Лето одной жизни

Кристина Риши, 2021

Однажды одинокая сорокалетняя женщина, оставшись без постоянной работы, решила изменить свою жизнь, изменив отношение к себе. В ее распоряжении – одно лето в свободном времени и новых знакомствах. Размышляя о происходящем с ней, женщина, наконец, обретает силу двигаться дальше.

ДОЖДЬ

Мне сорок. И я очень люблю гулять под дождем.

Когда вы в последний раз гуляли под дождем без зонта?

Я — вчера. Собралась в местное сельпо, взяла серебристый зонт-трость, сверху — китайскую спортивную куртку, снизу — пластиковые кроссовки, когда-то бывшие светло-кремовыми. Здесь, в деревне, дороги не очень: можно попасть в размокшую глину, или в копченый гравий, или в собачье… сами понимаете что. Пока шла не спеша за вкусненьким, дождь притих, словно выжидал, пока в моем рюкзаке появится все, что можно намочить. Этим оказалось полкило зефира и пачка творожной массы.

Иду по сельской дороге мимо деревянных домиков шестидесятых годов, кирпичных двухэтажных коттеджей, заборов. Сверху начинает капать, серенькое небо полнится громом. Вскрываю зонт, сизые струйки стекают по кромке, впереди — бегущие ручейки, танцы капель, сероватая дымка. Мне вдруг нестерпимо хочется в эту теплую августовскую грозу. Закрываю зонт, подставляю лицо, ладони льющей сверху водице. Вот так — хорошо, вот так — замечательно просто! Вот оно, лето моей жизни!

А ведь еще пару месяцев назад я сидела в угрюмом офисе и так же угрюмо-безнадежно разглядывала экран рабочего компьютера. На экране — таблица телефонов потенциальных клиентов нашей фирмы. А за ней — вордовский файл, в котором впечатаны слова моей будущей книги. Я придумала писать городское фэнтези, с ведьмами, магами, превращениями, спасением человечества от злобных контролеров. Я ведь тогда еще не догадывалась, что спасать нужно — себя в первую очередь. Из унылой рутины рабочих будней, из бессилия, плохого самочувствия, безнадеги.

Хорошо, что небо видит дальше наших страхов о собственном материальном благополучии.

— Извините, но фирма сейчас переживает не лучший период. Мы вынуждены попросить вас написать заявление.

Бинго! Как хорошо, что не пришлось это делать самостоятельно! По крайней мере, теперь можно со спокойной совестью прийти домой и рассказать «плохую новость» маме.

Мама, конечно, в шоке. Как теперь жить будем? Единственная кормилица осталась безработной. Как платить за квартиру, за то, за се? Пожимаю плечами: что-то будет! Обязательно летом что-нибудь произойдет, ведь лето — то самое время, когда творятся чудеса! И еще у меня есть летний дом, в нем прожито немало лет и даже одна зима. Дом знает, как помочь, он исцеляет любые душевные раны, прогоняет невзгоды. И еще он — кормилец.

Это я попозже пойму. А пока беззаботно наслаждаюсь тем, что начинается лето, на лугах и полях цветут одуванчики, в парках и скверах свежая майская зелень, цветущие яблони, вишни, а потом сирень, каштаны — обещают красивые кадры и, конечно, селфи.

Вытащила бой-френда погулять по парку, выпить пива — отметить мое освобождение из офисной тюрьмы. Бой-френд — бывший военный, долго живший сначала в Литве, а потом в России под прицелом государственных структур, — боится пить пиво в общественных местах. Мы ликвидируем напиток быстро, сидя в углу парка на темной скамье. Накрапывает дождь.

— Пойдем к фонтанам! Там классно! Огоньки на панелях загораются под музыку, можно искупаться!

— Да ну, ты что, я не готов!.. В фонтанах нельзя купаться!

— Пойдем-пойдем! Пойдем, говорю! — тащу его за руку. Пиво быстро ударило мне в голову, внутри безудержно весело и свободно.

Приходим к фонтанам. Бегают дети, разных возрастов, вокруг стоят родители, контролируют самых мелких.

Мне невозможно радостно смотреть, как взрывается вверх очередная струя, переливаясь то розовым, то сиреневым, то зеленым, как с визгом несутся между водяных столбов счастливые маленькие люди.

