Между нами, девочками

Ксения Беленкова, 2015

Ранее выходила под названием «Эффект лучшего друга» С Женькой случилась первая любовь, но как же не вовремя она пришла к парню! Быть актером его настоящее призвание, а ему пришлось покинуть театральный кружок, и вовсе не по собственной воле. Да к тому же впереди выпускные экзамены и времени ни на что нет. Но благодаря бойкому характеру Женька не сдался, а мастерски решил все свои проблемы самым оригинальным способом, который только можно придумать…

Глава третья,

в которой герой ступает на путь хорошей успеваемости

Женька лениво, с нарочитой медлительностью брел карамельными дворами, пока дождь игриво щекотал лужи, не ведая ничего о беспощадных экзаменах. А совсем рядом, утопая в вечернем влажном тумане, суетились счастливые горожане. Собачники караулили своих питомцев у мокрых кустов. Молодые упорные матери толкали перед собой коляски, застегнутые в водоотталкивающий полиэтилен, а дети бездумно глядели из-под него, словно только что купленные и еще не распакованные куклы. Старухи с длинными желтыми руками кормили голубей черствым хлебом. Где-то сигналили автомобили, запертые в вечерних пробках. Москва жила своей обыкновенной праздной жизнью, и лишь Женька был угнетен зависшим где-то вдали, за зимою, неминуемым ЕГЭ.

Еще совсем недавно Женькино существование было таким же беспечным и непосредственным, как жизнь лихого жеребца, который отгорожен от требовательной повседневности шорами и видит лишь то, что желает, к чему стремится. Женька никогда всерьез не задумывался о выпускных экзаменах и поступлении в университет. В его голове нескончаемой круговертью звучали лишь слова будущих, настоящих или прошлых ролей. Одним разом в Женьке могли сосуществовать по нескольку сказочных персонажей, только сам он все чаще терялся, оставаясь за театральной кулисой, как ненужный, сношенный костюм. И вот сейчас, когда шоры оказались вдруг сдернуты, являя мир со всеми его требованиями и запросами, Женька стоял пред ним, точно обнаженный, переполненный стеснением и страхом.

— Парень, ты что ослеп? — отшатнулся черный зонт в стеганой болотной куртке.

Не извиняясь, Женька придвинул к себе ботинок, носом которого только что хотел подцепить кленовый лист, качающийся в луже, и тем самым чуть не выкинул подножку спешащему наперерез мужчине. Что-то прошипев через плечо, зонт поскакал дальше, прямо вброд, через глубокую лужу, полную мутной грязи. Мимо, точно палачи, проходили люди в глубоких капюшонах, что скрывали лица в непроглядной черноте. Женька застыл посреди дороги, сбивая прохожих с общего ритма движения. Некоторые особенно расторопные горожане даже облаяли его вместо своих продрогших собак. А Женьке и правда вдруг показалось, будто он ослеп или же вокруг неожиданно выключили весь белый свет. Куда двигаться дальше — совершенно непонятно. Он даже инстинктивно выпятил руки, желая передвигаться на ощупь, чем еще больше разозлил палачей-прохожих.

— Куда ты прешь? — пробасила тощая девчонка в резиновых сапогах с каблуками.

И Женька наконец вспомнил, что идет он к Энциклопедии, набираться уму-разуму. Хотя это было наименьшим из того, о чем он когда-либо смел мечтать. Правую руку его оттягивал увесистый пакет, в который мама сгрузила все свои ненужные платья — это была подачка Эле, призванная задобрить подружку. Женька втихаря собирался просто-напросто оставить пакет у какой-нибудь помойки, но до сих пор по пути ему встречались лишь урны, узкие горлышки которых поперхнулись бы этим несметным богатством. Домой к подруге он шел впервые, пожалуй, любопытство явилось сейчас единственным стимулом, заставившим ноги вновь ожить, продолжая путь вперед.

Женька уже представлял себе жилище, пропитанное пылью старых книг, чуть унылое, но вместе с тем таинственное и манящее. Старомодную мебель и обязательно — на стенах ковры с искусным, поеденным молью узором. Эля всегда отмахивалась, когда речь заходила об ее доме и родителях, мол, в том нет ничего интересного. Зато она часто и с удовольствием проводила время у Женьки, и даже игрушечная комната его матери вызывала у Эли что-то близкое к восторгу. Точно у ребенка, попавшего в цирк. Она не спешила уходить из Женькиного глянцевого мирка вечного непослушания, обмолвившись однажды, что дома у нее все слишком скучно и правильно. А суровый и строгий отец походит скорее на цербера, чем на любящего и заботливого родителя. Он наотрез запрещал дочери близко сходиться с мальчишками, долго и назидательно говорил что-то про идейную, моральную и физическую незрелость. Женька и представить себе не мог, что у незрелости может быть столько граней. Энциклопедия ни разу не звала его к себе домой, дабы не вызвать праведный гнев свирепого родителя.

— Но как же тогда отец отпускает тебя ко мне? — искренне удивлялся Женька. — Не думаю, что ты успеваешь дозреть морально и как там еще?.. по дороге в гости.

— Он просто не знает, что я хожу домой к парню, — отвечала Эля, невинно задирая бровки.

— Так ты обманываешь его? — Женька заглядывал в честные, выпученные из-под бровей, глаза подруги. — Поверить не могу! Ты умеешь врать?

Эля скептически усмехалась, трясла головой в редких кудряшках:

— Вовсе я не обманываю, просто не говорю всей правды.

— Как это?

— Он знает, что я дружу с Женькой…

— И?

— Отец уверен, что ты девочка. — Эля крыла изумленного Женьку ровным и спокойным взглядом. — Он даже представить себе не может иного. Я и мальчишка…

— Да-а… Странные у тебя отношения с папой.

