Семнадцатая осень

Ксения Евгеньевна Алексеева, 2019

В провинциальном городке, затерянном в горах, происходит несколько загадочных исчезновений подростков. Амбициозный, перспективный, но немного неуверенный в себе следователь Особого отдела МВД России – Городовая Оксана Евгеньевна – пытается разобраться в хитросплетениях судеб жителей городка, раскрывая темные тайны горожан. Распутывая клубок человеческих пороков, Городовая борется с собственными демонами и пытается смириться с одиночеством.

Семнадцатая осень.

1

Неожиданно прервав трехчасовое молчание во время поездки по серпантину горных дорог, водитель такси сообщил своей пассажирке, что преодолев еще один небольшой подъем, они окажутся на месте. Сообщение пришлось очень кстати, так как автомобиль свернул с трассы на побочную непримечательную узкую дорогу уже сорок минут назад и с тех пор двигался под небольшим уклоном неизменно вверх, тогда как терпение пассажирки прямо пропорционально иссякало, а нервирующее молчание таксиста еще немного и принудило бы ее к агрессии в отношении него.

Спустя еще какое-то время после обнадеживающего заявления таксиста, женщина стала замечать, что в унылом однообразном пейзаже за окном, наконец, появились изменения — могучие сосны и ели, возвышавшиеся вдоль дороги, изредка задевавшие своими огромными лапами крышу автомобиля, понемногу расступались, демонстрируя более живописные виды на желто-красно-оранжевый осенний лес и окружавшие со всех сторон скалистые горы. Однако, несмотря на столь долгожданное приближение к месту назначения, настроение пассажирки еще больше ухудшилось. В добавок к этому, у нее разболелась голова, а где-то глубоко в груди все усиливалось, внезапно, из неоткуда возникшее, давящее чувство беспокойства и тревоги… Скорее всего, сказывались утомительное, многочасовое ожидание несколько раз переносившихся авиарейсов, довольно неприятный перелет и длительная болтанка по горным дорогам в такси с молчаливым водителем, в салоне, до неприличия напитанном автомобильным ароматизатором воздуха.

Вскоре автомобиль добрался до верхней точки горной дороги, и от открывшейся картины у женщины захватило дух. Сосны и ели расступились, и с высоты нескольких сотен метров, открылся потрясающий вид на обширную, расположенную под уклоном долину, со всех сторон окруженную величественными скалистыми горами, которые словно отрезали долину от внешнего мира, оберегая ее от любопытных глаз. Рассыпающееся осенними красками лесное море простиралось во все стороны, насколько хватало взгляда, волнами разбиваясь о преграждавшие ему путь высокие скалы вдалеке, полностью накрывая небольшие холмы и взгорья, и плавно омывая небольшой городок, уютно расположившийся прямо посередине долины.

Изумленная пассажирка сделала несколько глубоких вдохов и выдохов, чтобы привести свои мысли, разлетевшиеся от увиденного, словно стая голубей, в порядок. Развернувшаяся перед глазами панорама вызвала в ней настолько противоречивые чувства, что она растерялась. Местная природа поразила ее сказочным великолепием, но, в то же время, испугала своим величием и мрачностью до дрожи.

Списав свои эмоции на усталость и немного отдышавшись, женщина стала разглядывать долину более детально. Единственным въездом в нее была та самая дорога, по которой двигалось такси. Тонкой темной змейкой она спускалась в долину, временами теряясь из виду, прячась в разросшихся разноцветных лесных зарослях. На подъезде к городку, внизу, в долине, чадила трубами фабрика, или завод, занимающий территорию, чуть ли не равную территории городка. Дым из заводских труб поднимался в тяжелое, пасмурное небо и, смешиваясь там со свинцовыми осенними облаками, неспешно, словно нехотя, уплывал из долины, за скалистые горы, где терялся навсегда.

В совокупности картина выглядела довольно мрачной, но необычайно, нереально гармоничной — ни один элемент не был лишним. И это была однозначно самая живописная местность из всех, что когда-либо доводилось видеть пассажирке такси.

Ставший вдруг словоохотливым водитель такси, взял на себя роль гида и пустился в объяснения, из которых удивленная такой разительной переменой в их трехчасовых отношениях, гостья города узнала, что фабрика внушительных размеров на въезде — это градообразующее предприятие — горно-металлургический комбинат, организация, которая держит на плаву экономику всего города. Не без гордости в голосе, будто это было отчасти и его заслугой, таксист сообщил, что на комбинате трудоустроена большая часть населения города. Но, в городе есть и другие крупные предприятия — швейная фабрика и небольшой мебельный завод, на которых так же хватает рабочих мест для всех желающих работать. Со слов таксиста, проблема безработицы в городе отсутствовала совершенно, с тех самых пор, когда почти восемьдесят лет назад, был запущен горно-обогатительный комбинат и вокруг него выросло это небольшое поселение.

Обо всем этом водитель такси говорил во время неспешного спуска автомобиля в долину. Он заметно расслабился, стал более доброжелательным, не говоря уже о непрерывном речевом потоке, который, казалось уже не остановить… В то же время, его пассажирка, несмотря на волшебные картины за окном автомобиля, чувствовала себя все хуже. К головной боли и ноющему тревожному чувству в груди добавилось иррациональное ощущение, будто перевалив некую точку на вершине горы, они пересекли границу, невидимую черту и оказались в неведомом параллельном мире. Все вокруг стало казаться ненастоящим, словно нарисованная умелым художником картина — пейзажи изображены очень реалистично, но заведомо известно, что это всего лишь картина… Горные вершины, обступавшие долину со всех сторон, словно сближались, сжимая кольцо вокруг нее, нависали над ней, давили, угрожали находившимся в ее лоне, людям. Темные облака рваными лоскутами свисали с неба и, несмотря на усиливающийся ветер, теперь, словно не могли вырваться за пределы долины из-за преграждающих путь скалистых гор, образуя причудливые дикие вихри, сталкиваясь между собой. Женщина вдруг перестала понимать язык, на котором таксист продолжал свой монолог, у нее резко закружилась голова, нестерпимо зазвенело в ушах, деревья за окном поплыли яркими размытыми пятнами, она закричала, когда почувствовала, что падает, падает, падает и… проснулась.

Водитель такси обеспокоенно смотрел на свою пассажирку. Выпрямившись, женщина смущенно улыбнулась мужчине, показывая, что с ней все в порядке. Чтобы избежать расспросов, она попыталась сделать вид, что ничего особенного не произошло, и она внимательно изучает лес за окном, тогда как сама в это время пыталась успокоиться. Проанализировав свое состояние и соотнеся его с тем фактом, что автомобиль все еще продолжал спуск в долину по горной дороге, женщина сделала вывод, что провалилась в тревожный сон всего на пару минут, но, как ни странно, благодаря этим минутам, в голове прояснилось, неприятные ощущения и головная боль отступили почти бесследно.

Приведя свои мысли в порядок и убедившись, что чувствует себя, в целом, неплохо, все еще немного смущенная произошедшим, женщина снова всмотрелась в пробегающий за окном пейзаж.

К дороге подступал лес: темный, густой, очень старый, судя по толщине стволов деревьев — даже древний… Тот же лес, что наблюдался из окна автомобиля и до спуска в долину. Но, здесь, в долине, гораздо острее ощущалась его мощная энергетика, сильнее чувствовалась власть, главенство природы над человеком и ее как бы покровительственное, даже снисходительное отношение к нему. Гостья большую часть своей жизни прожила в мегаполисе, но ее всегда манили дальние поездки и приключения, поэтому она путешествовала каждый раз, когда могла себе это позволить. Однако, несмотря на довольно богатую историю путешествий по всему миру, она никогда не бывала в местах, где леса были бы настолько бескрайними и могучими, деревья настолько старыми, а горы такими мрачными и непроходимыми, как здесь. Женщина сделала для себя вывод, что без крайней необходимости, ни за что не отправилась бы в туристический поход в этой местности. Закрыв для себя этот вопрос, она немного расслабилась, и уже через пару минут к ней вернулись присущие ей любопытство, любознательность и любовь ко всему новому.

К моменту, когда такси въехало в город, она сумела окончательно взять себя в руки, отодвинуть тревогу и совсем недавно так беспокоившие ее странные ощущения, на задний план, и обратилась в слух и зрение, чтобы не упустить ничего важного и интересного в новом для нее месте пребывания.

В первую очередь в городе ей бросилось в глаза то, что несмотря на девять часов утра вторника, на улицах практически отсутствовали автомобили, а горожан встречалось и того меньше. На вопрос о причине такого безлюдного утра, таксист ответил, что в это время дня большинство горожан находится на рабочих местах, в школах и детских садах, и оживленного движения можно ожидать только ближе к обеденному перерыву, ну, а к концу рабочего дня в городе будет многолюдно и шумно.

Несмотря на отсутствие прохожих, город не выглядел брошенным или нежилым. Улицы, дороги, тротуары, здания и жилые дома выглядели очень аккуратно, ухоженно; никаких развалин, заброшенных построек, облупившейся краски на заборах или обветшавших сооружений, так любящих то тут, то там появляться в маленьких провинциальных городках, вроде этого. Во всем чувствовалось бережное отношение, забота о состоянии и внешнем виде городских построек и прилегающих к ним территорий. Вдоль тротуаров тянулись клумбы с пестрыми сочными осенними цветами; свежеокрашенные уютные лавочки чередовались с небольшими островками растительных композиций; через каждые двадцать — тридцать метров встречались невысокие фонарные столбики, аккуратно оплетенные девичьим виноградом.

Глядя на все это, на ум приходило только то, что местное население и администрация любили свой город и непрерывно заботились о его внешнем виде.

Женщина залюбовалась небольшой аркой на фасаде одного из городских зданий. Задумка неизвестного архитектора, оформившего здание в очень самобытном стиле, сама по себе привлекала внимание замысловатой планировкой, резными карнизами, множеством маленьких балкончиков, заставленных цветочными горшками. Однако, арка парадного входа в это здание, безусловно, претендовала на роль произведения искусства. Лесные нимфы с длинными развевающимися волосами, с вплетенными в них необыкновенными цветами, с фруктами в руках, кружащиеся в танце, настолько точно были выражены в камне, что казалось, будто девушки настоящие и чем дольше гостья города вглядывалась в эту композицию, тем реальнее она казалась. Женщина почти уже слышала отдаленные отголоски звонкого смеха лесных нимф, изображенных на арке. У нее закружилась голова и вдруг снова в груди ухнуло то же тревожное чувство нереальности, что на въезде в долину. За красотой, чистотой и видимой благополучностью городка смутно ощущалась какая-то нервозность, неправильность… Возникло впечатление, что сейчас, за этим поворотом, появиться что-то неприглядное, жуткое… Женщина ощутила, что у нее взмокли ладони и участилось дыхание, однако на этот раз это был не сон. Она почувствовала себя настолько не в своей тарелке, что ей отчаянно захотелось рвануть из этого городка и долины куда подальше, прямо не выходя из такси. Не без труда она заставила себя успокоиться и мыслить рационально. Безусловно, усталость брала свое. Долгая дорога, непривычная местность, выматывающие ночные кошмары, беспокоившие ее последние несколько ночей… Ей нужно просто немного отдохнуть и как следует выспаться.

В то время, когда попытки женщины успокоиться и выровнять участившееся дыхание, почти увенчались успехом, такси остановилось возле отделанной темным камнем, трехэтажной гостиницы с большим парадным крыльцом, и двускатной крышей. Монументальное сооружение выглядело настолько средневековым, что если бы на крышу, прямо сию секунду, присела парочка огромных горгулий, это не явилось бы такой уж неожиданностью и они крайне гармонично вписались бы в общую картину.

Пообещав себе ничему больше не удивляться, расплатившись с таксистом и выйдя из машины, женщина поднялась по широким каменным ступеням парадного входа гостиницы. Толкнув массивные деревянные двери, к достоинству хозяев, открывшиеся довольно легко и без единого звука, она вошла внутрь. Убранство и атмосфера в холле оказались прямо противоположными внешнему виду гостиницы. Веселенькая расцветочка на шторах и обоях, старая, но добротная, явно дорогая мебель и в довершение образа — тетушка в цветастом платье за стойкой администратора, напомнили гостье старую библиотеку в Подмосковье, куда она частенько наведывалась в детстве, когда жила у бабушки. Атмосфера обветшалой аристократичности и уюта подействовала на гостью успокаивающе. Этому еще больше поспособствовало и радушное, чуть более многословное, чем хотелось бы, приветствие администратора. Она настолько искренне радовалась новой постоялице, что той захотелось ее обнять как родную тетушку, с которой не виделась многие годы. Администратор, не переставая что-то говорить, сделала запись в огромный журнал, лежавший на стойке, даже не взглянув на предъявленный гостьей паспорт, и заговорщическим тоном сообщила, что в номере, помимо прочего, для нее уже приготовлен завтрак, и что он совсем еще свежий и горячий.

Гостья мысленно поблагодарила своего шефа, который занимался ее устройством на новом месте и заблаговременно обговаривал примерное время ее прибытия с принимающей стороной. Шепнув напоследок пароль WI-FI, администратор отдала постоялице ключ от номера и пожелала хорошего дня. Гостья, воодушевленная теплым приемом, поблагодарила тетушку — администратора и, поднявшись на совершенно бесшумно работающем лифте на третий этаж гостиницы, вошла в свой номер.

Ну, наконец-то, теперь она могла позволить себе немного расслабиться. Поставив дорожную сумку на пол возле входа, женщина в первую очередь сбросила с ног кожаные полусапожки, и сделала несколько круговых движений бедрами — вправо, потом влево — от долгого сидения в аэропорту, в самолете, а после — в автомобиле такси, у нее затекли мышцы спины и таза. После небольшой разминки она отправилась осматривать свое временное жилище.

Номер оказался крайне компактным по размеру, так что осматривать было особо нечего. Постоялицу встречала маленькая квадратная прихожая с вешалками для верхней одежды и большим, в полный рост, зеркалом. Одна из двух дверей из прихожей вела в малюсенькую ванную с душевой кабинкой без поддона, раковиной и унитазом, а другая выходила в комнату, обстановка которой несколько обескураживала. Массивная односпальная кровать с резным деревянным изголовьем, старый дубовый письменный стол с закрепленной на нем современной хромовой лампой, два деревянных стула со спинками по стилю и цвету гармонировавшими с изголовьем кровати, и широкий комод с множеством выдвижных ящиков, настолько старый, что совсем скоро снова войдет в моду. На полу красовался небольшой ковер с высоким мягким ворсом, оттенка темного шоколада, окно наполовину занавешено плотной тяжелой на вид портьерной шторой в той же цветовой гамме. На белом потолке наряду с лепниной, красовалась массивная люстра с деревянными плафонами в форме подсвечников. Заменить кровать кожаной кушеткой — и эта комната могла бы служить замечательным кабинетом какому-нибудь старому уважаемому психотерапевту — фрейдисту, но для гостиничного номера эконом класса это выглядело слишком неуместным.

Несомненным достоинством номера были необычайная чистота и уют. Однако, главным его достоинством оказался восхитительный вид из единственного окна, выходящего на задний фасад здания. Под самым окном находилась заасфальтированная автомобильная стоянка, а сразу за ней начинался крутой спуск с холма, на котором была построена гостиница. Перед окном, куда ни глянь, разливался разноцветным морем густой лес. Пятна черно-зеленого цвета чередовались с красно–оранжевыми; восходящими волнами лес подступал к скалистым горам, а совсем низко над горными хребтами, будто опираясь на них, лоскутным одеялом нависали тяжелые тучи, как и лес поражавшие своим мрачным многоцветием — от светло-серого, до темно-лилового. Такого невероятного буйства красок и сочетания цветов в природе гостья не видела никогда. Пейзаж завораживал и вызывал знакомые уже для нее противоречивые ощущения страха, восхищения и тревожного ожидания, как от страшных сказок про нечто чудесное, таинственное, восхитительное, опасное и необъяснимое. Она уже немного привыкла к этим ощущениям и потому, в этот раз, восприняла их как должное.

Стряхнув с себя благоговейное оцепенение, вызванное увиденным из окна, и заключив, что в номере ей скорее нравится, чем нет, гостья начала приводить себя в порядок. К одиннадцати часам ее — следователя Особого отдела по расследованию особо тяжких преступлений на территории Российской Федерации Городовую Оксану Евгеньевну, ожидают в местном отделе полиции на утреннем совещании, и с минуты на минуту, за ней, к гостинице должна подойти машина.

На столе, как и обещала тетушка — администратор, ждал почти еще горячий завтрак. На деревянном подносе красовался начищенный до блеска серебряный кофейник, с источающим головокружительный аромат кофе и блюдце с домашним печеньем, вид которого вызвал у постоялицы урчание в животе. Пока она наспех завтракала, одновременно переодеваясь в полицейскую форму и хлопоча над своим внешним видом, ее мысли начали сосредоточиваться на работе — деле, ради которого она прибыла сюда почти за три тысячи километров. По этому делу имелось не так уж мало информации, но, в то же время, ее катастрофически не хватало для понимания того, что здесь произошло на самом деле.

В этом небольшом, провинциальном городке, значительно удаленном от других населенных пунктов, с населением около двадцати пяти тысяч человек, бесследно пропали три несовершеннолетних мальчика. Из информации, изложенной в довольно подробной ознакомительной справке, предоставленной Городовой местным начальником отдела полиции по электронной почте и изученной ею по дороге сюда, следовало, что дети пропали в разное время — на двенадцатый день после исчезновения первого мальчика пропал второй, и еще через четыре дня — третий. Со дня исчезновения последнего ребенка на сегодняшний день пошли четвертые сутки. Так же, местными полицейскими было установлено, что ребята пропали в разное время суток, в разных частях города, и этих троих подростков не связывало ничего, кроме проживания в одном городе.

По всем трем происшествиям были заведены уголовные дела и местная полиция, занимаясь ими последние три недели, так и не обнаружила ни свидетелей, ни следов, ни зацепок. Следователи Особого отдела, одним из которых была Городовая, как правило, привлекались к расследованию в более тяжких случаях, но начальник Особого отдела не отказал местному начальнику отдела полиции в просьбе о содействии, по старой дружбе, и потому Городовая находилась сейчас здесь. Ее основной задачей было как можно быстрее пролить свет на причины случившегося в городе, так как население города, по понятным причинам, пребывает в смятении, общественные настроения нестабильны и местная администрация давит на руководство отдела полиции, требуя немедленных результатов в расследовании. И хотя, это не совсем соответствовало профессиональному профилю Городовой, обычно имеющей дело с очевидными и безоговорочными жертвами преступлений — с трупами, ее начальник решил, что эта работа требует именно ее присутствия. Это дело стало первым самостоятельным делом Городовой после трехлетнего перерыва и ей очень не хотелось облажаться.

2

В местном отделе полиции царили духота и суета, обычно не свойственные провинциальным полицейским участкам. Сотрудники в ускоренном режиме сосредоточенно передвигались по двухэтажному зданию с бумагами, справками и отчетами, здороваясь друг с другом, не поднимая головы, и нервно поглядывали на наручные часы. Все готовились к общему утреннему совещанию при начальнике отдела, которое сегодня уже дважды переносилось по времени и по последнему объявлению, должно было состояться через пять минут в учебном классе отдела.

