто. В старых штанах и рубашке Эйвора она выглядела совсем мальчишкой. В плите гудел огонь, весеннее утро радостно ломилось в частый переплет окна. Вкусно пахло горячей кашей, влажной тканью и деревом.

Усевшись, Айк принялся рассеянно грызть большой палец у ногтя — дурацкая привычка, от которой он много лет не мог избавиться. В задумчивости или когда ему было не по себе рука сама тянулась ко рту.

Почему события трехлетней давности вдруг начали возвращаться в снах? И почему именно этот момент их с Эйвором неудавшегося побега — ведь тогда все закончилось благополучно? Если бы ему снились кошмары о том, как Эйвор заболел и он, Айк, сходя с ума от горя и чувства вины, был вынужден вернуться с ним домой — это было бы понятно. А так…

— Варенье будешь? — Голос сестры прозвучал над ухом неожиданно громко, и Айк вздрогнул.

— Да, спасибо.

Лурдес поставила перед ним миску с кашей, распахнула окно и крикнула:

— Мэй!

Пару минут спустя хлопнула входная дверь, и в кухню вошла Мэйди с арбалетом на плече. Осторожно пристроила громоздкое оружие в углу и взяла свою миску.

Стрелять из арбалета худо-бедно умели все члены семьи Райни, но только Мэйди увлеклась этим всерьез. Хозяйство было немаленькое, работы полно, но она обязательно находила хоть десять минут в день, чтобы пострелять по самодельным мишеням. Айк не совсем понимал, зачем ей это, ведь никто из них никогда не охотился. Но не слишком забивал себе голову — были проблемы и поважнее.

Тишина во время завтрака нарушалась лишь щебетанием Лу, которая была просто не способна подолгу молчать, а во внимательном слушателе не нуждалась. Эйвор вяло ковырял еду, Мэйди, глядя в стол, наворачивала за обе щеки. Ела она так же, как работала — молча и неутомимо. Глядя на нее, Айк всегда думал — вот уж кто пошел в отца. Характером, конечно, так-то они с Лу были близнецами.

Айк запивал кашу ягодной водой и рассеянно слушал пересказ любовного романа, пленившего воображение сестры. Затем она начала обстоятельно перечислять дела на сегодня: выгнать коз на выпас в лесной загон, почистить хлев, собрать яйца и покормить кур, прополоть три грядки, приготовить обед…

Айк понимал, что Лурдес говорит это не в укор ему — мол, вот сколько дел, а ты уходишь. Ей просто нравилось ощущать себя домовитой хозяйкой. Однако совесть его уколола — привычно и тем не менее болезненно.

Ничего не поделаешь, надо поскорее вернуться в город — уже рассвело, а идти часа два быстрым шагом. Он и так задержался.

Торопливо натягивая в передней сапоги, Айк в который раз поразился двойственности своих чувств.

В город, разумеется, идти не хотелось — ничего хорошего его там не ожидало. Но невыносимо и оставаться здесь, смотреть на бледного, тяжело дышащего Эйвора, на сестер, у которых к концу дня от усталости кружится голова и иногда кровь идет носом. Не будь они такими крепкими — удивительно крепкими и рослыми для семилеток — давно бы свалились от непосильной работы.

Когда мама умерла, Айку тоже пришлось несладко, но он все-таки был постарше. К тому же тогда с ними жил близкий друг отца, Дирхель Магуэно. Он был Искателем и оставил свои походы по Хранилищам на целых два года, пока близняшки не подросли немного. Теперь на это рассчитывать не приходилось.

Айк забросил на плечо кожаную котомку и вышел на крыльцо. Окинул взглядом темный лес — тот окружал дом, словно второй забор, непроницаемой стеной. Утренняя прохлада струйками проникала под плащ. Весна весной, но ночи еще холодные.

Два огромных бело-рыжих кобеля — Райст и Кари — радостно приветствовали Айка, и он ласково потрепал их по густой шерсти. Хвала Всемогущему, есть в этом доме хоть кто-то, перед кем он не испытывает чувства вины.

— Уже уходишь?

Айк с невольным вздохом обернулся. Эйвор выглядывал из приоткрытой двери.

— Да, мне пора, Веточка.

Эйвор нерешительно спустился с крыльца и подошел к брату. Сердце Айка снова болезненно сжалось — на ярком свету бледность и худоба младшего бросались в глаза еще сильнее. К тринадцати он сильно вытянулся и стал еще более изящным, чем в детстве, а тонкие черты лица придавали ему сходство с хорошенькой девочкой. Темные, слегка вьющиеся волосы были смочены водой и аккуратно зачесаны назад.

Еще пару лет назад Айк не поверил бы, что босоногая растрепка Эйвор может всерьез заботиться о своей внешности — но факт оставался фактом.

Стоя перед братом, Эйвор внимательно вглядывался в его лицо, словно искал что-то. Кари тыкался носом в его ладонь, но он не обращал внимания на пса.

— Ну, что такое? — нетерпеливо спросил Айк. — Я правда спешу.

Эйвор виновато отступил на шаг. Но потом вдруг бросился к Айку и порывисто обнял его за шею. Тот со вздохом опустил котомку и обнял брата в ответ.

— С Мэйди поссорился?

Эйвор молча помотал головой, не разжимая рук. Айк слегка отстранил его.

— Что же тогда?

— Да так, ничего, — буркнул Эйвор. Но в глазах его сверкнули слезы, и он неожиданно жалобно произнес: — Айки, ты меня еще любишь?

Острая нежность, вина и стыд захлестнули Айка.

— Конечно, люблю, Веточка! — горячо произнес он, крепче прижимая брата к себе. — Что у тебя за странные мысли?

— Не знаю, — вздохнул Эйвор уже спокойнее, — я тут думал, думал…

— Очень опасное занятие, — усмехнулся Айк.

— Угу.

— Ну и до чего додумался?

