Собаки

Ксения Жигалина

Чего ждать, поселившись в небольшой деревне? Тишины, свободного времени. Текущей крыши и скуки. Плохих дорог и неудобного расписания автобусов. Так всё и было у главного героя. А ещё – собаки. С них всё и началось. Кто-нибудь видел ветер? Знает его? Говорил с ним? А с полярным сиянием? Рядом течёт никому неизвестная жизнь. Только изредка её удаётся увидеть человеку, когда нужен Привратник. И даже в этой непостижимой жизни порой происходят события ещё более исключительные, родом из бездны времён.

5. _{Первый поход. Ветер. Привратник. Можжевельник}

Проснувшись рано утром, отдохнувший и свежий, он даже не расстроился, что после чая спал без снов. Какие могут быть сожаления о сне, когда вот она явь! Он не стал смотреть в окно, чтобы сделать свой выход из дома таким, каким видел его столько раз. Ну, хотя бы приблизительно.

Спустившись в кухню, он увидел, что собаки как раз выползают из-под стола.

— Утра вам, собаки! — он поставил кофе и сделал тосты. — Завтракаем здесь. Сегодня пропустим, ладно?

Собаки завиляли хвостами, соглашаясь.

Когда с завтраком было покончено, меньшая сорвалась с места и умчалась к этажерке. Зарывшись там по самые уши в свой коробок, она выудила со дна два ошейника.

— Зачем они вам всё-таки?

Вместо ответа собаки подошли к нему, каждая со своим ошейником, и он надел их на собак.

— Всё? Пора?

Собаки завиляли хвостами и первыми вышли в сад.

Он вышел из дома. Осмотрелся. Всё, как всегда. Ничего необычного. Ровным счётом обычная такая среда. Среда, вдруг вспомнилось ему откуда-то, это день, когда может случиться всё, что угодно. Он улыбнулся сам себе. И поднял глаза в небо.

Если бы он не шёл наконец с собаками, он бы так и остался здесь на весь день. От цвета невозможно было отвести глаз. Бирюзовый. Этот странный бирюзовый цвет из его сна. Он всё-таки увидел его наяву, глазами. Он сиял. Он переливался. Он тёк рекой повсюду. Сам воздух сплошным потоком протекал сквозь всё, что его окружало, кажется, сквозь него самого. Каждой частице воздуха эта бирюза давала какую-то морскую глубину. Смотреть можно было бесконечно. Но было пора. Он вздохнул. И очнулся. И вдохнул ещё раз, так глубоко, как мог. Воздух. Запах. Он был такой… Он был живой. Он покачал головой. Нет, это безнадёжно. Сложить из букв это невозможно. Название — да, а сущность — увы. Ему лишь казалось, что всю свою жизнь до этого дня он дышал разбавленным воздухом, а теперь дышит настоящим. Что-то подобное, вспомнил он, он ощущал, когда ему надевали кислородную маску в хирургии. Но всё равно это не то. Нет, не то. Он вдохнул до головокружения. Он сам весь, казалось ему, заискрился. Кровь, сияя, разнесла живой бирюзовый ветер по всему телу, в каждую клетку. Он шагнул на дорожку и пошёл через сад. Как во сне. Только на самом деле. Упоительно. Собаки терпеливо дожидались его на грунтовке.

— Собаки, это… — он покачал головой и улыбнулся, бессильно разведя руками. — Нам пора.

Они ступили на луг. Трава доходила ему почти до колен и пахло утром. Ночные сырость и свежесть ушли ещё не совсем. И начавшее пригревать солнце добавляло в аромат луга уже свои дневные ноты. И ветер. Да, это была живая сказка. Он шёл молча и почти всё время улыбался, несмотря на мокрые от росы ноги. Он смотрел, он дышал. Он ловил каждую секунду.

