Собаки

Ксения Жигалина

Чего ждать, поселившись в небольшой деревне? Тишины, свободного времени. Текущей крыши и скуки. Плохих дорог и неудобного расписания автобусов. Так всё и было у главного героя. А ещё – собаки. С них всё и началось. Кто-нибудь видел ветер? Знает его? Говорил с ним? А с полярным сиянием? Рядом течёт никому неизвестная жизнь. Только изредка её удаётся увидеть человеку, когда нужен Привратник. И даже в этой непостижимой жизни порой происходят события ещё более исключительные, родом из бездны времён.

2. _{Болезнь. Собачий чай. Сон. Зелень}

А в начале весны он заболел. Однажды утром он не спустился в кухню и не приготовил завтрак. Собаки прождали его у стола дольше обычного, но его не было. Тогда они поднялись по лестнице и подошли к его двери. Понюхав дверь, большая вздохнула и нажала на ручку, такую же, как в кухне. Собакам открылась тёмная комната, окно с задёрнутыми шторами. Он спал. Они подошли к кровати, и большая понюхала его лицо, от чего он проснулся. Он так удивился их приходу, что промолчал. Хотя у них и так слова были, в общем, не в ходу. Он сел, опустив ноги на пол. Меньшая внимательно посмотрела на них, отошла и вернулась с тапками. Он послушно сунул в них ноги и поднялся. Спал он сегодня не раздеваясь, поэтому был довольно помятым, но и одеваться не пришлось. Только вязаный свитер, который большая принесла ему с кресла у окна. Он надел его и в сопровождении собак спустился в кухню.

Собаки, как всегда, сели у стола и стали смотреть, как он, медленнее, чем обычно, варит в турке свой кофе, нарезает хлеб, намазывает готовые тосты ореховой пастой с мёдом, их любимой, и нарезает их тосты обычными квадратиками.

Когда завтрак был съеден, большая подошла к плите, встала на задние лапы и ткнула носом холодный чайник. Она оглянулась на него и ткнула носом чайник ещё раз. Он молча поднялся, налил в чайник воды и поставил его на огонь. Меньшая, всё это время неподвижно сидевшая у своей пустой тарелки, встала и подошла к этажерке у двери в сад. Там, на нижней полке стоял коробок с каким-то, как он считал, хламом от прежних хозяев. Честно сказать, он несколько раз думал его выбросить, но это было не к спеху, коробок не мешал ему, его вещам места хватало, и он каждый раз то забывал, то откладывал. Меньшая по-хозяйски сунула нос в коробок, порылась там среди старых газет, мятых свёртков, прищепок, пакетиков и пачек с истёртыми этикетками и вытащила в зубах пучок какого-то сена. С этим букетом в зубах она подошла и села у его ног, внимательно смотря ему в глаза. Он, начав уже слегка беспокоиться, не бредит ли он в жару, наклонился и взял предложенное. Обе собаки сидели у плиты и выразительно смотрели то на чайник, то на него с гербарием. Наконец он сообразил и положил траву в большую кружку. Когда чайник засвистел, он налил в кружку кипятка и сел с ней за стол. На мордах собак он прочитал удовлетворение. Собаки посидели ещё немного, потом посмотрели друг на друга, и большая вышла из дома. Одна.

А меньшая, значит, осталась за няньку, подумал он. Похоже на то. Меньшая осталась сидеть у стола и внимательно смотрела на него. Так они и сидели молча, пока отвар не остыл до того, что его можно стало пить. На вкус он был такой, каким и должен был быть. Чуть горьковатый, смолистый, травяной. Довольно приятный.

— Это из леса? — подал он голос.

Меньшая встала и пошла из кухни в коридор. Остановившись в дверном проёме, она оглянулась на него и нетерпеливо затопала лапками на месте, явно ожидая, что он последует за ней. Он взял кружку и тоже вышел. Таким образом она привела его назад в его спальню, подождала, пока он допьёт, и дала понять, чтобы он лёг, несколько раз завалившись на спину со всех четырёх. Он, улыбнувшись, последовал её настоятельному совету и тут же вырубился.