— Ты ничего не понимаешь. — Во взгляде Эли мелькало что-то твердое и острое, он одновременно резал и колол. — Отец — это же просто ужас!

После таких слов Женька окончательно терялся. Он действительно ничего не смыслил в этом деле. Отца у него не было, и, похоже, Эля была единственной, кто думал, будто ему повезло. После таких ответов Женька перестал задавать подруге вопросы о доме и родителях. На самом деле, они и болтали-то не так уж много. Эля всегда была тихой и молчаливой, свои желания она любила выражать сразу действием, без лишних слов. Просто шла за Женькой после школы, молча и уверенно провожая до дома. А Женька фонтанировал, радуясь случайному слушателю, без передышки молол что-то о новых спектаклях, репетировал роли. Он видел перед собой лишь сцену, но слышал рядом твердую, тяжелую и отчего-то умиротворяющую поступь Энциклопедии. Ощущал ее грудное, теплое дыхание возле макушки. «Зайдешь? — спрашивал скорее для приличия, незаметно оказавшись возле собственного подъезда. — Дома никого». Эля кивала в ответ, и лифт, шумно перекатывая кабину от этажа к этажу, вез их в маленькую, глянцевую квартирку. Где Женька продолжал разучивать страницы текста, а Эля, по-прежнему молча, кормила его рюкзак нужными учебниками и тетрадями с выполненной домашней работой.

Но именно этой осенью, когда ее помощь стала воистину необходима, Эля вдруг отказалась делить с Женькой их привычный и уютный мирок единства противоположностей. А случилось все по воле ее отца, суровость которого стала просто невыносимой. В одиннадцатом, решающем классе он вовсе запретил дочери гулять после уроков. Теперь Эля должна была все свободное время проводить под неустанным родительским контролем. Видимо, отец опасался, что годы отличной учебы могут отправиться в тартарары, если повзрослевшая дочь вдруг вырвется из-под гнета и пустится познавать бесцельную и пустую жизнь счастливых лоботрясов. Допустить такое на подступах к золотой медали и поступлению в лучший институт города, отец просто не мог. Потому контроль стал тотальным вопреки всем слезам и мольбам дочери. Так Эля лишилась единственной отдушины, сладкого глотка свободы в кукольном мире своего непутевого, слегка блаженного друга. И Женька, казалось, был недалек от фатального провала: ему пора было задуматься о бритье патлатой головы в преддверии армейских будней. Нагнать школьную программу самостоятельно стало бы непосильной, титанической задачей. Оставалось лишь одно — готовиться к худшему. Женьку ждала верная погибель в борьбе с домашними заданиями или того хуже: он мог запросто испустить дух на занятиях с каким-нибудь дотошным занудой репетитором.

И вот, когда собственная жизнь уже казалась Женьке ошибкой, коверкающей исконное Слово бытия, неожиданно позвонила Эля. С несвойственным ей в обычные дни восторгом, она пролепетала что-то о появлении неожиданной лазейки — паре часов несколько раз в неделю, когда ее мама станет ходить в спортзал, покидая место бессменного заточения домохозяйки. Тем временем можно будет беспрепятственно заниматься у Эли в комнате. И она клянется здоровьем Женьки, что к весне натаскает дружка так, что ЕГЭ покажется ему пакетиком жареных семечек — только щелкай задания! Стоит признать, в тот момент Женьку несказанно вдохновила эта перспектива…

Но сейчас, когда каждый шаг приближал его к нудным занятиям, на душе становилось все более тоскливо, Женька искал любого повода, чтобы если не отменить полностью, то хотя бы несколько отсрочить встречу со знаниями. Он оглядывался по сторонам, будто искал спасения, но стена дождя становилась все непрогляднее. И вдруг навстречу Женьке из ливня выскочил Северный олень. Взметнув кривые рога, он проскакал мимо, кажется, вовсе не заметив бывшего коллегу. Титяков мерил лужи метровыми ботинками, и руки его кружили возле тощего тела, точно лопасти кривой мельницы, на одной из которых немыслимым образом повисли рога. Женька снова остановился, ему хотелось бежать вслед за Титяковым, также спешить на репетицию, чтобы вскоре оказаться в светлом и просторном физкультурном зале, отдаться во власть неутомимого Борова. Сейчас Женьку не пугали даже оленьи рога из гнутых веток какого-то несчастного дерева. Кажется, он с радостью нахлобучил бы их себе на голову. Его охватило чувство неожиданной свободы — вот сейчас он вышвырнет ненужные пакеты с платьями, забудет вновь обо всех экзаменах и окунется в родной и близкий мир перевоплощений.

— Эй, Титяков! — крикнул он в рогатую спину и запел чуть пискляво, пытаясь поймать верхние ноты: — «Осенью в дождливый серый день, проскакал по городу олень!..»

Но Титяков не услышал его, не обернулся и не застыл, виновато щурясь. Он не помахал свободной рукой-лопастью, приглашая бежать дальше вдвоем. Лишь продолжал сеять по сторонам тяжелые брызги, все больше и больше отдаляясь, он уходил в туман. Обида вновь сковала горло, Женька понимал, что «Маска» живет по-прежнему. Также идут вечерние репетиции, все роли давно розданы. Механизм работает отлаженно и четко. Без него. И Маленькой разбойницей скорее всего уже назначили какую-нибудь оторву и прогульщицу. А Женьке остается лишь строить заново свою дырявую, насквозь промокшую жизнь. Он развернулся и, что есть мочи, припустил к дому Эли, а в ушах звучала старая детская песенка, такая высокая, что ее звуки взлетали вверх, ударяясь в каменные облака, чтобы там расколоться и просыпаться прохожим на головы: «Он бежал, и сильные рога задевали тучи, облака…»