Всего лишь я

Ксения Пашкова, 2023

У меня и в мыслях не было, что можно в деталях распланировать свою жизнь на годы вперед и что дни не обязательно измеряются количеством боли. Думая о прошлом, я всегда вспоминаю, как в тот или иной год чувствовала себя мама и как ее состояние отражалось на нас с папой. Представляя будущее, я беспокоюсь о том же самом: изменится ли хоть что-то в лучшую сторону, не появятся ли у мамы новые болезни, будет ли рядом папа и как со всем этим справляюсь я.Но затем я встречаю Тамаза, который видит жизнь в совершенно ином свете. Он представляет, что в будущем его имя будет ассоциироваться с чем-то хорошим и правильным. С чем-то, в чем он не просто преуспеет, но и сможет стать лучшим среди многих других.Карты говорят маме, что я стану зависима от чувств, которые сведут меня с ума. И я впервые в жизни с ними согласна.

Клецки

Посчитав своим долгом предупредить Тамаза об услышанном, я подсаживаюсь к нему перед началом следующей лекции по дизайн-проектированию. Он никак не реагирует на мое внезапное появление и молча продолжает заниматься своими делами. Опустив взгляд, я замечаю лежащий перед ним раскрытый квадратный альбом и чертежные принадлежности. Не скрою, что слегка зависла, увидев, как умело он обращается с циркулем и транспортиром. Но по-настоящему меня поразил сделанный им рисунок. Поразительно четкий, до мелочей выверенный и профессиональный эскиз будущего здания. Я и близко не архитектор, но не трудно догадаться, что Тамаз далеко не дилетант.

— Слушай, — начинаю я, вспомнив, зачем пришла, — на первом этаже есть камеры. Директор уже попросила охрану проверить, кто разбил автомат. Подумала, что ты должен знать и быть готов, когда тебя вызовут на разговор.

— Лгунья, — заявляет он, когда я уже готова подняться с места.

— Что, прости?

— Сказала, что не хочешь со мной говорить, а сама беспокоишься о моем благополучии. — Ухмыльнувшись, он откладывает в сторону карандаш и, закрыв альбом, поворачивается ко мне лицом. — Спасибо, что предупредила. Не смею больше тебя задерживать, Лебедь. Если только ты сама не хочешь остаться.

— Да как ты… — Услышав шушукающихся за нашими спинами одногруппников, я притихаю и стараюсь говорить на полтона ниже. — Хватит делать вид, будто знаешь, что у меня на уме.

— Но я знаю. Вижу это по твоим глазам.

Поджав губы, я оглядываюсь на сидящую позади Виолетту и вспоминаю наш с ней утренний разговор. Она посоветовала быть честной с собой и Тамазом, но правда в том, что я понятия не имею, чего хочу. Меня учили отвергать любые чувства к противоположному полу, какими непреодолимыми они бы не казались. Но я просто не в состоянии справиться с ощущениями, которые вызывает во мне этот мрачный и самодовольный парень. И дело не только в его поразительной настойчивости и природной харизме, на него будто откликается сама моя суть. Я не верю в существование вторых половинок и прочий вздор про родственные души, но чем еще объяснить мое нежелание встать и уйти прямо сейчас?

— Можешь пересесть ко мне навсегда, я не стану возражать, — говорит Тамаз спустя какое-то время, в течение которого я тихо сидела рядом с ним, смотря прямо перед собой.

— Где ты этому научился? — спрашиваю я, взяв в руки его альбом. — Можно посмотреть остальные работы?

— Да, — коротко отвечает он, демонстративно проигнорировав мой первый вопрос.

— Это же настоящая архитектурная графика, — комментирую я увиденное на самых первых страницах. — Только не говори, что ты самоучка. Это очень профессиональные эскизы.

— Как и твои, — замечает Тамаз, по всей видимости, имея в виду рисунок, выпавший из моего скетчбука.