Дойдя до леса, он вспомнил свои ощущения из сна. Да, так и есть. Никакого холодка по спине больше не было, и не мерещились глаза за каждым деревом. Но проще передвигаться по нему от этого не стало. Он шёл почти след в след за собаками. А они шли то прямо, то петляя, то забирая в стороны. Он не видел никакой разницы — слева обойти пень или справа, а они видели. Иной раз они по какой-то причине предпочитали обойти, а не перепрыгнуть и не преодолеть ползком, поваленное дерево. Но и поползать ему пришлось. Один раз они перебирались через болото. Вот в этом месте, наверное, ему было страшнее всего. Ну, одним им известные и различимые кочки — это было полбеды. А вот где для него была беда — его вес ведь был несопоставим с весом собак, даже общим. И каждый раз, прыгая, он думал — выдержит или не выдержит его этот островок? Но всё обошлось благополучно.

Они шли долго. Конечно, в основном, из-за того, что он был с ними. В реальности пробираться по непроходимому лесу было не так интересно и увлекательно, как во сне. Это было тяжело. Были комары, оцарапанные руки и лицо, жарко и плохо видно. Хорошо, что собаки таких цветов — эта мысль не раз приходила ему в голову.

Часов он с собой не брал, он их не носил, но, по ощущениям, они шли уже пару часов. Интересно, подумал он, а сами они за сколько справляются? За полчаса, скорее всего, не больше. Он не сразу понял, что они стоят и никуда больше не идут. А когда понял, стал оглядываться по сторонам. Без таких провожатых он бы в жизни не дошёл здесь туда, куда надо. Кругом всё одинаковое — деревья, кочки, корни, поваленные стволы, пни и коряги. Птиц здесь он почти не слышал, дорог поблизости нет. Ни одного ручья тоже не попалось по пути. Глухое местечко, Ватсон.

Собаки стояли и смотрели на него, поблёскивая глазами. Тогда он стал внимательно смотреть по сторонам. И заметил, что чуть в стороне, за деревьями, было как будто бы чуть светлее. Он осторожно перебрался поближе и увидел, что там, между торчащими частоколом давно высохшими ёлками, в воздухе словно течёт ручей. Странно, подумал он. И во сне это в голову не приходило. Ведь там, в деревне, цвет ветра виден повсюду. Где затишье — еле заметно, где открытое пространство — более явно. Да даже в доме нет-нет да и увидишь его искры или тоненькую ленту сквозняка, рассыпающуюся, рассеивающуюся почти сразу. Словом, повсюду. А здесь, в лесу, всё темным-темно. Хотя здесь и движение воздуха не ощущается вовсе, но всё же. Странный лес.

И вот он — протекающий через лес ручей. Но тёк он не так, как они шли. Видимо, он спускался в лес сверху прямо тут, рядом? Зачем ему через весь, он же не пешком, размышлял он, осторожно подставив ладонь ручью. Бирюзовая текучая дымка ощущалась кожей чуть прохладнее окружающего ватного воздуха леса и, сияя, ускользала у него между пальцев. Он стоял, зачарованно глядя на руку, пока большая не вздохнула деликатно у его ног. Тогда он кивнул и осторожно двинулся вслед за ручьём.

Ручей тёк примерно на уровне его головы и чуть выше, напоминая развевающееся полотно прозрачной ткани. Он, а за ним и собаки, шли рядом. Поскольку теперь направляющим для их троицы был он, они пошли, кажется, ещё медленнее, чем до этого. Но он переживал зря — идти было недолго.

Совсем скоро он увидел их. Две сосны. Сросшиеся у земли и уходящие развилкой в небо. Он подошёл к ним, обошёл вокруг, задрав голову. Вот они какие. Он столько раз видел их во сне. Он их узнал сейчас почти так же, как узнают на улице знакомых. И вокруг на земле полно шишек. Он улыбнулся и обошёл вокруг ещё раз. С одной стороны от сосен было ощутимо светлее, с той, с которой они подошли. Объяснение этому было столь же очевидно, сколь и невероятно. Их ориентир, их поток бирюзового ветра втекал в развилку с одной стороны и — не вытекал с другой. Одно дело, когда тебе это снится. И совсем другое дело, когда ты взял себе в обычную такую среду утром вышел из дому в лес, а тут такое. Он вернулся к собакам, посмотрел на них, на бирюзу, уходящую через развилку куда-то, и сделал шаг отсюда туда — куда-то. Неизвестно куда.

