Доминион

Кристофер Джон Сэнсом, 2012

История не терпит сослагательного наклонения, но что было бы, если… Британия в 1940-м, после Дюнкерка, капитулировала перед гитлеровской Германией? К. Дж. Сэнсом отвечает на этот вопрос в своем захватывающем альтернативно-историческом эпике «Доминион», не переосмысливая, а заново создавая прошлое. 1952 год. На востоке продолжается война между Германией и Россией, обескровливая мировую экономику. Принудительные наборы на работу вынуждают молодых людей во Франции, Италии и Испании в буквальном смысле прятаться по норам. Англичане на собственном опыте постигают все ужасы фашистского авторитаризма, но их неповиновение растет. Сопротивление, возглавляемое Черчиллем, упорно пытается сдвинуть баланс сил на мировой арене, и точкой опоры может послужить некая тайна, которую хранит ученый, запертый в бирмингемской больнице для умалишенных. По заданию Сопротивления его похищают, чтобы переправить за границу, однако гестапо отправляет по следам беглеца безжалостного, не знающего поражений охотника за людьми… Впервые на русском!

Глава 5

Фрэнк сидел и смотрел в окно на двор лечебницы для душевнобольных, на мокрую лужайку и пустые цветочные клумбы. С раннего утра шел дождь, сильный и ровный. Фрэнку давали ларгактил, наркотик, и он почти все время был спокойным и сонливым. В приемном покое он сидел на сильной дозе, но после стабилизации состояния и перевода в главное отделение дозу уменьшили, и теперь периоды продолжительного отупения прерывались мощными вспышками воспоминаний: школа, миссис Бейкер и ее духовное руководство; день, когда ему покалечили руку. Фрэнк подозревал, что привыкает к наркотику, отчего его действие слабеет, но возвращаться к большой дозе не хотел — ему требовалась ясность ума, чтобы хранить тайну.

Тем понедельничным утром он зашел в боковую комнатку в главном крыле — ее называли «тихая палата» — отчасти потому, что другие пациенты пугали его, отчасти из желания избавиться от всепроникающего сигаретного дыма. Фрэнк никогда не курил. В школе он знал, что ему нельзя дымить вместе с другими ребятами за бойлерной — от табака он отключался, как и от многого другого. Пациенты постоянно стреляли у медперсонала курево: кто «Вудбайн», кто просто самокрутку. Потолки в больнице были черными от копоти. Фрэнк уселся в кресло, большое, старое и тяжелое, как и вся больничная мебель. Правая рука ныла: часто во время дождя боль струилась по двум поврежденным пальцам, усохшим и скрюченным, наподобие клешни.

Приехав в клинику три недели назад, Фрэнк удивился, что на окнах нет решеток. Но когда полицейская машина везла его через ворота, за высокой стеной он увидел полный воды широкий ров, который не был виден в окна больницы из-за кустарниковой изгороди. Один из пациентов в приемном покое, мужчина средних лет с морщинистым, белым как мел лицом и косматой шевелюрой, сказал ему, что собирается сбежать — переплыть через ров и перелезть через стену. Закон говорит, что, если ты сбежал из психушки и ухитрился не попасться в течение четырнадцати дней, ты свободен. Фрэнк смотрел на него, облаченного в больничную пижаму из серой шерсти, еще более бесформенную, чем у него самого. Даже если удастся сбежать, в чем он сомневался, идти ему теперь некуда. После случившегося в его квартире соседи известят полицию, лишь только увидят его снова. Как в школе — некуда бежать. Ворота школы были всегда открыты, но он понимал, что, если улизнет, проберется через эти унылые шотландские горы и каким-то чудом достигнет дома в Эшере, мать попросту вернет его обратно. Больница для умалишенных постоянно вызывала в памяти ужасы школы: дормиторий с железными койками, одетые в форму обитатели, по большей части не замечавшие его. И полностью мужской мир — как все психбольницы, эта разделялась на мужское и женское крыло, разнополые пациенты содержались отдельно. Судя по взглядам других пациентов, Фрэнк догадывался, что они знают о содеянном им и, быть может, даже побаиваются его. Медицинские работники тоже напоминали учителей — суровым военным обращением и склонностью прибегать к жестким мерам при возникновении сложностей. Фрэнк долгие годы старался не думать о школе, но теперь то и дело возвращался к ней мыслями. Впрочем, в школе было хуже, чем здесь.

Во второй половине дня Фрэнку предстояло явиться на прием к доктору Уилсону, главному врачу, чей кабинет располагался в приемном отделении. Идти ему не хотелось, единственное, чего хотелось, — сидеть в тихой комнате. Иногда сюда заходили другие пациенты, но в тот день он был один. Появилась надежда, что про него забыли — про приемы забывали сплошь и рядом, — но спустя час дверь открылась и вошел молодой человек в островерхом колпаке и коричневой саржевой форме старшего санитара. Прежде Фрэнк его не встречал. Мужчина был низкорослым и коренастым, с узким лицом и длинным носом, когда-то основательно сломанным. Карие глаза смотрели настороженно. В руках он держал сложенный большой зонтик. Он кивнул Фрэнку и дружелюбно улыбнулся. Фрэнк удивился: помощники по большей части относились к пациентам как к непослушным детям.

— Фрэнк Манкастер? — спросил медик с резким шотландским выговором. — Как поживайэте?