Эйвор снова вздохнул и, опустив глаза, произнес:

— Я тебе только мешаю теперь… мне все слишком трудно, по лесу пройтись — и то не могу…

Против воли Айк почувствовал раздражение. Он любил младшего, но надо же было ему завести свою песню именно сейчас, когда позарез нужно в город!

— Не говори глупостей, ты мне не мешаешь. Наоборот — ты работаешь в мастерской, помогаешь нам. Отец очень доволен тем, как ты справляешься!

— Если доволен, почему держит меня здесь? — буркнул Эйвор себе под нос.

— Что ты сказал?

— Да так…

— Ладно, слушай, — Айк решительно взял брата за плечи и заглянул ему в глаза, — грустить тут не о чем, правда! Смотри, весна наступила! Лето быстро пролетит, оглянуться не успеешь — Дирхель вернется, привезет нам новые книги. Не унывай, ладно? Я знаю, тебе трудно, но мы должны держаться, нельзя падать духом!

— Как Соколиный Глаз? — криво усмехнулся Эйвор.

— Ага. Вспомни, он почти всегда был один, а у тебя есть я, отец, Дирхель и девочки. И мы будем с тобой, что бы ни случилось!

Айк снова крепко обнял брата и подхватил котомку.

— Все, я пошел! Побегу тихо, как Соколиный Глаз!

Эйвор с улыбкой проводил его до калитки. Айк почувствовал облегчение, когда она закрылась за ним и поспешно углубился в лес. Но еще долго ощущал за спиной присутствие брата — как будто он смотрит ему вслед робким, печальным взглядом.

Базарные дни — гадкое время, город наводняет пришлый народ из окрестных деревень. В такой толпе карманникам раздолье, но и Всемогущий бы с ними. Пусть воруют, пусть хоть главу магистрата обчистят — плевать. Беда в том, что кто-то обязательно попадется.

Айк не бывал нигде, кроме Вьена, а вот Дирхель путешествовал всю жизнь и рассказывал, что город их не из самых крупных, встречаются и побольше. После того как триста лет назад эпидемия «белой лихорадки» погубила большую часть человечества, после Великого Исхода из Мегаполисов такие города стали обычным делом. Чтобы спастись в наступившем хаосе, люди укрепляли их и обороняли, как крепости. Вьен тоже был окружен высокой бревенчатой стеной.

Но сейчас, хвала Всемогущему, жизнь стала спокойнее. Уже лет двадцать в округе не появлялось ни одной разбойничьей банды, в деревнях жили спокойно, а в городе даже ворота на ночь не запирали. Патрули остались, но только для охраны правопорядка.

Вьен не любил Айка, и это чувство было совершенно взаимным. При одном взгляде на темные бревенчатые и каменные дома с узкими окнами, на мостовую, заваленную гниющей соломой и конским навозом, всю в рытвинах и ямах, тоска по лесу с новой силой вспыхивала в душе Айка — даже если он, как сейчас, провел дома несколько дней.

Через Вьен протекала чахлая речка; она уходила в древние подземные трубы, проложенные еще до Исхода, а на выходе из города была подперта плотиной на случай пожара и сочилась зловонной жижей. В гнилой прудик бросали объедки, дохлых собак, тряпье и всякий хлам. Сливать нечистоты в реку строго запрещалось — для их сбора город объезжали специальные бочки. Но, конечно, находились те, кто плевал на все запреты — и воздух от этого не становился свежее и ароматнее.

Да что там — в городе стояла просто убийственная вонь. Айк старался дышать ртом, но тяжелый, смешанный запах кухонь, дыма, навоза, нечистот и испарений человеческих тел заползал в нос и, казалось, въедался в него изнутри.

Айк знал, что через пару часов притерпится к запаху, но сейчас тот был ужасен — особенно здесь, на главной улице, ведущей от ворот к площади.

С огромным облегчением свернул он в крошечный переулок; здесь стоял единственный дом, двухэтажный, в хлопьях черной краски. Его окружали заросли кустов и деревьев, которые Айк про себя называл «садом».

Рассохшаяся дверь поддалась только со второго рывка. В доме пахло тоже отнюдь не розами: горящим маслом, готовкой, свечным нагаром и — особенно сильно — какой-то химией. Но этот запах с детства был частью жизни Айка, даже успокаивал.

Скинув сапоги, он поспешно поднялся по скрипучей лестнице на второй этаж и вошел в мастерскую.

Здесь, как обычно, топился камин и химией пахло еще сильнее. Дневной свет еле пробивался сквозь закопченные стекла единственного окна, и на большом столе, заставленном стеклянной посудой, горело несколько свечей.

В мастерской Айку нравилось. Она была почти такой же, как дома, но без перегонного куба и стеклодувной печи. По стенам полки с книгами, шкафы забиты разноцветными колбами, банками, пробирками, на сундуке у окна — куча какой-то ветоши, запахи реактивов и трав, резкие, едкие, сладкие… Айк глубоко вдохнул и замер на минуту, поглощенный воспоминаниями — не о чем-то конкретном, а вообще, о той жизни, которая когда-то была и которую у него отобрали.

Пусть отец не доверял ему тогда дел серьезнее измельчения в ступке разных веществ и нарезания трав, все равно это было в тысячу раз лучше теперешних «поручений».

Эдвард Райни, отец Айка, склонился над столом в напряженной позе. Из-за жары он был обнажен по пояс. Мускулистый, высокий, в кожаных штанах и фартуке, он напоминал кузнеца за работой, хотя для кузнеца был слишком легкого, сухощавого сложения. Длинная черная коса змеилась по блестящей от пота спине.

Эдвард осторожно помешивал стеклянной палочкой бурый порошок в металлической чашке. Дно чашки лизал тонкий язычок синего пламени, вырывавшийся из стеклянной горелки. Порошок игнорировал и нагрев, и помешивание.

Отец и сын не поздоровались и не пожелали друг другу доброго утра. Но это отнюдь не означало, что они в ссоре. Просто утро не сулило им ничего доброго. А все из-за листа бумаги, лежавшего на столе между разнокалиберных стеклянных сосудов, пустых и полных.