Нервничал каждый сотрудник, без исключения, потому что всем была известна основная тема предстоящего совещания. Каждый принимал участие в поисках пропавших подростков, которые уже в третий раз были организованы четыре дня назад из-за исчезновения уже третьего ребенка. Поисковая операция официально будет окончена только завтра, но уже сегодня было понятно, что поиски и в этот раз не дадут никаких результатов, как и в первых двух случаях.

Подобной череды происшествий в этом городе не мог припомнить никто. Почти каждый сотрудник был знаком с родителями пропавших мальчишек — кто-то вместе учился в школе, у кого-то дружили дети, с кем-то сталкивались в общих компаниях… В маленьких городках всегда так — все знают друг друга, а если не знают лично, то обязательно знакомы с кем-то, кто знает. В этом есть свои плюсы, обычно связанные с безопасностью существования в таком обществе, но есть и минусы. Когда происходит что-то хорошее — положительный импульс расходится по городу, как круги по воде, постепенно затихая и исчезая бесследно. Если же происходит что-то плохое, то круги иногда перерастают в большие волны и обязательно оставляют след на всем сообществе. И не всегда общее несчастье объединяет людей, иногда оно наоборот разводит в противоположные стороны.

Сотрудники полиции, как и все остальное население города по-человечески сочувствовали семьям пропавших мальчиков, у многих из них подрастали дети — подростки, никто не оставался в стороне от случившегося, не пытался отгородиться от несчастья… Однако несмотря на организованную полицией широкомасштабную поисковую деятельность и на искреннее рвение людей, участвовавших в поисках, отыскать хоть какое — то объяснение исчезновению мальчиков, ответы не были получены по сей день. Многим членам общества отсутствие каких-либо сдвигов в расследовании, казалось следствием равнодушного бездействия полиции, в результате чего был подорван авторитет этого органа власти и в последние дни в городе повысился уровень конфликтных ситуаций между сотрудниками полиции и гражданами города. Возникла напряженность в кругах руководителей и влиятельных членов города. Ситуация пока не была критичной, но для общего блага, безусловно, требовала какого-то разрешения в максимально кратчайшие сроки.

К сожалению, предстоящее двухчасовое совещание, во время которого начальник отдела полиции снова будет искать виноватых, воспитывать своих нерадивых подчиненных и грозить карой небесной каждому попавшемуся на глаза сотруднику, а они в свою очередь, с виноватыми лицами черкать бесполезные загогулинки в служебных блокнотах, вряд ли приблизит кого-либо к разрешению ситуации и уж точно не поможет в поисках пропавших детей.

Тем временем, начальник отдела полиции, полковник Григорьев Иван Григорьевич — крепкий, опрятный, гладковыбритый, но с усами, среднего роста седовласый мужчина пятидесяти трех лет, с багровым от негодования лицом, стоя возле рабочего стола в своем кабинете, орал в трубку стационарного телефона с выходом на дежурную часть отдела полиции:

— Где этот чертов водитель?! Он должен был выехать за ней полчаса назад! — полковник умолк на секунду, чтобы услышать ответ на другом конце провода, но почти сразу же продолжил, — Как это — машин нет?! Так надо было поднять задницу и ехать на личной! Как хотите, но через пять минут она должна быть в моем кабинете, в противном случае — пеняйте на себя!!!

Он грохнул трубку на аппарат с такой силой, что та тут же отскочила от него и, ударившись о поверхность деревянного стола, упала на пол.

— Чертовы дети!!! Ну как так — то, вообще?! Ух…ну что же…

Григорьев не был тираном или неуравновешенным деспотом, как могло показаться на первый взгляд. Он всегда с пониманием и без драматизма относился ко всем каверзам службы и нередко встречающейся нерасторопности подчиненных, но всегда требовал точного исполнения любых своих приказов, особенно касающихся дел, волнующих его лично. Прибывшая сегодня гостья — протеже старинного друга, сослуживца и крестного отца единственного сына Григорьева, а потому ему очень хотелось оказать ей достойный прием. Но эти бестолочи — подчиненные, как всегда все испортили и заслуживали выволочки…

Полковник сделал несколько глубоких вдохов, поправил сбившийся галстук, смахнул невидимую пыль со служебного кителя, подошел к зеркалу, и удовлетворившись увиденным, снова вернулся к рабочему столу. Подняв упавшую трубку, он аккуратно положил ее на аппарат и в этот момент услышал робкий стук в дверь.

— Войдите!

В кабинет вошел молодой младший лейтенант. «Значит, молодого под поезд бросили», — усмехнулся про себя Григорьев.

Полицейский, с оттенком приближающейся истерики в голосе, скороговоркой доложил:

— Товарищ полковник, помощник дежурного младший лейтенант полиции Карпышев, разрешите доложить, капитан полиции Городовая прибыла.

— Куда прибыла?! — не понял Григорьев.

— Сюда прибыла!

— На чем прибыла?! Вы издеваетесь что ли?! — полковник снова начал закипать.

— Никак нет, товарищ полковник, не издеваюсь, пешком прибыла! — Карпышев все больше съеживался, как бы уменьшался в росте, по всей видимости, стремясь слиться с серым, невзрачным ковролином, покрывавшим пол кабинета начальника.

— Эх, я бы вас всех… — прорычал полковник, но остановился, решив отложить очередной воспитательный момент на потом. — Приглашай! Чтоб вам всем…

Он отпустил младшего лейтенанта, и вышел из-за стола навстречу гостье. Несколько секунд спустя в дверях показалась высокая, стройная, миловидная женщина лет тридцати — тридцати трех на вид. Натуральный макияж, большие синие глаза, располагающая улыбка, уложенные в тугой хвост, средней длины, примерно до плеч, каштановые волосы, отутюженная, отлично сидящая форма — приятная, деловая, производящая впечатление уверенной в себе, женщина.

— Здравствуйте, с приездом, проходите пожалуйста, присаживайтесь!

Григорьев протянул руку для приветственного рукопожатия.

— Здравствуйте! Спасибо! — голос негромкий, глубокий, приятный, тон уверенный, речь неторопливая, размеренная, четкая.

— Как же вы до нас добрались? Вот ведь, неудобно так получилось…

— Да ничего, я пешком… боялась на совещание опоздать, а здесь недалеко оказалось — я за двадцать минут дошла.

Городовая не дождавшись служебного автомобиля, неприятно удивленная такой плохо организованной встречей, решила отправиться в отдел полиции пешком. Она никогда не была ни принципиальной, ни высокомерной, ни избалованной в подобных вопросах, а потому расспросила дорогу у тетушки — администратора, охотно рассказавшей ей все до мельчайших подробностей, и отправилась в путь. Несмотря на усталость и возникшее разочарование от отсутствия встречи со стороны руководства местной полиции, прогулка доставила ей удовольствие. Во-первых, было приятно пройтись после долгого отсутствия возможности движения, а во-вторых, городок оказался удивительно приятным и располагающим к пешим прогулкам.

Мощеные тротуары с многочисленными ухоженными цветочными клумбами, узкие улочки с заросшими дикими огурцами, девичьим виноградом и вьюном стенами невысоких двух — и трехэтажных домов, небольшие уютные дворики, украшенные цветными лавочками, растительными композициями и небольшими скульптурками сказочных существ из гипса и дерева, создавали впечатление, что Городовая находится не в Российской, забытой Богом, глубинке, а в какой-нибудь итальянской провинции, в низкий сезон, когда спадает наплыв туристов и никто не мешает наслаждаться всеми этими мелочами.

Однако, несмотря на то, что благодаря инциденту с не прибывшей машиной, Городовая получила удовольствие от прогулки по городу, Григорьев чувствовал себя очень неудобно:

— Здесь все недалеко… но дело не в этом, вы уж простите ради Бога, что-то с машиной случилось, позже выясню, накажу всех…

— Ну что вы, я же здесь, все нормально.

— Да чего уж нормального, бардак… Ну, давайте знакомиться, что же теперь, — полковник, покончив с извинениями, смешно шаркнув ножкой, представился, — Григорьев Иван Григорьевич, начальник этого, с позволения сказать, отдела полиции.

— Очень приятно, Городовая Оксана Евгеньевна, следователь Особого отдела. Кстати, Владимир Анатольевич передает вам огромный привет и вот это, — женщина достала из сумки небольшой сверток, который ее начальник просил передать лично полковнику, и отдала его Григорьеву.

— О, не может быть! Спасибо, спасибо! Вам еще и это нести пришлось! Как же неудобно…

— Да ничего, зато приятно теперь видеть вашу реакцию, обязательно передам Владимиру Анатольевичу, что вам понравилось!

— О, понравилось, еще как, я ведь догадываюсь, что там! Спасибо, спасибо! Но, Оксана Евгеньевна, прошу вас еще раз простить меня — свою вину я постараюсь загладить чуть позже. А сейчас нам надо бы на совещание, там уже ждут.

С этими словами Григорьев бережно, явно с сожалением, убрал привезенный Городовой сверток в ящик стола.

— Да, конечно, пойдемте. — Городовая не любила опаздывать, особенно когда ее ждут, она ценила время — как свое, так и чужое.

— Ой, а вы хотя бы завтракали? — спохватился Григорьев, задав вопрос таким тоном, будто отрицательный ответ Городовой неизменно привел бы к отмене любого совещания.

— Да, спасибо, я позавтракала в гостинице, — поспешила его успокоить Городовая.

— Ну, слава Богу, тогда пойдемте.

Григорьев открыл дверь перед Городовой и они направились в учебный класс отдела полиции, где несколько десятков сотрудников с самого утра ожидали начала совещания.

3

Следователь Крашников Дмитрий Сергеевич, не был бы против, если бы сегодняшнее совещание не состоялось вовсе. Видит Бог, он работает на пределе своих возможностей, пытаясь отыскать хоть какую-то зацепку в делах об исчезновении мальчиков. Последние пару недель он толком не спит, временами, на короткое время впадая в состояние, подобное сну, прямо на рабочем месте, полноценно не питается, злоупотребляя растворимым кофе с бутербродами или жирными пирожками, и уже три или четыре дня подряд не был в душе, но по сей день не добился ровным счетом ничего. Дети как в Лету канули, никаких следов, буквально — он на самом деле несколько дней подряд ползал вокруг домов мальчиков с увеличительным стеклом, прямо как какой-то гребаный мультяшный сыщик, но не нашел ничего, что могло бы оправдать такое поведение. Крашников уже не чувствовал, что его мозг кипит, как это было в начале расследования, наверное он просто выкипел, не оставив даже накипи. Он был опустошен.

На предстоящем совещании, как и на предыдущих, ему снова предстоит глупо стоять, удрученно молчать и виновато кивать головой, потому что у него — следователя, ведущего дела об исчезновении мальчишек, нет ни одного ответа на многочисленные вопросы, касающиеся этих дел. Он был дико зол на себя, на сослуживцев, на шефа за свою и их беспомощность. И еще ему было невыносимо стыдно от того, что он оказался неспособен справиться с действительно серьезным делом, самым серьезным во всей его карьере, с делом, к которому он готовился на протяжении многих лет службы, но в итоге оказался к нему не готов. Чувство беспомощности доводило его до отчаяния, и он порой не видел никакого выхода из сложившейся ситуации. Единственное, что он знал наверняка — это то, что если потерпит фиаско в деле об исчезновении подростков, то не сможет жить в этом городе, не сможет смотреть в глаза горожан и не сможет даже надеяться когда-нибудь сжиться с гложущим, вытягивающим все жизненные соки, чувством вины.

На вчерашнем совещании шеф сообщил, что пригласил следователя из Москвы, из какого-то супер-секретного столичного отдела, сотрудники которого занимаются расследованиями самых сложных и серьезных преступлений на всей территории России, для оказания помощи в расследовании провинциальным бездарным блюстителям порядка. И теперь они, местные олухи в погонах, не видевшие на службе ничего серьезнее бытовой поножовщины, должны сделать все, чтобы этому супер-следователю было комфортно работать, и предоставлять по его первому требованию любую информацию, материалы, машины, людей, собак и вообще — все, что душе его будет угодно. Ну что же, вызвал, так вызвал — рабочее место в кабинете подготовлено, канцелярка закуплена. Осталось взглянуть на этого человека и разобраться — работать он собирается или только мешать. В людях Крашников всегда разбирался неплохо и потому, вот уже двенадцать лет, работал в одиночку.

Совещание началось с доклада дежурного о происшествиях за прошедшую неделю и за последние сутки. Ничего, заслуживающего внимания, на фоне исчезновений подростков, в этой сводке не было. После окончания доклада дежурного, шеф представил прибывшего из Москвы следователя. Крашников ошарашено уставился на привлекательную молодую шатенку — он и не заметил — как и когда она появилась в учебном классе. У него ни разу не возникло даже мысли о том, что приглашенный следователь окажется женского пола… Не то, чтобы он был против, просто — не ожидал. Он-то уже создал в голове образ этакого агента в дорогом костюме-тройке, при галстуке и черном кожаном портфеле… А эту девушку язык не поворачивался назвать крутым следователем — миловидная, высокая, подтянутая, явно утомленная долгой дорогой, но несмотря на это улыбчивая, располагающая… Интересный поворот.

Немного смущаясь, женщина представилась и пояснила, что целью ее приезда является оказание посильной профессиональной помощи в расследовании случившегося в городе несчастья. Она выразила надежду на поддержку со стороны сотрудников отдела и эффективную и плодотворную совместную деятельность. Во время ее речи — грамотной, но простой, без высокомерия и столичного апломба, несколько коллег Крашникова, обернувшись к нему, одобрительно покивали головами, несмотря на серьезность ситуации, предвкушая служебную интрижку. Следователь не разделил этих восторгов и никак не отреагировал на их жесты. Он еще не свыкся с мыслью о том, что ему предстоит работать с женщиной, раньше ему этого делать не доводилось. Что же касается намеков на интрижку — он вообще не любил женщин — полицейских. Не потому что эта работа, с годами, неизбежно делала большинство из них грубыми, циничными, бесцеремонными и бесчувственными, а потому что изначально полицейскими становятся люди с определенным набором качеств. И этот набор качеств в женщинах Крашников, мягко говоря, не приветствовал. Помимо прочего, из своего, чего уж греха таить, довольно богатого опыта общения с женщинами, именно полицейские оказывались самыми незатейливыми и предсказуемыми. А он любил ощущение интриги в отношениях с противоположным полом, его привлекали разносторонние, загадочные и сложные натуры, к сожалению, редко встречающиеся в рядах женщин в погонах. Кроме этого, Крашникову была неприятна сама мысль о том, что в данных обстоятельствах у кого-то еще возникают сальные мысли — сам он не мог думать ни о чем другом, кроме дела, над которым работал.

После краткого представления гостьи, начался разбор немногочисленных текущих дел и проблемных вопросов — парочка краж, мордобой, лишение родительских прав, уход из дома, хулиганство. Шеф пропесочил всех участковых, инспекторов по делам несовершеннолетних и работников ГИБДД. Рутина. Но, вот, наконец, дошла очередь и до скромной персоны следователя Крашникова.

— Товарищ Крашников, — произнес шеф, и одновременно с обрушившейся на учебный класс мертвой тишиной, взгляды всех присутствующих обратились в сторону следователя. — Доложите о проведенных вами мероприятиях и достигнутых результатах по озвученным делам.

— Товарищ полковник, товарищи офицеры, — начал свой доклад следователь. — Второго сентября в дежурную часть отдела полиции поступило заявление о безвестном исчезновении несовершеннолетнего, от его родителей…

— Давайте так, товарищ Крашников, — раздраженно прервал подчиненного полковник Григорьев, — эту историю каждый из присутствующих здесь, знает наизусть. Сейчас вы расскажете о чем-то принципиально новом в работе над этими делами, и о том — на какой стадии в их расследовании вы сейчас находитесь.

— Товарищ полковник, за прошедшие сутки ничего не изменилось, новой информации я не… накопал.

Тишина стала оглушительной. Полковник Григорьев сурово обвел взглядом всех присутствующих. Сейчас начнется…

— Хорошо. Может быть, у кого-то кроме Крашникова, есть, что сообщить по данному вопросу?

Большинство сотрудников как по команде понурили головы, будто не выучившие урок школьники, боящиеся, что строгий учитель вызовет их к доске. Новой информации, разумеется, не было ни у кого.

— Ну что ж… Тогда выскажусь я, — мрачно произнес Григорьев. — Дорогие мои. С момента исчезновения первого мальчика прошло двадцать дней. Двадцать! За это время исчезло еще двое детей. И каждый из нас знает, чем грозит для этих ребятишек увеличение количества дней с момента их исчезновения. Надеюсь, что ни у кого не осталось иллюзий о том, что они ушли из дома сами, по доброй воле. — Полковник все больше заводился во время произнесения речи, интонация которой постепенно приобретала угрожающие интонации. — Я не хочу видеть ни одного беспечно улыбающегося лица ни у кого из вас — ни во время работы, ни после работы. Не хочу слышать ни от кого — ни про субботы с воскресеньями, ни про выходные — отгулы — отпуска, ни про семейные ужины, дни рождения детей и прочее! Забудьте о больничных листах, записках от мам и так далее, пока у нас не появится подозреваемый! — Повисла театральная пауза, во время которой по замыслу Григорьева, каждый из сотрудников должен был проникнуться серьезностью ситуации. Убедившись, что дошло до каждого, полковник продолжил, — Это касается не только Крашникова. Это касается абсолютно всех! — тишина во время этой, завершающей паузы в речи полковника, казалась звенящей. — Это все что я хотел заявить по данному вопросу. Есть замечания, предложения? Нет?! — Григорьев напоследок окинул грозным взглядом подчиненных, — Командуйте! — рявкнул он дежурному, пару секунд спустя.

Прозвучала команда дежурного:

— Товарищи офицеры!

Все присутствующие поднялись со своих мест — совещание закончилось.

4

Городовая вместе с другими офицерами вышла из учебного класса и направилась в кабинет полковника Григорьева, который, нагнав страху на подчиненных, как и подобает любому уважающему себя начальнику, вышел с совещания первым. Поздоровавшись с ранее отсутствовавшей угрюмой секретаршей в приемной, и постучав в дверь кабинета полковника, Городовая вошла внутрь и замерла на пороге — то, что она увидела, оказалось для нее большой неожиданностью.

Григорьев деловито хлопотал над накрытым столом, со стоявшим на нем электрическим чайником, из носика которого шел пар, тарелками с бутербродами с маслом и красной рыбой, блюдами с мясной и сырной нарезкой, с большим разносом с пирожными и посыпанными сахарной пудрой огромными пончиками. От серьезности, строгости и беспощадности полковника, которые он демонстрировал на совещании всего несколько минут назад, не осталось и следа. В настоящий момент Григорьев напоминал заботливого дедушку, которому, наконец, представилась возможность накормить любимую внучку, давно не заезжавшую в гости.

— Проходите, проходите, Оксана Евгеньевна, присаживайтесь, наконец-то поговорим с вами поподробнее, перекусим немного, уж и обед как раз, — Григорьев суетился, ловко раскладывая столовые приборы, на зависть любой домохозяйке со стажем. — Сейчас Ирина горячее принесет — его уже привезли из столовой. Кстати, повара там отменные! Я подумал, что сегодня нам с вами нелишним будет пообедать вот так, наедине, поговорить с глазу на глаз, без посторонних ушей.