Фрэнк широко осклабился, показав все зубы в своей обезьяньей улыбке. Шотландский говор заставлял его робеть, потому что напоминал о школе. Но речь санитара сильно отличалась от выговора представителей эдинбургского среднего класса, с растянутыми гласными и раскатистым «р», который преобладал в Стрэнгмене, — он говорил быстро, слепляя слова, более гортанно, но, на взгляд Фрэнка, не так угрожающе. Глаза санитара немного расширились — так бывало со всеми, кто видел улыбку Фрэнка в первый раз.

— Меня зовут Бен, — сказал он. — Я отведу вас к доктору Уилсону. В днэвной комнате сообщили, что вы здесь.

Фрэнк неохотно пошел вслед за Беном через комнату для отдыха, где несколько пациентов сидели, ссутулившись, перед телевизором. Показывали «Детский час» — марионетка в полосатой пижаме лихорадочно плясала на концах веревочек.

Они прошагали по гулкому коридору к главной двери, вышли под дождь. Бен раскрыл зонтик и знаком пригласил Фрэнка встать рядом. Оба зашлепали по залитой водой дорожке, проходившей через лужайку.

— Как понимаю, вы видели доктора Уилсона в приемном покое? — осведомился Бен как бы между делом.

— Да, и на прошлой неделе тоже. Он сказал, что собирается назначить мне лечение.

Фрэнк искоса поглядел на Бена. После пребывания в приемном покое он мало с кем разговаривал, но этот санитар держался приветливо.

— Какое лечение?

Фрэнк пожал плечами:

— Не знаю.

— Ему, доктору Уилсону, нравятся новые методы терапии. Сдается, у него есть недурные идеи: этот новый наркотик, ларгактил, лучше старых, фенобарба и паральдегида. Господи, как же они воняют, тот и другой!

— Я ему сказал, что хочу уйти, вернуться к работе, но доктор ответил, что я еще не совсем готов. Спросил, не хочу ли я поговорить о своих родителях, — не знаю для чего.

— Угу, он это любит.

В голосе Бена проскочила веселая, полупрезрительная нотка.

— Загвоздка в том, ответил я, что мой отец умер до моего рождения, а мать тоже мертва. Доктор сердито посмотрел на меня.

— Вы ведь были ученым до того, как попали сюда?

— Да. — В тоне Фрэнка прозвучала гордость. — Я — научный сотрудник Бирмингемского университета. Геологический факультет.

— Мне кажется, вас могли бы поселить в «частной вилле». У вас была бы отдэйльная палата.

Фрэнк грустно покачал головой:

— Как понимаю, есть документ, лишающий меня права распоряжаться своими деньгами. И нет никого, кто мог бы стать опекуном.

Бен сочувственно кивнул:

— Наш социальный работник может об этом позаботиться. Вам следует попросить доктора Уилсона.

Они добрались до приемного покоя — прямоугольного двухэтажного здания, сложенного из красного кирпича, как и все строения психбольницы. У порога Бен сложил зонтик. Фрэнк оглянулся, посмотрев на огромный главный корпус. Он стоял на небольшом возвышении, и в ясный день сквозь пелену вдали виднелся Бирмингем. Снаружи лечебница, с многочисленными окнами по фасаду и аккуратными лужайками, походила на сельское поместье. Внутри все было иначе: тысячи пациентов, распиханные по тесным каморкам с убогой мебелью и обшарпанными стенами. Из приемного покоя вышли две медсестры женского отделения, в накидках поверх накрахмаленных халатов.

— Доброе утро, мистер Холл, — весело окликнула одна Бена. — Поганый денек.

— Ага, это точно.

Сестры раскрыли зонтики и быстро зашагали по подъездной дороге к запертым воротам. Фрэнк смотрел им вслед. Бен коснулся его руки.

— Очнитесь, приятель, — мягко произнес он. — Идемте.

— Как бы я хотел выйти отсюда…

— Только не после того, что вы натворили, Фрэнк, — процедил Бен. — Позвольте, я вас провожу.

Разум Фрэнка избегал касаться события, приведшего его сюда. Но порой, когда действие ларгактила ослабевало, он думал о нем.

Началось все со смерти матери, около месяца тому назад. То была старушенция лет за семьдесят, маленькая, согбенная и ворчливая, жившая одна в своем эшерском доме. Фрэнк навешал ее несколько раз в год из чувства долга. Его старший брат Эдгар виделся с матерью только во время кратких наездов из Калифорнии. При встречах миссис Манкастер сравнивала Фрэнка с братом — не в пользу первого, как делала всю свою жизнь. Эдгар женат, у него дети, работает физиком в крупном американском университете, а Фрэнк застрял на своей никчемной должности и десять лет никуда не двигается. Она говорила, что живет ожиданием писем от Эдгара. Фрэнк предполагал, что в те дни его мать ни с кем, кроме него, не виделась, — увлечение спиритизмом закончилось пять лет назад, когда умерла миссис Бейкер, ее духовная наставница, и еженедельные сеансы в столовой прекратились.

Фрэнку позвонил на работу сотрудник полиции, сообщив, что с его матерью приключился удар во время похода в магазин и два часа спустя она умерла в больнице. Фрэнк отправил телеграмму Эдгару, и тот, к удивлению младшего брата, тут же ответил, что приедет на похороны. Фрэнк не хотел видеть Эдгара, поскольку терпеть его не мог, как и поездки по железной дороге, и тем не менее поехал из Бирмингема в Эшер, чтобы встретиться с Эдгаром в доме, где они выросли. По пути он пытался представить, каким стал брат. Он теперь американский гражданин. В письмах, которые показывала ему мать, только и говорилось, что о кипучей жизни в Беркли, о том, как брат любит Сан-Франциско, как поживают его жена и трое детей.