Айк ощутил вязкую пустоту в груди. Он знал почти наверняка, что приказ будет, но все-таки надеялся… как всегда, напрасно.

— Клеймение, — не отрываясь от своего занятия, произнес Эдвард, — ты справишься.

Айк кивнул и сунул приказ за отворот куртки. Подождал в надежде, что отец что-нибудь добавит, но тот молчал. Айк тихонько вздохнул и пошел собираться.

Обычно клеймением — татуировкой или раскаленным железом — и изгнанием из города наказывали за повторное воровство. Во Вьене, где должен был стать Свершителем Айк, предпочитали раскаленное железо. Когда Айк наблюдал клеймение в первый раз, его вывернуло наизнанку от запаха горелой плоти, но деваться было некуда, пришлось освоить эту ужасную процедуру. Прошло три года, а он по-прежнему испытывал дурноту при одной мысли о предстоящем клеймении.

«Не думай об этом, не думай и все», — уговаривал он себя, спускаясь по лестнице с котомкой в руках. Натянул сапоги, накинул плащ. Солнце пригревало, но Айку казалось, что в плаще он выглядит внушительнее.

Этой весной он достиг пятнадцатилетия и по закону был уже взрослым, но сам себя таковым не чувствовал. Особенно когда отец отправлял его выполнять приказ в одиночку.

По нежно-голубому небу плыли кучевые облака с белыми спинками и серыми подбрюшьями, в кронах деревьев оглушительно гомонили птицы. Айк невольно улыбнулся, но вспомнил, что ему предстоит, и улыбка увяла.

Он вышел на главную улицу, и на него снова обрушился слитный гул сотен голосов, скрип колес, хохот, крики и брань. К счастью, горожане, завидев массивную, облаченную во все черное фигуру, поспешно расступались, чтобы край плаща ненароком не коснулся их. Поначалу Айка это коробило, но на самом деле так было даже удобнее — можно быстро дойти, куда нужно. Что же до остального… если бы закон и не запрещал Свершителям общаться с обычными людьми, о чем, скажите на милость, он говорил бы с ними?

Айк обогнул здание магистрата с правой стороны — здесь притулилось небольшое каменное строение с решетками на окнах.

Население города составляло около десяти тысяч человек, еще столько же, вероятно, проживало в окрестных деревнях, но тюрьму расширять не собирались, обходились тем, что есть. Магистрат настаивал, чтобы приказы о наказаниях исполнялись как можно скорее — провинившиеся получали свое и отправлялись восвояси.

Айк перевесил котомку на другое плечо и начал дубасить кулаком в дверь. Охрана наверняка еще десятый сон досматривала, да и наплевать. Он хотел побыстрее с этим покончить.

Наконец за дверью послышались запинающиеся шаги, и в такт им сонным голосом выдавались ругательства. Из них складывался смысл, что солнце едва встало, все добрые люди еще спят — так какого же нужно?

Смотровое окошечко, забранное толстой решеткой, с лязгом открылось, и ругательства стихли, как по волшебству. Айк был только помощником Свершителя, но тюремная братия трепетала перед ним ничуть не меньше, чем перед Эдвардом. В глубине души он даже находил это забавным. Было невозможно удержаться и не подразнить немного оробевших служак.

Когда дверь распахнулась, он, сдвинув брови, шагнул через порог и окинул молодого охранника таким свирепым взглядом, что тот попятился.

— Все готово? — холодно произнес Айк, стараясь, чтобы голос звучал низко и угрожающе. При его от природы глубоком тоне это не составляло труда.

Охранник был действительно очень юн, может, ровесник Айка, в нелепом, слишком большом для него кафтане и при мече.

— Боюсь, еще рано, господин, — пробормотал он, — но мы… приказ позволите?

Айк величественным жестом достал бумагу и развернул ее. Юнец, подслеповато щурясь, прочел — в руки, естественно, брать не стал — и глаза его слегка оживились.

— А, это насчет Хораса! Сию же минуточку устроим!

— Поживее, я не собираюсь сидеть здесь весь день, — надменно произнес Айк, скидывая котомку и плащ.

Охранник отпрыгнул в сторону и поспешно засеменил вглубь тюрьмы. Айк с усмешкой прошел в комнату для исполнения наказаний.

Убожество тесной комнатки с низким, черным от копоти потолком было давно знакомо и привычно. А вот к грязи привыкнуть не удавалось — с момента постройки здания здесь, похоже, не убирались ни разу. Иногда Айк думал, что бы сказали охранники, если бы он явился с ведром воды и тряпкой и отмыл все до блеска. Но это подорвало бы его авторитет Свершителя, так что приходилось терпеть.

Он закрепил металлическую палочку с клеймом на каминной решетке. На звук открывшейся двери не обернулся — так и стоял, скрестив руки на груди и глядя на огонь. За спиной возились и сопели.

— Полегче, полегче, милейшие! — произнес вдруг высокий, насмешливый голос. — Подняли ни свет ни заря и таскаете, как мешок с картошкой!

— Поговори еще! — грубо произнес один из охранников. Звякнули пряжки — приговоренного пристегивали к массивному стулу. Но он не унимался.

— Нет, в самом деле! Я обожаю жареное, но на голодный желудок меня тошнит от этого запаха. Эй, парень, может, дашь сначала пожрать?

Айк обернулся, не веря, что обращаются к нему, но это было так.

Перед ним, накрепко привязанный ремнями за запястья и лодыжки, сидел худощавый, немолодой уже человек. Точнее, в первый момент Айку показалось, что он немолод, потому что темные, спутанные волосы прорезала седина. Но он поднял голову, в свете пламени сверкнули живые черные глаза и беззаботная ухмылка, и стало очевидно — седина скорее следствие бурной жизни, чем возраста.

Айк не мог общаться с людьми, но обладал прекрасной памятью на лица. И готов был поклясться, что никогда прежде не видел этого субъекта, даже в базарные дни.