Вышел он просто по ту сторону развилки. Ему так показалось. Совсем просто. Ничего не случилось ни вокруг, ни в нём самом. Тихо и спокойно. Как во сне. Он снова обошёл сосны и увидел, что вытекать бирюза вытекает, но берётся ниоткуда, с другой стороны её нет. Когда он снова подошёл к выходу из развилки, где сиял ветер, между сосен показалась меньшая, подпихиваемая большей. Вот почему нянькой при нём, больном, оставалась меньшая, решил он. Сама бы она здесь не взобралась.

Он поднял голову и увидел, что, вытекая из развилки, поток становится похож уже не на лесной ручеёк, а на маленькую речку. Ветер как будто разворачивал своё бирюзовое полотно на просторе. И действительно, огляделся он, этот лес был уже непохож на тот, что они оставили позади. Здесь было и впрямь просторнее. Свежее и светлее. Идти по нему было одно удовольствие. Особенно по сравнению, усмехнулся он.

— Всё, всё это мне снилось! Честное слово, — радостно сообщил он собакам.

Пока он на ходу вертел головой, лес вдруг закончился. Он, конечно, помнил об этом и ждал этого, но всё равно это произошло очень уж внезапно. Так что не обернуться тут же было выше его сил. Он обернулся рефлекторно и тут же засмеялся этому.

Стоя лицом к лесу, он видел, что тот уходит от них и влево, и вправо до самого горизонта по прямой. Странный лес. А присмотревшись, он действительно увидел вдалеке и другие потоки других ветров других цветов. И их невообразимый бирюзовый, и те, другие, взмывали ввысь, выйдя из леса, и многоцветной рекой уносились вперёд.

Они стояли на дорожке. И правда, точь-в-точь, как за его садом. А за дорогой… А за дорогой теперь не было такой мешанины ярких красок, как во сне. Воздух действительно представлял собой своеобразный мольберт, но это никак не мешало ему видеть.

Перед ними расстилалось оно, поле. Он присмотрелся, и брови его взлетели вверх. Поле было белёсым и шёлковым от росшего на нём сплошным ковром ковыля. Откуда тут ковыль? Нигде больше в этих местах он его не видел. Да и откуда ему здесь взяться, ведь для него здесь холодно. Однако это был самый настоящий ковыль. Целое поле ковыля.

Поле, как и оставшийся позади лес, уходило влево и вправо, на сколько хватало глаз. И впереди, куда он смотрел, края ему видно не было. Впереди было видно другое. Он закрыл глаза, инстинктивно тряхнул головой и открыл их снова, от чего большая фыркнула. Впереди, как ему показалось, где-то в получасе ходьбы, стояли колоссального размера распахнутые ворота на двух столбах. На таком расстоянии ему трудно было сходу определить их размер, но и так было понятно, что они просто гигантские. Над воротами была двускатная крыша. Он видел такие в детстве, в какой-то деревне.

Воздух перед воротами мерцал и словно вибрировал. И чем ближе они подходили, тем это становилось заметнее. Ещё на подходе к ближайшему к ним исполинского размера столбу, левому, он понял, что заставляло так себя вести воздух на входе. Ветер. Точнее, ветра. Их здесь было очень много. Буйство цветов и запахов. Они дули отовсюду — сюда, в ворота. Место, куда дует весь ветер на свете, подумал он. Осенью, наверное, собираются целые ворохи разноцветных листьев. Зимой тут не пройти из-за снега всех снежных туч мира. Весной здесь наметает сугробы из лепестков цветов. В начале лета воздух белеет от облаков тополиного пуха. Большую часть всего этого ветер, конечно, оставляет по дороге сюда, да и сезоны на земле в каждую минуту времени присутствуют все без исключения. Но всё равно картины перед его глазами рисовались удивительные. Мог он себе представить такое, когда навязывался собакам осенью? Разумеется, нет. Как это вообще могло прийти кому-то в голову в здравом уме? Однако сначала он стал видеть ветер. Потом он прошёл чрез развилку сосен между двух лесов. И теперь он стоял у открытых посреди поля ворот, рядом с которыми столичная триумфальная арка смотрелась бы калиткой в деревенском палисаднике. Он стоял, пригвождённый к месту, задрав голову вверх, и не решался сделать ни шага.