Но, навестив мать на Пасху, Фрэнк узнал, что Эдгар впервые в жизни расстроил ее — написал, что они с женой разводятся. Миссис Манкастер была в ужасе, ломала скрюченные руки и говорила Фрэнку, что невзлюбила жену сына в тот единственный раз, когда они оба приезжали в Англию: бесстыжая, самовлюбленная — типичная американка. Потом мать расплакалась, говоря, что никогда не увидит внуков, и с горечью прибавила, что от Фрэнка она их едва ли дождется. Фрэнк допускал, что потрясение и обида вызвали у нее удар.

Многолюдство в поезде пугало его, и он обрадовался, выйдя из вагона в Эшере. Он пошел к дому. Холодный, туманный день клонился к вечеру. Мимо промчался паренек на новом мотороллере «Веспа», заставив его подпрыгнуть. Войдя в дом, Фрэнк поразился непривычной для него пустоте, необычной тишине. Миссис Бейкер объяснила бы это тем, что дух покинул жилище. Фрэнк слегка поежился. Повсюду пыль, отклеившиеся обои, пятна сырости. Раньше он не замечал, насколько скверно мать содержит дом.

Эдгар приехал несколькими часами позже. Со времени последней их встречи он похудел. Сорокалетний, в очках, краснолицый, с плешью — от красоты молодости, которой так завидовал Фрэнк, осталось одно воспоминание.

— Ну вот, Фрэнк, — проронил Эдгар. — Выходит, ее больше нет.

За время учебы в Стрэнгмене Эдгар приобрел шотландский выговор, теперь же он гнусавил, как американец. Фрэнк провел брата по дому.

— Состояние неважное, — сказал Эдгар. — Такое впечатление, что в некоторых комнатах годами никто не бывал.

Они перешли в столовую. На полу валялся мышиный помет.

— Черт! — раздраженно буркнул Эдгар. — Я и не знал, что она так жила. Ты не пробовал уговорить ее переехать?

Фрэнк не ответил. Он смотрел на большой обеденный стол. Электрическая лампочка наверху по-прежнему скрывалась под абажуром из марли — для общения с миром духов миссис Бейкер требовался приглушенный свет.

Эдгар задумчиво поджал губы:

— Что в Англии с ценами на дома?

— Падают. В экономике дела идут не очень.

— Лучшее, что мы можем сделать, — как можно скорее сбыть эту халупу с рук. Продать какому-нибудь застройщику.

Фрэнк коснулся стола:

— Помнишь сеансы?

— Сборища придурков. — Эдгар презрительно рассмеялся. — Они все были чокнутые. Мать тоже. Верила, будто отец навещает ее каждую неделю, так как хотела все время упрекать его, что в четырнадцатом году он ушел на войну и оставил ее.

— Вряд ли она простила его за то, что он ушел воевать.

Эдгар внимательно посмотрел на брата:

— Быть может, именно поэтому она не смогла полюбить тебя — ты слишком на него похож.

Тем вечером Эдгар предложил сходить куда-нибудь поужинать, и они отправились в ресторан за несколько улиц от дома. Местечко было так себе. Братья заказали жаркое из говядины с картошкой и брюссельской капустой, все это плавало в водянистой подливке. Эдгар взял пива. Фрэнк, как обычно, пил мало, но отметил, что Эдгар опрокидывает одну бутылку за другой.

— Еда в этой стране все такая же ужасная, — сказал Эдгар. — В Калифорнии ты можешь получить что захочешь, отлично приготовленное и много. — Он покачал головой. — С каждым моим приездом эта страна кажется все более жалкой и заброшенной.

— Ты видел Олимпийские игры в Сан-Франциско этим летом?

— Нет. Но жизнь они здорово осложнили, это я могу сказать. Следующие пройдут в Риме, не так ли? Старина Муссолини все испортит — эти итальяшки те еще организаторы. Кстати, я тут заметил повсюду на стенах буквы V и R. Это что значит?

— Символы Сопротивления. R — «Резистанс», а V — жест Черчилля, означающий победу.

— Я бы показал ему этот жест. — Эдгар расхохотался. — Как Бивербрук? По-прежнему лижет задницу немцам?

— Да-да, — подтвердил Фрэнк. — Так и есть.

— Слава богу, что Британия проиграла войну, а Рузвельт проиграл выборы в сороковом году, и Тафт заключил сделку с японцами. Вот только если этот исполненный благих намерений левак Эдлай Стивенсон победит на выборах в ноябре, он может начать совать нос в европейские дела.

— Ты так думаешь? — спросил Фрэнк, несколько задетый.

Эдгар резко посмотрел на него:

— Я слышал, что эти парни из Сопротивления устраивают тут беспорядки. Захватывают оружие в полицейских участках, вооружают забастовщиков, взрывают бомбы, даже убивают людей.

Фрэнк набрался храбрости:

— Может, Стивенсону неплохо было бы сунуть сюда нос и навести здесь порядок.

— Америке следует заниматься своими делами. Нам-то никто не доставит проблем, — самодовольно добавил Эдгар. — Особенно теперь, когда у нас есть атомная бомба.