— Я тоже так хочу! — говорю бой-френду, вскрываю разноцветный зонт, вприпрыжку скачу на противоположный конец фонтанной площадки. Струи слегка намочили туфли, бой-френд на телефон снимает мой импровизированный танец.

— А теперь — вместе! — хватаю его за руку и тащу в фонтан.

— Нет, не надо, я не хочу!

Через пару минут мы, наполовину мокрые и счастливые, от фонтана и от начинающегося дождя, идем гулять дальше.

Лето мое, лето! Лето — маленькая жизнь. Порознь с неудачами, рутиной, плохим самочувствием, принуждением вставать с утра тогда, когда нужно другим, но не мне. Такой была моя жизнь с двадцати трех, когда съехала, наконец, от родителей на съемную квартиру. Или гораздо дольше, с семи? Когда пошла в школу и поняла, что попала в тюрьму?

КОТЫ

Маркиза плотным калачиком сопит на коленях. Черномордая, чернохвостая, глаза — невинная голубика, худенькое тельце, — обычная тайка, среди породистых на конкурсах не заняла бы призового места. Зато умная. Нашла почти на улице, два с половиной года назад. Кругами по стальным лужам разбегалась безнадежная ноябрьская осень, я шла с очередного глупого собеседования мимо крикливых рыночных торговцев.

— Девушка, возьмите котенка! Породистый, просто так отдам!

Черт знает, что меня дернуло, обычно избегаю, слишком жаль бедолаг, котят, щенят, а взять — не возьмешь, с мамой уговор: больше никаких котов! После Василька — никаких!

Ошарашенные голубые глаза на черной крошечной морде, отчаянный писк.

— Это котик, возьмите, породистый, жалко, пропадет на улице!

— Беру, — откуда-то издалека слышу свой голос, запихиваю кремовый комочек за пазуху, сажусь в машину.

— Черт знает что! — говорю вслух, за рулем по дороге домой. Работы нет, денег нет, кота вот не хватало! Ну и как теперь тебя маме покажу, а, Маркиз?!

Из ворота пальто торчит маленькая черная голова, тычется мне в подбородок. Пищит, страшно ему. Мне немного тоже. Как жить будем?

Оказалось, не Маркиз. Маркиза. Милая двухмесячная кошечка, кроме нескольких блох ветеринар ничего нездорового в ней не обнаружил. Хоть в этом — повезло.

Маркиза-разумница, любопытная, общительная, ласковая — до беспамятства. Выглаживаю тельце, мурчит, подставляет кремовое брюшко. Единственная постоянная подруга в моем сельском уединении. Сорокалетней — в самую пору!

В нашем ватсап-чате жильцов садового товарищества одна женщина ищет кота: выбежал из дома пару дней назад, ребенок с мамой бьют в набат. На видео леопардовый рыжий бенгалец сбрасывает с тумбочки чей-то телефон. Мобильник — не жалко, кота — очень. Мы по очереди сочувствуем, обнадеживаем, уговариваем: еще вернется, вот увидите!

Какой-то ворчун проснулся, вклинился в общую переписку:

— Соседи, вроде договаривались, в чат только об общих заботах…

Я не выдерживаю: кот пропал, понимаете: пропал у человека кот! У ребенка! Строчу в чат:

— Кот пропал, его может найти кто-то из живущих тут. У вас, наверное, нет кота.

— Зато совесть есть, — пишет в ответ.

— А вы не читайте. Берегите совесть.

— А вы не пишите. Уважайте соседей.

Дело закончилось быстро организованным новым чатом для всех, кто нормального человеческого общения не боится, в роли администратора — я. Теперь в нем можно поболтать с соседями — коих лично знаю лишь несколько, по именам.

Здесь больше ста пятидесяти домов. И очень много кошатников. И бродячих бездомных котов несколько.

А бенгалец на следующее утро вернулся к хозяйке, вот радость! Пойду заварю себе мокко по такому случаю.

Укладываю шерстяную морду в индийский плед:

— Маркиза — поспи тут без меня! Приоткрылся один голубой глаз, зыркнул на меня внимательно, снова закрылся. Делает вид, что спит. Ну и хоть бы так, притворяйся, пока я дома.

Спускаюсь вниз.