А вокруг него, обходя его, как вода в реке случайный камень, занимая весь необъятный проём, неслись сияющие потоки с самыми разными ароматами. Он стоял, омываемый со всех сторон разноцветными искрами, и ловил. Вот запах чёрного чая. А это — склад покрышек. Сладкий перец, герань, какие-то цветы, сладкие и смолистые, и чеснок. Мокрая овечья шерсть, тыква, розовые кусты и мёд. Сандал, калиновое варенье, мята, лавр, костёр, ромашка, базилик, сухой цемент, кинза… Бесконечность. И посреди этого забавного занятия ему в голову пришла мысль. Точнее, не мысль, пытался он сформулировать потом, скорее, это было ощущение. Он вдруг почувствовал себя. Весь. Целиком. Причём так, словно он стал… новый. Он стал новый. Он усмехнулся, звучит по-дурацки. Но зато верно на все сто.

За этим оглушительным великолепием он совершенно отвлёкся от своих провожатых. Он огляделся, но собак нигде не было видно. Тогда он решил войти в ворота сам. Дойти досюда и просто постоять рядом? Это несерьёзно.

Он вышел на середину проёма, чтобы не смазать впечатления. Расстояние до обоих столбов впечатляло. Он показался себе муравьём в дверях.

Несмотря на постоянные порывы ветра, створки ворот были неподвижны. Ему пришло в голову, что они вообще не двигаются. Такие тяжёлые, или огромные петли заклинило намертво. Он пошёл вперёд. Когда он проходил под крышей, он задрал голову вверх. И тут, кажется, он понял, где он был в своём последнем сне. Здесь. Он входил в ворота. Проходил под крышей и шёл дальше, между двумя огромными створками.

Монументальность строения придавливала его к земле, но в то же самое время словно делала пылинкой, танцующей в солнечном луче. Эта странная двойственность и ощущение собственной новизны совершенно сбивали с толку, что было, тем не менее, удивительно приятно. Окрыляюще.

Расстояние и многоцветное сияние ветра, сопровождавшее его на входе, не позволяли ему как следует рассмотреть ворота. Он подошёл ближе к правой створке. Он шёл и шёл вдоль неё, и когда дошёл до конца, увидел, что её подпирает камень. Наподобие того, что стал постаментом памятнику в деревне, только гораздо больше. Со времён таяния последнего ледника, вспомнил он слова главы инициативного комитета.

Шириной створки ворот были в пару его ростов, а может, даже чуть больше, прикинул он. А вот из чего они? Выглядели они так, словно были сделаны из дерева, затем их тщательно заморили, а потом прошли, он покачал головой, пара-тройка миллионов лет и… Вуаля. Твердокаменные, изначально, возможно, тёмно-коричневые, со временем ставшие почти чёрными, а ещё через время ставшие поверх всего какими-то седыми что ли. Гадать можно было сколько угодно.

Не было на них ни изумляющей его чувство прекрасного резьбы, ни ажурной ковки, никаких иных декораций. Однако ворота ему так понравились, что он удивлялся сам себе. Он даже всерьёз стал раздумывать, не остаться ли здесь вообще. Ну, собак подождёт в конце концов, а то делись куда-то. Он даже рассмеялся от этого. И рядом с воротами, во-первых, его смех показался ему каким-то тихим и, вот интересно, не взрослым, а во-вторых, он внезапно почувствовал, что здесь, в этом странном месте, он на месте. На своём. И, почувствовав это сейчас, он понял ещё, что всё, это с ним, и никуда от него не денется. От этого одновременно защипало нос и появилось желание идти дальше. Он был совершенно сбит с толку, счастлив, как дурак, и, улыбаясь, всё-таки пошёл вперёд.

За воротами было совсем не поле. Снаружи виделось всё совсем иначе. Как с соснами в лесу. И по ту сторону лес, и по другую. И только пройдя между ними, стало ясно, что лес по эту сторону — совсем не тот лес, а может, и не там вовсе. А теперь ещё и ворота. Сейф в потайной комнате.