Четыре года назад, в 1948 году, американцы заявили, что произвели взрыв атомной бомбы, вышел даже фильм, где показывались испытания в пустыне в Нью-Мексико. Немцы заявили, что это постановка.

— Я никогда не верил в правдивость этих историй, — заметил Фрэнк. — Я знаю, что теоретически создать атомную бомбу можно. Но для этого необходимо воистину колоссальное количество урана. Слышал, что немцы тоже пытаются ее сделать, но покуда без толку. Если бы им удалось, мы бы уже узнали. — Он посмотрел на брата, как ученый на ученого. — Как ты думаешь?

Эдгар вперил в него тяжелый взгляд:

— У нас есть атомная бомба. И много чего еще: зажигательные бомбы нового образца, химическое оружие. В ближайшие годы мы сделаем межконтинентальные ракеты. Немцы наверняка тоже, вот только наши боеголовки будут нести атомные заряды.

— И где мы все окажемся? — с горечью спросил Фрэнк.

— Насчет тебя не знаю, но с нами все будет в порядке.

— Пока Англия прикована к Германии…

Фрэнк покачал головой. Он всегда ненавидел нацистов и чернорубашечников, всю свору этих горлопанов. И сожалел, что в далеком сороковом Британия сдалась.

Эдгару никогда не нравилось слушать возражения Фрэнка. Он нахмурился и отхлебнул еще пива.

— Девчонкой-то обзавелся? — спросил он.

— Нет.

— И ни одной не было, да?

Фрэнк не ответил.

— Женщины — подлые суки, — неожиданно заявил Эдгар, да так громко, что посетители за соседними столиками оглянулись. — Ну вот, закрутил я со своей секретаршей, и что с того? Элла теперь получает половину моей зарплаты в виде алиментов.

— Мне жаль.

— Я мог бы распорядиться своей половиной денег от продажи маминого дома.

— Я не против. Можем продать, если хочешь.

Так вот зачем Эдгар на самом деле приехал — за наследством.

Эдгар расслабился.

— Документы в доме? — спросил он.

— Да. В ящике стола. Вместе с мамиными чековыми книжками.

— Я их заберу, если ты не против. Чтобы… как это у вас называется? Заверить?

— Если хочешь.

— Ты так и работаешь лаборантом в Бирмингемском университете? — поинтересовался Эдгар.

— Я больше не лаборант. Я научный сотрудник.

— И что ты там исследуешь, а?

Тон Эдгара стал воинственным. Фрэнк понял, что брат очень пьян. Ему вспомнился один лектор в Бирмингеме, который после развода начал пить. Его потихоньку отправили на пенсию, досрочно.

— Структуру метеоритов, — ответил он. — То, как их элементы взаимодействуют друг с другом.

— Метеориты! — расхохотался Эдгар.

— А ты над чем работаешь?

Дурацким жестом пьяного Эдгар постучал себя по боковой стороне носа, сдвинув очки.

— Правительственное задание. Не могу рассказывать. Там были не очень рады, что я поехал сюда на похороны. Приходится каждый день ходить в посольство и отмечаться. — Он взял меню. — Что тут у них держат за пудинг? Господи, пятнистый хрен!

Похороны миссис Манкастер состоялись несколько дней спустя. Фрэнк договорился с местным священником, предусмотрительно не сообщив ему о религиозных взглядах покойной. Помимо Фрэнка и Эдгара, пришли только несколько женщин, знакомых по времени спиритических сеансов, — Фрэнк разыскал их адреса в записной книжке матери. Все стали пожилыми, унылыми и полинявшими. После службы одна из них подошла к братьям и сказала, что их мать теперь воссоединилась с мужем на другой стороне и прогуливается по садам в мире духов. Фрэнк вежливо поблагодарил ее, а Эдгар ожег неприязненным взглядом.

— Коль зашел разговор о спиритизме, я был бы не против глотка спиртного, — заявил он, когда они уходили с кладбища.

Они направились в паб на главной улице Эшера. Эдгар пил много, но агрессии в этот раз не выказывал. Для Фрэнка церковная служба была просто ритуалом, представлением вроде спиритического сеанса, а вот на Эдгара она, похоже, подействовала сильно.

— Странно думать, что мать ушла. Господи, все-таки она была с заскоками.

— Да уж.

По крайней мере, в этом братья сошлись.

— Мне скоро возвращаться. Я нужен в Беркли. Но я могу задержаться на несколько дней. — Эдгар посмотрел на брата. — Мне бы очень помогло, если мы выставим дом на продажу.

Фрэнк был по горло сыт Эдгаром и после окончания похорон считал часы до своего отъезда.

— Выставляй, если хочешь, — сказал он. — Мне сегодня нужно ехать в Бирмингем.

— Ты мог бы побыть здесь денек-другой. Неизвестно, когда нам доведется свидеться снова. Господи, — снова простонал Эдгар. — Мама ушла. Все в моей жизни полетело к чертям, — добавил он, жалея себя.

— Я обещал, что завтра вернусь на работу, — быстро проговорил Фрэнк. Он встал. — Прости, Эдгар, но мне в самом деле пора, если я хочу успеть вовремя.

Губы Эдгара обиженно надулись. Он воззрился на Фрэнка через очки. Потом протянул мясистую руку. Фрэнк ее принял.

— Ладно, — проронил Эдгар. — Так тому и быть. — Потом с недобрым выражением в глазах указал кивком на ладонь брата с искалеченными пальцами. — Как они теперь?

— Побаливают при плохой погоде.

— Странный был несчастный случай, да?