ЦВЕТЫ

Каждая глава в книге должна начинаться с правильного слова, или фразы. Так я думала раньше, пока не услышала внутри скребущую под ребрами тоску. Она предвещала слова. Ее-то как раз и нужно уловить, всякий раз садясь за ноутбук. И ни в коем случае не избегать, не пытаться заглушить потоком недозревших преждевременных фраз, подобных кислым яблокам.

В родном поселке иду в магазин купить сверхнужную дребедень: блокнот, какао, которое можно заваривать вместе с кофе. Недавно обнаружила: если заваривать кофе в чашке вместе с «Несквиком», например, и наливать еще молока, получается неожиданное питье. Вкус… нет, не детства, и не питерских кофеен, не домашнего шоколада. Он — об идеале, к которому всегда стремишься, но никогда не обретаешь.

Летом случаются встречи и расставания. Бой-френд, испугавшись моей безработности, тихо испарился между строк ватсапа, телеграмма, вайбера, так и оставшихся без внимания. Я начала поиски заново — заглушить боль расставания можно только начав яркий флирт, свежее знакомство, новый роман.

Дон Алехандро нашелся быстро, на сайте. Мы долго переписывались, перезванивались. И быстро сошлись. Написали вместе молниеносный роман, закончившийся полным крахом. Я помню маленький букет крошечных розовых роз с зеленью на пиафлоре, в корзинке с бантиком. Он подарил мне его по просьбе. Терпеть не могу выпрашивать: букеты, внимание, помощь, любовь… Как будто твоя жизнь не стоит того, чтобы о ней слагали в своем сердце искренние чувства, не выкладывали на полотне жизни мозаику щедрых поступков. Букет стоял долго, подсох, скукожился. Не выбрасывала, пока не съехали из дома очередные арендаторы.

Я сижу на облупленной голубой скамье в одном из дворов среди с детства знакомых пятиэтажек, читаю на «ЛитРесе» Эльчина Сафарли «Туда без обратно». История о русской проститутке в Турции временно успокоила мою внутреннюю тоску. Все женщины хотят любви, однажды и навсегда, все. И я — такая же. Все равно верю. Вопреки случившемуся.

На улице прохладный ветер, смешиваясь с горячим августовским солнцем, приятно шершавит кожу, разбрасывает по лицу малиновые волосы. Еще весной придумала краситься в малиновый. На работе ко мне быстро привыкли, даже перестали подсмеиваться. А в зеркальном отражении я нашла свою потерянную, непрожитую подростковую суть, девушку с угловатыми чертами. Мне нравится теперь, что мы, наконец, с моим подростком, — вместе. Мимо проносятся дети на велосипедах, пожилые пузатые дядечки степенно семенят к своим машинам. Встаю с пригретой историей о проститутке скамьи, иду к тандырной. Мне хочется заесть боль неслучившейся любви — моей и всех женщин этой планеты. Проглотить хотя бы на время, вместе с булкой и тыквенным соком, жадное всевидящее одиночество, которое существует поровну на всех, кто живет в этом мире без настоящей любви.

В тандырной беру творожную ватрушку, хотя знаю, что сладкая булка будет с привкусом мяса — их жарят вместе, в одном масле. Все равно, пусть будет так!

Теперь поднимусь в «Fix Price» за блокнотом: самое время, ведь теперь я могу представить себя на месте героини Эльчина Сафарли, доверявшей собственную жизнь только дневнику. У меня тоже будет такой дневник!

— Дэвушка!.. Дэвушка!..

Останавливаюсь на ступенях. Меня зовут? Оборачиваюсь: за поворотом лестницы мужчина восточной наружности в отвратительно желтой полосатой футболке протягивает мне розу.

— Вазмитэ, эта вам!

— Спасибо! — машинально произношу, забирая цветок.

— Нэ за что! — ускользает вниз по ступеням.

Захожу в «Fix Price» с бордовой розой, завернутой в прозрачную, с белыми рисунками-узорами пленку, розовая лента внизу. Ужасная упаковка, терпеть не могу такие! Вообще крайне редко нравятся цветы в упаковке. И все же, роза: легкий дымчатый аромат, бархатные лепестки, нежность. Что-то происходит на небесах или во Вселенной, решившей меня утешить небольшим подарком. А блокнот-дневник мне больше не нужен. Ведь у меня есть лето!