Ещё на входе в ворота он заметил, что ковыль из-под ног пропал, уступив место короткой жёсткой травке, почти выгоревшей на солнце. И земля дальше шла совершенно плоская, словно выровненная, ни ямки, ни кочки. А перед ним на одинаковом расстоянии, метрах в шести, друг от друга, начинались сложенные из камня стены. Они вырастали из земли постепенно, под одинаковым для всех углом, довольно пологим, и вырастали далеко выше его роста. Не с ворота, конечно, но гораздо выше него, раза в четыре как минимум. А земля между стенами постепенно уходила вниз, создавая что-то вроде котлована, тянувшегося вместе со стенами далеко вперёд. Так что высота стен целиком, от дна котлована до верха над его головой, была довольно внушительной.

Стен было много. Он насчитал тридцать одну и сбился. Каждая шириной почти с него. Благодаря расстоянию между ними было не так уж темно, но он не решился выбрать две из них и пойти между ними. Он поступил иначе. Он выбрал ту, что была примерно посередине, и взошёл на неё по пологому подъёму. Поднявшись, он увидел, что прямо стены идут недолго, а затем они идут зигзагами — то вправо, то влево, то вправо, то влево. Все одинаково. И зигзаги эти уходят вдаль километров на пять. Что там дальше, он решил узнать, не откладывая. А ещё там наверху он с удивлением понял, что выбрался из ветра. Совсем. Здесь над стенами его практически не было. Так, отдельные случайные порывы. Весь ветер остался внизу. Он обернулся — сияющие потоки из ворот направлялись в коридоры между стен, какой быстрее, какой медленнее, и текли по обе стороны от него, словно он шёл между каналами. Над стеной воздух был почти неподвижен и пахло полем.

Он пошёл вперёд по стене, как по дороге. Внизу, по обе стороны от него, шумел ветер. Периодически то справа, то слева он видел решётки во весь проём. Узорные. В решётках ветер посвистывал, теряя, наверное, понемногу то, что он не оставил ещё до ворот.

Он прошёл около половины пути, когда впереди уже отчётливо стало вырисовываться то, куда вели зигзаги стен. Ещё одни ворота. Такие же огромные, тоже распахнутые внутрь и с упорами. Значит в ворота позади него дуют все ветра мира, а дуют они из ворот, что впереди него? А эти стены? Похоже на расчёску, если честно, подумал он. На этой его мысли где-то справа знакомо фыркнули. Он повернул голову — так и есть, по стене через одну от него шли собаки.

— Я вас потерял! — обрадовался он.

Собаки радостно завиляли хвостами.

— Я решил дойти до тех ворот, — прокомментировал он свой поход, словно это не было для них очевидно.

Между стенами слева от него снова показалась решётка.

— А это что, что-то вроде фильтра? — он махнул рукой на решётку.

Собаки переглянулись, и в мгновение ока произошло то, от чего он, в прямом смысле слова, остолбенел. Они перепрыгнули на его стену. Это произошло очень быстро. У него аж дух захватило. Даже большая не смогла бы осилить такой прыжок, а уж меньшая и в помине. Но не это по-настоящему потрясло его. А то, что начали и закончили прыжок собаки, а в воздухе вместо собак был ветер. Два потока. Золотисто-рыжий и какой-то серебристо-золотой, тёплый оттенок. В ошейниках. Когда они вновь сели перед ним, большая и меньшая, виляя хвостами, он ещё не обрёл дар речи, и только, повернув голову, повторил газами их манёвр. Он перевёл ошарашенный взгляд на собак.

— Так вы… — не договорил он, покрутив пальцем в воздухе.

Собаки вновь переглянулись, сели на задние лапы, поднялись и — рассеялись, просто истаяли, превратившись снова в два потока ветра, золотисто-рыжий, пахнущий абрикосами, и серебристо-золотой, с запахом миндаля.