— Заметь, я спросила перед тем, как открыть твой альбом, а ты сделал это без моего разрешения. — В моем голосе нет обиды, мне просто хочется его немного поддеть.

— Тот листок нашла твоя подруга и развернула его при мне. Если я в чем-то и виноват, то только в том, что не родился слепым.

— В следующий раз закрой глаза, — отвечаю я, не сумев подавить улыбку. — Ты расскажешь, откуда у тебя такие навыки?

— А у тебя?

— Почему ты избегаешь этой темы?

— А ты почему избегаешь меня? — парирует Тамаз, склонив голову на бок.

— Я сижу рядом с тобой, если ты не заметил. А вот ты увиливаешь от моих вопросов.

— Ты идешь на пятничную вечеринку? Твоя подруга пригласила меня, но я не уверен, что ты там правда появишься. — Он подается вперед, еще сильнее сократив дистанцию между нашими лицами. — Только в этот раз скажи правду, Лебедь.

— Какая тебе разница? — Не уверена, что еще когда-то так сильно смущалась, как в этот момент. Так гулко мое сердце бьется только на ответственных соревнованиях, но никак не из-за присутствия парня.

— У меня много дел, не хочу тратить время на вечеринку, если тебя там не будет.

— Дел? — переспрашиваю я и, не выдержав его напора, опускаю взгляд.

— Ты права, это архитектурная графика, а я никакой не самоучка. Если хочешь узнать обо мне больше, тебе придется прийти на пятничную вечеринку. Спасибо, что сообщила меня о директоре, мне приятна твоя обеспокоенность, но я уже все уладил.

— Интересно, как именно ты все уладил, сидя в аудитории, — фыркаю я и, поднявшись с места, добавляю. — Ты можешь сколько угодно делать вид, будто знаешь меня, но, поверь, Тамаз, это и близко не так.

— Я над этим работаю, — спокойно парирует он и вновь берется за карандаш. — Значит, до пятницы?

Выбирая между тем, чтобы снова ему нагрубить и тем, чтобы смириться с его попыткой сблизиться, я выбираю третье — молчаливое бегство.

Летта встречает меня взбудораженным взглядом. Похоже, она совсем на меня не сердится, хотя мои утренние слова были достаточно резкими, чтобы ее задеть.

— О чем вы так долго говорили? — спрашивает подруга, едва я опускаюсь на скамью.

— Ты слышала о разбитом автомате? — Дождавшись ее кивка, я пересказываю о том, что случилось между нами на первом этаже и после этого.

— Твою ж налево! — восклицает она, дослушав.

— Чш-ш-ш, — успокаиваю я ее, — говори тише.

— Зачем? Он же сказал, что все уладил.

— И ты в это веришь? Он же просто выпендривается.

— Ну не знаю. Не выглядит он как выпендрежник.

— Он несет ахинею, Ви. Делает вид, что читает мои мысли, как какой-то ясновидящий.

Осознав, что снова говорю о мистике, я в ужасе прикрываю рот ладонью. Тамаз не пытается предсказать будущее, он лишь играет на нервах, видимо, наслаждаясь моей бурной реакцией. Нужно как-то успокоиться.

— По-моему, — замечает подруга, — ты ему очень нравишься. Я помню, что тебя не привлекают отношения, но не каждый день встретишь такой искренний интерес.

— Извини меня за то, что я сказала утром. Про тебя и Мишу… Я не имела права так говорить и срывать на тебе свою злость.

— Ничего страшного, но на что именно ты злишься, Эми? — тихо спрашивает она.

Я много раз хотела рассказать ей о том, какие лекции мне читала мама в детстве и подростковом возрасте, но ожидание подходящего для этого момента растянулось и в итоге потеряло всякий смысл. Во многом потому, что моя откровенность ничего не изменит. Прошлое не перестанет отравлять мое настоящее, а признание в терзающей меня боли не дарует свободу от страхов и укоренившихся предубеждений.

— Это все стресс из-за того, что происходит дома. — Соврав в очередной раз, я чувствую себя не просто некомфортно, но еще и соучастницей маминого безумия.