— Да, спасибо. — Городовая так растерялась от контрастности образов Григорьева, что не нашла, что еще сказать. Она ожидала, что полковник попытается каким-нибудь способом загладить утреннее недоразумение со служебной машиной, но не думала, что это произойдет именно сегодня и в такой форме. Однако, Григорьеву надо было отдать должное — способ оказался тот, что надо.

— Мне бы руки…. — начала говорить она, поставив сумку на ближайший стул.

— Конечно, Ирина проводит, — Григорьев что называется, с полуслова понял, в чем нуждается гостья и поднял трубку стационарного телефона, чтобы вызвать в кабинет секретаря. Но, она, как раз в это время, уже входила в кабинет, держа в руках два больших непрозрачных контейнера, содержимое которых источало очень аппетитный аромат, и два контейнера поменьше — с холодными закусками.

— Вот и обед, горячее все. — Григорьев принял контейнеры из рук Ирины, — Ирина, проводите Оксану Евгеньевну в туалет и можете отправляться на обед.

— Хорошо, пойдемте, — ответила женщина тихим глухим голосом без каких-либо интонаций, обращаясь в никуда, и вышла из кабинета.

Когда Городовая вернулась из туалета, Ирины в приемной уже не было, что радовало, так как от ее тихого присутствия у следователя мурашки бежали по телу. Григорьев разговаривал по сотовому телефону и она хотела было выйти, но полковник жестом остановил ее, показывая, что уже заканчивает разговор.

— Да, время подходит, я буду здесь примерно до девяти. До свидания, — полковник положил телефон на край стола.

— Местная газета хочет написать статью о ходе расследования дел об исчезновении мальчиков. Да… Такого здесь не случалось лет этак… да никогда не случалось. Знаете, город беспокоится, все прижимают поближе к себе своих ребятишек. Некоторые из моих знакомых взяли отпуска за свой счет и уехали со своими чадами подальше — кто куда… Ну, давайте обедать, пока не остыло. На голодный желудок нельзя рассуждать на серьезные темы — язва желудка будет.

Григорьев сделал это заявление настолько безапелляционным тоном, а из контейнеров исходил настолько головокружительный аромат, что Городовая, получившая, в свое время, высшее медицинское образование, не осмелилась возражать полковнику в спорном вопросе возникновения язвы желудка.

В больших контейнерах оказалось ароматное рагу из мяса и овощей, а в тех, что поменьше — салат из свежей капусты, помидоров и сладких перцев — все выглядело очень вкусным и оказалось таковым на вкус. Во время еды Городовая с Григорьевым разговаривали обо всем, кроме работы. У полковника за годы службы выработалось твердое правило — прием пищи должен быть приемом пищи — как абсолютно самостоятельный процесс, а не приложение к деловому разговору. Следователь оказалась не против этого замечательного правила, к тому же обед был таким замечательным, что совершенно не располагал к серьезному разговору. Отдав должное рагу, а после и кофе с пирожными, Григорьев открыл Городовой тайну свертка, который она привезла полковнику в подарок от своего начальника. Оказалось, что темной плотной бумагой была обернута красивая деревянная коробка с искусно вырезанными на ней изумительными узорами и захлопывающимся замком. Внутри коробочки, ровными плотными рядами, были уложены сигары.

Григорьев с благоговением истинного ценителя достал из коробки одну из сигар и с удовольствием обнюхал ее. Городовой тут же стало понятно, что ее начальника и полковника Григорьева объединяет не просто совместное прошлое, а очень старая и крепкая дружба, потому что, только хороший друг мог так угадать с подарком. Григорьев покрутил сигару в руках, еще раз с наслаждением обнюхал ее и… убрал обратно в коробку, которая со всеми предосторожностями и почестями снова была отправлена в ящик стола.

— Бросил курить четыре года назад, — пояснил свое поведение Григорьев, — Курю теперь только на рыбалке, да и то не всегда. Ну, как, вы готовы обсудить дело?

— Да, кончено, я готова.

Поудобнее расположившись в кресле, и устремив свой взгляд куда-то в область макушки собеседницы, Григорьев начал свое повествование.

— Я служу в полиции уже тридцать три года и повидал всякого. Я ведь не всегда жил здесь, в этом райском закутке… Сюда меня перевели двенадцать лет назад, из Питера. В один прекрасный момент я понял, что с меня хватит — из-за работы я потерял семью, отцовский авторитет в глазах сына, почти перестал общаться с родственниками… В конце концов, я сам попросил перевода — куда-нибудь подальше от северной столицы. А здесь, в то время, освобождалось место начальника, как раз уходившего на пенсию… Мою просьбу удовлетворили — отправили на отдых, так сказать, — Григорьев усмехнулся своим воспоминаниям, — Так вот, я к тому говорю, что опыт в делах, подобных случившемуся здесь, у меня есть, уж поверьте. Но за двенадцать лет своей службы в этом городе, мне еще ни разу не пришлось его применить на практике. А это значит, сами понимаете, что здесь не происходило ничего из ряда вон выходящего. И, насколько мне известно, до моего приезда сюда, тоже ничего настолько серьезного здесь не случалось. В этом городе вообще самое миролюбивое, уравновешенное и неконфликтное население из всех, что я когда-либо видел. Этот городок, как вы возможно уже заметили, на редкость благополучен во всех отношениях — во-первых, практически нет безработных. Конечно, у кого-то достаток меньше, у кого-то больше, но голодающих — нет, неблагополучных семей — очень мало, алкоголиков и наркоманов можно пересчитать по пальцам. Подростки иногда шалят, но детские забавы рано или поздно заканчиваются, а из самых отъявленных хулиганов и бунтарей вырастают достойные члены местного общества. Во-вторых, заезжие, гастарбайтеры и туристы здесь тоже большая редкость. Дорога сюда — не близкая, да и кому нужен ничем не примечательный провинциальный городок. Еще и по этой причине, в городе действительно спокойно. Всегда так было. И я был спокоен все это время, ничто меня по-настоящему не тревожило. — Григорьев ненадолго задумался, его взгляд затянулся дымкой воспоминаний и сожалений. Подходя к сути своего рассказа, он становился все более задумчивым и мрачным, на глазах менялся его внешний облик: безупречную осанку сменила стариковская сутулость, лицо словно осунулось. Сделав тяжелый глубокий вздох, он продолжил:

— Когда исчез первый подросток, большинство горожан решило, что вопреки достоинствам этого города, мальчик все-таки ушел самостоятельно, возможно в поисках приключений или любви — всякое ведь бывает, семнадцать лет, гормоны шалят. И я, в первое время, тоже так думал. Однако меня это происшествие не на шутку растревожило — сразу же возникло нехорошее предчувствие, что на этом беды не закончатся. Как в воду глядел — следом пропал еще один мальчик, а за ним и третий. — Григорьев становился все задумчивее, между фразами все чаще появлялись длительные паузы. — За эти три недели я много думал и пришел к выводу, что возможно, все это время — двенадцать лет — я был слеп. Ведь я не молод уже и жизненный опыт научил меня тому, что везде, где есть люди — есть и проблемы. Теперь и сказать не могу — что именно меня убедило в отличии этого города от других, таких же… что меня так подкупило и расслабило… После грязи и дрязгов большого города для меня он и впрямь казался райским закутком. Совсем недавно я понял, что так я заблуждался много, очень много лет…

Слова давались полковнику с большим трудом. Ему непросто было признаваться в своих ошибках и беспомощности, молодой, по сути, совершенно незнакомой женщине. Но этот груз настолько тяготил его, что он не мог и дальше держать его в себе.

— В то же время, я понял, что стар уже для таких загадок и не в силах в одиночку разобраться с тем, что здесь происходит. — Полковник глубоко и тяжело вздохнул. — Возможно, это будет самым большим разочарованием в моей жизни. Но, я теперь понимаю, что городок не так уж и благополучен и за внешним спокойствием, возможно, таится что-то еще…

По спине Городовой побежали мурашки — ведь именно это она почувствовала совсем недавно, как только приехала в город. Спустя несколько секунд, Григорьев продолжил: — Пора сорвать этот пластырь. Пришло время во всем разобраться. Поэтому вы здесь. Я подумал, что нам нужен новый подход, взгляд со стороны, свежая кровь, так сказать… Понимаете, большинство местных жителей родились здесь, выросли и умрут тоже здесь, как их отцы и деды. И дети их здесь проживут, и внуки… Среди моих подчиненных — девяносто процентов — местные, а те, что не местные, вроде меня, прижились здесь и обмякли, так, что возможно уже не способны быть объективными. Поэтому, я надеюсь на вас, Оксана. Вы человек незаинтересованный, так сказать… Надеюсь, что вы разберетесь во всем и вернете местную жизнь в привычное русло, если это вообще возможно. С вашим опытом и личными качествами, о которых я знаю со слов вашего начальника, я уверен, что вы справитесь с этой задачей.

Городовая молча кивала головой, задумавшись над откровениями Григорьева. Она поняла, что полковника, помимо прочего, пугает подтверждение его смутных предчувствий и неизбежное появление доказательств того, что многие годы он не замечал чего-то очевидного, хотя мог предотвратить несчастье. Его мучил страх разочарования в самом себе. В его возрасте это действительно страшно. Следователю снова вспомнились собственные ощущения по приезду в этот городок. Может статься, что подобные чувства в свое время преследовали и полковника, но он предпочел не обращать на такие мелочи внимания. Необыкновенная красота местной природы, внешнее благополучие и аутентичность городка действительно сбивали с толку, завораживали. Нужно быть предельно осторожной и бдительной, чтобы не попасть под обаяние этого места. Хотя, как правило, само место здесь ни при чем, обычно проблемы создают люди.

— Кстати, эти дела ведет толковый парень — капитан Крашников, — уже совершенно другим тоном, почти весело, прервал размышления Городовой полковник Григорьев. — Как только произошло первое исчезновение, я сразу решил, что лучше него кандидатуры для этой работы не найти. Он бы и сам обязательно во всем разобрался, рано или поздно, потому что является прекрасным исключением из правил, так сказать: не местный, и хотя уже много лет проживает в этом городе, сохранил острый ум, внимательность, дотошность в работе и активность — очень способный парень, сами увидите. Но, мы не можем позволить себе ждать. Помощь ему, да и всем нам, точно не помешает. Время работает против нас. Я организовал ваше рабочее место в одном кабинете с Крашниковым — в его кабинете. Он будет во всем помогать и вы не пренебрегайте его помощью, потому что, говорю — парень очень толковый, такой… с изюминой… Вот кстати, уже и обеденный перерыв закончился. Вы немного отдохнули? Может еще кофейку?

— Нет, спасибо вам большое, ничего больше не хочу. Надо начинать работать.

Помогая Григорьеву составлять грязную посуду на разносы, Городовая переваривала данную им характеристику следователя Крашникова. «С изюминой» — именно так выражался и ее начальник, Владимир Анатольевич, когда описывал людей, чем — то очень заинтересовавших его, зацепивших внимание. От знакомого выражения женщине стало тепло и уютно, словно она получила весточку из дома.

— Сейчас я приглашу Крашникова, познакомлю вас и расходимся.

Закончив с посудой, кивнув сам себе, Григорьев решительно поднял трубку стационарного телефона и набрал номер дежурной части:

— Крашникова ко мне пригласите, пожалуйста.

В этот момент в дверь постучали, и в дверях появилась секретарь Ирина. С безучастным видом и все тем же жутким бесцветным голосом, каким разговаривала и до этого, она спросила:

— Вы пообедали, можно убирать?

— Да, спасибо, — хором ответили Городовая с Григорьевым и секретарь занялась, похоже, привычным для нее за годы работы, делом.

5

Капитан полиции Крашников еще во время совещания произвел на Городовую впечатление не слишком компанейского и общительного человека. Она исподтишка наблюдала за всеми присутствующими на совещании сотрудниками — кто-то перешептывался, кто-то переглядывался, вопросы поднимались разные и все члены коллектива, как одно целое, одинаково реагировали на происходящее. Все, кроме Крашникова. Он сидел по центру предпоследнего ряда, окруженный коллегами и явно выделялся среди них — он был здесь вместе со всеми, но, в то же время, где-то далеко, и совсем один. Городовая отметила его, не предполагая, что это и есть тот самый толковый парень, с которым им вместе придется работать в ближайшее время. Одиночка, молчун и возможно циник. Впечатление еще больше усилилось, когда он по приказу Григорьева, прибыл в кабинет начальника и молча, без доклада, вошел. Григорьев сам представил следователей друг другу:

— Городовая Оксана Евгеньевна, Крашников Дмитрий Сергеевич.

Следователи молча пожали друг другу руки, лишь на мгновение встретившись взглядами, по непонятной причине, чувствуя себя неловко в присутствии друг друга.

— Ну, дальше сами, ребятки, увидимся позже, — наскоро попрощался с подчиненными Григорьев, торопясь на встречу с представителями местной газеты. Городовая еще раз поблагодарила его за обед и вышла из кабинета вслед за Крашниковым.

То время, которое новоиспеченные коллеги затратили на путь к кабинету Крашникова, находящегося на первом этаже здания, Городовая использовала для того, чтобы получше разглядеть молчаливого следователя. Коротко остриженные, темные, почти черные волосы, прямая осанка, мощные широкие плечи — наверняка спортсмен, возможно пловец — высокий, крепкий. Можно было бы сказать — привлекательный, если бы не помятая форма, далеко не первой свежести рубашка и не щетина, которая однозначно не являлась запланированной данью моде.

Кабинет Крашникова находился рядом с дежурной частью и по размеру и захламленности больше напоминал кладовку. Все — пол, стулья, полки шкафов, были завалены всевозможными папками, книгами и бумагами. Относительно свободными поверхностями в кабинете можно было считать только небольшой стол, расположенный так, чтобы дневной свет из окна падал под углом слева, и стул с регулируемой спинкой и мягким сиденьем. Однако, и эти поверхности не были абсолютно пустыми. Стол занимали: подставка с разноцветными ручками и простыми карандашами, не распакованная пачка бумаги для принтера, две толстых тетради, а так же небольшой черный ноутбук, подключенный к принтеру, стоящему на табурете позади стола, а на спинке стула висело небольшое белое полотенце.

— Это ваше рабочее место, — Крашников указал на стол с ноутбуком.

— Спасибо, — в тон ему ответила Городовая и, с трудом продираясь сквозь горы папок, прошла к отведенному ей рабочему месту.

При ближайшем рассмотрении все, что находилось на столе, включая ноутбук, было совершенно новым, тетради оказались в клетку, а в ящике стола лежала запакованная пачка влажных салфеток и большой набор цветных маркеров. Что же, приятный сюрприз! А какое внимание к деталям!

Городовая уселась за стол, положила на него свою сумочку от Prada и неожиданно для себя ощутила спокойствие и умиротворенность — все в этом кабинете ее устраивало, все было по душе. Даже дикий беспорядок, всего минуту назад обескураживший ее, сейчас показался таким уютным и… безопасным что ли… Да — именно это она чувствовала — впервые за очень долгое время, она ощутила себя в безопасности.

Стол Крашникова располагался прямо напротив стола Городовой и их разделял только табурет, со стоящим на нем принтером. Следователь подошел к своему столу, снял с поверхности стула пачку каких-то бумаг и, аккуратно положив их прямо на пол, тяжело опустился на стул. Сложив руки прямо перед собой, он несколько секунд молчаливо их разглядывал, после чего поднял усталый взгляд карих, обрамленных потрясающе длинными ресницами глаз, на Городовую, и произнес низким, немного хриплым голосом:

— Называйте меня Дмитрий. Как мне лучше всего обращаться к вам?

— Обращайтесь ко мне Оксана, — сдавленно ответила она; по какой-то причине от взгляда Крашникова она снова почувствовала себя не в своей тарелке.

— Хорошо. Оксана. Как мы будем с вами работать? Сразу выскажу свое мнение — я не против совместной работы, но у каждого из нас за годы службы выработаны свои методы, поэтому неизбежны трудности во взаимодействии и… во взаимоотношениях.

Городовая еще больше смутилась от такой прямоты, да еще эта духота в кабинете…

— Согласна. Работаем вместе и при необходимости разделяемся, — выдавила она из себя.

Следователь удовлетворенно кивнул, будто не замечая смущения новой коллеги, после чего снова надолго замолчал, уставившись на свои руки.

— Вы не против, если я немного проветрю здесь? — Городовая не дожидаясь ответа приоткрыла окно, находившееся слева от стола. Впрочем, ответа и не последовало.

Прохладный осенний воздух разрядил обстановку в кабинете и освежил мысли Городовой. Спустя пару минут, во время которых она старательно делала вид, что ищет что-то в своей сумочке и просматривает сообщения в телефоне, Городовая решилась поднять взгляд на своего новоиспеченного коллегу. Он сидел напротив, с опущенной головой и закрытыми глазами, что было очень похоже на сон. Женщине в голову пришла мысль, что возможно ее первое впечатление о нем было ошибочным — вполне вероятно он не молчун и не циник, а просто зверски устал, и именно это в настоящий момент случайно позволил наблюдать постороннему человеку. Вслух она громко произнесла:

— Я бы хотела изучить все имеющиеся материалы по нашим делам.

Крашников открыл глаза, тяжело выбрался из-за стола, взял три папки с завязками с тумбочки позади себя и положил их перед Городовой, после чего вернулся к своему столу и принялся перебирать какие-то бумаги. Все действия он осуществлял без комментариев, четко, без лишних движений, как-то даже по-армейски… Городовая, молча наблюдавшая за ним, вдруг поняла, что ее первые впечатления оказались неверны не только относительно самого Крашникова, но и относительно его кабинета она в первые минуты пребывания здесь, оказалась не права. В хаосе, царящем вокруг была какая-то особая система. Она только что заметила, что папки, топографические карты и бумаги не беспорядочно разбросаны, как ей сначала показалось, а уложены четкими, ровными стопками и явно неспроста, на разных уровнях — на полу, на стульях, на полках шкафов и на самих шкафах. На многих из этих стопок Городовая разглядела небольшие стикеры с надписями, а из самих папок и книг виднелись разноцветные закладки. Помимо этого, теперь Городовая заметила, что на этих стопках, да и на любой другой поверхности, совершенно отсутствует пыль. Однозначно, первое впечатление о кабинете, как о барахолке, оказалось обманчивым, но от этого Городовой не стало здесь менее уютно, наоборот, все встало на свои места — она любила, чтобы во всем была система и смысл, и, хотя сама не была педантом, уважала педантичных людей.

Следователь достала из своей сумочки рабочий блокнот и ручку любимой марки, предпочитая пользоваться привычными канцелярскими принадлежностями, убрала сумку на подоконник и, решительно раскрыв папку с делом об исчезновении первого подростка, углубилась в изучение материалов, попутно делая для себя необходимые записи.

Первый исчезнувший мальчик — Серов Иван Юрьевич, семнадцати лет, учащийся одиннадцатого класса средней общеобразовательной школы номер один. Воспитывался в полной семье родными родителями, работающими на местном металлургическом комбинате. В семье есть младший ребенок — Вадим, восьми лет, учащийся первого класса той же школы.