ВЕЛИК

На деревенских улицах пахнет кисло-сладким сливовым вареньем, зрелыми яблоками и домашними воспоминаниями детства. Когда еще можно было так бесшабашно мчать на велике вдаль, оставляя на обочинах удивленные километры дороги? Мне кажется, даже в детстве не дышалось столь свободно! Даль ширится просторными пожелтевшими полями, кое-где поросль свежей зеленой травы развлекает взгляд. Мне хорошо здесь. Даже если не все так, как надо, — все равно хорошо. А я та, кто я есть.

Проезжаю буднично спящую деревню, выскакивают из-за кустов собаки, мелкая серая волосатая, и покрупнее, рыжая, приглаженная. Облаивают. Слезаю с велика, иду спокойно, не отстают. Как же раздражает это бестолковое тяфканье! Посматриваю на мелкий гравий на обочине, хочется пульнуть, чтоб, наконец, замолкли. Навстречу едет машина, опускается переднее стекло, мужчина с идеальной сединой на круглой голове высматривает из окна:

— Карлик, Карлик, фу! Фу я сказал! И ты, Клепа, фу!

Обе умолкают, наконец, вихляют хвостами, подскакивают к хозяйской машине. Пользуюсь моментом, сажусь в седло, лечу дальше.

У меня есть в рюкзаке пара монеток на счастье. Я люблю их оставлять в водоемах, всякий раз загадывая желание, которое, знаю, вряд ли когда-нибудь сбудется. Но детская вера сильнее предубеждений взрослой жизни. Вот и сейчас подъехала к живописной плотине, берега заросли густым кустарником, лишь с одного берега бетонные плиты дают возможность скользнуть вниз, тронуть рукой плавную синюю воду. Она все еще теплая, зовет искупаться, но я не взяла купальник и полотенце. Конечно, можно и без всего этого: однажды понимаешь, что твоя нагота интересна другим не более минуты, а потом люди либо отворачиваются и забывают о ней, либо начинают смотреть сквозь тебя — как сквозь дерево, у которого внезапно отросли ноги. Бросаю десятирублевую монету, шепчу над водой заветные слова. Медяк плюхается на дно в нескольких метрах от берега, вода темна и не видно, о чем было загадано на монетке. И хорошо!

«Потом, завтра искупнусь», — медленно втягиваю в легкие влажный, слегка пахнущий рыбой, воздух. Вечернее солнце золотит гребешки слабых волн, над высокой травой и кустарниками вьется тоненькая мошкара. Боги мои, сегодня понедельник, время к шести, а значит, где-то в далекой Москве миллионы уставших людей заканчивают работу, обзванивают последних клиентов, считают последние на сегодня цифры, уныло занося их в отчеты. Выпивают последний на сегодня чай или кофе, чтобы спешно выбежать на улицу — ухватить кусочек теплого вечера с августовским солнцем и почти безоблачным небом. А потом — бежать на остановки, в метро, в пробки…

Я никогда не любила работать. Сколько себя помню, никогда не могла увидеть себя счастливой в наемном труде, какой бы ни была сфера. Как можно быть счастливой, когда время твоей жизни, твои ритмы принадлежат другим? Когда приходится вставать ни свет ни заря, ехать куда-то, кому-то звонить, с кем-то говорить — все это по чужому расписанию, словно двигаешься по чужой траектории жизни, постепенно забывая свою где-то на обочине прожитых лет.

Теперь у меня есть лето. И лето — только мое, никому не отдам, никто не посмеет забрать его у меня! Лето и я — мы идеальная пара, друг друга не бросим, не предадим, не забудем. Я кладу мое лето в рюкзак воспоминаний и еду дальше — высматривать золотые закаты над пшеничными полями, радоваться новому щедрому вечеру.

ДОМ

Счастливые люди никому ничего не должны. Они обязаны миру только тем, чтобы их становилось как можно больше и как можно быстрее. Счастливые люди пишут одинаковые тексты. Суть их, что счастье — в настоящем, в здесь и сейчас. И мой текст — такой же неоригинальный, но все-таки понимаю, что каждому нужно свое «здесь и сейчас». Мое счастье пахнет сливовым вареньем, ранними яблоками, спелыми травами, цветами в старых бутылях, песнями любопытных птиц, притихшей водой озер и прудов, небом в круглолицых пушистых облаках. Хочется, наконец, срастить с собой в монолитную историю, перестать жить чужое. Прекратить бегать за чуждыми образами как будто счастья. Не моего.