Ему приснился сон. Приснилось утро, ещё сумерки. Ранняя весна. Он выходит из кухни в сад. Выходит и останавливается. Осматривается. Сад ещё весь в снегу, только дорожка утоптана, и снег на ней подтаял. Небо всё в мокрой вате туч. Он набирает полные лёгкие воздуха. Сегодняшний ветер — сырой, прохладный. Вкусный. Ветер, в котором чувствуется весна. Угадывается сама собой, минуя сознательное, затылком. Такой ветер будит беспокойство в лопатках.

Проснулся он уже вечером. Дико голодный, весь мокрый и без температуры. Умывшись и переодевшись, он спустился в кухню, где меньшая лежала на коврике под столом.

Он сделал ей тост с ореховой пастой с мёдом и, присев на карточки рядом со столом, поставил тарелку перед ней. Она постучала хвостом об пол и приняла благодарность. Вернувшуюся большую тоже ждал тост. И этот был вежливо съеден.

На следующее утро он был уже практически здоров и после завтрака проводил обеих собак до калитки. Они помахали ему хвостами и ушли. Как на работу, подумал он. Самому ему на работу ходить уже не приходилось. Он решил, что совершил все свои подвиги, после очередного госпиталя подал в отставку и, никому ничего не сказав, уехал. Сюда. Остановился в городе, несколько дней провёл в номере с газетой объявлений и телефоном, неделю поездил по району и выбрал этот дом. Жил он на пенсию, перечисляемую ему ежемесячно. На скромную жизнь хватало. Прежние сбережения он истратил на этот дом, а больше собирать было не с чего, не на что и незачем.

Снег уже кое-где подтаивал на солнце, и он решил пройтись до площади. Там, как он знал, уже идёт сооружение постамента для памятника. Он видел памятник только на бумаге, да и то почти полгода назад, помнил его не особо детально, но, в общем, помнил. И ему было интересно, какой постамент выбрали для ветра. Ветер, кстати, сегодня был с полынью.

Он дошёл до площади, по центру которой действительно возвышалось нечто, накрытое брезентом чьей-то временно пожертвованной для дела плащ-палатки. Интересно, подумал он. Плащ-палатка. А под ней? Он подошёл к комитету, что-то горячо обсуждавшему тут же, поздоровался и попросил разрешения посмотреть постамент. Получив добро, он подошёл к постаменту и отодвинул край брезента. Под ним оказался огромный серый камень. Настоящий, с гордостью в голосе прокомментировал глава комитета, подошедший составить ему компанию. Местный, в лесу нашли. Еле дотащили. Краеведы говорят, с ледникового периода тут лежит, со времени таяния. Красавец! Правда ведь? Он посмотрел на камень ещё раз и согласился с главой, улыбавшимся огромному валуну. Правда, пока он не на своём месте. Он будет там, правее, ближе к мемориальной плите и шиповнику. Там соорудим небольшую кладку из камушков поменьше. Постамент для постамента. Открытие назначено в мае, в День деревни. Будет праздник и даже газетчики. Глава комитета раскачивался на пятках, как довольный мальчишка.

Неделю спустя ему снова приснился сон. Опять он выходит в сад. Опять смотрит вокруг. Опять видит клочкастое серое небо. Тучи гонит ветер, сырой и свежий, от которого становится легко в голове, светло внутри, и почему-то тянет поводить плечами.