Да и одет он был странно. Деревенские обычно носили холщовые штаны и рубашки, меховые или кожаные жилеты. Куртка и кожаные штаны говорили о принадлежности к горожанам, но такого покроя Айк никогда не видел. Одежда грязная, но не сильно поношенная — похоже, незнакомца просто пару раз уронили в лужу при поимке.

Айк вздрогнул — понял, что стоит и разглядывает заключенного в упор. А тот, склонив голову набок, точно любопытная птица, в свою очередь изучал Айка внимательным взглядом. Вдруг губы его скривились.

— Я смотрю, в Свершители нынче детей нанимают! — с отвращением заметил он. — Последние времена настали! Ты вообще представляешь, во что ввязался, малявка?

Под этим смелым, блестящим взглядом Айк смешался, но сразу овладел собой.

— Оставьте нас! — резко бросил он обалдевшим охранникам. Те исчезли в мгновение ока, словно их ветром сдуло.

Незнакомец улыбнулся.

— Нет, я ошибся, ты не сам в это ввязался. Тебя заставили… о, я понял! Ты сын Свершителя, верно?

Айк проверил клеймо — оно чуть заметно светилось красным. Надо еще немного подождать. Заткнется наконец этот болтун или нет? Вот странная птица!

Когда Айк сопровождал отца на клеймение или под его руководством клеймил сам, приговоренные всегда были примерно одинаковы. Бедные крестьяне или бродяги, до полусмерти напуганные тюрьмой и судом, при виде Свершителя столбенели и редко издавали какие-либо звуки, кроме воплей боли.

Впервые приговоренный человек — да что там, впервые обычный человек! — обращался к Айку и вроде как хотел говорить с ним. Ощущение было волнующее.

— Да, я сын Свершителя, — медленно произнес он, поворачиваясь к заключенному, — а кто вы и откуда?

— О, мы снизошли до разговора! — насмешливо произнес человек и откинул волосы назад резким движением головы. — Ну что ж, на безрыбье… как тебя зовут, малый?

— Айкен Райни. И я вам не «малый»! — нахмурился Айк.

— Ах, ну простите за фамильярность! Будем знакомы — Хорас Гендерсон. Увы, лишен удовольствия пожать вам руку. Впрочем, это легко исправить…

— То есть? — подозрительно произнес Айк.

— Ну, тебе стоит только расстегнуть ремни, Айкен, — усмехнулся Хорас. Его крупные, желтые зубы напоминали лошадиные.

— Перебьешься! — резко бросил Айк и тут же устыдился — никак не ожидал, что сможет говорить так грубо с человеком гораздо старше себя. Он был смущен и растерян, не знал, что и думать.

Хорас, однако, не обиделся. Ему явно доводилось слышать кое-что и похуже.

— Правильно, дело прежде всего! — И он подмигнул Айку, как заговорщику. — Ну что ж, действуй, парень, я в тебя верю!

Айк поспешно повернулся к камину и взял клеймо специальным зажимом. Но когда приблизился к заключенному, то обнаружил, что на кисти его правой руки уже есть клеймо — грубо выжженная буква «Р».

От неожиданности Айк замер — такого знака он никогда не видел. Должен ли он поставить клеймо на другую руку? Или клеймить новым выше старого?

Айк мгновенно взмок от волнения. Поднял глаза и наткнулся на пристальный взгляд, напряженный в ожидании боли.

— Давай, не дрейфь, парень, — мягко, почти по-дружески произнес Хорас, — валяй поверх, не ошибешься. Один грех другой искупает.

Не надо было этого делать, не надо! Но, выбитый из колеи странным заключенным и их не менее странной беседой, Айк просто сделал, что велели. Прижал раскаленное клеймо к тому месту, где бледно проступал неровно заживший первый ожог.

Раздалось негромкое шипение, в нос ударил сладковатый запах сожженной плоти. Хорас не вскрикнул, только голова его резко откинулась назад, жилы веревками натянулись на смуглом горле.

Ремни заскрипели, и Айк увидел, как проступила кровь из-под ногтей второй руки — с такой силой пальцы вонзились в ладонь. Он поспешно бросил клеймо в бачок с водой, где оно скрылось со злобным змеиным шипением.

Хорас чуть расслабился, тяжело дыша сквозь стиснутые зубы.

— А, к Темному в печенку! — прохрипел он. — Парень, ты будешь мастером своего дела! Не откажи в любезности, плесни водички… маленько печет…

Кожа на руке вспухла и покраснела, было слышно, как она шкворчит, точно жир на горячей сковородке. При этой мысли Айка чуть не вывернуло, но каким-то чудом он удержался и глухо произнес:

— Водой нельзя, простите. Она грязная… рана воспалится.

Хорас приподнял голову. Смуглое лицо побледнело и блестело от пота.

— Сколько Свершителей перевидал, но такую заботу встречаю впервые, — насмешливо произнес он и добавил с внезапной проницательностью, — непросто тебе будет, парень.

— Знаю, — буркнул Айк. Достал из котомки маленькую баночку и вложил ее в здоровую руку заключенного, — вот, возьмите. Это ускорит заживление.

Теперь Хорас смотрел на него с таким интересом, будто Айк предложил ему по меньшей мере секрет вечной молодости.

— С чего бы? Или ты всем это раздаешь?

— Всем, — пожал плечами Айк, — человек не должен мучиться больше, чем предписано законом. Запомните: намажете, когда перестанет жечь и будет только болеть, не раньше.

— Почему? — с любопытством спросил Хорас.

— Тепло, передавшееся в кожу от металла, выйдет обратно. Если намазать сразу, этого не произойдет, и ожог получится глубже.

Айк достал из бадьи остывшее клеймо, тщательно вытер и положил в котомку. Хорас наблюдал за ним, словно бы позабыв про боль.

— Ты откуда такой взялся, парень?

— То есть? — теперь уже удивился Айк.

— Не слишком-то ты похож на Свершителя.

— А вы не слишком похожи на вора, — не удержался Айк.

Хорас откинул голову назад и захохотал.

— Верно подмечено — это потому что я не вор. Я просто попался на воровстве. Есть разница.