Фрэнк встретился с братом взглядом и понял: Эдгар знает о том, что случилось на самом деле. В ту пору он учился в университете, но поддерживал связи с приятелями из Стрэнгмена, и кто-то, должно быть, сообщил ему.

Фрэнк повернулся.

— Прощай, Эдгар, — сказал он и торопливо вышел.

Он уехал назад в Бирмингем и вернулся к работе. Стоял чудесный октябрь, один теплый солнечный день сменялся другим, желтые листья тихо осыпались с деревьев.

Последние десять лет Фрэнк жил в большой викторианской вилле, разделенной на наемные квартиры. У него были четыре комнаты на втором этаже. Здание содержалось не лучшим образом: краска на входной двери и окнах облупилась, половина рам сгнила. В воскресенье, десять дней спустя после похорон матери, он сидел и читал «Двадцать тысяч лье под водой», когда раздался звонок в дверь. Фрэнк резко поднялся, спустился по лестнице и открыл парадную дверь. Перед ним стоял Эдгар, явно в сильном подпитии, хотя было всего три часа пополудни. Фрэнк недоуменно воззрился на брата.

— Не ожидал меня увидеть? — спросил Эдгар. — Войти пригласишь?

— Ах да. Прости.

Фрэнк повернулся и пошел к лестнице. Эдгар последовал за ним. Сердце у Фрэнка колотилось. Зачем он приехал? Чего хочет? Они вернулись в квартиру, которую Фрэнк, въехав, обставил мебелью из торгующих старьем магазинов.

— Боже, — проговорил Эдгар. — Это напоминает мамин дом. Кстати, я передал его агенту и нашел адвоката, чтобы тот позаботился о вступлении завещания в силу.

— Прекрасно, — одобрил Фрэнк.

— Решил приехать и рассказать. Тебе надо провести телефон. У большинства людей в Штатах есть телефон.

— Мне он ни к чему.

Эдгар глянул на две пыльные фотографии в рамках, стоявшие на столике.

— У тебя есть портрет папы, как вижу. Господи, как же вы похожи!

Фрэнк посмотрел на снимок в сепийных тонах: отец в военной форме, прямо и неловко глядящий в камеру. Фрэнк иногда размышлял: видел ли отец тогда окопы, ожидал ли, что окажется в них?

— А на другом что? — спросил Эдгар.

— Мой год в Оксфорде.

«Зачем он приехал? — снова подумал Фрэнк. — Чего хочет?»

Эдгар подошел к книжному шкафу, посмотрел на зачитанные фантастические романы.

— Эй, некоторые из них я помню еще с тех пор, когда ты был мальчишкой. Ты всегда читал их на каникулах. — Он повернулся и улыбнулся Фрэнку резиновой полупьяной улыбкой. — Я улетаю сегодня вечером. И подумал, что стоит заехать к тебе и рассказать насчет дома. — Эдгар помолчал, потом сказал: — Хочу, чтобы мы расстались по-доброму.

— А…

— Может, я тут у тебя заночую, а завтра загляну в лабораторию?

— Прости, — пробормотал Фрэнк. — Это не очень удобно. Понимаешь, у меня тут только одна кровать.

Эдгара выглядел обиженным и слегка смущенным.

— Гости ко мне не ходят, — добавил Фрэнк.

— Ну конечно. — Лицо Эдгара разгладилось. — Я не сомневался. Не против, если я сяду? — Шатаясь, он добрался до кресла. — О господи, Фрэнк, избавь меня от своей обезьяньей ухмылки.

Фрэнк помнил ужасное происшествие: это случилось, когда ему было двенадцать лет. Они с Эдгаром уезжали из Стрэнгмена на летние каникулы. Эдгару тогда исполнилось шестнадцать, он был высокий блондин и держался с подчеркнутым высокомерием. Мать в несвойственной для нее манере предложила им вместе сходить в зоопарк.

— Мы слишком мало думаем о животных, — сказала она. — Миссис Бейкер утверждает, что у них есть душа, как у нас.

И мать обвела их серьезным и печальным взглядом, как это с ней бывало.

Они отправились в Уипснейд и принялись прогуливаться среди клеток.

— Давайте заглянем сюда, — сказал Эдгар, когда они проходили мимо обезьяньего домика.

Он шел впереди, а Фрэнк неохотно плелся следом рядом с матерью, впавшей в одно из своих задумчивых и отрешенных состояний. Внутри было неприятно: длинный бетонный коридор с решетками по обе стороны, вонь, куски выбрасываемой обезьянами из клеток соломы, устилавшие пол. Несколько человек шли по коридору, хохоча над забавными проделками мартышек. Здоровенный орангутанг злобно смотрел на них из своего темного логова. Эдгар поглядел на Фрэнка, потом повернулся к матери:

— Мам, глянь на этого шимпанзе!

Шимпанзе тут был только один, он сидел в клетке на куче грязной соломы и таращился на них. Эдгар помахал рукой, и обезьяна отпрянула, оскалив зубы в ухмылке, в которой Фрэнк уловил страх и опаску.

— Что за уродливая скотина, — сказала миссис Манкастер.

Эдгар засмеялся:

— Ее усмешка не напоминает тебе улыбку Фрэнка?

Мать рассеянно посмотрела на Фрэнка:

— Да. Пожалуй, напоминает, в некотором роде.

— Ребята в школе прозвали его Мартышкой из-за этой усмешки. Мартышка Манкастер.