Проводив собак, он сварил себе ещё кофе и, взяв с собой кружку, вышел в сад. Никакого крыльца или, тем более, веранды тут не было, только большой козырёк. Дверь из кухни выходила на забетонированную площадку, в которую расширялась отмостка с этой стороны дома. Поэтому он взял из кухни стул и сел посреди подсохшего пятна у двери. Он вспоминал сон. У него и раньше случались повторяющиеся сны, но все они были, так или иначе, связаны с работой, не с мирной жизнью. А тут второй раз. Правда, на первый он внимания не обратил. Когда он ему приснился? Точно, в тот день, когда собаки напоили его чаем. Собаки напоили его чаем. Он бы не поверил, да и температура была высоченная. Но в комнате была кружка, а в кухне — меньшая. И она съела тост. И большая, кстати, тоже. Значит было. Только что-то там было не так. Что-то такое вокруг было не таким, как в этом сне. Точно. Тогда снега было больше, вот оно. Но вообще, два раза, в конце концов решил он, ещё ничего не значат. А вот он завтра снова попытается пойти с собаками.

Наутро ничего нового не произошло. Пахло лавандой, приводившей на ум бабушкин шкаф. Собаки помахали ему с дорожки хвостами. А когда он взялся рукой за калитку — сели. Спокойно, привычно. Нельзя. Всё, как всегда. Он развернулся и вернулся в дом. Всё, как всегда. За исключением двух моментов. Во-первых, ему снова снился сон. Только сегодня он вдруг продолжился. Раньше такого не было. Раньше его повторяющиеся сны продолжений не имели. Они могли отличаться в деталях последующий от предыдущего, как в случае со снегом, но это всё равно были вариации на основную тему сна. А тут и темы-то пока не было. И продолжение было поэтому вполне отчётливое. Сегодня он вышел, огляделся. Утро. Небо. Тучи. Ветер. Свежий и бодрящий. Всё так. А дальше он пошёл через сад. Он прошёл сад насквозь, как делает каждое утро, и дошёл до калитки. Вот и всё. Но по отношению к сюжету всего сна — довольно много.

И ещё. Когда он утром ставил перед собаками тарелки с их омлетом с сыром, большая мельком встретилась с ним глазами, опустила взгляд в тарелку и тут же снова подняла. Затем, чтобы снова посмотреть ему в лицо. Как будто она что-то увидела, но осознала это мгновением позже и вернулась рассмотреть. Смотрела она на него так, словно у него вдруг открылся третий глаз. Будь она человеком, поскребла бы затылок. Что она увидела в нём?

Он встал со стула, занёс его в дом, оставил недопитый кофе на столе и подошёл к большому, в рост, зеркалу в коридоре. Оглядев себя, уделив особое внимание лицу и глазам, он не нашёл ничего нового и интересного. Собаки. Они каждый день ходят в лес, не едят, не берут его с собой и лечат его травяным чаем. Единственное, что он от них слышит, не считая того лая, это цоканье когтей и стук хвоста о пол. Да они и хвостами машут так, будто им и не надо, но сказали же: собакам так полагается. Вот и машут. Как отличники. Что она увидела в нём — знает только она.

Он снова прошёл через кухню в сад, по пути захватив кружку. Он тут сидел, думал, смотрел, ходил на себя посмотреть — собаки уже, конечно, в лесу. Вон он чернеет. С виду лес как лес. Через месяц зазеленеет. Непролазный, да. Гулять по такому — удовольствия мало. И странный он. Вроде, обычная неухоженная чащоба прямо от края. Но входишь туда, и ощущение, что вступил на частную территорию. С видеонаблюдением. Тебя здесь не ждали, тебя не звали сюда, ты нарушил границу, уходи. Неудивительно, что местные туда не ходят.

День он провёл в городе по своим делам. А вернувшись вечером, застал у своей двери главу инициативного комитета. Пригласив главу войти, он обнаружил, что, захлопнув уходя дверь, оставил ключи в доме. Он провёл гостя к двери из сада в кухню. Да, он её не запирает. Брать в доме нечего, входную просто по привычке. Да и случаев ведь не было? Не было, согласился глава комитета. А он, глава, пришёл лично пригласить его, когда ему будет удобно, посмотреть памятник. Пока его не устанавливают, конечно, но он ведь принимал участие в судьбе проекта, так что вот.