— Не для суда.

— Само собой, — темные глаза внимательно изучали Айка, — люди привыкли видеть лишь то, что на поверхности, вглубь заглянуть им недосуг, да и не все знают, как это делается.

— Загляни они в вас — и одним клеймом вы бы не отделались, — парировал Айк и опять удивился себе — где наловчился так отвечать? Всегда был задним умом крепок…

Хорас засмеялся с искренним весельем.

— Чтоб мне пропасть, ты нечто, паренек! — Он наклонился вперед, насколько позволяли ремни и снова подмигнул Айку. — Если тебе надоест делать за других грязную работу, поезжай в порт Ройн и спроси Хораса Гендерсона.

— И что тогда? — Айк вскинул котомку на плечо и взял плащ. — Вы дадите мне чистую работу взамен моей грязной?

— Увы, нет, — вздохнул Хорас с притворной печалью, и тут же глаза его снова остро сверкнули, — работу тебе я смогу предложить не чище, чем здесь, а может, и погрязнее. Но зато будешь распоряжаться собой, как пожелаешь. Будешь свободен. Ты ведь этого хочешь?

Айк невольно вздрогнул и поспешно отвел глаза. В два шага достиг двери и отворил ее.

— Эй, кто-нибудь! — Голос его гулко отозвался в длинном коридоре. — Я закончил!

За спиной снова раздался смех. Айк еле дождался появления охранников и поспешно двинулся к выходу, а вслед ему неслось:

— До встречи, Айкен Райни! Надеюсь, она будет скорой!

Айк был в таком смятении, что чуть не забыл о важном деле, которое неукоснительно выполнял каждое утро. Пришлось сделать крюк, чтобы попасть на одну из улиц, лучами расходившихся от рыночной площади.

На подходе к рынку улица сужалась, и, когда проезжала телега, приходилось прижиматься к стене дома и пропускать ее. Айк чуть задержался, чтобы оказаться там именно в такой момент.

Пока телега громыхала мимо, он запустил руку за спину и нащупал в каменной кладке одному ему известную щель. В ней лежала туго свернутая бумажка. Айк стиснул ее в кулаке и пошел дальше как ни в чем не бывало.

Записка жгла руку, но читать посреди улицы под недобрыми взглядами горожан, было невозможно. Айк продолжал идти с каменным лицом, пока не свернул на улочку, где стоял их дом. Только здесь, не в силах терпеть, он остановился и развернул записку.

«Отец ушел в деревню. Буду на месте до полудня», — гласила она.

Сердце Айка подпрыгнуло от радости. Он сунул записку за пазуху и припустил со всех ног, благо никто не мог его здесь видеть — на их улицу выходили глухие стены домов, без единого окна.

Айк распахнул дверь и бросил плащ и котомку на скамью в передней. Отец что-то крикнул сверху, но он сделал вид, что не расслышал и выбежал на улицу. Не обращая внимания на шарахавшихся от него людей, почти бегом добрался до ворот и, миновав их, пошел напрямик через поле, к лесу.

Вокруг Вьена сохранились остатки прежнего города, времен Исхода — полуразрушенные стены домов, фундаменты, захваченные молодой лесной порослью, почти исчезнувшие дороги, насквозь проржавевшие мобы. В детстве все это производило на Айка огромное впечатление, но теперь он так привык к древним развалинам, что не обращал на них никакого внимания.

В отличие от города, в лесу ранняя весна была благоденствием. Голубизна неба ослепляла, подлесок приятно пружинил под ногами. От земли поднимался плотный, теплый запах прошлогодней травы и едва ощутимый аромат мелких белых цветочков, росших россыпью у корней деревьев. Если набрать их целую пригоршню, запах словно прилипал к рукам — тонкий, неуловимый, сладостный.

Айк блаженно жмурился и с силой вбирал в себя воздух, будто пытался вдохнуть вместе с ним и солнечный свет. Он шел все дальше, углубляясь в лес, пока не достиг места, которое они с Джори называли «бамбуковой рощей».

Ровная земля — приятное разнообразие после бесконечных оврагов и ям — шла слегка под уклон, поэтому вода не задерживалась, почва была сухой и теплой. Вездесущие ореховые кусты здесь не росли, и лес состоял из одних только деревьев, идеально прямых и ровных, словно их аккуратно высадил рядами неведомый садовник. Тоненькие стволы молодой поросли напоминали заросли бамбука — Джори видел картинку в какой-то книге.

Айк тяжело дышал — отвык за зиму от быстрой ходьбы — и с тревогой оглядывался по сторонам. Что, если Джори не дождался его и ушел? Такого никогда не случалось, но Айк все равно каждый раз волновался, как ребенок.

И тут он увидел Джори — тот сидел под деревом на расстеленном плаще и, похоже, дремал, подставив лицо солнечным лучам. Не слишком-то разумно при его от природы светлой коже.

— Смотри, сгоришь еще до лета! — с улыбкой произнес Айк, приближаясь.

Джори открыл глаза.

— Айки! Наконец-то!

Голос его, высокий, мягкий и удивительно мелодичный, прозвучал, точно пение птицы высоко в ветвях. На сердце сразу стало легко и спокойно — с самой первой встречи этот голос имел над ним какую-то колдовскую власть.

— Торопился, как мог, — он присел на плащ рядом с другом, — все силы мрака не смогли бы остановить меня!

Джори улыбнулся. Это был высокий, светловолосый юноша, с широкими плечами и грудью, с крепкими, сухими мышцами. Однако что-то странно болезненное проскальзывало в его облике. За последние годы худое лицо словно подсохло, черты стали еще более резкими, а тени под глазами — более глубокими.

Печать бесконечной усталости лежала на этом совсем еще юном лице, усугубляя его суровость. Сейчас оно смягчилось, но между бровей уже оставила след вертикальная морщинка постоянного беспокойства.