Наш разговор очень быстро сходит на нет. Возможно потому, что Летта мне больше не верит.

После занятий я в одиночестве спускаюсь вниз и подхожу к гардеробу. Надев плащ и проверив телефон на предмет новых сообщений, я иду в сторону выхода, встревоженная скорой встречей с мамой и ее сиделкой.

— Уже заменили на новый! — громко ахает кто-то неподалеку.

Обернувшись на звук, я вижу собравшихся вокруг торгового автомата студентов. Того самого, который должен быть разбит.

***

Чересчур широкая улыбка Лилии заставляет меня насторожиться.

— Все нормально?

— Да, это был прекрасный день, — резюмирует она, не переставая излучать позитив. — Мы с Анфисой просмотрели все семейные фотоальбомы, сходили в магазин и приготовили ужин. Она ждет вас на кухне, чтобы вместе поесть.

— Она… что?

— Я бы задержалась, но мне нужно забрать сына из детского сада, пока тот не закрылся.

— Значит, вы поладили? — уточняю я, наблюдая за тем, как она обувается.

— Думаю, да. Мы не говорили на какие-то личные темы, но она была достаточно открыта и приветлива. Знаю, вы со Святославом ожидали совсем другой реакции, но это же хорошо, не так ли?

— Да, но… неважно. Спасибо вам и простите, что я пришла позже обещанного. Тренировка затянулась, но обещаю, что впредь буду внимательнее следить за временем.

— Не переживайте об этом, до завтра, Эмилия!

Кивнув и закрыв за ней дверь, я не сразу иду к маме, предпочтя несколько минут провести наедине с собственными мыслями. Меня не просто обескуражили слова Лилии, я чувствую, как близка к тому, чтобы окончательно перестать понимать происходящее. Если так пойдет и дальше, то мне придется признать поражение в борьбе за мамино благополучие.

Из задумчивости меня выдергивает родной голос, от звучания которого непроизвольно наворачиваются слезы.

— Эми, дочка, это ты?

— Да, мам, сейчас подойду! — отзываюсь я.

Она действительно ждет меня за накрытым белоснежной скатертью столом. От двух глубоких тарелок, до краев заполненных куриным супом с клецками, все еще идет пар. На маме одно из тех красивых платьев, которые она надевает только по праздникам.

— Неожиданно, — честно говорю я ей, все еще пребывая в недоумении из-за увиденного.

— Эта Лили не так уж и плоха, умеет делать тесто для клецок, — делится мама. — Как учеба и тренировка?

Сморгнув растерянность, я устраиваюсь напротив нее и, взяв ложку, зачерпываю в ложку немного прозрачного супа.

— Вкусно получилось? — заботливо уточняет мама, внимательно наблюдая за каждым моим движением.

— Да, очень, — отвечаю я, — с учебой все в порядке, как и с тренировками.

— Замечательно, искорка. Ты большая молодец!

— Спасибо.

Тема, которую я хочу обсудить, не уместна для такого теплого и семейного момента, но и промолчать у меня не получается.

— Я рада, что ты поладила с Лилией.

— Она славная женщина. — Кивнув, мама отрезает себе небольшой кусок белого хлеба.

— Не сомневаюсь, но что ты делаешь, мам? Зачем нарядилась? И к чему эта скатерть?

— Что-то я не поняла твоего вопроса, Эми. — Она кажется искренне сбитой с толку.

— Я спросила, что за представление ты устроила и в какие игры играешь? — отчеканиваю я, с трудом сдерживая раздражение.

— Не понимаю, — повторяет она. — Что не так?

— Ты уже давно ничего не готовишь, — напоминаю я ей.

— Не так уж и давно это было…

— Больше семи лет, мама!

— Я тебя чем-то расстроила? — Она опускает взгляд в тарелку. — Прости, дочка, я лишь хотела поужинать. Как раньше.