Тут в дверь заскреблись. Он не сообразил. Нашёлся глава комитета — собаки вернулись с прогулки. Весьма удивлённый и встревоженный, он, однако, оставил всё это при себе и просто открыл дверь. Большая чинно вошла в кухню, меньшая осталась на пороге, и он принялся стряхивать с неё налипший снег. Глава откланялся, сказав, что сам за собой закроет. Едва входная дверь хлопнула, он уставился на собак. Те молча ушли под стол и улеглись спать, не собираясь ничего объяснять. Дескать, умный, и сам догадается. И он догадался. Видимо, никто здесь особо не проявляет интереса к этим собакам, и они ведут себя на людях тише воды, ниже травы. К чему привлекать к себе внимание, запросто справляясь с закрытой дверью одной левой? А если бы он рассказал про чай, его вообще отрядили бы в деревенские дурачки. Как угодно, подумал он, секрет так секрет. Не его, в конце концов, не ему и решать.

Утро. Ещё совсем рано. Он выходит в сад и останавливается. Осматривается вокруг. Небо укрыто тучами от края до края. Серые, налитые водой тучи гонит ветер. Он глубоко вдыхает этот ветер. В голове проясняется. Ветер несёт сырость, свежесть. По спине пробегают мурашки. Он должен идти. И он идёт через сад. Идёт к калитке. И выходит на дорогу. Прямо напротив него на дороге сидят собаки. Они ждут его.

Он проснулся раньше обычного и смотрел в потолок, думая о своём сне. В его жизни случались вещи и поважнее, и посложнее, и пострашнее. По-всякому было. Вещи, которым он посвящал гораздо больше и внимания, и времени, и сил. Но они не находили продолжения в снах.

Он спустился в кухню. Не закрытое с вечера окно уже несколько часов пропускало в дом запах прелых осенних листьев. Собаки уже ждали его у стола.

Проводив собак до калитки, он помахал им рукой и сказал:

— В моём сне вы ведёте себя гораздо лучше.

На этих словах большая как-то потупилась, но потом собаки всё равно развернулись и ушли.

Интересно, подумал он. До сих пор они были абсолютно невозмутимы. Даже не раздражались. Даже на него. А тут — на тебе. Интересно.

Весь день он что-то делал по дому, то тут, то там, и весь день вспоминал большую. Она кажется у них главной. Посмотрим. Он решил вечером встретить собак. Так бывало не часто, но сегодня надо было.

Он уже поел и сидел в кухне просто так, читал газету. Дверь отворилась, и вошла меньшая. Она помахала ему хвостом, словно ничего не случилось. Большая же, шедшая позади, не торопилась с приветствием. Она вошла и встала у порога, словно вспоминая, взвешивая и принимая какое-то непростое решение. Наконец, видимо, приняв его, она посмотрела на него, сидящего за столом в ожидании, а потом перевела взгляд на меньшую. Той только того и надо было. Они что, подумал он, обсуждали это между собой весь день? Меньшая бросилась к коробку и отрыла там ещё один засушенный пучок. Он удивился вслух:

— Я же уже выздоровел, — меньшая всё так же держала в зубах свой букетик. — Или нет? — засомневался он.

Собаки сидели рядом, так решительно настроенные, что он послушно поставил чайник. В данной ситуации, рассудил он, он — пациент. Надо выполнять предписания. Антибиотики, вон, тоже курсами принимают.

Напившись собачьего чая, он вдруг подумал, до чего длинным был заканчивающийся день. Удивительно. Надо бы уже пойти спать. Чуть не заснув в душе, он только дотронулся до подушки, как его словно выключили.