Джори и Айк и раньше были очень разными, с годами различие лишь усилилось. Айк сильно возмужал и шириной плеч мог поспорить с Джори, хотя и был на два года младше. Пышные каштановые волосы, связанные в неизменный хвост, напоминали звериную гриву. Смуглое широкоскулое лицо с массивной нижней челюстью тоже наводило на подобные мысли — глаза цвета темного меда сверкали из-под густых бровей совершенно по-волчьи.

Да и не только лицо — вся тяжелая, мускулистая фигура Айка дышала угрюмой свирепостью и силой. Когда-то мальчишки прогоняли его и Эйвора из деревни. Появись он там сейчас — никому и в голову не пришло бы усмехнуться ему в лицо, а тем более бросить камень.

Раньше к нему не приближались, потому что он сын Свершителя, а теперь еще и от страха перед ним. Айка такой расклад вполне устраивал. Джори Холланд оставался его другом, а на остальных ему было глубоко наплевать.

Они сидели молча, бок о бок, бездумно наслаждаясь теплом и обществом друг друга. Айк строгал ножом тонкую веточку, Джори наблюдал за ним из-под полуопущенных век. Глаза у него были светло-серые, но совсем не холодные, просто ясные.

— Не могу на это смотреть, — сонно промолвил он, — не нож, а недоразумение какое-то.

— Ну и не смотри, — усмехнулся Айк, не прерывая своего занятия.

— Другу кузнеца стыдно пользоваться таким ножом, — серьезно произнес Джори, но глаза его улыбались, — ты меня как мастера позоришь. Давай я тебе сделаю новый!

— Отличный нож! — набычился Айк. — Он мне нравится, и другой мне не нужен! И ты меня не заставишь!

Джори тихо рассмеялся, и его спокойно-дружелюбное лицо вдруг преобразилось, стало счастливым, сияющим.

Разговор этот повторялся не впервые и всегда заканчивался одинаково. Пусть Джори был только подмастерьем, когда подарил ему этот нож, Айк считал, что тот очень даже неплох и дорожил им по многим причинам.

Отсмеявшись, Джори достал из потертой поясной сумки бледно-желтый осколок и протянул Айку.

— Что это? — удивился тот.

— Пласт. Слышал о таком?

— А-а-а! — Айк покрутил осколок в пальцах. Легкий, тонкий, он слегка пружинил на сгибе. — Дирхель рассказывал, они в ходу в других городах. Только у нас обмен, дикость какая.

— Ну не только у нас, я думаю, — улыбнулся Джори, — хотя ты прав, Вьен несколько, как бы сказать…

— Отсталый, — подсказал Айк.

— Консервативный! — вывернулся Джори и они засмеялись. — Но я слышал, магистрат скоро разрешит использовать пласт. Последние годы торговля с другими городами расширяется, без этого уже не обойтись.

— А как же «ой, все из-за Исхода, не касайся того, что было до Исхода»? — Действующий во Вьене запрет на использование любых вещей и материалов, оставшихся от погибшей цивилизации, всегда раздражал Айка своей очевидной нелепостью.

Джори усмехнулся.

— Жизнь не стоит на месте. Гренадье это понимает.

При упоминании главы магистрата в Айке всколыхнулась досада, но он решил не портить день разговором об этом.

— Кстати, я видел похожие штуки! — Он протянул Джори осколок пласта. — Только другого цвета. В лесу есть место, где их полно. Валяются прямо на земле, а если покопать, так и еще больше найдется, почти наверняка.

— О, тогда ты разбогатеешь! — засмеялся Джори.

— Я и так богатый, — усмехнулся Айк и толкнул его плечом.

Джори тут же ответил; с полминуты они весело пихались, пытаясь свалить друг дружку. Айк поддался первым и со смехом растянулся во весь рост на сухой траве.

— Кое-что странное случилось сегодня. — Он рассказал о Хорасе Гендерсоне и его предложении.

Джори не прерывал его, но слушал с величайшим вниманием.

— Он предложил тебе прийти в Ройн? — спросил, дослушав до конца.

Айк кивнул, заложил руки за голову и с наслаждением потянулся. Солнце припекало, но после зимы хотелось впитывать этот жар всем телом.

— Ну да. Это же ближайший к нам портовый город.

— Все пути ведут к морю… — пробормотал Джори словно бы про себя.

Айк шевельнулся беспокойно. Он думал, что все забыл, что прошлое похоронено и оплакано. Но от слов Джори прежние чувства вспыхнули и захватили его, как будто ждали подходящего момента для пробуждения.

Боль. Вина. Надежда. Отчаяние.

— Вряд ли я когда-нибудь доберусь до моря. Больше мне туда хода нет.

— Все еще может измениться, — промолвил Джори после недолгого молчания, — жизнь длинна. Всемогущий Отец знает, к чему лежит твое сердце…

— И слушать не буду! — перебил его Айк и вскочил на ноги. — Всю эту чушь, про злую судьбу и как ее одолеть! Я хотел избежать своей судьбы больше всего на свете — и что вышло? Ты чуть не погиб, Эйвор заболел и едва не умер! И мне все равно пришлось стать Свершителем! Смотри!

Айк рывком закатал рукав и протянул правую руку к Джори. На запястье синела татуировка в виде браслета — блаз, неизгладимое клеймо Свершителей.

Джори поднялся, взял руку Айка в свои и несколько секунд разглядывал татуировку.

— Я не знал. — В голосе его сквозила острая боль, которую испытываешь, когда ничем не помочь и ничего не исправить. — Когда это случилось?

— В начале весны, — вздохнул Айк, — не хотел тебе говорить… знал, что расстроишься.

— Расстроюсь? — Лицо Джори дернулось, точно его ударили. — Айк, это же не я, а ты стал Свершителем! О чем ты вообще?

— Ну разочаруешься, — поправился Айк, — ты верил, что я могу освободиться, но я… так и не смог.

Ему вдруг стало трудно дышать, словно события последних трех лет навалились на грудь непосильным бременем.

Пальцы Джори сжали его запястья — удивительно мягко для рук, привыкших к тяжести кузнечного молота. Айку часто казалось, это пожатие — единственное, что удерживает его от падения в бездну отчаяния.

