Министерство пропаганды и цензуры

Кристина Устинова, 2020

Обычный семьянин и трудяга Гоц Кёлер работает в министерстве пропаганды и цензуры – в отделении, которое спасает народ одной маленькой страны от культурного разложения. Однако мирной жизни наступает конец, когда он узнает неприятный секрет друга. Более того, его дочь бунтует против правительства. Теперь главная задача – не попасть в тюрьму. Удаться ли Кёлеру избежать наказания и сохранить честь своей семьи?

глава 2

Суббота, выходной. Мы с женой Хедвиг и младшей дочерью Анели сидели и завтракали, когда постучали в дверь. Я открыл её и увидел на пороге свою старшую дочку — Лисл. Мы обнялись.

— Ангелочек мой, привет! Как тебе идёт короткая стрижка.

— Спасибо, папа. Я недавно постриглась.

Она прошла внутрь, поздоровалась с остальными и села. Я налил ей чай и сел подле неё.

— Ну, как дела? Что нового на работе?

— Волнения, папа, волнения.

— А что такое?

— Это всё из-за слухов о шестидневной рабочей неделе. Один раз чуть до забастовки не дошло.

Хедвиг прикрыла рот рукой.

— Ну и ну… серьёзно у вас. А как, кстати, твоя пьеса? Написала её?

— Пока нет, но уже больше половины закончила.

— Молодец. — сказала она и поцеловала её.

— А почему ты не рассказываешь про неё? — сказала Анели. — Хоть сюжет расскажи!

Лисл хихикнула.

— Почему ты такая нетерпеливая, а? Всё со временем.

Анели надула губы, но ничего не ответила.

Так, мы провели целый день вместе, сидели на веранде. Говорили о разных вещах, но я чувствовал в Лисл какое-то смущение; она всё время поглядывала на меня. Видать, ждала, когда мы останемся вдвоём, а это получилось только под вечер, когда Анели отправилась спать, а Хедвиг вышла в сад — забыла полить цветы. Мы с Лисл сидели в столовой.

— Папа… — шепнула она, взяв меня за руку, — скажи одну вещь: разрешено ли упоминание в пьесе о Третьем Рейхе?

Я нахмурился.

— Смотря, в каком контексте: если ты сравниваешь, то нет. Если ставишь в хороший пример — нет. Если в плохой — да. А вот если действие происходит в этот период, то точно нет. А что?

— Ну, там идёт как плохой пример.

— Что ж, вероятно, что твоё произведение не сожгут.

— А можно ли поднимать провокационные темы?

— Это, смотря, какие.

— Например… ну, тяжёлые рабочие условия, которые происходят в нашей стране; приведение ситуации с Рейхом…

— Ну нет! Нельзя; тем более, это уже сравнение. Напиши про что-нибудь другое, зачем писать провокации? Ещё потом оштрафуют, а будешь выпендриваться — посадят на годик-второй. Зачем оно тебе?

Она поникла, но ничего не сказал.

Когда она ушла, мы с Хедвиг отправились в спальню, и я ей рассказал об этом. Она покачала головой:

— Наша Лисл в последнее время не может молчать об этом. Она изменилась, Гоц, и во всём виноват этот её Йенс.

— Думаешь…

— А как же? Скромная молчаливая девчушка встречается с бунтарём из детского дома, у которого была уже условная за кражу, а потом попадает под его влияние. Помнишь, что он твердил о переустройстве?

— Помню, милая, помню. Он ещё тогда сказал, что хочет стать политиком.

— Ну вот. — Она легла в постель. — А повлиять мы на неё уже не можем, к сожалению. Ничего, с возрастом эта дурь выветрится из её головы.

Я прилёг рядом.

— Ты думаешь?

— Не сомневаюсь, потому что в её возрасте я была такой же бунтаркой, как и она. Все подростки такие бунтари, которые вечно ворчат, хотят что-то изменить, а потом замолкают, понимая, что это бесполезно и очень опасно. Ладно, давай поспим.

Я прикрыл глаза, при этом подумав:

«Как бы это бунтарство не зашло далеко…»