Раннее утро. Раннее и уже вполне весеннее. Он выходит в сад и смотрит по сторонам. Снег тает повсюду. Оставшиеся кое-где сугробы совсем съёжились, посерели и стали дырявыми. Ещё так рано и так тихо, что слышно, как тает снег — лопаются пузырьки воздуха в талой воде. Усталый снег с мягким водяным и каким-то стеклянным звуком оседает изнутри. Музыка. Оглушительно. Тучи, гонимые ветром, плывут по небу тёмными клочьями, открывая высокое светлеющее небо. Ветер сырой. Он несёт запахи весны, несёт перемены. Он вдыхает полной грудью, во все лёгкие. В голове сразу становится легко. Он идёт через сад к калитке и выходит на дорожку. Там его уже ждут. Собаки смотрят на него, не отрываясь, а потом, будто подавая ему знак, одновременно поднимают головы вверх и присматриваются к чему-то. Он следует их примеру, поднимает глаза вверх и замирает. Он видит ветер. Он видит его движение, видит его цвет. Это похоже на то, как если бы вдруг туман засиял. Только гораздо прозрачнее. И бирюза. Удивительно. Видно одновременно и всё остальное, и — ветер. Он так и стоит, задрав голову. Он смотрит на ветер в небе над собой.

Проснувшись, он долго лежал неподвижно. Сон не только продолжился, но и явно сместился во времени. Странный неподвижный сон. Навязчивый и отнимающий покой. Перед глазами стояла бирюза. Увидеть бы её ещё!

Он тихо и медленно спустился в кухню. Раздумчиво сделал завтрак. Не глядя на собак, поставил им тарелки и сел за стол. Какое-то время он просидел, не притрагиваясь к еде, и понял, что собаки тоже не едят. Он посмотрел на них — они смотрели на него. Большая аж вытянулась.

— Да этот сон… — вдруг произнёс он.

Ему почудилось, или большая и вправду кивнула? Так или иначе, все стали есть. Покончив с завтраком, они вышли в сад.

Снег уже вовсю таял, торопясь и обещая растаять совсем в самом скором времени. Он опять подумал о том, что его сон идёт в ногу со временем. За калиткой собаки остановились и завиляли на прощание хвостами. Завиляли. Он некоторое время смотрел им вслед, а потом повернул к дому.

В воздухе сегодня пахло травой. Так что оставаться дома было решительно невозможно. И он выбрал пойти пройтись. Ноги сами привели его. На центральной площади полным ходом шла работа по установке на постаменте необходимых креплений. Он подошёл к главе комитета, который, разумеется, стоял неподалёку, и поздоровался.

Это — крепления, просиял на него глава. Там ребята какую-то хитрость придумали, чтобы нашу красоту никто с камушка в уголок не уволок. Внедряют, с гордостью округлил глаза глава комитета. А он заметил, что надо же, как освещение меняет дело — в первый раз, когда он смотрел постамент, было ведь сильно облачно, и камень показался ему обычным таким камнем, серым. А сегодня солнце, и постамент заиграл — зеленью теперь отдаёт. Глава комитета пристально посмотрел на него и осторожно возразил, что постамент и сегодня, в общем-то, серый. А не играет ли у него ещё что из окружающего зеленью? Скажем, он, глава комитета, или, вон, снег там у забора? Он внимательно оглядел зеленоватого главу с ног до головы и нехотя сознался про снег, который и впрямь был, как мякоть у тех зелёных яблок в его саду. Глава нахмурился и заметил, что не офтальмолог, конечно, но где-то когда-то слышал, что, если в спектре у человека вдруг начинает преобладать какой-то один цвет, это — верный признак каких-то нехороших процессов в глазах. А может быть, даже и в мозге, мрачно добавил глава. Наведался бы он в город от греха. Он покивал головой, нашёл, что всё это логично, логично, и откладывать не стоит. Завтра же и наведается. На том и распрощались.

Всю дорогу домой он присматривался к встречающимся сугробам. Все, как один, имели приятный и ненавязчивый свежий нежно-зелёный оттенок. В принципе, сугробов осталось не так много — если задаться целью, можно и справиться. Но глава? Ему это явно ни к чему, не по чину, да и занятий у него сейчас хватает.