— Айк, ты можешь удивить меня. Развеселить. Или утешить. Но никогда — слышишь? — никогда не разочаруешь. Понимаешь?

Айк кивнул, низко опустив голову.

— Каждый из нас делает все возможное с тем, что дает ему Всемогущий, — с глубокой убежденностью проговорил Джори, — остальное не в нашей власти. И ты не виноват в случившемся. Я говорил тебе об этом много раз и буду повторять, пока ты не поверишь.

Айк снова кивнул. Он все еще не мог произнести ни слова. Беззаветная и упрямая вера Джори частенько раздражала отсутствием связи с реальностью, но он был готов на все, лишь бы не потерять ее.

Джори ободряюще похлопал его по плечу.

— Давно хочу показать тебе одно место. Вроде бы просто ветви сплелись, но красота невероятная! Магистрат мне ворота заказал, думаю выковать что-то похожее. Пойдем!

Из леса Айк вернулся вечером — на тесных улочках Вьена уже совсем стемнело. Идти в дом не хотелось, и он решил прогуляться по «саду». Тот был его убежищем, в густом переплетении ветвей Айк чувствовал себя уютно и спокойно. Вонь здесь почти не ощущалась, сухая трава тихо шуршала под ногами. Где-то вверху чиликнула птица, устраиваясь на ночлег. Высоко над темными ветвями сверкнули серебряные перчинки звезд.

Айк прислонился спиной к дереву. Вот так, совсем как в лесу… прекрасное время, когда уже тепло, но еще не вылезли комары — вечное проклятие человечества, — не позволявшие ни минуты постоять или посидеть спокойно. Можно закрыть глаза и раствориться в поскрипывании веток, в дуновении ветерка, в запахе растущей травы и первых нежных листьев. Забыть обо всем и лететь, лететь…

Грубый смех прервал его грезы. В просвете между стволами мелькнул свет факелов.

Айк мгновенно подобрался и скользнул за дерево. По улице мимо их дома шла веселая компания. Пьяная, конечно, трезвыми они бы сюда не сунулись. Недаром дома выходили на эту улицу глухими задними стенами — кто захочет смотреть из окна на жилище Свершителя?

Ватага поравнялась с домом, и развязный молодой голос крикнул:

— Эй, висельники! Эй! Выходите, поболтаем! Что, струсили?

Айк стиснул зубы и бессознательно впился ногтями в кору дерева. Остальные парни забубнили, видимо, урезонивая товарища.

— А пошли они к Темному! — выкрикнул буян. — Пусть попробуют! Я имел их мать двадцать раз!

Раздался свист камня, а затем серебристый звон разбитого стекла.

Айк бросился вперед и в мгновение ока очутился возле полуразвалившейся ограды. Его колотило от злости, еще секунда — и непрошеным гостям бы не поздоровилось.

Но они оказались умнее — а может, были не так уж и пьяны. Грубые сапоги затопали по булыжнику, и свет факелов пропал за углом. Ветер снова донес хохот и бессвязные выкрики.

— Отребье! — с отвращением произнес Айк и распрямился одним гибким движением.

Окно на втором этаже открылось.

— Айк? — спокойно позвал Эдвард — подобные выходки были ему не в новинку.

— Я здесь. Много разбилось?

— Пара ячеек, завтра заменю. А ты чего на улице? Поздно уже.

— Сейчас приду.

«Интересно, он слышал, как выругался тот ублюдок?» — подумал Айк. По отцу никогда не поймешь, что он чувствует на самом деле.

— Сейчас ужинать будем.

— Угу.

Айк глубоко вздохнул. Положил скрещенные руки на ограду и оперся на них подбородком, подавляя навязчивое желание грызть пальцы. Ночь дышала в лицо теплым ветром. Он пытался вернуть ощущение покоя и мира, владевшее им несколько минут назад, но тревога, раздражение и злость спешно занимали в душе привычные места.

«Нет, Джори, это моя вина, сколько бы ты ни убеждал меня в обратном. Ведь от той болезни Эйв так и не оправился… не забери я его из дома посреди зимы — ничего бы не случилось».

«Ты просто хотел уберечь его, — прошептал внутренний голос, — если бы ты ушел один — отец сделал бы Эйвора Свершителем. Он такой хрупкий, и он младше! Ты обязан был его защитить».

Зачем только Джори упомянул о море! Зачем всколыхнул тяжкие, унизительные воспоминания?!

Айк чуть слышно застонал сквозь стиснутые зубы.

Но нет, то, что с ним случилось, справедливо! Он поставил свои интересы выше семьи и теперь расплачивается. Мама, умирая, велела заботиться об Эйворе и сестрах — он и это обещание собирался нарушить.

Все правильно. Он виноват.

Но неужели он так никогда и не увидит море? Не вдохнет соленый ветер, не услышит, как хлопают над головой паруса? Не отправится к дальним странам, как мечталось когда-то?

Что ж, вот так и придется провести всю жизнь — в одиночестве, отвергнутым всеми? Даже с Джори он вынужден видеться тайком — ведь если в городе узнают об их дружбе, всей семье Холландов грозит изгнание.

«Не заговаривай со Свершителем, не прикасайся к Свершителю — или будешь навеки проклят! Все Свершители — нелюди, они выполняют кровавую работу, мучают людей, клеймят и наказывают плетью… и иногда казнят».

Айк тряхнул головой и подтянул кожаный шнур, стягивавший волосы. Надо прекращать об этом думать. Он точно собака, что лижет и лижет больное место, пока оно не вспухнет и не воспалится еще сильнее. Что-то было такое, насчет клеймения… ах да!

Он вошел в дом и тщательно запер дверь, словно пытаясь отгородиться ею от тяжких мыслей. Снял сапоги и прошел в маленькую кухню.