Никаких проблем с несовершеннолетним или сложностей в отношениях с ним, никто из членов семьи не отмечал. Последние полгода Иван встречался с одноклассницей Мариной, а так же часто проводил время в довольно большой компании друзей, состоявшей из юношей и девушек, каждый из которых был опрошен следователем Крашниковым. Друзья не отметили ничего подозрительного ни во внешнем виде, ни в поведении Ивана в последнее время.

В деле находилось множество различных рапортов и объяснений: судя по всему опрошен был каждый человек из окружения подростка, каким-либо образом связанный с ним — учителя, одноклассники, сторож школы, соседи, друзья и знакомые, официанты кафешек, расположенных возле школы и рядом с домом мальчика, а так же бывшие друзья и подруги. К рапорту о беседе со школьным психологом прилагалась подробная психолого — педагогическая характеристика Ивана, из которой следовало, что парень был оптимистичным коммуникабельным подростком, не склонным к конфликтам и деструктивному поведению.

Изучив все бумаги, имеющиеся в папке с надписью «Серов», Городовая выстроила последовательность того, как разворачивались события второго сентября сего года, в день исчезновения Ивана. В последний раз члены семьи видели его дома во время обеденного перерыва. После обеда, около четырнадцати часов, младший брат Ивана — Вадим, ушел в свою комнату, а родители отправились на работу. Иван в это время смотрел телевизор и был, как обычно, весел и спокоен. Когда в пятнадцать тридцать Вадим вышел из своей комнаты, Ивана дома уже не было, и мальчик подумал, что старший брат отправился гулять с друзьями. Вернувшиеся с работы после восемнадцати часов родители не обеспокоились отсутствием Ивана, до тех пор, пока тот так и не возвратился домой к двадцати трем часам. Обзвонив всех друзей и девушку Ивана и выяснив, что после обеда его никто не видел, родители сообщили обо всем в полицию.

Это была вся информация, которая имелась по данному делу. Разносторонняя, объемная, но катастрофически пустая, она мало что объясняла и ничего не доказывала. Проведенные розыскные мероприятия не дали никаких зацепок — ни следов похищения, ни признаков того, что Иван уехал куда-либо сам, ни свидетелей, ни предшествующих подозрительных событий или происшествий, ни следов какого-либо совершенного преступления в отношении мальчика. Городовая отметила для себя, что все объяснения — от родителей, младшего брата, девушки Ивана и его друзей, а так же от психолога школы и других лиц, отобраны одинаково подробно и скрупулезно. Немного поразмыслив над этим и сделав кое-какие пометки в блокноте, Городовая приступила к изучению материалов дела об исчезновении второго мальчика.

Артемов Михаил Андреевич, семнадцати лет, учащийся одиннадцатого класса средней общеобразовательной школы номер два. Другая школа — не та, в которой учился Серов. Дальше — все как под копирку из первого дела, только имена и обстоятельства разные. Полная семья, младший брат — первоклассник, девушка, друзья… Окружающие мальчика люди — все как один — утверждают что никаких проблем и предвестников того, что случилось позже, никем замечено не было.

В этом случае исчезновение произошло ранним утром. В последний раз члены семьи видели Михаила выходящим из дома, он направлялся в школу. Но до школы парень так и не дошел. Родители обнаружили исчезновение мальчика только вечером, после визита его девушки — Елены, безуспешно пытавшейся дозвониться до Миши с самого утра, и обеспокоенной тем, что он так и не появился на занятиях. Родители сразу же сообщили об исчезновении сына в полицию, но, как и в случае с Серовым Иваном, ни следов похищения, ни признаков преступления обнаружено не было.

Городовая снова сделала в своем блокноте несколько пометок. Углубляясь в дела об исчезновениях детей, она становилась все мрачнее. Мальчиков однозначно похитили, но кто и с какой целью? Требований выкупа не поступало, да и дети эти были не из самых богатых семей…

По долгу службы она знала страшную статистику, что во многих случаях преступлений против детей — особенно когда нет очевидных подозреваемых — виновный находится очень близко, как правило, в семье ребенка. Это были страшные преступления — предательство самых близких людей всегда, независимо от жизненного и служебного опыта, повергало в шок и подрывало саму веру в жизнь, ее осмысленность. И, какими бы страшными ни были последствия преступлений, снятие подозрений с родных людей жертв, всегда приносило необъяснимое облегчение. В каждом случае преступления против детей, любой следователь Особого отдела, в частности Городовая, в первую очередь проводили работу, исключающую участие близких родственников детей в преступлении. В данном случае жертвами стали несколько детей, что немного выходило за «обычные», если их можно так назвать, рамки, но следователь, не изменяя себе, выделила эту задачу как первоочередную.

Обстоятельства третьего дела совсем незначительно отличались от двух предыдущих. Третий исчезнувший мальчик — Хабаров Олег Геннадьевич, семнадцати лет, учащийся второго курса местного металлургического колледжа. Полная семья, четырнадцатилетняя сестра, девушка, друзья… та же благополучная картинка, что и в двух предыдущих случаях.

В половине первого ночи Олег, проводив свою девушку до ее дома, после совместного пребывания на дискотеке в Доме Культуры, подойдя к собственному дому, встретил соседей — восемнадцатилетних братьев — близнецов, которые так же возвращались с дискотеки и остановились покурить неподалеку.

Сотрудники полиции, разумеется, опросили братьев в первую очередь. С их слов, Олег был трезв, в хорошем настроении, выглядел как обычно. Ребята покурили вместе, поговорили на разные темы — о том, что было на дискотеке, об общих знакомых, о девушках, и разошлись около часа ночи — братья вошли в ворота своего дома, а Олег направился к воротам своего. Вот только до дома он все же не дошел и больше с тех пор его никто не видел.

Естественно, соседям — братьям на слово никто не поверил, и их показания были проверены самым тщательнейшим образом. От дальнейших подозрений их спасли записи с камер видеонаблюдения, установленных по всему периметру земельного участка, на котором располагался их дом. Согласно нескольким рапортам, на записях было отчетливо видно, как трое парней непринужденно курят в течение довольно длительного времени, а после мирно расходятся — Олег в сторону своего дома, братья же входят в свои ворота и прямиком в дом, откуда появляются, только на следующее утро, что также было зафиксировано камерами.

Дом Олега Хабарова, к сожалению, не попадает в зону наблюдения этих камер, поэтому по записям с них нельзя наверняка утверждать — куда именно тот отправился. Доподлинно известно только то, что утром мать Олега вошла в его комнату и обнаружила, что постель не была расправлена. Сделав вывод, что мальчик не вернулся вечером с дискотеки, и обзвонив друзей и девушку Олега, она выяснила, что после дискотеки парня никто из них не видел. В семь утра семья Хабаровых сообщила об исчезновении сына в полицию.

Знакомая уже история — ни следов какого-либо совершенного преступления, ни доказательств того, что парень добровольно покинул свой дом.

Сходство этих трех случаев, отсутствие очевидных следов преступлений и свидетелей в каждом из них — вот что само по себе могло оказаться зацепкой, которая, к сожалению, опять же приводила Городовую к умозаключению об умышленном похищении мальчиков, но не давала ответа — кто и с какой целью это мог сделать. Каких-либо других данных, за которые можно было зацепиться, действительно не было — ни тебе историй со злоупотреблением спиртным, или употреблением наркотиков, ни «плохих» компаний, ни конфликтов со сверстниками, ни семейных драм…

Как одна из версий местной полиции, рассматривался самостоятельный уход детей из дома, по собственной воле. Однако, Городовая сразу отмела ее как несостоятельную. Покинуть родной город без предварительной подготовки — без теплой одежды, денег и документов — поразительная глупость, а судя по изученным материалам, эти мальчики глупцами не были. Возможно, такая развязка этой истории была бы самой предпочтительной — три товарища, решив, что провинциальная жизнь им не по нутру, ушли из города, заранее обо всем договорившись. Но, вряд ли молодым парням удалось бы провернуть такое не вызвав ни единого подозрения среди окружения, тем более в таком городке, как этот.

Хотя, версия похищения во всех трех случаях казалась следователю более вероятной, ее все же, смущало полное отсутствие каких-либо свидетельств этого. Как правило, даже самые хорошо спланированные и подготовленные похищения оставляют за собой следы… Если только, дети совсем не сопротивлялись, а значит — еще один довод в пользу версии о близком знакомстве жертв с похитителями.

Городовая размышляла над делами мальчиков, все больше убеждаясь в том, что в этом провинциальном городке может оказаться все не так благополучно, как кажется на первый взгляд. Она составила что-то вроде небольшого плана действий для себя, приятно удивившись тому, что не испытала даже секундного раздражения во время работы с документами, не обнаружив в них никаких несостыковок, несовпадений в объяснениях или рапортах, составленных Крашниковым. Все было проработано четко: объяснения взяты очень подробно, обстоятельства изучены скрупулезно, бумаги в аккуратном состоянии, разложены в хронологическом порядке по датам их составления. Городовая невольно прониклась чувством уважения к следователю: как бы не хотелось этого признавать — но она и сама не сделала бы проведенную им работу лучше. Во время предыдущих расследований ей приходилось сталкиваться с несравнимо менее старательными полицейскими. Она, наконец, допустила возможность того, что Крашников действительно толковый парень, как утверждал его шеф, и знает свое дело, однако ему явно не хватало опыта в подобных делах.

Подняв голову, Городовая обнаружила, что этот самый толковый, но неопытный парень сидит, откинувшись на спинку своего стула и внимательно, с интересом наблюдает за ней. Неожиданно смутившись и почувствовав необходимость сказать хоть что-то, она в несвойственной ей манере высокомерно и пафосно произнесла:

— Хорошая работа, Дмитрий. Все очень подробно и аккуратно. Нераскрытых вопросов и слепых пятен в материалах я не обнаружила, как не обнаружила и никаких зацепок. По-моему вы совершенно ничего не упустили.

От тона, каким она произнесла эту речь, ей сразу же стало жутко неудобно. Этого уже давно не случалось, но когда-то именно такой тон речи и манера разговаривать были ее защитой от смущения и неуверенности в себе. С тех пор прошло много времени, она научилась преодолевать неуверенность другими, менее смешными, более приемлемыми способами и забыла об этом, но сейчас вспомнила. Да что же с ней такое?!

Крашников отвернулся к окну, молча кивнул несколько раз головой и снова повернувшись к коллеге, вопросительно изогнул брови, явно ожидая продолжения. Городовая демонстративно сложила папки с делами в стопку, подвинула их на край стола, убрала свой рабочий блокнот и ручку обратно в сумочку, после чего, не меняя тональности, ответила на вопросительный взгляд следователя:

— Ну а раз все так чисто да гладко, нам остается только одно — начать все сначала, чтобы доказать, что так не бывает.

Пусть лучше Крашников считает ее стервой, чем догадается, до какой степени она смущена.

6

В последние недели, все время Крашникова, за исключением нескольких часов сна в сутки, занимало расследование исчезновений мальчиков. Он собирал информацию мельчайшими крупицами, старался не упустить из виду ни малейшей детали, порой доходя до абсурда. Он уже начал забывать, как жил до этих исчезновений. Ложась на ночь в постель, он долго не мог заснуть, а когда ему, наконец, это удавалось, то ему непременно снились кошмары. По утрам он вставал еще более разбитым, чем ложился накануне вечером. Он принудительно заставлял свой организм функционировать в режиме нон-стоп с помощью кофеина и холодного душа, однако понимал, что долго так не протянет. В последнюю неделю он стал замечать за собой полное отсутствие каких-либо желаний, интересов и жизненных сил, возможно, у него начала развиваться депрессия.

Однако, сегодня произошло нечто невероятное — у него вдруг открылось второе дыхание и впервые с начала расследования случился прилив оптимизма — он ощутил уверенность в том, что справится с делом. Эти ощущения возникли у него сразу же после совещания, во время знакомства с Городовой, и еще более окрепли после того, как она появилась в его кабинете. Он наблюдал за тем, как внимательно она изучает материалы дел, отмечая что-то у себя в блокноте; как она раскладывает бумаги, сопоставляя и стараясь не нарушить хронологический порядок, в котором они разложены, и это странным образом успокоило его. Он не хотел признаваться себе в этом, но именно присутствие Городовой вселило в него уверенность в собственных силах, наполнило осознанием того, что он не одинок, и принесло облегчение, сравнимое с глотком прохладного горного воздуха, после нескольких суток пребывания в душном плацкартном вагоне.

Почему приезд Городовой так повлиял на Крашникова, он не понимал, но будучи человеком рациональным и практичным, рассудил так, что раз уж это оказало на него положительное действие — пусть будет так. Кроме того, в появлении этой женщины обнаружился и еще один очевидный плюс, который помимо прочего приятно пощекотал самолюбие Крашникова — он испытал несказанное облегчение от того, что столичная коллега не нашла никаких лазеек в его материалах — ничего, что он не заметил, просмотрел. Впервые за годы службы он убедился, что взгляд со стороны действительно может оказаться полезным.

Шеф и раньше пытался предложить, даже навязать Крашникову помощников, однако, вскоре пришел к выводу, что у него в отделе нет сотрудников, способных сработаться со следователем. Любые попытки совместной деятельности с Крашниковым приводили к тому, что люди бежали от такого сотрудничества, не выдерживая тяжелого характера следователя. В те редчайшие моменты, когда он находился не на службе, то мог быть довольно приятным в общении человеком, веселым и остроумным. Однако, на службе, особенно работая над каким-либо делом, он становился совершенно невыносимым — молчаливым, угрюмым, несговорчивым, грубым, но, в то же время, чертовски эффективным сотрудником. Его дедуктивные способности, почти патологичная педантичность, наблюдательность и бешеная работоспособность, сделали его самым лучшим следователем отдела, и в то же время, персоной нон-грата в коллективе. Работа для него всегда была на первом месте.

О его кабинете и царящем в нем «высокоорганизованном хаосе» ходили легенды, отчасти потому, что там мало кто бывал. Уборщица туда не заходила ни разу — Крашников с первых дней службы отверг возможность того, что незнакомый человек будет хозяйничать в его кабинете; коллеги, так же, не были желанными посетителями в этом помещении, а начальник отдела полиции полковник Григорьев, побывав в кабинете Крашникова всего лишь раз, задумчиво вышел оттуда, и, если верить очевидцам, не говоря ни слова дошел до своего кабинета, не заглянув ни в один из кабинетов и не обматерив никого из подчиненных по дороге, что случалось чрезвычайно редко. После того раза, Григорьев в кабинет Крашникова не входил ни разу, обмолвившись как-то в присутствии других подчиненных, что «боится там что-нибудь сломать».

Крашников брался за самые сложные дела и всегда доводил их до логического завершения, достигая цели любым законным способом, не считаясь с личным временем и, к сожалению, с личным временем и чувствами окружающих. Несмотря на все свои заморочки, надо отдать ему должное, своими результатами и заслугами Крашников никогда не кичился, поэтому коллеги его уважали с самого начала его работы в местном отделе полиции, а со временем перестали подшучивать над ним и приняли следователя, таким, какой есть, просто старались как можно меньше с ним взаимодействовать, не навязывать свою помощь, общение и присутствие.

Сам же Крашников не мог даже представить себя работающим над одним делом с кем-либо из коллег, одна только мысль об этом безумно раздражала его. Любое вмешательство в порученное ему расследование, доводило его до бешенства, которое он не мог, да и не желал сдерживать, изливая на окружающих. Он всегда был одиночкой и это никогда не мешало ему и уж точно не приносило никакого вреда. С годами он убедился, что одиночество — самый эффективный способ работы, и его показатели по раскрытию преступлений — самые высокие среди показателей коллег на протяжении последних лет — говорили сами за себя.

Теперь же, когда у Крашникова внезапно появился напарник, хорошо знающие особенности его характера сослуживцы потирали руки в предвкушении очередного скандала, одновременно делая ставки на то — сколько времени протянут новоиспеченные коллеги, работая вместе, и кто сбежит от этого сотрудничества первым.

В это время сам Крашников, на удивление самому себе, оказался совершенно не против такого тандема и как ни старался — никак не мог разозлиться на сложившуюся ситуацию, она его полностью устраивала. С первых минут знакомства с Городовой, ему стало ясно, что они сработаются — какая-то химия… И пусть его немного раздражала ее манера общения — чуть высокомерная, будто издевательская, возможно излишне самоуверенная, но она его не отталкивала, а наоборот, странным образом, привлекала. Кроме того, он чувствовал, что это все напускное, что, скорее всего, Городовая просто не очень уверена в себе.

Все эти мысли требовали более подробного анализа, их новизна и непривычность немного пугали Крашникова. Поэтому, сразу после того, как Городовая ознакомилась с делами, Крашников поспешил отвезти ее в гостиницу, а сам направился домой — передохнуть и привести мысли в порядок. Они договорились встретиться перед гостиницей в девять утра, на следующий день. По дороге домой следователь планировал спокойно, за чашкой кофе, поразмыслить над событиями дня, однако добравшись до квартиры, понял, что на кофе его сил не хватит — он смертельно устал и этой ночью проспит без сновидений.

7

Утро выдалось дождливым и мрачным. Поднявшись с постели в половине восьмого и взглянув в окно, Городовая увидела, что небо затянуто темными тяжелыми тучами, которые, казалось, можно потрогать рукой прямо у себя над головой. Со стороны черных гор на город угрожающе надвигалась темно-серая дымка, словно предупреждая о надвигающейся катастрофе. И без того дурное настроение Городовой, спровоцированное очередной порцией ночных кошмаров, обрывки которых то и дело вставали перед ее внутренним взором, но никак не хотели складываться в общую картину, еще больше испортилось от увиденного. После необходимых утренних процедур она снова подошла к окну, с робкой оптимистичной надеждой желая разглядеть признаки улучшения погоды. Но она не увидела их, как не увидела вообще ничего — все от горных скалистых вершин, до автомобильной стоянки под окном, было покрыто серым, очень плотным, кажущимся ощутимым на ощупь туманом. Окончательно убедившись в том, что на хорошую погоду сегодня рассчитывать не приходится, Городовая стала собираться на службу.

Наложив макияж, по привычке используя маленькое карманное зеркальце, и надев выглаженную еще с вечера форму, она подошла к большому зеркалу в коридоре, чтобы оценить свой внешний вид. В целом, образ оказался ожидаемо деловым — форма выглядела аккуратно, прическа — сдержанно, макияж — натурально, за исключением помады яркого винного оттенка на губах. Городовая обожала эту помаду, и то, что этот оттенок был, возможно, слишком броским для появления на службе, ее не волновало.

С самых первых минут пребывания в этом городе, ее то и дело преследовали непривычные чувства и мысли, которые нервировали и выбивали из колеи. Возникающие время от времени ощущения, можно было сравнить с теми, когда мучительно не можешь поймать кружащееся где-то на краю сознания смутное воспоминание, давно забытое, но важное, даже необходимое… и невозможность уловить его и вспомнить по-настоящему, медленно сводит с ума. Обычно Городовая очень быстро адаптировалась в быстро изменяющихся условиях существования, была любознательной путешественницей и страстно любила незнакомые города и местности. Однако, в этом городе она чувствовала себя удивительно неуютно, будто постоянно ощущала чье-то присутствие за своей спиной и никак не могла расслабиться, даже наедине с самой собой.