Дома он вышел в сад. Он привычно уже посмотрел по сторонам, поднял глаза на луг и замер. Луг должен был быть белым, снег на нём ещё не весь сошёл. Да и кто станет выкрашивать в зелень луг? Никто. И, тем не менее, луг совершенно явственно белым не был. Да ещё этот травяной ветер. Он вдруг вспомнил бирюзу из сна, задрал голову вверх и, хотя и щурился от солнца, не заметить не смог. Небо было, словно сияющий туман. Только гораздо прозрачнее. И цвета молодой травы. Запах теперь просто бил в нос, а глаза не могли оторваться от потоков сияющей зелени в небе.

Вот, наверное, так люди с ума и сходят, думал он, прихлёбывая кофе в кухне за столом. Ничего как будто бы не предвещает, а потом — бац! — молчаливые собаки, которых никто толком не видел, собачий чай, навязчивые сны, запахи и изменение цветовосприятия. Неутешительно. Хотя, если так, он может запросто пойти за собаками. Этот вывод единственный пришёл ему в голову, и он взбодрился.

К офтальмологу он, конечно, съездит. Ему там скажут, что скоро понадобятся очки, закапают атропин, посмотрят дно, измерят глазное давление. И пошлют в областной центр, записаться на мрт мозга, очередь на которую подойдёт месяца через два.

А может, это собаки? Он представил себе, как бы глава комитета слушал его рассказ о том, что его собаки ходят каждый день в лес, не разрешают ему ходить с ними да и вообще задумали его отравить, для чего воспользовались его нездоровьем и опоили. Конечно, если у вас паранойя, это ещё не значит, что за вами не следят. Но в версию собак-отравителей он не верил. Это же собаки. Нет, не верил. Но поговорить с ними всё-таки стоит.

Он ждал их не за столом, а у плиты, в углу. Так что, когда они вошли, у него было секундное преимущество, и он увидел, что, первым делом, они бросили взгляд на стол, и, кажется, у них отлегло от сердца, от сердец. Но тут они увидели его и заметно подобрались. Он чуть не рассмеялся, но это действительно было заметно.

— Здравствуйте вам, — начал он.

Собаки переглянулись, подошли к нему и сели слушать.

— Полагаю, уж вы-то в курсе, что всё это значит? У меня три рабочих версии. Версия номер раз. Я схожу с ума, — на этих словах собаки потеряли интерес и стали смотреть по сторонам. — Версия номер два. Вы решили меня отравить, — это собакам интерес вернуло.

Они повернулись к нему с выражением такой обиды на мордах, что ему пришла на ум аналогия с лягушачьей шкуркой. Может, он рано решил её сжечь? Судьба всех Иванов-царевичей, видимо, неизменна в веках — поначалу следует стадия дурака. Он побыстрее перешёл к третьей версии:

— Или вы всё-таки решили, что я осилю то, с чем докучаю вам уже сколько, но меня, вероятно, необходимо… что, инициировать?

Слова ли его им оказались понятны, или они среагировали на интонации, но обе собаки сразу истово завиляли хвостами. Меньшая даже залилась звонким лаем, вызвав солидарный отзвон с полки со стеклом. Отлаявшись, она принесла новую порцию растений из коробка.

— Снова на поганках в астрал? — спросил он большую.

Та сидела рядом и выражение морды имела самое врачебное. Доброжелательное, снисходительное и безапелляционное.

— Сколько ещё мне нужно этого выпить? Вы меня подсадить что ли решили?

Большая фыркнула и отвернулась, а меньшая сбегала к коробку, всё в нём демонстративно перерыла и, радостная, вернулась ни с чем.

— Последний раз что ли? — хмыкнул он.

Собаки молча уселись у его ног и ждали чайник. Он заварил, оставил кружку на столе, и все они пока вышли в сад. Там он опустился на корточки, собаки сели по бокам, и все трое смотрели, как закатные краски мешаются с зелёным травяным ветром.

— Зачем вам это? — спросил он просто, будто рассчитывая на внятный и такой же простой ответ.

Большая поднялась и потянула его за рукав. Пора.