Отец, в простой домашней рубашке и штанах, стоял у плиты. В воздухе висел густой, сытный запах вареной картошки, дыма и влажного дерева. Поскольку ни одна служанка не согласилась бы прийти к ним, готовкой и уборкой приходилось заниматься самостоятельно. Раньше это Айка не напрягало — к тяжелому повседневному труду он был привычен с детства и, когда отец забрал его в город, вздохнул с облегчением. Никаких утренних и вечерних доек, никакой готовки на ораву детей и животных, прополки, чистки хлева и прочего.

Но в последние годы даже самые простые домашние дела начали раздражать. Они были бессмысленными по сути своей. Сегодня убрался, завтра снова грязно. Помыл посуду — и дня не проходит, как надо опять мыть.

Айк присел на табурет у окна, налил молока себе и отцу.

— Как прошло? — спросил Эдвард, не оборачиваясь.

— Нормально. Отец… что означает клеймо в виде буквы «Р»?

Эдвард удивленно посмотрел на сына.

— В приморских городах так клеймили пиратов, «береговое братство». Где ты видел такое клеймо?

— Да вот у него. — Айк достал из-за пазухи смятую бумагу и разгладил на столе. Эдвард наклонился ниже, чтобы прочесть. Коса соскользнула с плеча и упала ему на руку, он нетерпеливо отбросил ее.

— Хорас Гендерсон… не припомню такого имени. Вряд ли, конечно, оно настоящее. Ты заклеймил его?

— Да. Но… — Айк замялся — сознаваться или нет? Но все же решился. — Я поставил клеймо поверх того, которое у него уже было, этого «Р». Не стоило?

К удивлению Айка, отец равнодушно пожал плечами и снял картошку с плиты.

— Выкинь из головы. Парню повезло, да и ладно.

— Повезло?

— Если бы его поймали снова и увидели два клейма, он попрощался бы с головой.

Айк разгладил приказ.

— А почему клеймение, не понимаю? Он чужак, украл впервые… почему не порка?

— Как раз из-за старого клейма, — Эдвард поставил перед сыном миску и устроился напротив, — а вообще клеймение довольно бестолковая штука.

— В каком смысле?

— В самом прямом. Сама-то идея неплоха — ловят человека, скажем, на воровстве, а у него клеймо вора. Значит, наказание должно быть более суровым. Но в каждом городе ставят свое клеймо. И если человек попадается в другом месте, — Эдвард постучал черенком ложки по разложенной на столе бумаге, — никто не может понять, что означает вся эта белиберда.

— И что тогда?

— Да ничего. Назначают наказание с учетом возможно совершенных преступлений, — произнес Эдвард с нескрываемой иронией.

— Но, получается, мы напрасно мучаем людей?

— Ну да. — Эдвард невозмутимо отправил в рот кусок картошки и запил молоком.

Но Айк есть не мог, у него комок стоял в горле.

— И ты так спокойно говоришь об этом?! — запальчиво произнес он. — Надо что-то делать!

— Например?

— Ну… для начала составить список, в каком городе какие знаки используются!

— Так, — с одобрительным любопытством произнес Эдвард, продолжая жевать, — ну а дальше?

— Дальше… наверное, убедить магистраты принять общую систему знаков, чтобы они везде означали одно и то же.

— Неплохо. Позволь только уточнить один момент.

— Какой?

— Как это сделать? Но не в теории, а практически, в жизни. Как?

Айк встряхнул головой и непонимающе уставился на отца.

— Ну… связаться с другими Свершителями… написать им.

— Дивно! И кто же отвезет эти письма?

— Вот это полная нелепость! — сердито заметил Айк. — Я читал, что до Исхода работала специальная служба, которая доставляла письма и даже разные вещи! Отчего ее не возродили?

— Полагаю, людей осталось не так много, чтобы была нужна такая служба. Может, когда-нибудь и возродят, — Эдвард допил молоко и встал, — но пока мы не можем отправить никакого письма. Ни один человек не согласится иметь с нами дела.

— А…

— А сами мы уехать тоже не можем. Такое путешествие — дело долгое и опасное. И у нас есть работа здесь.

Тут Айк не нашел, что сказать. Но сдаваться так просто было не в его характере.

— Ты ведь не запретишь мне заняться этим? — спросил он. — Хотя бы попытаться найти выход.

— Запретить? Я? Упаси Всемогущий! — пожал плечами Эдвард. — Кто я такой, чтобы запрещать кому-то пытаться сделать наш мир лучше?

В последних словах прозвучала такая откровенная издевка, что Айка передернуло.

— Ты же знаешь правила, — произнес Эдвард уже обычным, спокойным тоном, — сделал работу — и распоряжайся своим временем, как хочешь. А теперь позволь, я тоже распоряжусь своим так, как хочу.

Он вышел и поднялся по лестнице на второй этаж. Айк посидел еще немного, в задумчивости кусая палец и глядя на злополучный приказ невидящим взглядом. Потом решительно поднялся, сгреб бумагу и взбежал вверх по лестнице. Прошел мимо мастерской — Эдвард уже снова увлеченно возился с горелкой — и вошел в свою комнату.

Комната — это, конечно, громко сказано, на самом деле это был чулан, который Айк приспособил для своих нужд. Эдвард держал здесь инструменты и всякий хлам — на стенах висели какие-то древние мечи, плеть и длинный хлыст, в углу мрачным силуэтом застыло тренировочное чучело из соломы. Не слишком приятное соседство, но Айк впервые жил в собственной комнате и не обращал внимания на такие мелочи.

Он зажег свечи, небрежно бросил приказ на стопку бумаг. Уселся, быстро и ловко очинил перо своим заветным ножом. Расстелил чистый лист бумаги и задумался.

Быть может, отец и прав? Какое ему дело до всего этого? Разве он добровольно принял это ремесло? Нет, он был вынужден. По сути, он такая же жертва, как и те, кого наказывает. Как и отец. Разве не так?

Айк упрямо сжал губы.

— Не хочу быть жертвой, — негромко, но твердо произнес он и, обмакнув перо в чернила, аккуратно вывел первую строку:

«Р» — означает принадлежность человека к так называемому «береговому братству», береговым пиратам…»