— Не надо больше так делать, Фрэнк, — сказала миссис Манкастер.

Фрэнку сделалось так жарко, что он боялся упасть в обморок. Эдгар ухмыльнулся:

— Тут жутко воняет, — заметила миссис Манкастер. — Должна признать, я не могу представить себе этих существ в садах духов. Пойдемте поглядим на птичек.

А теперь Эдгар заявился к нему в дом. Сидя в побитом молью кресле, он снова обвел взглядом комнату.

— Я подумал, что тебе пора обзавестись чем-нибудь получше.

— Меня тут все устраивает.

Эдгар снова вперил в него тот самый озадаченный взгляд.

— Никак не могу понять, почему ты занялся наукой в университете. Чтобы посоревноваться со мной, доказать мне, что ты тоже чего-то стоишь?

— Нет. — Фрэнк уловил в своем голосе нотку гнева. — Я пошел в науку, потому что мне она нравится. Это то, что я хорошо умею делать.

Эдгар выглядел разочарованным. Потом ухмыльнулся, совсем как тогда, в зоопарке:

— Метеориты изучаешь?

— Да.

Эдгар поерзал в кресле:

— Найдется что-нибудь выпить?

— Только чай и кофе. — (Они посмотрели друг на друга.) — Пожалуй, тебе не стоит больше пить. Ты… тебе хватит.

Эдгар побагровел. Он поджал губы, потом наклонился вперед:

— Тебе известно, что я делаю? В чем состоит моя работа?

— Нет. Знаешь, Эдгар, тебе, наверное, лучше уйти. Пить здесь нечего…

Эдгар встал, слегка покачиваясь, и вдруг принял угрожающий вид. Фрэнк тоже поднялся на ноги, внезапно испугавшись. Эдгар двинулся по пыльному ковру, прямо на него, а потом сказал, дохнув алкоголем на Фрэнка:

— Я тебе скажу, в чем заключается моя чертова работа.

И он сказал. Сказал, над чем работает, и, как один ученый другому, объяснил, как ему и коллегам удалось достичь результата. Объяснение было полным, пугающе логичным.

— Как видишь, мы решили проблему, — прокаркал Эдгар голосом, полным пьяного самодовольства.

Фрэнк пошатнулся, лицо его перекосилось от ужаса. Теперь он понял, почему начальники Эдгара возражали против его поездки на похороны. Фрэнк хотел только одного — чтобы его оставили в покое, а теперь ему не знать покоя и безопасности до конца жизни. Был сотворен ужас, не уступающий изобретениям в фантастических романах, и Эдгар поведал ему, как именно. Он смотрел на Эдгара и вдруг понял, что его брат, этот одинокий, сломленный человек, хочет, чтобы Фрэнк знал о его силе.

— Не стоило говорить мне это, — произнес Фрэнк отчаянным шепотом. — Боже милосердный, ты больше никому не рассказывал? — Он вцепился в волосы и вдруг понял, что кричит: — Исусе, немцы не должны узнать…

Эдгар нахмурился; до его затуманенных мозгов начала доходить серьезность содеянного им.

— Ну конечно, я никому не говорил, — ответил он резко. — Успокойся.

— Ты пьян. Ты пьян половину времени с тех пор, как приехал сюда. — Фрэнк схватил брата за руку. — Возвращайся домой и не проболтайся никому больше. Если кто-нибудь услышит то, о чем ты сообщил мне…

— Ну хорошо! — Теперь Эдгар выглядел встревоженным. — Хорошо. Забудь о том, что я сказал…

— Забыть? — взвыл Фрэнк. — Да как… я могу… забыть!

— Бога ради, заткнись, перестань орать. — Эдгар весь вспотел и покраснел как свекла. Он долго смотрел на брата, потом тихо произнес, обращаясь скорее к себе, чем к Фрэнку: — Даже если ты кому-нибудь скажешь, никто тебе не поверит. Тебя сочтут безумцем, а может быть, уже держат за слабоумного — посмотри на себя, ухмыляющийся, ничтожный калека…

И вот, всего лишь во второй раз за свою жизнь, Фрэнк потерял контроль над собой. Он бросился на брата, молотя его руками и ногами. Эдгар был намного крупнее Фрэнка, но он сильно выпил и потому отступил, неловко вскинув руки в попытке защититься. Фрэнк наседал, нанося удар за ударом, Эдгар пошатнулся и упал на окно. Гнилая рама проломилась под его весом; дико крича и размахивая руками, он полетел вниз вместе с осколками стекла и исчез.

Фрэнк тупо смотрел на разбитое окно. Октябрьский ветер врывался в комнату. Снизу, из сада, раздался стон. Фрэнк неуверенно шагнул вперед и выглянул из окна. Эдгар лежал навзничь на каменной плитке, держась за правую руку и корчась от боли. «Ну вот, я это сделал, — подумал Фрэнк. — Приедут полицейские и все узнают».

— Это будет конец света! — заорал он во весь голос. Гнев и ужас заполняли все его существо. Развернувшись, он опрокинул стол, потом побежал в кухню, распахнул дверцы буфета, стал доставать тарелки и бить их о пол. Ему пришла безумная мысль, что если он поломает и побьет все вокруг, то сумеет прогнать из головы ужасное знание, сообщенное ему Эдгаром, а заодно и обуявшую его ярость. Когда приехала полиция, Фрэнк все еще бегал по квартире, ломая мебель, истекая кровью, — он получил несколько порезов.