За все время с момента приезда сюда она чувствовала себя спокойно только в присутствии следователя Крашникова. Они провели вместе совсем немного времени, но именно в эти часы Городовая чувствовала себя в безопасности и не оглядывалась поминутно в необъяснимой тревоге через плечо.

Накануне вечером у следователя возникла настоятельная потребность в восстановлении собственного душевного равновесия. Горячий вечерний душ, маникюр и чтение любимого журнала перед сном немного привели ее в чувство, а шикарная помада винного оттенка с самого утра, оказалась необходимым условием сохранения более-менее стабильного душевного состояния. Благодаря этим простым вещам она ощутила себя, привычную, немного заблудившуюся в собственных ощущениях вдалеке от привычного окружения, цивилизации, знакомой деятельности и начальника-опекуна. Распрямляя воображаемые складки на безупречно сидящей служебной юбке, Городовая задумалась о том, как душевный настрой человека меняет его внешний облик и наоборот — изменения во внешности влекут за собой перемены в настроении и мироощущении.

Течение ее мыслей прервал телефонный звонок — Крашников сообщил, что ожидает Городовую внизу, возле входа в гостиницу. Женщина еще раз окинула свое отражение в зеркале, распрямила плечи и, сняв сумочку с вешалки, решительно вышла из номера.

8

На ежедневном утреннем совещании в учебном классе отдела полиции, Крашников с Городовой устроились на соседних креслах в первом ряду. Следователь скорее почувствовал, чем увидел, что Городовая сегодня как-то особенно серьезна и собрана. Внешне это практически никак не выражалось — форма, как и вчера, безупречна, волосы собраны в идеальный хвост, прямая осанка. Отличался только оттенок губной помады — сегодня он был более насыщенный, цвета красного вина и очень подходил Городовой, необыкновенно привлекательно контрастируя с глубокой синевой ее глаз — сегодня они показались Крашникову еще более выразительными. В остальном Городовая выглядела так же, однако, во всем ее облике чувствовалось напряжение… Может быть, плохо спалось на новом месте?

Крашников-то спал сегодня ночью отлично — с одиннадцати часов вечера до семи утра, без сновидений, и проснулся утром совершенно другим человеком, вернее таким, каким был до исчезновений подростков. Он вдруг обнаружил, что давно не менял постельное белье и не прибирался в квартире, щетина на его подбородке давно превысила уровень, считающийся сексуальной небрежностью, а форму он вообще вряд ли сможет привести в приличное состояние без химчистки. По причине обнаружения данных обстоятельств, его день начался бодро и активно — следователь принял душ, побрился, выгладил новый комплект форменного обмундирования, включил стиральную машину и пропылесосил в квартире, попутно набрав два мешка разнообразного мусора, разбросанного в самых неожиданных местах. После этого он со вкусом позавтракал, с удовольствием выпил две кружки свежесмолотого, по всем правилам сваренного кофе и целых четыре минуты праздно пялился в окно, за которым, к слову, кроме серого вязкого тумана не было видно ровным счетом ничего. Но даже это обстоятельство не смогло испортить ему настроение, и в его голове веселенькой мелодией звучала мысль о том, что жизнь не такая уж дурная штука.

Городовая внимательно вслушивалась в доклад дежурного, записывая что-то в своем блокноте. Совещание проходило своим чередом, однако шеф сегодня был как будто не в своей тарелке и явно стремился поскорее все закончить. По делам об исчезновениях мальчиков он вообще ограничился высказыванием, что, дескать, здесь ему все ясно и что он в курсе того, какая работа проводится в данном направлении. Это приятно удивило и еще больше поспособствовало эмоциональному подъему Крашникова. В его душу закралась безумная надежда на то, что, возможно, шеф наконец осознал всю бесполезность ежедневных ритуальных двухчасовых переливаний из пустого в порожнее. Такого замечательного утра не случалось уже очень давно. Оставалось надеяться, что весь остальной день будет не хуже.

9

После совещания полковник полиции Григорьев по своему обыкновению засел за телефон, закрывшись в своем кабинете — нужно было решить кое-какие личные вопросы, поздравить знакомых чиновников с их праздниками, пожелать доброго утра высокопоставленным приятелям, обсудить мелкие организационные вопросы с вышестоящим руководством в областном управлении. Он любил быть на гребне волны, первым узнавать все новости, быть в курсе событий — как происходящих, так и планирующихся, поэтому ежедневно уделял особое время для мониторинга происходящего в городе и районе. Сбор информации он считал наиважнейшей стороной служебной деятельности. Тридцать три года службы, из них семнадцать лет — на руководящих должностях, научили его не пренебрегать любой информацией, бережно собирать и хранить ее, а при необходимости правильно использовать, не только в интересах службы, но и в личных интересах. Помимо прочего, сегодня он надеялся, что привычное занятие хотя бы немного разгонит непонятную, беспричинную хандру, так некстати прицепившуюся к нему с самого утра. На самом деле, причина была известна ему, но он предпочитал винить в своем состоянии скорее погоду, чем груз осознания того, что его чрезмерная расслабленность, самонадеянность и в целом несостоятельность как руководителя местных правоохранительных органов, привела к тому, что происходит сейчас в городе.

Через пятьдесят минут утренний ритуал по сбору информации посредством телефонных переговоров, был окончен и Григорьев приступил к следующему, не менее важному для него ежедневному ритуалу — личным встречам с некоторыми из подчиненных, для выяснения продвижения в особенно интересующих его делах, а также мониторинга общих настроений в коллективе и решения насущных служебных вопросов.

Так, активно и плодотворно прошли еще два рабочих часа, после которых Григорьев почувствовал, что пришло время для выяснения последнего на сегодня, самого волнующего его вопроса. По стационарному телефону он позвонил в кабинет Крашникова, но, не дождавшись ответа, набрал номер дежурной части, где ему сообщили, что Крашников, вместе с Городовой, выехали из отдела полиции на личной машине следователя сразу после утреннего совещания. Григорьев положил телефонную трубку на аппарат и удовлетворенно откинулся в кресле. Так даже лучше — он получил ответ на свой вопрос несколько иным, чем предполагал, способом, но это ничуть не обеспокоило его. На данный момент — главное, что противоречивое сотрудничество двух молодых следователей до сих пор не вылилось в конфликт, хотя они работали вместе уже второй день подряд. Это интересно! Полковник подумал о том, что теперь чувствует себя намного лучше, чем с утра. Глянув на часы, он обнаружил, что осталось совсем немного времени до обеденного перерыва. Поразмыслив, Григорьев решил сделать еще один телефонный звонок — по мобильному телефону. Поудобнее устроившись в кресле, он набрал нужный номер:

— Здравствуй, Анатолич!

— И тебе не хворать, Григорич! А я все думаю — когда же ты мне позвонишь? Как дела у тебя там?

— Все хорошо, молодежь наша работает, рано правда еще говорить о результатах, но настрой у обоих серьезный.

— Насчет этого не переживай, Григорич, Оксана отличный специалист. Вот увидишь, через пару-тройку дней она либо найдет ваших мальчишек, либо найдет доказательства того, что они свалили из вашего болота. У нее невероятная интуиция, просто отменная, всегда ведет в нужном направлении. Главное, чтобы они там с твоим Крашниковым не передрались! Ты смотри — в обиду ее не давай — я за три года измотался весь, пока ее в отдел возвращал.

— Ой, не знаю за кого тут больше переживать надо — за Оксану или за Дмитрия. Но пока, на удивление — второй день без скандалов…

— Сработаются… никуда не денутся. Как сам-то?

— Да нормально все, Анатолич. Как теперь в этом возрасте — то там заболит, то там заноет… Но, на рыбалку езжу, а как же! Кстати, вот в скором времени поеду, твой подарок опробую — спасибо, уважил.

— Да не за что, кури на здоровье!

— А ты — то когда уже в мои угодья соберешься, Анатолич? Я тут неподалеку такое место нашел — карпы с поросенка!

— Эх, да ты что?! Вот махнуть бы прямо сейчас, ей Богу! Но никак нельзя, еще годик надо протянуть, а потом приеду, Григорич, ох и держись тогда ты, со своими карпами!

— Буду ждать, Анатолич! А супруга твоя как поживает?

— Нормально поживает, ворчит все… да что ей сделается?!… А у крестника моего как дела, внуков еще не принес тебе?

— Да нет, какие внуки — и снохи-то каждый день разные, молодой еще. Спасибо, что не забываешь!

— Как же забыть, крестника единственного… Ну, ясно, привет ему передавай от меня!

— А ты супруге — от меня!

— Передам, Григорич, ты давай там, не хворай, а ко мне пришли тут, отвлекают…

— Ладно, пока, Анатолич, созвонимся еще!

— Ага, пока.

Григорьев убрал телефон в карман кителя и, еще раз глянув на наручные часы, с улыбкой направился к выходу из кабинета, напрочь забыв об утренней хандре, предвкушая горячий и вкусный обед в приятной компании.

10

Едва дождавшись окончания утреннего совещания, Городовая предложила Крашникову не терять времени и сразу заняться делом, а именно — посетить Хабаровых — семью мальчика, пропавшего последним. По какой-то причине история именно этой семьи заинтересовала ее больше всего. Возможно потому, что пропавший Хабаров Олег был тезкой одноклассника Городовой, ставшего мальчиком, пригласившим ее на первый в жизни медленный танец во время первого в жизни школьного бала… А возможно, потому что в объяснениях членов этой семьи, несмотря на их внешнюю полноту и завершенность, чувствовалась какая-то напряженность, недосказанность… В любом случае — Городовая привыкла доверять своей интуиции, не подводившей ее ни разу, по крайней мере, в вопросах, касающихся профессиональной деятельности.

Крашников был, как обычно, немногословен и согласился с ее решением, не вдаваясь в детали и не задавая лишних вопросов. Но, несмотря на его обыкновенную угрюмую молчаливость, Городовая отметила, что сегодня он выглядит намного лучше, чем вчера — бодр, активен, собран, гладко выбрит, в новой, с иголочки, форме. К тому же сегодня на нем потрясающий, явно дорогой, парфюм. Пока следователи на машине Крашникова направлялись к дому Хабаровых, Городовая наслаждалась ароматом этого парфюма с нотами дерева и натуральной кожи, и смотрела по сторонам, попутно припоминая описание города и окрестностей, данных, доставившим ее из аэропорта, таксистом. Туман за окном к этому времени немного рассеялся и позволил гостье разглядеть город.

По словам таксиста, город территориально разделен на три части, что обусловлено природными особенностями долины, располагающейся уступами, под уклоном. На возвышенности находится Верхний город, который плавно переходит в более низкую Центральную часть, а после — в низину — Нижний город. Примерно в пятнадцати минутах ходьбы от Нижнего города начинается лес, встречающий посетителей огромной поляной с живописным озером не ней, тем самым, что виднеется с горы, на въезде в долину. Верхний и Нижний город занимают преимущественно частные дома, коттеджи и дачные участки горожан. Центр, где проживает основная часть населения, состоит из нескольких довольно протяженных улиц и двух небольших проспектов, застроенных девяти — и пятиэтажными домами, различными учреждениями и конторами. Здесь же находятся три общеобразовательных школы и три детских сада, расположенные в разных частях Центра, здание местной Администрации с Дворцом культуры в одном здании и большим зеленым парком вокруг него, а так же трехэтажный развлекательный центр с кинотеатром, кафешками и всем прочим, обычно имеющимся в подобных центрах, на центральной площади города. К достопримечательностям города относятся: фонтан, работающий с мая по октябрь, а так же современный парк для скейтбордистов и роллеров с различными тренировочными горками, и множество уютных круглосуточных кафешек, разбросанных по всему городу.

На окраине Верхнего города, у подножия самой высокой, из окружавших долину, горы Альбатрос, расположен, так называемый, больничный городок, состоящий из нескольких зданий — стационара, поликлиники, детской поликлиники и родильного дома. Въезд на территорию больничного городка осуществляется через небольшую аллею из старых деревьев, которая, по словам таксиста, является предметом особой гордости горожан. В чем особенность этой аллеи он рассказать не успел.

Однако, ни старой аллеи, ни других, вдохновенно описанных таксистом достопримечательностей города, Городовой к сожалению, увидеть не довелось, так как Крашников отправился к Хабаровым, проживающим на окраине Нижнего города, по самой короткой дороге, совершенно не заботясь о том, чтобы показать гостье город. Но, его вины в таком положении вещей не было, ведь она сама заявила ему сразу после совещания, что отвлечений достаточно и пора приниматься за работу.

Спустя десять минут Крашников остановил свой автомобиль возле двухэтажного кирпичного коттеджа, окруженного высокой кованой оградой, с многочисленными клумбами вокруг дома и выложенной речным камнем дорожкой, ведущей от калитки к парадному крыльцу. Рядом с домом красовался просторный гараж на две машины, а позади дома виднелась большая бревенчатая постройка без окон, судя по всему — баня. Ничего примечательного или выдающего в облике дома не было — вокруг располагались такие же добротные, дорогие, большие и красивые дома с ухоженными участками — типичный богатый пригород, характерный для мегаполисов и очень неожиданный для такого захолустья, которым, по сути, являлся этот город.

Следователи молча вышли из машины и через калитку прошли по каменной дорожке к крыльцу, где их уже встречал высокий мускулистый молодой человек лет двадцати пяти в спортивном костюме и тапочках.

— Здравствуйте, меня зовут Андрей, я брат Елены Хабаровой, приехал вчера… с Камчатки, я там служу… вот, поддержать… А вы по делу… с какими-то новостями?

Городовая взглянула на Крашникова и, поняв, что тот не собирается отвечать на вопрос, взяла инициативу в свои руки.

— Здравствуйте, я — следователь, Городовая Оксана Евгеньевна, а это, — она указала на своего молчаливого напарника, — следователь Крашников Дмитрий Сергеевич. Мы ведем дело об исчезновении вашего племянника и хотели бы побеседовать с его родителями и младшей сестрой, если это возможно.

— Ну, это… вы проходите, конечно, только Лена с вами вряд ли сможет поговорить, ей совсем худо… Она напилась снотворного и заснула, ее сейчас ничем не поднимешь… может Геннадий поговорит… я сейчас его позову, — Андрей пропустил следователей в прихожую и указал дальнейшее направление рукой, уже поднимаясь по лестнице, ведущей на второй этаж, — вы проходите прямо в гостиную, обувь можно не снимать, сейчас я…

Следователи прошли в большую квадратную гостиную, отделанную деревянными панелями светлого оттенка, с двумя высокими окнами, массивной мягкой мебелью, обитой натуральной кожей того же оттенка, что и панели на стенах, книжными стеллажами, полностью занимавшими одну из стен, и каменным камином с различными картинами и семейными фотографиями в одинаковых рамах над ним, занимавшими стену напротив.

— Неплохо, — сказала Городовая оглядевшись. Она и в самом деле была впечатлена обстановкой — все прямо таки кричало о больших деньгах и, возможно, немного излишней демонстративности хозяев этого дома.

Крашников задумчиво кивнул в ответ и, подойдя к одному из окон, выходящих на окраину Нижнего города, уставился в сторону опушки старого леса. Городовая присела на край кожаного кресла, достав из кармана форменной куртки маленький рабочий блокнот и десятисантиметровый карандашик, предназначенные именно для таких случаев как этот, когда сумка с большим блокнотом и удобной ручкой остаются в машине.

В гостиную вошел седовласый мужчина невысокого роста и плотного телосложения. На первый взгляд ему было не больше сорока лет, но белоснежная седина сбивала с толку, не позволяя определить возраст точнее.

— Здравствуйте, меня зовут Геннадий Артемович, Андрей сказал, что вы пришли побеседовать. Но, Лена с вами беседовать не будет, она себя плохо чувствует сегодня. — Голос мужчины звучал глухо и монотонно, взгляд рассеивался, а весь внешний вид говорил о том, что он не спал несколько ночей подряд, да и вообще не в себе. У Городовой сжалось сердце при виде этого крепкого, взрослого мужчины, сломленного горем, которому вряд ли уже удастся вернуться к себе прежнему.

На нее несвоевременно нахлынули воспоминания обо всех таких вот визитах к родственникам жертв различных преступлений, которые ей довелось расследовать за годы службы в Особом отделе. Все неясные ощущения и неприятные чувства, преследующие ее с самых первых минут пребывания в этом городе, и зудящее на задворках сознания беспокойство, которое она объясняла перелетом, необычностью и мрачным величием местной природы, оформились вдруг в чувство необъятного страха перед результатом этого конкретного расследования. Она только что четко осознала, что снова вернулась к тому, отчего бежала, к этой работе, которую однажды возненавидела, именно за то, что всегда получала в ее результате — очередное доказательство того, что в мире слишком много зла. По окончании каждого расследования, на протяжении многих лет, она доказывала это себе и окружающим снова и снова, пока однажды не отказалась делать это. Целая лавина мыслей и воспоминаний навалилась на нее в одночасье, ей никак не удавалось взять себя в руки и начать беседу, ради которой она сюда пришла.

Крашников, развернувшийся навстречу вошедшему Геннадию Артемовичу, заметил, что с Городовой что-то не так. Поздоровавшись с хозяином дома, следователь взял инициативу в свои руки и продолжил беседу за коллегу. Но Городовая их не слышала, она так и сидела в кресле, уткнувшись в свой блокнотик, все глубже погружаясь в воспоминания, предоставив Крашникову полную свободу действий.

Многие считали ее высокую эффективность в работе талантом, даром, а она со временем стала считать проклятьем. Однажды она решила, что если уйти, постараться заглушить свою обостренную интуицию, держаться подальше от преступников и преступлений, то ей будет проще жить. Она думала, что со временем перестанет понимать преступников и их извращенную логику, ее сверхъестественное чутье притупится, и она забудет как находить следы там, где их нет больше ни для кого другого; если игнорировать невероятно обостренную с детства наблюдательность, то она разучится, одной из первых находить места, куда преступники прячут результаты и доказательства своих нечеловеческих деяний; если отвернуться от этой стороны человеческой жизни, ей наконец, снова будут сниться нормальные сны. И она ушла. Почти три года работала врачом скорой помощи, регулярно спала в своей постели, все чаще улыбаясь во сне, выезжала по праздникам с друзьями на шашлыки в Подмосковье и даже начала подумывать о замужестве… Она действительно думала, что смогла преодолеть себя и почти поверила в то, что может жить нормальной жизнью… Но… Несколько месяцев спустя после увольнения из Особого отдела, Городовая начала физически ощущать потребность в сложных интеллектуальных загадках, требующих предельной концентрации и отдачи. Работа в скорой помощи давала ей массу острых ощущений, когда за секунды необходимо было принимать решения, от которых зависели жизни людей. Однако, эти ощущения были жалкими суррогатами тех, что она испытывала во время работы над каким-либо преступлением, и уже совершенно несравнимыми с ощущениями в момент получения результата — окончательного раскрытия дела. Тогда она поняла, что бывший начальник, Владимир Анатольевич, оказался прав — она никогда не сможет убежать от себя.