— Так вот зачем вам сегодня понадобились ошейники, — он переводил изумлённый взгляд с одной на другую и обратно. — Вот почему никто не обращал внимания на то, как вы ежедневно утром и вечером пересекаете луг между домом и лесом. Потому что вы этого и не делаете. Только когда я смотрю, да зимой немного, чтобы снег налип, — он, потрясённый, сел на камни и свесил ноги влево, рядом с решёткой. — А я ещё клещей искал…

Собаки выбили его из колеи сильнее всего того, что происходило с ним до сих пор. Собаки снова собаками сели по бокам от него. Большая ткнула его в плечо лбом и постучала хвостом о камни. Он дотронулся до её лба, нормального собачьего лба, погладил с другой стороны от себя меньшую, тоже вполне себе собачью собаку. Это немного вернуло ему присутствие духа.

— Значит вы, собаки, не собаки. Ну, не вполне собаки. Если так можно выразиться, — начал он выстраивать для себя новую систему координат. — А вы разговаривать ещё случаем не умеете? — большая опустила голову, похоже, ей было смешно. — Жаль, жаль, — он улыбнулся, и ему полегчало. — Ладно, поговорим по дороге.

Они поднялись и пошли дальше по стене.

― Я правильно понял? Это ведь что-то вроде расчёски для ветра?

Собаки завиляли хвостами, и он продолжил:

— Туда, — он показал большим пальцем назад, — дует ветер, здесь причёсывается, — собаки зафыркали, и он улыбнулся. — А дует он оттуда, — он махнул рукой вперёд.

Собаки вновь согласились.

— И я заметил, что ветер там, внизу, здорово побледнел, пока мы идём. Получается, ветер не только вычёсывает всякие листики, он лишается своего цвета? И запаха? И становится просто ветром — лёгким, свежим, невидимым и… каким? Первозданным?

Собаки завиляли хвостами так яростно, что бока заходили ходуном.

— Я понял, — кивнул он. — И лес — тоже, своего рода, гребёнка. Ветер ведь в деревне дует разный — то с запада, то с востока, то с севера, да какой угодно. Так что он может достигать леса под любым углом, лес его выровняет и направит на поле с ковылём, а там уже и ворота, — собаки не перебивали. — А вот со стороны леса я ветра не припомню. Я, конечно, пристально наблюдал совсем недолго, но не помню, чтобы такой был, — продолжал он рассуждать вслух. — А может, и был. А может, не было…

Собаки переглянулись.

— Да, вы правы. Здесь всё устроено так, как мне пока не понятно. А вы? У вас ведь своя функция. Вы, если позволите, зачем? — он улыбнулся, надеясь смягчить некоторую топорность вопроса в лоб.

Большая подошла и ткнулась ему лбом в ногу. Он опешил.

— Я? А зачем вам я?

На это собаки не ответили. Просто посмотрели на него, дружелюбно и виляя хвостами, и пошли вперёд как ни в чём не бывало. Он озадаченно последовал за ними.

Заканчивались стены так же постепенно, пологим спуском сверху и подъёмом дна котлована до поверхности земли. Здесь была та же короткая и жёсткая выгоревшая травка. Когда они спускались, он снова чувствовал вокруг себя стремительные потоки ветра, но теперь они были другими. Он видел новый ветер, как воду. Вроде, тот был прозрачный, но он его всё равно видел. И чувствовал его запах. Самый прозрачный, самый… воздушный. Он усмехнулся, пытаясь подобрать слова. Выходило каждый раз как-то нелепо. Словом, он его видел и чувствовал. И, хоть не было уже той забавы с запахами и умопомрачительного разноцветного сияния, здесь он увидел чистый ветер, изначальный. Такой, каким он появляется там, в мире. На выходе из коридоров, на пустом пространстве до выходных ворот обновлённый ветер, единый, цельный, ещё неделимый, закручивался вихрем. А затем уносился из ворот туда, где разобьётся на потоки, чтобы снова через время собраться у входных ворот симфонией в сотни голосов.

Он сел на землю рядом с открытой створкой ворот и смотрел, как уносится прочь новый ветер. Собаки собаками сидели рядом.

— Кто же всё это соорудил? Кто-то же ведь пришёл сюда давным-давно. Кто-то, видящий ветер. И построил эти стены, снабдил коридоры решётками, оградил это место воротами, заповедал его и сумел направить ветер. А может, это сам ветер?

Конец ознакомительного фрагмента.