Доктор Уилсон был маленьким круглым человечком с лысой головой, в белом халате поверх коричневого костюма-тройки. Он восседал за большим, заваленным бумагами столом. Взгляд прятавшихся за очками в черепаховой оправе глаз был проницательным, но усталым. Когда Фрэнк вошел, врач отложил документ с государственным гербом: щит, лев и единорог. Фрэнк заметил название: «Стерилизация недееспособных: материалы для обсуждения». На губах Уилсона мелькнула быстрая, утомленная улыбка.

— Как вы сегодня, Фрэнк?

— Замечательно.

— Чем занимались?

— Просто сидел в отделении. Нас не выводили сегодня на прогулку из-за дождя.

— Да, — с улыбкой сказал Уилсон. — Через пару недель мы устраиваем специальную поездку для пациентов, чье состояние это позволяет. В Ковентрийский собор. Настоятель готов принять дюжину больных, с медработниками, конечно. Не хотите поехать? Прекрасное средневековое строение. Пятнадцатый век, кажется. Мне бы хотелось, чтобы в экскурсии приняли участие несколько… образованных пациентов. Вас это интересует?

— Нет, спасибо, — ответил Фрэнк, и лицо его перекосилось в обезьяньей улыбке. Церкви его не интересовали, и он не бывал ни в одной из них — миссис Бейкер этого не одобряла, — а ехать туда в больничном балахоне, да еще с группой сумасшедших, было и вовсе стыдно.

Доктор Уилсон поразмыслил над его ответом и спокойно сказал:

— Дежурная сестра отделения говорит, что вы избегаете других пациентов.

— Мне просто нравится быть одному.

— Они вас пугают? — спросил врач.

— Иногда. Я так хочу домой, — с мольбой промолвил Фрэнк.

Уилсон покачал головой:

— Мне больно, Фрэнк, что человек с вашим образованием и положением вынужден заканчивать свои дни в общественной лечебнице. Вы ведь в самом деле Манкастер, да? Доктор наук?

— Да.

— Вам в самом деле не место среди нищих психов. Некоторые из этих людей… почти совершенно безумны. Но я не могу просто взять и отпустить вас, Фрэнк. Вы столкнули брата через окно второго этажа. Чудо, что он отделался сломанной рукой. И я молчу о ваших воплях про конец света. Их услышали на улице. Уголовное дело до сих пор не закрыто: причинение тяжких телесных повреждений — серьезное преступление. К счастью, ваш брат не стал выдвигать обвинение. Так или иначе, вы признаны невменяемым и будете находиться здесь вплоть до излечения. Как вы себя чувствуете при уменьшенной дозе ларгактила?

— Замечательно. Он меня успокаивает.

— Хорошо. — По губам Уилсона скользнула самодовольная улыбка. — Наша больница — одна из первых в Британии, использующих ларгактил. Моя идея. Лекарство французское, знаете ли, поэтому стоит дороже других из-за таможенных пошлин. Но я сумел убедить департамент. В Министерстве здравоохранения работает мой кузен, и это дает мне определенный вес.

Его улыбка стала высокомерной.

— От него у меня пересыхает во рту. И я чувствую себя усталым.

— Оно вас успокаивает. Это главное, с учетом обстоятельств.

— Я никогда больше не совершу ничего подобного.

Доктор сложил домиком свои ладони, маленькие и на удивление изящные.

— Вопрос в том, почему вы вообще это сделали.

— Не знаю.

— Если вы хотите, чтобы мы помогли вам, то должны все рассказать. — Врач выпятил маленькие губы. — Вы в самом деле верите в грядущий конец света? Некоторым религиозным людям это свойственно.

Фрэнк покачал головой. Конец света может наступить, но религия тут совершенно ни при чем.

Доктор Уилсон настаивал:

— При поступлении сюда вам задали вопрос о ваших религиозных убеждениях. Вы ответили, что ваша мать была спиритуалисткой, но вы сами в Бога не верите.

— Да.

— Мать водила вас в спиритуалистскую церковь?

— Нет. Нет, она устраивала сеансы у себя дома с женщиной, которая заявляла, будто способна вступать в контакт с мертвыми.

— И как вы думаете, она могла это делать? Вступать в контакт?

— Нет, — отрезал Фрэнк.

— Так вы не верите ни во что подобное?

— Нет.

— У вас нет родственников, помимо брата?

— Нет.

— Никого, кто бы вас навестил?

— В лаборатории меня никогда не любили. Я не такой, как они.

К глазам Фрэнка подступили слезы.

— Ну, существует предубеждение — люди боятся психиатрических лечебниц. Даже родственники со временем перестают навещать больных. — Доктор поудобнее устроился в кресле. — Но чтобы перевести вас в «частную виллу», более подходящую для вас, департаменту, как я думаю, потребуются средства.

— Деньги у меня есть. Ваша администрация наверняка может решить этот вопрос.

Уилсон кисло улыбнулся:

— Вы способны выражаться четко и ясно, когда захотите, верно? Проблема в том, Фрэнк, что деньгами сумасшедшего распоряжается опекун. Таков закон. Для этого нам нужен родственник.

— У меня есть только брат. Говорят, что он вернулся в Америку.

— Это нам известно. Мы пытаемся найти его. — Уилсон вскинул брови. — Я даже не пожалел времени и позвонил в Калифорнию, в его университет. Там сказали, что он уехал по заданию правительства и с ним нельзя связаться.