Опытный оперативник, всю жизнь проработавший в московском уголовном розыске, Годунов Владимир Анатольевич, возглавил небольшой Особый отдел при Министерстве внутренних дел после того, как в результате многочисленных ножевых и огнестрельных ранений, полученных на службе, серьезно подорвавших его здоровье, не мог уже эффективно работать на улицах. Особый отдел был создан с его подачи и поначалу представлял собой небольшую группу высокоэффективных, опытных, талантливых следователей, занимающихся расследованием преступлений в любой точке России, в особо неочевидных и сложных случаях, когда обычные методы расследования преступлений, практикуемые полицией, не давали абсолютно никаких результатов. Однако, в процессе формирования Отдел претерпел значительные количественные и качественные изменения и в настоящее время в нем насчитывалось уже пятьдесят восемь специалистов в совершенно различных областях — физики, химики, программисты, математики, историки, ботаники, юристы, археологи, зоологи, литературоведы и даже теологи. Следователей — всего десять, а остальная команда специалистов работала в нужном тому или иному следователю направлении. Этот эксперимент Министерства внутренних дел, задумывавшийся только на один год, оказался чрезвычайно эффективным, мощным, а зачастую единственным оружием в расследовании загадочных происшествий и преступлений, и потому по сей день успешно существовал и процветал. Во многом это было личной заслугой бессменного руководителя Отдела, выдающегося, неординарного, гениального следователя Владимира Анатольевича, который лично находил и отбирал каждого специалиста для своего Отдела.

Они с Городовой познакомились, когда она была еще совсем молодой студенткой медицинского института, а Владимир Анатольевич подыскивал сотрудников в свой Особый отдел, требовавший вливания «свежих мозгов». В то время он частенько наведывался на различные занятия в медицинский институт, потому что среди уже набранных им специалистов не было ни одного медика. Молодые смешливые студентки считали, что сорокалетний опер запал на кого-то из их группы, потому что чаще всего он присутствовал именно на их занятиях. А когда Владимир Анатольевич начал оказывать повышенное внимание только одной из них — Городовой — все решили, что так и есть — подорвавший на службе здоровье полицейский, ищет молоденькую любовницу с медицинским образованием, чтобы совместить, так сказать, полезное с приятным. Городовой, что и говорить, льстило внимание, хоть и немного для нее староватого, но очень интересного, умного и внешне довольно привлекательного мужчины. Да и зависть девчонок, большинство из которых удостаивались внимания только прыщавых студентов-медиков, да мнящих себя повидавших жизнь профессионалами, интернов, тешила ее самолюбие. О том, что у него к ней только профессиональный интерес, Владимир Анатольевич объяснил лишь, когда она согласилась встретиться вне института. Он пригласил Городовую в легендарный, считавшийся не только среди студентов шикарным, ресторан. Она тогда решила, что пойдет на эту встречу уже только ради того, чтобы еще больше побесить смертельно завидовавших подружек, на каждом углу трезвонивших, что старый опер собирается сделать ей предложение.

Так и вышло — он действительно сделал предложение, которое изменило всю ее дальнейшую жизнь — и личную и профессиональную. Во время той встречи Владимир Анатольевич раскрыл все карты: рассказал о себе и об Отделе, который возглавлял, и предложил Городовой попробовать себя в следовательской работе. Ему нужен был толковый судмедэксперт, а она только заканчивала четвертый курс института, и поэтому сразу же отказалась, естественно считая себя не готовой принять такую большую ответственность. Но, Владимир Анатольевич убедил рискнуть и заверил, что если у нее не получится или не понравится работа, она сможет уйти в любой момент. Позже он говорил, что уже тогда увидел в Городовой огромный следовательский потенциал. А на той встрече, в ресторане, она согласилась скорее от неожиданности, не осознав важности и судьбоносности принятого решения. Подружки, сгоравшие весь вечер от нетерпения, и обрывавшие телефон Городовой, до тех пор, пока она все им не рассказала, порядком скисли, узнав, что за предложение сделал ей старый следователь. То ли из-за неоправданных ожиданий романтических историй, то ли просто из зависти, так называемые подруги какое-то время почти не общались с Городовой, а когда все же сменили гнев на милость — ей уже было совсем не до них.

У нее все получилось и работа зацепила. Зацепила так, что вся прошлая жизнь показалась всего лишь подготовкой к этой работе, к этой жизни — с постоянным недосыпом, командировками, сложными обстоятельствами и страшными загадками. Одновременно с учебой на пятом курсе мединститута, Городовая старалась совместить выезды с командой специалистов Отдела на происшествия в разные города. Сначала в качестве судмедэксперта, а чуть позже уже и в качестве следователя. К ее мнению вскоре стали прислушиваться коллеги, хотя официально коллегами они тогда еще не были. А спустя полтора года Городовая уже работала совершенно самостоятельно, практически не прибегая к помощи других следователей.

Каждое дело было для нее вызовом — интригующим, будоражащим и она как собака-ищейка вставала на след и не останавливалась, пока не находила искомое. Она чувствовала себя на своем месте настолько, словно всю жизнь она ждала именно этого, родилась для того, чтобы стать следователем Особого отдела. Владимир Анатольевич ликовал — он получил доказательство того, что не ошибся в этой молодой женщине. А та, окрыленная успехами и верой в то, что способна сделать этот мир чуточку лучше, приняла решение по окончании медицинского института поступать в ординатуру на кафедру судебно-медицинской экспертизы. Поступление в ординатуру совпало по времени с официальным оформлением Городовой на должность следователя в Особом отделе, возглавляемом Владимиром Анатольевичем.

Два года пролетели мгновенно, но, в то же время, так насыщенно, словно была прожита целая отельная жизнь. Городовая успешно совмещала ординатуру и работу следователя, постепенно становясь отличным специалистом под наставничеством и покровительством своего начальника. Медицинское образование и опыт работы в качестве судмедэксперта очень помогали ей в этом. Полная, зачастую круглосуточная занятость нравилась молодой и амбициозной женщине, она чувствовала свою нужность, даже необходимость, гордилась собой. В бешеном ритме пролетели и следующие годы — третий, а за ним четвертый. Примерно в этот период Городовая стала замечать, что стала взрослее, мудрее, крепче за эти годы… но не счастливее… Какой момент стал точкой отсчета — неизвестно, но она все чаще стала обращать внимание на то, что преступлений не становится меньше, как бы эффективно и с какой бы самоотдачей она и ее команда специалистов ни работала, злодеяния не становятся менее ужасными и извращенными, как бы глубоко они не изучали и как бы верно не понимали психологию преступников. Насколько быстро специалисты находили преступников и отдавали их в руки правосудия, настолько же быстро их место непременно занимали другие, еще более жестокие и изощренные. Все чаще Городовая обнаруживала, что в ее работе до отчаяния мало смысла, и все чаще приходила к выводу, что способность менять мир к лучшему, всего лишь иллюзия. Постепенно, любимая ранее работа, превратилась в обременительную обязанность, выматывающую, высасывающую все жизненные силы. Последним аргументом в пользу увольнения стало то, что ее совершенно измотали сны, снившиеся в течении последних полутора лет с завидной регулярностью во время работы над каждым из дел.

Когда-то Городовая была даже рада этим снам — они были необычными, странными, страшными, но всегда помогали в работе. Словно кто-то свыше давал подсказки во снах… Это и веселило и немного пугало, будоражило, но не тревожило ее. Как специалист в медицине она знала, что ее сны являются не совсем обычным, но вполне закономерным следствием развитой интуиции, мощного интеллекта и следовательского опыта. Иногда сны были словно предвестниками того, какого рода предстоит работа — символично и не всегда понятно, но достоверно показывая то, с чем будет связано очередное дело. Городовая научилась достаточно точно их интерпретировать и почти всегда заранее знала, с чем ей предстоит столкнуться в том или ином деле. Иногда они помогали в развязке расследования, какими-либо подсказками. Какое-то время ей даже казалось, что она контролирует эти сны, и они приходят только в нужный ей момент. Но, со временем они все больше стали походить на кошмары и сниться не только в процессе работы над делами, или непосредственно перед тем, как она получала задания, но и в редкие периоды необходимого отдыха. Кошмары выматывали, становясь все более детальными и пугающими… Несмотря на всю их полезность во время работы над делами, ей хотелось во что бы то ни стало избавиться от них. Городовая поняла, что никак их не контролирует, стала бояться этой своей особенности, опасаться того, что с ее психикой возможно что-то не так.

Ни одна живая душа не знала об этих ее сновидениях. Сначала Городовая оберегала свою особенность от внимания других, боялась ее растратить или потерять. А после — никому не рассказывала, лишь потому, что ей не хотелось, чтобы кто-либо считал ее ненормальной. Да и, честно говоря, не было в ее окружении настолько близких людей, чтобы можно было доверить им такую информацию о себе. Хотя, был один смешной случай, когда Городовая решила обратиться со своей проблемой к медиуму — кто как не медиум способен помочь в подобной ситуации… Но медиум оказалась обычной шарлатанкой и явно позавидовав, что у клиентки действительно есть что-то похожее на дар, в весьма грубой форме выпроводила Городовую через несколько минут предоплаченного и далеко не дешевого приема, буркнув напоследок только, что способность видеть такие сны — благодать, а глупая капризная девчонка не способна оценить свой дар по достоинству. Это была первая и последняя попытка Городовой раскрыть перед кем-либо свою тайну.

В тот день, когда Городовая подала рапорт об увольнении, Владимир Анатольевич не стал ее останавливать. Он не настаивал на том, чтобы она осталась, обронив только, что у нее не выйдет убежать от себя. Он сказал, что то, чем она занималась все эти годы, не было просто работой. Это призвание, которое так переплелось с талантами ее личности, что она не сможет жить по-другому. Однако, Городовая ушла, категорически не согласившись с шефом и не желая прислушиваться к его словам.

Через полгода после увольнения, бывший начальник позвонил и предложил встретиться. Городовая на тот момент уже дико скучала по ребятам из Отдела, ставшим ее семьей, и по Владимиру Анатольевичу в частности, и поэтому, не смотря на свое решение ни с кем из них больше не встречаться — ведь уходя нужно уходить — все же согласилась прийти на ту встречу. Бывшие начальник и подчиненная мило поболтали, выпили кофе, даже немного посплетничали. Владимир Анатольевич не давил, не высказывал никаких обид, только предложил общаться иногда, по-дружески. Они с Городовой стали встречаться один — два раза в месяц, болтать о том, о сем… Она рассказывала о своей работе, Владимир Анатольевич о своей, иногда предлагая по старой памяти решить ту или иную головоломку из рабочих расследований, которыми Отдел занимался на текущий момент. Городовая с радостью бралась за них, так как к тому времени уже остро чувствовала нехватку ощущений, возникавших у нее раньше при работе над делами, но поначалу осторожничала — опасалась втянуться, боялась, что возобновятся кошмары. Однако, все проходило гладко и она пропустила момент, когда азарт следователя снова пробудился. Они с бывшим шефом стали встречаться все чаще, встречи эти все больше напоминали рабочие, а не дружеские и Городовая все чаще становилась их инициатором.

И вот, спустя три года, минувшей весной, неожиданно для себя, она снова надела полицейскую форму и вернулась в ряды следователей Особого отдела. Чуть позже она поняла, что это совершенно не неожиданно и вообще не случайно — Владимир Анатольевич четко рассчитал, просчитал все события по времени и все эти три года мягко, но бескомпромиссно подводил ее к возвращению в Отдел. Сам он вел себя по этому поводу очень сдержанно — будто боялся спугнуть: не ставил Городовую на расследование слишком сложных, головоломных дел, не требовал участия в еженедельных мозговых штурмах… Коллеги тоже проявили поразительную тактичность — никто ни о чем не расспрашивал, не требовал объяснений. Несколько месяцев после возвращения на службу она работала только в группе, в одиночное плавание ее не отправляли. Так что, душевное состояние Городовой было довольно комфортным и несмотря на ощущение некоторой нереальности происходящего, работа не напрягала и не раздражала, не было никаких кошмаров, время проходило легко и непринужденно.

До настоящего дела. Перед получением задания и отъездом в этот город, у Городовой с Владимиром Анатольевичем состоялся очень серьезный и долгий разговор, во время которого он, наконец, высказал одному из своих лучших следователей, все, что у него накопилось по поводу ее ухода и возвращения. Сказано было немало, но основной мыслью явилось то, что Городовая не должна была уходить, не должна была прятаться в свою раковину и терять время. Но все произошло именно так, как произошло и ничего изменить уже нельзя. Самое главное, что она снова на своем месте и что бы она там себе не думала, детство закончилось и пора воспринимать мир таким, какой он есть, не бегать от его реалий. Еще Владимир Анатольевич жестко и убедительно разъяснил Городовой, что ее способности и опыт уже не принадлежат ей одной — они принадлежат людям, нуждающимся в помощи, и она не вправе игнорировать их несчастья. Пора прекратить носиться со своими чувствами и метаниями — на это нет времени. Она должна решить наконец — один раз и навсегда — кто она — борец или обыватель, решить — на какой территории живет дальше — остается или же покидает Особый отдел окончательно. Владимир Анатольевич предложил один месяц на раздумья, после чего Городовая должна будет принять решение и сообщить о нем.

Этот разговор даже отдаленно не напоминал тот, первый, состоявшийся в студенческие годы, но оказался крайне своевременным и мог оказаться таким же судьбоносным. Он подействовал на Городовую как пощечина, в ее душе перемешалась масса чувств — от обиды до гнева, но итогом этой мешанины явилось понимание того, что начальник прав во всем и она действительно должна принять какое-то решение, раз и навсегда, поставить точку, и так или иначе жить дальше. Обратной дороги у нее нет.

Той же ночью она проснулась в холодном поту от приснившегося кошмара — ей снилось бескрайнее, черно — зеленое мутное море, с кишащими в нем китами-убийцами, из окровавленных челюстей которых торчали части человеческих тел. Городовая не могла постичь смысла этого кошмара. Давным-давно, из какого-то девичьего сонника она вычитала, что киты снятся в случае сильнейшего внутреннего разлада у сновидца, но помимо этого, атмосфера сна, его яркость, реалистичность и ощущения после пробуждения, подвели ее к мысли, что интуиция таким способом подсказывает ей, что предстоящее дело будет решающим в ее судьбе. Когда она узнала подробности задания, то рассудила, что в такой далекой провинции, куда отправляет ее Владимир Анатольевич, вряд ли могло случиться нечто действительно ужасное, серьезное, опасное и поэтому у нее будет предостаточно времени для того, чтобы разобраться в себе и принять судьбоносное решение.

И только сейчас, в настоящий момент, в гостиной Хабаровых, ее накрыло отчаяние и чувство безысходности от понимания того, что в этом расследовании ей не только предстоит разбираться в себе, но и работать с полной отдачей, и в результате этой работы неизбежно раскроется очередное зло. И — да, это дело действительно поможет ей принять решение, уже помогает. Она не ребенок и может воспринимать мир таким, какой он есть, но в самом его дерьме вариться ей больше не хочется. Здесь и сейчас Городовая приняла решение, что это дело будет последним в ее следовательской карьере.

Наконец она пришла в себя и только теперь заметила, что в комнате помимо нее находится один только Крашников, который с беспокойством на нее поглядывает.

— А… где Геннадий Артемович? — выдавила Городовая осипшим голосом.

— Он отправился за супругой, возможно она не откажется поговорить со мной еще раз.

Крашников сделал акцент на последних двух словах, намекая на то, что он-то как раз с семейством Хабаровых уже работал, и сегодня инициатором приезда в этот дом была Городовая, но участия в беседе по какой-то причине не принимает.

— Извините, Дмитрий, голова закружилась… давление наверное поднялось, со мной такое бывает, — соврала Городовая, понимая, что Крашников не поверил ни единому ее слову.

— Хорошо. Если Елена все-таки спуститься, побеседуйте с ней сами, — коротко бросил Крашников и снова отошел к полюбившемуся ему окну.

Городовая молча кивнула, окончательно оправившись от стихийного потока воспоминаний и ощутив готовность к работе. Но вошедший в это время в гостиную Геннадий Артемович сообщил, что его супруга спит так крепко, что ему не удалось ее разбудить.

Следователи уже направлялись к выходу, попутно извиняясь за беспокойство, как вдруг Городовая вспомнила, что хотела бы видеть младшую дочь Хабаровых.

— Геннадий Артемович, а можем мы поговорить с вашей дочерью?

Мужчина замер как громом пораженный — он страшно растерялся, будто не знал где его дочь и вообще впервые, за последние несколько дней, вспомнил о ее существовании — горе порой делает с людьми необъяснимые вещи. Мгновение спустя он занервничал, поняв, что действительно не представляет, где находится его ребенок, начал оглядываться по сторонам. Он буквально мгновенно ожил, от монотонности речи и вялости движений не осталось и следа:

— Где Женька, Женька где?! — в отчаянии закричал он, ни к кому конкретно не обращаясь, но однозначно ожидая немедленного ответа на свой вопрос.

В комнату тут же вбежал Андрей, который был, по-видимому, единственным вменяемым человеком в этом доме и все эти дни присматривал за младшей племянницей и за хозяйством, в целом.

— Гена, она в парке, пошла с подружками в парк после школы, позвонила полчаса назад, сказала, что к обеду будет дома.

— В парке? После школы? — Геннадий Артемович начал успокаиваться, забормотал, — слава Богу… слава Богу… — А через несколько секунд в голос зарыдал, закрыв лицо обеими руками. Это были первые слезы после исчезновения сына — слезы полные горя, отчаяния и безысходности, неконтролируемые, жгучие, но приносящие израненной душе такое необходимое, хотя и мимолетное облегчение.

Следователи знаками показали Андрею, который усадил своего зятя в мягкое кресло и ненавязчиво похлопывал того по плечу, что провожать их не нужно.

Уже подходя к машине, Городовой пришло на ум, что ее сегодняшний ночной кошмар был о старом большом доме, совсем не похожем на тот, из которого они только что вышли. Дом из сна был красивым и новым снаружи, но гнилым и уродливым изнутри. Во сне ей виделось, что вокруг дома растет множество невероятных, фантастических цветов и растений, опасных, ядовитых, зловещих, опутывающих и удушающих любого, кто к ним приблизится… Она резко обернулась, повинуясь какому — то безотчетному чувству, чтобы еще раз взглянуть на дом Хабаровых. Оттуда доносились приглушенные голоса мужчин — один вопрошающий, другой увещевающий — больше ничего ни слышно, ни видно не было. И тут боковым зрением Городовая заметила какое-то движение — в одном из окон дома на втором этаже пошевелилась занавеска. Но развернувшись в сторону этого окна и приглядевшись, она ничего не увидела. Молча открыв дверь, Городовая опустилась на пассажирское сиденье автомобиля, игнорируя вопросительный взгляд внимательно наблюдавшего за ней Крашникова.