— Как раньше, — шепотом повторяю я за ней, коря себя за очередной срыв. — Ты хорошо себя чувствуешь?

— Лучше, чем когда-либо, — уверенно отвечает мама. — Я полна решимости все исправить.

— Ты это уже говорила. Прямо перед встречей с прошлым врачом.

— Я этого не помню.

— В понедельник ты встретишься с еще одним специалистом.

— Знаю и с нетерпением жду нашей встречи.

— Ты должна быть честна с ним, мама.

— Конечно, я всегда честна с врачами, которых ты для меня находишь.

Не справившись с внутренним напряжением, я отставляю тарелку и встаю из-за стола. Это не первый раз, когда ей становится лучше и она выглядит вполне здоровой. Но такого сильного прогресса на моей памяти еще ни разу не случалось. Я напугана и не знаю, как с этим справиться. Мне страшно, что после этого внезапного улучшения ей станет в десятки раз хуже, и тогда уже никто из нас не сможет ей помочь.

— Ты не доела, — сокрушается она, провожая меня печальным взглядом. — Похоже, я разучилась готовить. Совсем немудрено после такого долгого перерыва…

— Дело не в супе, мам. Я просто не привыкла к такому.

— К чему именно?

— К семейным вечерам и нашим разговорам.

— Мы говорим каждый день, дочка.

— Но не так. Прости, мам, но ты никогда этого не поймешь, как и я никогда не пойму тебя.

Потому что каждый из нас несет свое бремя, ставшее настоящим проклятием.

— Я бы хотела это изменить, — говорит она, вставая из-за стола. — Что я могу для тебя сделать?

— Не знаю. — Пожимая плечами, я вдруг вспоминаю о Тамазе. — Можешь рассказать, почему я должна держаться подальше от парней?

— Я тебе уже говорила, им нельзя доверять. — Ее лицо преображается: на нем будто разом отражаются все существующие оттенки ненависти. — Эта тема у нас под запретом, Эми.

— Ты сама сказала, что хочешь изменить наши отношения.

— Это никак не относится к нам с тобой, — огрызается она.

— Неужели? Ты хоть представляешь, что натворила, мама?

— Я спасла тебе жизнь.

— Шутишь? — Нервно рассмеявшись, я подхожу ближе, чтобы заглянуть в ее расширенные от вспыхнувшей злости глаза. — Я чувствую себя сломанной и понятия не имею, как с этим жить. О каком спасении ты вообще говоришь?

— Я не жду, что ты поймешь. Но, поверь, настанет день, когда ты придешь и скажешь мне спасибо.

— Этого не будет.

Прищурившись, она качает головой и вдруг становится той версией себя, которая пугает меня больше всего.

— Я явственно вижу, что кто-то хочет тобой овладеть. У него похотливый темный взгляд и длинные потные руки. Не успеешь оглянуться, как он подчинит твою волю и сделает тебя своей игрушкой.

— Прекрати, — процеживаю я сквозь стучащие зубы.

— Ты сопротивляешься недостаточно сильно, он уже запустил в тебя свои корни. — Она проводит ладонью по низу моего живота.

— Хватит! — сбросив с себя ее руку, я делаю несколько шагов назад. — Ты меня пугаешь!

— Я лишь говорю, что вижу, — невинно улыбается она. — Ты не следуешь нашему правилу, Эми, о чем очень скоро горько пожалеешь. Только будет поздно.

— Нет. — Всхлипнув, я опускаюсь на колени, пораженная тем, как быстро сегодня сломалась. — Не говори так, пожалуйста.

— Не плачь, дочка. — Сев рядом, мама обнимает меня за дрожащие плечи. — Еще не поздно себя спасти. Нужно только перестать общаться со сбежавшим от дьявола отродьем с поцарапанным лицом.

— Я перестану, мама, обещаю, что перестану! — Уверяю я ее сквозь слезы.

— Я тебе верю, искорка. Только не подведи мое доверие. И помни, что я все равно обо всем узнаю, потому что карты никогда не врут.