— Он не ответит, — горько промолвил Фрэнк.

— Похоже, вы злитесь на него. Да, вы наверняка должны были злиться на него, раз так обошлись с ним.

Фрэнк ничего не ответил.

— Почему вы стали ученым, как ваш брат? — спросил доктор Уилсон, возвращаясь к разговорному тону. — Хотели соревноваться с ним?

— Нет, — устало отозвался Фрэнк. — Просто меня интересовала наука: геология, возраст земли, то, на каком крохотном пятнышке внутри пространства мы обитаем. — И с неожиданной силой добавил: — Я делал это для себя.

— Это не имеет отношения к Эдгару?

— Никакого.

— Фрэнк, если хотите, чтобы я вам помог, будьте со мной более откровенным. Я размышляю, не сможет ли электрошоковая терапия вывести вас из нынешнего ступора. Мы начинаем задумываться об этом.

Санитар-шотландец по имени Бен проводил Фрэнка в отделение. Дождь прекратился. Стало смеркаться.

— Как прошло? — спросил Бен.

Фрэнк посмотрел на Бена. У него промелькнула мысль: доктор Уилсон мог попросить помощника доложить, что ответит Фрэнк. Поэтому он решил отделаться обычным ответом.

— Я не знаю.

— Ваше щастье, что вы из среднего класса и с образованием. Уилсон хроническими случаями не интересуется, бедолаги без денег годами лежат в отделении. Ему кажется, что он в любом случае слишком хорош для этого заведения. Отец у него был врачом, двоюродный брат служит в Министерстве здравоохранения. Уилсон — тот еще сноб. Класс — это все.

Бен говорил спокойно, но в словах ощущалась горечь.

— Он упомянул об электрошоковой терапии, — робко сказал Фрэнк и сглотнул. — Я слышал, как другие пациенты толковали о ней.

Бен поморщился:

— Неприятная штука. Доктора связывают тебя кожаными ремнями и пропускают ток через твой мозг. Говорят, лечит от депрессии. Думаю, иногда это помогает. Но уж очень часто и легко к ней прибегают. Да и обезболивающее не помешало бы.

— Это больно?

Бен кивнул.

— Видели, как это делается?

— Ага.

У Фрэнка заколотилось сердце. Он сделал несколько глубоких вдохов. Покалеченная рука заболела, он помассировал два атрофировавшихся пальца. Ноги шлепали по мокрой дорожке.

— Есть вещи похуже, — продолжил Бен. — Лоботомия. Делать ее приезжает раз в несколько месяцев хирург из Лондона. Вырезает часть твоего мозга. Господи, на иных пациентов после этого больно смотреть. Но не переживайте, вам это не грозит. — Бен вдруг виновато посмотрел на Фрэнка. — Простите, что заговорил про нее.

— А из какой части Шотландии вы родом? — осторожно осведомился Фрэнк.

— Из Глазго. — Бен улыбнулся. — Глеска. Знаете Шотландию?

— Учился в школе под Эдинбургом.

— То-то мне показалось, что в вашей речи проскальзывает морнингсайдский^[4] выговор. Одна из частных школ Эдинбурга?

— Стрэнгмен, — выпалил Фрэнк. Ему хотелось переменить тему.

— Слышал я, что в таких заведениях тяжело приходится. Тяжелее даже, чем в школах в Глеска.

— Да.

— Но слышал и то, что в Англии есть частные школы не лучше.

— Да, наверное. — У Фрэнка сдавило горло. — Прежде чем попасть сюда, я слышал новости о проекте нового закона — насчет принудительной стерилизации. Доктор Уилсон читал что-то об этом.

— Так это только для умственно неполноценных и для тех, кого называют нравственными выродками. Уилсон будет только счастлив, если их стерилизуют, старый живодер. — В голосе Бена снова прозвучала горечь. Он посмотрел на искалеченную руку Фрэнка. — Что с ней случилось?

— Несчастный случай. В школе. — Фрэнк повернулся к нему. — Я хочу выбраться отсюда.

— Выберетесь, да только нэй раньше, чем Уилсон признает вас здоровым. — Бен подумал, потом добавил: — Или если кто-то похлопочет, чтобы вас, допустим, перевели в частную клинику. Может, ваш брат?

Фрэнк в отчаянии покачал головой:

— Эдгар даже на звонки не отвечает.

— А люди, на которых вы работали?

— Доктор Уилсон спрашивал меня об этом. Им такое не нужно. На самом деле они не хотели, чтобы я у них работал. Я давно уже понял.

Лицо Фрэнка исказилось той самой, свойственное ему ухмылкой. Они дошли до входа в главное здание.

— Я какое-то время поработаю вашим опекуном, — сказал Бен. — Может, смогу найти того, кто способен вам помочь.

— Нет таких людей.

— Может, кто из школы? Или из университета? Вы ведь, наверное, учились в университете.

В голове у Фрэнка промелькнул образ Дэвида Фицджеральда: осенним вечером они сидят с ним в Оксфорде, в их комнате, разговаривают о Гитлере и политике умиротворения. Тогда он совершил открытие: оказалось, кого-то действительно может интересовать его мнение. Как вроде бы и этого санитара Бена, вот только по какой причине, Фрэнк понять не мог. С Дэвидом они толком не виделись вот уже много лет, но одно время тот был ему ближе кого-либо еще.

— Есть один человек, — осторожно сказал Фрэнк.

Примечания

4

Морнингсайд — район Эдинбурга.