11

Отъехав от дома Хабаровых, где Городовая вела себя крайне странно, они по ее просьбе сделали остановку в скейт-парке. Проходя по его аллеям, следователи пытались отыскать младшую дочь Хабаровых, останавливаясь возле каждой из многочисленных горок, встречающихся на пути. Не найдя девочку, уже на выходе из парка, следователи встретили группу подростков четырнадцати-пятнадцати лет, оказавшихся одноклассниками и друзьями Жени Хабаровой. Ребята рассказали, что сегодня после школы девочка вела себя странно, была чем-то встревожена и, отказавшись кататься на скейтах, сразу после уроков отправилась домой.

После встречи с подростками Крашников и Городовая решили прокатиться по городу в надежде, что встретят Женю где-нибудь, по дороге домой. Но стоило им отъехать от скейт-парка, как Крашникову на сотовый телефон позвонил Андрей, брат Елены Хабаровой и сообщил, что Женя только что вернулась домой, и он, подумав, что следователям, возможно, это будет интересно, решил сообщить об этом. Крашников поблагодарил Андрея и заверил, что сегодня следователи не будут беспокоить семью повторно, но обязательно заедут в другой раз и поговорят с девочкой.

С тех пор как следователи вышли из дома Хабаровых, за исключением беседы с подростками в парке, Городовая не проронила ни слова. В то, что она плохо себя чувствует в связи с повышенным давлением, Крашников не поверил ни на секунду. Конечно, горы, акклиматизация и все прочее, могли повлиять на Городовую, но она выглядела абсолютно здоровой физически, однако была угрюмой, сосредоточенной на своих мыслях и наполненной какой-то мрачной решимостью. В гостиной Хабаровых она словно испытала потрясение, приведшее к теперешнему ее состоянию. Крашников всегда был немногословен, но дьявольски наблюдателен, поэтому замечал такие мелочи, как малейшие изменения в настроении, поведении или внешнем виде коллег, знакомых, да и незнакомых людей, делая такие точные выводы о происходящем с ними, что иногда вызывал у некоторых из них сомнения в своем человеческом происхождении.

Городовую Крашников знал совсем недавно, и обычно такого промежутка времени ему хватало для того, чтобы сделать определенные выводы о человеке. Однако, эта женщина была для него словно закрытая книга — он никак не мог разобраться в ней, и хотя бы предположить ее дальнейшие действия. Тем больше, до странного сильно, ему хотелось выяснить, с чем связано сегодняшнее поведение коллеги. Но опасаясь, что ненароком может навредить ей, разбередив расспросами какие-нибудь старые душевные раны, да и просто проявить бестактность, он просто наблюдал, готовый в любую минуту оказать посильную помощь.

Время близилось к обеду. По небу низко плыли серые дождевые облака, но дождь, словно никак не решался пойти; утренний густой туман рассеялся, поднялся ветер и стали видны окружающие город скалистые горы.

В обеденный час город оживал: несмотря на пасмурную погоду и неприятный порывистый ветер, горожане не желали оставаться на обед в офисах и довольно быстро заполняли свободные столики уличных кафе и кондитерских, залы маленьких ресторанчиков и бистро. Крашников, решив, что им с Городовой небольшая передышка не повредит, предложил коллеге ненадолго остановиться, отдохнуть и пообедать. Получив задумчивый кивок головой в качестве положительного ответа, следователь свернул на подъездную дорожку к небольшому ресторанчику с разухабистой вывеской — «Застолье» в Верхнем городе — многие жители города, включая Крашникова, считали здешнего шеф-повара одним из лучших в своем деле.

Компактное двухэтажное здание ресторанчика «Застолье» располагалось на высоком холме и из окна на втором этаже, возле которого Крашникову и Городовой был предложен последний свободный столик, открывалась живописная панорама: на больничный городок, у самого подножия горы Альбатрос, на окраину Верхнего города, и, на плавно вытекающую из него, большую часть Центра.

Крашников удовлетворенно отметил, что Городовой пришлось по вкусу и внутреннее оформление ресторанчика в стиле старинной русской избы и вид на город из окна. Она сидела молча, глядя в окно, до того момента, когда к ним подошел официант с меню, после чего неожиданно предложила Крашникову заказать ей что-нибудь на свой вкус и отправилась в сторону уборной. Крашников снова подивился разительной перемене в поведении Городовой, после посещения Хабаровых. Ее деловитость, уверенность и высокомерие словно испарились в одночасье. Крашников поймал себя на мысли, что такой она нравится ему гораздо больше, но сразу же пресек свои размышления в этом направлении. И хотя он был чрезвычайно заинтригован тем, что же с ней происходит, а еще больше тем, что ему не удается определить этого самостоятельно, следователь решил, что не будет ни о чем ее спрашивать. Если захочет — расскажет обо всем сама.

Он решительно захлопнул меню, за годы холостяцкой жизни, изученное до мельчайших деталей и заказал два одинаковых обеда — стейк из семги с овощами, приготовленными на гриле, салат из морепродуктов, чизкейк «Нью-Йорк» на десерт и капучино без сахара. Крашников сделал заказ почти не раздумывая и был совершенно уверен, что это именно то, что нужно сейчас явно выбитой из колеи напарнице. Он получил подтверждение своему мнению, когда она через десять минут вернулась за столик, и официант подал им блюда с едой. Увидев семгу с овощами Городовая замерла на секунду, а потом взглянула на Крашникова и улыбнувшись сказала:

— Хороший выбор.

Эта ее улыбка оказалась такой искренней и пролилась таким поразительным теплом на сердце Крашникова, что он от неожиданности тоже заулыбался, но, спохватившись принял серьезное выражение лица и сдержанно кивнув головой, сосредоточился на еде.

Некоторое время над их столиком стояла тишина — спокойная, безмятежная расслабленная тишина, во время которой следователи наслаждались едой, приятной атмосферой ресторана и обществом друг друга.

Во время десерта и кофе, Городовая заговорила, и сразу стало ясно, что она наконец-то пришла в себя — вернулись те самые высокомерные и чуть насмешливые нотки в голосе, которые так раздражали, и в то же время чем-то привлекали Крашникова.

— А разве вас не ждут на обед дома? — спросила она, пробуя капучино.

— Я живу один, — просто ответил Крашников.

Городовая внимательно посмотрела на следователя, но решив не развивать тему его одиночества, продолжила пить кофе.

— Я заметила одну странность в доме Хабаровых, когда мы уже уходили, — через некоторое время заявила она, отламывая десертной вилкой кусочек чизкейка.

Крашников вопросительно посмотрел на Городовую:

— Видимо, Елена, которая вроде как крепко спала, пыталась подсмотреть за нами из своего окна.

Крашников не верил своим ушам — неужели он мог пропустить такое?! Однако, вслух ворчливо возразил:

— И почему это странно? Это нормально — интересоваться тем, кто приехал к тебе в дом.

— Ну… Вы же видели Геннадия Артемовича — он выглядел как зомби, о собственной дочери впервые за последние дни вспомнил только при нас. — Принялась разъяснять свое мнение Городовая, ничуть не отреагировав на сердитый тон Крашникова.

— А этот их Андрей, когда мы только пришли, сказал, что Елена с нами вряд ли сможет поговорить, потому что напилась таблеток и спит, после чего к нам вышел Геннадий. Вот и представьте — в каком же состоянии должна была быть Елена — она ведь мать, возможно, ей должно быть даже хуже, чем Геннадию, плюс снотворное…, — Городовая многозначительно замолчала, предоставляя Крашникову додумать мысль самому, в то время как тот прилагал огромные усилия, чтобы не выплеснуть свое негодование на коллегу, превзошедшую его в наблюдательности. В конце концов, профессионализм Крашникова взял верх над его самолюбием и он, с уважением к Городовой, признал, что голова у нее явно варит, не взирая на какой-то внутренний раздрай. Хоть у Хабаровых с ней и происходило нечто неприятное, она все же заметила то, на что лично он не обратил ни малейшего внимания.

Подумав еще немного над ее словами и о своей, так несвоевременно проявившейся, невнимательности, Крашников пришел к выводу, что в нынешних обстоятельствах Елене Хабаровой действительно не должно быть никакого дела до того — кто приехал в ее дом и зачем; подглядывать в окно, тем более скрытно, в том состоянии, в котором она должна была, по логике, пребывать, она бы просто не смогла. Но если она чувствовала себя нормально и во время их визита не спала, то почему к ним не вышла? Какая мать упустит возможность разузнать из первых уст о том, как продвигается дело об исчезновении ее ребенка?

Крашников взглянул на Городовую, потягивающую свой капучино, задумчиво вглядывающуюся в окно, и не найдя что добавить, принялся пить свой кофе.

По окончании обеда Крашников попросил счет у официанта и с согласия своей спутницы, расплатился сам. Городовая не возражала, высказав пожелание, чтобы следующий обед был за ней.

Обеденный перерыв был в самом разгаре и оба зала ресторана — и на первом и на втором этажах — были полны гостей. За одним из столиков в самой глубине помещения на первом этаже, следователи заметили полковника Григорьева с незнакомой для них обоих женщиной, сидящей спиной к залу. По безмолвному обоюдному согласию коллеги решили сделать вид, что ничего не видели.

Выйдя на свежий воздух, Городовая сделала глубокий вдох и подняла взгляд на тяжелое, серое, предгрозовое небо:

— Интересно, когда же все-таки начнется дождь?

— Если уж он начнется, то надолго, так что уж лучше так… — Крашников, со свойственной ему лаконичностью, высказал свою точку зрения по этому вопросу и перешел к более насущному:

— Куда мы теперь направляемся?

— Я думаю, что самое время наконец-то показать мне город, — улыбнувшись ответила Городовая и направилась к машине следователя.

12

Подходящий к концу день, оказался для Городовой довольно плодотворным, а так внезапно принятое в гостиной Хабаровых решение, волшебным образом все прояснило — моментально стало легче существовать, отошли на задний план все тягостные размышления о будущем и мрачные предчувствия в настоящем, отступила, прочно укрепившаяся в груди, тяжесть. Мысль о том, что настоящее дело — последнее в ее карьере, независимо от того, чем оно закончится, словно пробудила Городовую, придав ей уверенности в завтрашнем дне, оптимизма, смелости, освежила ее взгляд на окружающее, парадоксально повысила работоспособность и ясность ума.

Остаток дня Городовая буквально порхала, ощущая легкость во всем теле и в голове, словно сбросила невероятно тяготивший ненужный груз. Она отчетливо поняла, что наступило время для очередного крутого поворота в ее жизни — и раз уж не удалось принять себя — следователя со всеми способностями и талантами, и свою работу со всеми ее недостатками, пришло время оставить эту деятельность навсегда и двигаться дальше.

Крашников угостил ее вкусным обедом и наконец-то показал город. Они колесили по его улицам и площадям два с лишним часа, ненадолго останавливаясь возле достопримечательностей и значимых городских объектов, вроде развлекательного центра и огромного городского рынка. Следователи прошлись по парку вокруг Дома Культуры с Администрацией в одном здании. По просьбе Городовой Крашников показал ей все школы, детские сады и колледж города, а так же все более — менее крупные предприятия, функционировавшие в нем.

Швейная фабрика, с которой они начали знакомство с производствами города, оказалась самым компактным по размеру и аккуратным их них. Располагалась она в единственном трехэтажном здании Нижнего города, застроенном одноэтажными и двухэтажными коттеджами; цеха занимали первый и второй этажи, а администрация фабрики — третий. Вокруг фабрики подрастали высаженные небольшими группками деревца, творчески был подстрижен кустарник возле главного входа, а по всей территории разбросано множество клумб с еще не опавшими осенними цветами. Во всем этом чувствовалась такая любовь и забота, что, казалось, будто это чья-то личная усадьба, а не место, куда люди приходят изо дня в день для того, чтобы заработать весьма скромные деньги.

Следующим пунктом ознакомительной поездки по городу оказался огромный металлургический комбинат. Следователи остановились на небольшой площадке на возвышенности, возле главной проходной комбината, с которой открывался потрясающий вид на все предприятие.

Для Городовой этот металлургический комбинат, в общем и целом, ничем не отличался от таких же комбинатов в других городах России — те же высокие бетонные заборы, чадящие трубы и то грохочущие, то шипящие звуки, раздающиеся с разных сторон. Однако, было одно отличие, стоившее всех других и потому поразившее ее — несмотря на солидный возраст этого комбината — а ему недавно исполнилось восемьдесят лет — выглядел он замечательно — ни обшарпанных стен, ни торчащей арматуры и осыпающихся конструкций — как и во всем городе, здесь тщательно следили за внешним видом всех без исключения построек. Но самой главной отличительной особенностью явилось то, что над комбинатом совсем не было смога. Возможно, это можно было объяснить большим количеством зелени в самой долине и вокруг нее, которая поглощала большинство выбросов комбината, однако такого неестественно чистого, не затянутого дымкой, неба, над работающим во всю мощь комбинатом, Городовой видеть не доводилось.

Как следует поудивлявшись и вдоволь налюбовавшись на дымящие трубы, наделенные мрачной привлекательностью на фоне темно-серого неба и величественных, кажущихся черными, гор, следователи уселись обратно в машину и отправились к мебельному заводу, находящемуся неподалеку.

Здесь любоваться было совершенно не на что — предприятие, состоящее из нескольких аккуратных зданий и сооружений, огороженных забором, со шлагбаумом на въезде. Не было ни клумб, ни подстриженных кустарников, только запах возле мебельного завода был особенным — ненавязчиво пахло деревом, кожей и немного лаком… На любителя, но Городовой такие запахи всегда нравились, поэтому она немного потянула время и постояла возле машины вдыхая влажный, ароматный воздух, позабавив Крашникова своими аромопредпочтениями.

Последним пунктом их экскурсии оказался больничный городок, въезд в который проходил сквозь аллею, с живущими здесь высокими и необъятными в обхвате елями и соснами. Деревья здесь именно жили, другого слова по отношению к ним, даже не приходило на ум, не возникало никаких сомнений в том, что они являются живыми существами. Они выглядели великанами, мудрыми старцами, невероятно могущественными, решающими судьбы всего мира и воплотившимися в деревьях, чтобы продолжать свою непостижимую жизнь на другом уровне бытия. Здешняя атмосфера укутывала, убаюкивала, умиротворяла и растворяла все тяжелые мысли о проблемах и невзгодах, словно деревья впитывали в себя негатив, выделяя взамен в воздух антидепрессанты. Городовая поняла, почему таксист во время рассказа о городе упомянул именно эту аллею, почему именно она является местной достопримечательностью, предметом особой гордости горожан, а не другие аллеи, которых в этом зеленом городе предостаточно. Пребывание здесь порождало ощущение насыщенности и наполненности собственной жизни, незначительности любых жизненных проблем, сравнимые с эффектом избавления от тяжелой болезни. Совершенно необыкновенное, непостижимое, волшебное место. Увидев в глубине аллеи пешеходные дорожки, по которым то тут, то там прогуливались люди, Городовая поняла, что это место является местом силы и имеет терапевтический эффект для многих горожан и дала себе обещание, обязательно посетить это место еще раз и побродить между древних, как мир, деревьев в одиночестве.

Благодаря этой довольно длительной и неожиданно увлекательной экскурсии, оказавшей на Городовую одновременно успокаивающее и тонизирующее действие, она стала лучше понимать людей, живущих здесь — в, возможно, действительно райском закутке. В городе есть все необходимое для насыщенной, нескучной жизни, все в шаговой доступности; население миролюбивое, случайных людей практически нет, никто не заинтересован в нарушении общественного спокойствия. У Городовой наконец начало формироваться, складываться, свое, особое мнение об этом городе и его населении, уже на основании собственных ощущений и чувств от увиденного, а не только на основании рассказов таксиста. Но пока оно не оформилось во что-то конкретное… отношения с этим городом у Городовой пока только завязывались, как она обычно это называла, и, она до сих пор не могла определиться — нравиться ей здесь находиться, или, все же, не нравится. С одной стороны — здесь действительно многое было замечательно, никогда она не встречала такого благополучного и самодостаточного городка… Но, с другой — все это благополучие все еще казалось ей неестественным, каким-то наигранным, она до сих пор, с первых минут пребывания здесь, не могла расслабиться, ее, то и дело, что-то томило и тревожило…

Надо сказать, что двухчасовая поездка по городу не была для Городовой праздной прогулкой. Она на собственном опыте убедилась в том, что никогда не лишне накапливать информацию на новом месте пребывания, во время работы над делом. В бессознательном останутся все мельчайшие детали увиденного и услышанного, всех пережитых впечатлений, мыслей, наблюдений, чужих и собственных эмоций, обрывков услышанных разговоров. Все это в совокупности с информацией из памяти, а также с накопленным за годы службы опытом, непременно поможет ей в расследовании дела, ради которого она здесь.

После посещения территории больничного городка Городовая с Крашниковым отправились в отдел полиции, чтобы составить план дальнейших действий. Во время поездки по городу они не говорили о работе, да и вообще очень мало разговаривали. Но это было не то молчание, когда нечего сказать и чувствуешь неловкость в присутствии другого человека: это было обоюдокомфортное молчание, спокойное и умиротворенное, способствующее отдыху и накоплению сил. Городовая еще раз убедилась, что присутствие Крашникова — единственное, что по какой-то причине ее успокаивало в этом городе, только в его компании она могла расслабиться и быть самой собой.

Судя по внешнему виду Крашникова во время этой прогулки, ему тоже было хорошо и спокойно в компании Городовой, он чувствовал себя расслабленно и был доволен. Отвлечение от службы благотворно повлияло на обоих следователей, что явилось для каждого из них очередной неожиданностью.

В кабинете Крашникова, в то время, пока он готовил кофе и разливал его по кружкам для них с Городовой, она размышляла сидя за своим рабочим столом.

За день ею был пережит довольно большой диапазон впечатлений и эмоций, что и говорить. Но, как ни странно, из всего этого многообразия в голове то и дело возникал образ колышущейся занавески в окне на втором этаже в доме Хабаровых. Городовая решила, что ей больше не нужно возвращаться в этот дом — и так ясно, что Геннадий Артемович сказал все, что знал и мог сказать, Елена по какой-то причине разговаривать вовсе не желает, а ее брат Андрей действительно переживает за семью сестры и заботится обо всех ее членах… Остается девочка, младшая сестра пропавшего Олега Хабарова — Женя. Ее персона не давала Городовой покоя, она чувствовала, что с этим членом семьи необходимо продолжать работу.

— Ну вот, кофе готов, — произнес Крашников, гремя кружками, — конечно, качество вряд ли вас приятно удивит…

— Ничего, я и не такой пробовала, — поспешила успокоить следователя Городовая.

Чуть повременив, она осторожно задала вопрос, который задавала всем следователям, работавшим над делами:

— Я вот что хочу спросить, что, по-вашему, все-таки произошло с мальчиками?

— Вы ведь смотрели дело, — настороженно ответил Крашников, поставив кружки с кофе на стол перед Городовой и присаживаясь на свободный стул.

— Я имею ввиду, ваше субъективное мнение, ведь у каждого следователя оно есть.

— Ну… иногда я думаю, что мальчишки действительно сами покинули этот город…

После нескольких секунд неловкого молчания, Городовая прокомментировала мнение Крашникова:

— Вы хотите так думать. Все хотят так думать, и некоторым это даже удается. Но, вы-то знаете, что это совершеннейшая чушь.

Крашников поднял глаза на Городовую и устало глядя на нее, спросил:

— Что вы от меня хотите?

— Я хочу услышать ваше мнение — не мнение руководителей города, не мнение общества, а ваше — вот как на духу.

Городовая ценила первые впечатления, эмоции и мысли о местах преступлений и самих преступлениях — как свои, так и людей, занимающихся расследованиями преступлений в местностях, куда она выезжала для оказания помощи. Как показывал опыт, эти мысли казались не важными для тех, кто работал над делами, но впоследствии зачастую оказывалось, что именно они и были наиболее значимыми и помогали столкнуть расследование с мертвой точки. Что и говорить — сотрудники полиции на местах всегда знали немного больше, чем желали рассказывать столичной коллеге, и иногда их нужно было просто слегка подтолкнуть к разговору. Городовая понимала, что Крашников из тех людей, которые никому не доверяют и говорят что-либо кому-либо исключительно из собственных соображений, и добиться от него откровенности будет непросто, но попытаться стоило.

Каково же было ее удивление, когда Крашников, поразмыслив некоторое время, явно сомневаясь в правильности своего решения, вдруг встал, решительно закрыл дверь в кабинет изнутри и немного неуверенно произнес:

— О том, что случилось с мальчиками я не могу сказать ничего, помимо того что вы и так уже знаете. Однако есть кое-что, о чем я вам… пока не рассказывал. Я не знаю, как это связано с исчезновениями, но чувствую, что связь есть. К тому же я не могу все делать в открытую… в общем я расскажу вам все, что мне известно, а вы, надеюсь, поможете мне со всем этим разобраться.

— Хорошо, слушаю.

Доверие Крашникова удивило Городовую, но еще больше удивило самого Крашникова. У него и мысли не было говорить со столичной коллегой о своих изысканиях, но она задала свой вопрос так своевременно, что впервые за многие годы ему захотелось поделиться информацией по делу с кем-то еще, с тем, кто способен понять.

Пути назад не было ни у одного из них. В Городовой уже разгоралось жгучее любопытство, она была жутко заинтригована и не собиралась отступать. Она очень любила, когда вот так внезапно в вялотекущем расследовании появлялись интересные повороты, и ей не терпелось услышать — что жаждет ей рассказать Крашников. Но она молчала, боясь спугнуть его своим энтузиазмом. Он и без того был шокирован собственным поведением, и Городовая терпеливо ожидала, предоставляя ему возможность собраться с мыслями и самому начать свой рассказ.

Она молча придвинула к себе свою кружку с кофе и внимательно посмотрела на следователя, давая понять, что готова слушать. Он, помедлил еще несколько секунд, после чего, откинув последние сомнения, начал говорить.

— Когда исчез Ваня Серов, первый из троих пропавших мальчиков, я, подбив факты и показания свидетелей, как и все решил, что мальчик ушел из дома сам. Семья благополучная, отношения с окружением были очень хорошими, самого Ивана со всех сторон характеризовали положительно, никаких признаков того, что с ним произошло что-то плохое, обнаружено не было. Да, ушел без сменной одежды, да, без документов и вроде бы как без денег, но это казалось вполне вероятным. Я думал, что за пределами города у него могут быть друзья, которые могли, к примеру, забрать его в каком-то определенном месте, документы можно и купить, а денег он мог накопить, в тайне от родителей. Сотовый пацана остался дома, мы проверили все контакты и звонки с него, но ничего подозрительного не обнаружили. Его планшет и домашний компьютер наши компьютерщики вывернули наизнанку, но тоже ничего примечательного не нашли. Только после этого я всерьез забеспокоился — ну не может же семнадцатилетний домашний мальчишка уйти из такого города, как этот, не наследив — здесь ведь все друг друга знают, все всё видят, кто-нибудь, да что-нибудь обязательно должен был заметить.

Городовая внимательно слушала рассказ Крашникова, одновременно анализируя — каково ему приходится все это рассказывать. Было видно, что он не привык делиться с кем-либо своими мыслями и соображениями, в том числе и по служебным вопросам, тем более тяжело ему было говорить о собственном бессилии в расследовании. Наверняка это был его первый подобный опыт, да и произносить такие длинные речи точно совсем не его конек — из-за всех этих непривычных обстоятельств, следователь чувствовал себя, мягко говоря, не в своей тарелке. Однако, информация, которую он сообщил Городовой, оказалась самой важной из всего того, что она узнала с момента приезда в этот город.

Поиски пропавшего мальчика на территории города и в его окрестностях были организованы через сутки после исчезновения. Целую неделю сотрудники полиции вместе с сотрудниками МЧС и добровольцами обследовали город и местность вокруг него. В поисках участвовала почти тысяча человек: были проверены все подвалы, подворотни, сараи и даже мусорные баки в городе, осмотрен каждый куст; вся долина была истоптана от горы Альбатрос до безымянной горы позади лесного озера, но никто не нашел ни самого мальчика ни чего-либо, проливающего свет на его исчезновение. Конечно, старшеклассники, участвовавшие в поисках и обладавшие богатой фантазией, подстегнутой нестандартным событием, то и дело находили несуществующие улики и доказательства того, что Иван похищен инопланетянами, а то и горными троллями… Крашников лично проверял все версии, включая самые невероятные, вроде инопланетян или распоясавшегося чудовища из озера. Здравый смысл говорил следователю, что бесследных исчезновений не бывает, однако, обнаружить что-либо стоящее ему так и не удалось.

Через десять дней после исчезновения Ивана, поиски полностью прекратились, но каждый человек в городе знал, что необходимо обратиться в полицию при обнаружении чего-либо, хоть как-то связанного с этим делом. Вереница бесполезных звонков не иссякала и Крашников, задыхаясь под их грузом, но боясь упустить крупицу важной информации в потоке бесполезной, по прежнему выезжал по каждому сообщению, чтобы проверить все лично.

По прошествии двенадцати дней после этого исчезновения, произошло второе — пропал Миша Артемьев. Вот тогда в городе началась настоящая паника, истерия. На поиски вышло уже около двух тысяч человек, но, как и в первый раз ничего подозрительного обнаружено не было. И в этот раз не обошлось без информации о местах посадки инопланетных кораблей и уникальных находок всякого тролльева барахла, которое они якобы растеряли по дороге, пока тащили мальчиков в горы, при проверке само собой, оказавшегося обычным человеческим мусором.

На этот раз, уже мало кто верил в версию о самостоятельном уходе обоих мальчиков, люди начали шептаться и роптать, а некоторые, беспокоясь за своих детей, попросту уехали из города. Мэрией было организовано собрание руководителей города: начальников, директоров, управляющих всех мастей и уровней, — на котором мэр лично выступил с заявлением. Он уверенно заявил, что паника не уместна, потому как существует почти стопроцентная вероятность того, что мальчики, сговорившись заранее, ушли из города самостоятельно. Мало кто воспринял заверения мэра всерьез, но никто его и не осудил — что еще может сказать глава города в данных обстоятельствах во избежание ненужных настроений в обществе? Крашников продолжал работать в усиленном режиме, на грани отчаяния — прошло уже три дня с момента второго исчезновения, а время, как известно, в таких случаях работает против обстоятельств — очень хотелось найти ребят живыми. Региональный розыск так же не давал никаких результатов.

Как раз в это время кое-что произошло. Вечером третьего дня, после исчезновения второго подростка, Крашникову на сотовый телефон поступил звонок от незнакомой женщины, в годах — судя по голосу, которая заявила, что в ближайшее время пропадет еще один ребенок. Следователь попытался расспросить ее — кто она такая и откуда у нее информация, но та сбросила звонок. Несмотря на усталость и на то, что в связи с волнениями в городе, возникшими в связи исчезновением детей, в последнее время ему поступало множество подобных звонков, как оказывалось при проверке, ничем не обоснованных, следователь решил отработать и эту информацию. Всеми правдами и неправдами, до глубокой ночи, он выяснял — кому принадлежит телефон, устанавливал личность звонившей женщины, ее адрес, и телефон ее единственной родственницы.

Глубоко за полночь Крашников выяснил наконец, что его таинственной осведомительницей была Лукина Надежда Ефимовна, семидесяти трех лет от роду, престарелая учительница русского языка и литературы, в это время находящаяся на лечении в психиатрическом отделении городского стационара. Не самый достоверный источник информации, однако, Крашников сделал все, чтобы с ней встретиться. Подняв на уши персонал больницы, примерно около четырех часов утра, он все же удостоился чести встретиться со своей осведомительницей, однако та, неожиданно для всех, буквально за минуты до этой встречи скончалась. Именно в эту безлунную ночь, болезная сделала весьма интригующий звонок следователю, после чего умерла от психической болезни, длительное время мучившей ее. Что и говорить, Крашникову показалось такое совпадение несколько подозрительным. Однако, так показалось далеко не всем: окружающие в один голос твердили, что старая учительница, несколько лет как выжившая из ума, просто решила привлечь побольше внимания к себе перед самой своей смертью, которую давно уже поджидала. А что, с этих училок станется…

Однако, по понятной причине, эта история не давала следователю покоя. И, так как никаких других зацепок у Крашникова все — равно не было, следующим же утром он решил навести справки об умершей женщине. Начал он с того, что опросил единственную родственницу учительницы — ее внучку Алену, тридцатилетнюю незамужнюю работницу Дома культуры. Но, та не владела никакой имеющей значение информацией — ни о том, что могла иметь ввиду ее бабка, ни о том, почему позвонила Крашникову именно в это время. В поисках ответов он попытался более детально расспросить внучку об обстоятельствах жизни Надежды Ефимовны, но она и тут не смогла помочь, на удивление мало зная о жизни своей бабки до своего рождения. Единственная дочь Надежды Ефимовны — мать Алены, умерла давным-давно, далеко от этих мест, когда Алена была еще младенцем, своего отца она тоже не знала и не была уверена — знала ли его хотя бы сама ее мать-алкоголичка. Доподлинно было известно только то, что Надежда Ефимовна долгое время разыскивала свою дочь, покинувшую отчий дом в неизвестном направлении сразу после окончания средней школы. Колеся по всей стране, даже не зная точно — в каком городе обитает дочь, она по чистой случайности наткнулась на свидетельство о ее смерти в одной из больниц захолустного городка на севере страны. В той же больнице Надежде Ефимовне рассказали о том, что ее непутевая дочь несколько месяцев назад родила девочку, которую оставила в родильном доме. С помощью добросердечной заведующей этого родильного отделения, новоиспеченная бабка смогла отыскать свою маленькую внучку в доме малютки и удочерить ее, восстановив жалкие останки своей семьи. Воспитывала внучку Надежда Ефимовна одна, похоронив своего мужа еще в молодости. Дала ей все, что могла, включая трехкомнатную квартиру, неплохое образование и работу, на которую успела устроить перед тем, как окончательно съехала с катушек. Алена, из чувства благодарности, не хотела отправлять бабку в психушку и сама, дома, ухаживала за ней. До тех пор, пока однажды, та не подожгла квартиру и, спалив вместе с собственной, еще несколько соседских квартир, чудом выжила. Крашников помнил тот случай, потому что в этом городе серьезные пожары случались крайне редко — он один такой и произошел за те двенадцать лет, что следователь жил здесь. После того случая Надежда Ефимовна отправилась на постоянное место жительства в палату психушки, где прожила почти десять лет и скончалась в своей постели.

Вся эта путаная история так зацепила Крашникова, что он не остановился на достигнутом, и решил добыть еще больше информации о жизни старой учительницы и ее дочери. Пережив за короткое время множество неизбежных перебранок с престарелыми служительницами архива школы, в которой работала Надежда Ефимовна, а после и со служительницами архива отдела образования, и наконец — архива городской администрации города, Крашников добыл-таки довольно тощее личное дело Надежды Ефимовны Лукиной.

Из архивов города и личного дела Лукиной Крашникову удалось получить кое-какое представление о ее личности и жизни. Ему стало известно, что учительница приехала в этот город по распределению ВУЗа одного из южных городов России пятьдесят лет назад, уже тогда будучи сиротой и вдовой с маленькой дочерью на руках. Работала добросовестно, все документы из личного дела говорили о том, что она была очень активной, спортивной и, несмотря на довольно безрадостные обстоятельства ее жизни, позитивной девушкой. Надежда Ефимовна очень любила свою работу и детей, с которыми работала: занималась с ними внешкольными занятиями совершенно безвозмездно, водила их в туристические походы, организовывала праздники и вечеринки, вывозила в близлежащие города на экскурсии, была образцовым педагогом и пользовалась уважением всех без исключения — детей, их родителей, коллег и руководства школы и города. А вот ее собственная дочь, учившаяся в той же школе, судя по копиям заседаний педсоветов и протоколов школьных совещаний, образцовую картинку портила. Девочка росла крайне неблагополучным и трудным ребенком. Но, несмотря ни на что, биография учительницы развивалась довольно гладко, пока однажды в ней не произошел крутой поворот. В возрасте сорока трех лет Надежда Ефимовна, после длительной череды всевозможных отгулов и отпусков, внезапно уволилась с любимой работы, объяснив это тем, что отправляется на поиски дочери, покинувшей родной город и бесследно исчезнувшей. Вернулась Надежда Ефимовна, спустя год, с небольшим, с маленькой внучкой на руках. Устроившись на работу в Дом Культуры, методистом, она жила тихой, неприметной, даже замкнутой жизнью, воспитывала внучку, на удивление мало общаясь со старыми знакомыми. Постепенно эта история, да и сама бывшая учительница, забылись жителями города. Не вспоминали о Лукиной вплоть до того страшного пожара, случившегося десять лет назад, который чуть не унес ее жизнь. А после оформления старой учительницы на постоянное место жительства в психиатрическое отделение больницы, о ней снова, уже окончательно, забыли.

Интуиция подсказывала Крашникову, что и это еще не вся история. Тогда он решил обратиться к милицейским сводкам прошлых лет, особенно того времени, когда Лукина внезапно уволилась с любимой работы. Что-то здесь не давало ему покоя, выбивалось из общего создавшегося впечатления о личности учительницы. Что-то произошло в то время, что-то такое, что изменило всю жизнь Лукиной, изменило ее личность, и это вряд ли было связано с уходом, а после и со смертью дочери, ведь как это ни печально — дочь вступила на темную дорожку еще в детстве и Лукина, как бы ужасно это не звучало, скорее всего, предчувствовала подобный итог жизни своей дочери. Нет, здесь было что-то другое… Крашникову показалось не лишним пообщаться с кем-нибудь из бывших коллег Надежды Ефимовны и попытаться разузнать о ней что-нибудь из первых рук, так сказать.

Он и сам не знал, почему так усердствовал в поисках информации об этой женщине, но всем своим существом ощущал, что это не бесполезная трата времени. Он снова вернулся в ту школу, где работала Лукина, и отыскал женщину, которая работала там уже на протяжении сорока лет. Этой женщиной оказалась вахтерша Антонина, как раз на той неделе отметившая свой шестидесятилетний юбилей. Дольше нее в этой школе не работал никто, поэтому она чувствовала себя кем-то вроде хранительницы школы и вела себя соответственно. В учительской, куда Крашников заглянул с целью разузнать о самом давнем сотруднике школы, ему посоветовали договориться о встрече с Антониной заблаговременно, через уборщицу Валентину, либо напрямую — но обязательно с дарами, иначе разговор вряд ли состоится. Времени на ожидание приема или на приобретение даров у Крашникова, конечно же, не было, но он всегда с легкостью мог о чем угодно договориться с дамами в возрасте — это его дар. Или крест. В общем, за два часа беседы с Антониной он узнал обо всех жителях города столько, сколько бы за всю жизнь не накопал во всех архивах. Но его интересовала только история Лукиной Надежды Ефимовны, которую, к слову, Антонина вспомнила сразу же, как только услышала ее фамилию и имя. Она поведала, что Лукина действительно была учителем от Бога, и если бы не ее беспутная дочь, то она никогда бы не уволилась с любимой работы. Все работники школы знали о проблемах Надежды Ефимовны с дочерью, учившейся здесь же и даже каким-то чудом в свое время умудрившейся получить аттестат. Девчонка курила на крыльце школы, не стесняясь, с десятилетнего возраста, с двенадцати лет неоднократно приходила в школу сильно нетрезвой, а в четырнадцать в первый раз забеременела и сделала аборт. На нее не могли повлиять ни директор школы, ни учителя, ни знакомые, ни уж тем более мать. Надежда Ефимовна никогда не бросала дочь, что бы та не вытворяла, старалась защитить ее при любых обстоятельствах, но в итоге у нее из-за этого у самой начались проблемы с руководством школы. В старших классах дочь начала бродяжничать, надолго уходя из дома и нередко покидая город, и Надежда Ефимовна бросая все свои дела, отправлялась на ее поиски.

Никто не удивился, что как только девчонка получила аттестат о среднем образовании, сразу же сбежала из города, окончательно. С тех самых пор ее никто не видел. А Надежда Ефимовна оформляла бесконечные отгулы и краткосрочные отпуска, тратя их на поиски сбежавшей дочери, пока в один момент, после очередного отпуска и вовсе не уволилась с работы и не уехала из города. Вернулась она спустя долгое время с маленькой девочкой, как две капли воды похожей на ее дочь, когда та была еще малышкой. После возвращения Лукина долго ни с кем не общалась, резко разорвав все связи со старыми знакомыми, и вообще редко выходила из дома. Ее можно было встретить только в магазине, да в парке, с внучкой. Но, прошло время, и она устроилась на работу, понемногу стала общаться с людьми. Тогда-то все и узнали, что произошло после ее увольнения из школы.

Со слов Антонины, все работники школы переживали за эту добрейшую, благороднейшую и талантливую женщину, жалели ее и ее беспутную дочь, а после сочувствовали и внучке, не знавшей своих родителей.

В этой, уже знакомой Крашникову, в общих чертах из добытых им документов, истории, его внимание привлекла деталь о том, что, Надежда Ефимовна занималась альпинизмом в молодости и по приезду в этот город, много лет подряд, по нескольку раз в год ходила в горы. Этой информации он не встретил ни в одном из архивов, что само по себе было довольно странно. Альпинизм в то время был новаторской нотой в организации досуга школьников, к тому же в эти труднопроходимые и довольно опасные леса, отваживались ходить только охотники. А со слов Антонины, к концу своей преподавательской карьеры, Лукина организовывала уже целые экспедиции, которые отправлялись в горы большими компаниями по двадцать, а то и тридцать человек, и проводили в горах по нескольку дней и даже недель.

Из рассказов вахтерши следовало, что горные экскурсии были потрясающими — ребята учились самостоятельности, взаимоподдержке, закаляли характер, ночуя в палатках, приготавливая еду на кострах, купаясь в горных речках. Подростки возвращались из этих походов обновленными, повзрослевшими, долгие годы благодаря за этот опыт Надежду Ефимовну. Внимание Крашникова зацепила информация о том, что за несколько месяцев до своего увольнения, Надежда Ефимовна как раз организовала двухнедельный поход в горы со старшеклассниками из разных школ города. Судя по всему, в то время ничто не предвещало, что этот поход будет последним в ее карьере. И в жизни. Однако, более подробно расспросить Антонину о том походе, Крашникову уже не хватило времени.

Конец ознакомительного фрагмента.