Спускаюсь по крутой лестнице на первый этаж. Длинная веранда распахивается окнами в лес. Дом стоит на пригорке, внизу шелестят о тайном кустарники, деревья и мои мечты. Отец построил дом больше двадцати лет назад, первая родительская дача: поляна картошки, грядки, непременный парник, борьба с сорняками, комья налипшей тяжелой глины на лопатах осенью. «Когда вырасту, никакой картошки, никакого огорода!», — думала я тогда, десятилетней.

Прошло двадцать лет. Я переехала сюда на год с мужем. Посадили кабачки, тыкву, морковь, вырастили огурцы, капусту и зелень. Пермакультурно обживали участок, копали, рыли, высеивали, замешивали крапивное удобрение, поливали — страшно вонючим, на радость кровососущим. И, конечно, пару кустов картошки! Правда, не окучивала, сама выросла, собрала осенью целое ведро. Гордилась! Тогда уже придумали сдавать дом в аренду под семинары, тренинги, йогу. На выходных летом приезжали шумные женские группы, занимались йогой на зеленой лужайке перед домом, шумели, пили чай, произносили много умных слов, снова пили чай. Ночью шаманили, жгли костры, пели мантры. Соседка через овраг визгливо кричала на мужа:

— Включи что-нибудь нормальное! Или ты хочешь слушать, как они там молятся?!

В ответ через овраг на нас неслось хриплое пение Любы Успенской или Миши Шуфутинского.

Потом из моей жизни исчез муж, а вместе с ним и возможность жить в доме. Возвращение в город далось бесконечной внутренней болью, прекращавшейся лишь на время летних выходных. Однажды я посмотрела в зеркало и увидела уставшую потухшую женщину. В этом чужом ей мире она никак не могла найти свой дом.

Несколько лет я прилежно обманывала себя городом, попытками построить карьеру, заработать денег, найти, наконец, мужчину по сердцу и для жизни. А из зеркала каждое утро на меня устало, с укоризной смотрела грустная женщина. Счастье бежит за тобой по пятам, цепляется за подол, как маленький капризный ребенок, просит остаться с ним. Забыть все свои важные дела. Прямо сейчас. Оно не желает слушать, что у тебя какие-то там взрослые планы на жизнь.

Несколько лет я самостоятельно сдавала дом в аренду под тренинги. Потом грянула пандемия, людям запретили собираться группами, учиться, работать — жить как раньше. Я сидела на удаленке и гадала, что будет дальше. Потом сама заболела, всю осень провела на лекарствах в маленькой квартирке посреди большого шумного города. Потом снова — наемный труд, без радости, надежды на лучшее, даже без регулярной зарплаты.

Когда весной начала выглядывать из-под земли первая зелень, ощутила, что во мне закончилось все: силы, вера в лучшее, желание жить. Хвала всем богам, меня вовремя сократили! Я моментально собрала вещи и уехала готовить дом к летнему сезону. Не знала, что будет дальше. Но точно знала, что лето будет моим.

— Работать — не важно. Важно, чтобы деньги были, — говорит мне по Вайберу мой крестный, дядя по маминой линии.

На Украине у крестного — дело всей жизни — скрипки. Он мастерит их с нуля, с дощечки, с образа звуков, которыми она должна петь. А еще дядя — травник. Вероятно, нежелание работать и интерес к травничеству у меня от него.

Перебираю мешочки с травами, они пахнут жарким июлем, отраженным солнцем в воде, моей скоропостижной любовью.

Дон Алехандро подсказал мне идею сдавать дом в аренду через «Авито». Теперь лето обеспечено пропитанием, бензином, коммунальными платежами и даже — недолгими поездками, например, на Ладогу.

Теплая крыша над головой, дождь с утра выстукивает поверху чечетку. Кошке хорошо спится под его танец, а мне — уютно варить варенье, джем, новые главы моей счастливой незаметной жизни. Рассматриваю свое счастье как детский «секретик»: зарытые в земле, под стеклом лежат цветы, травки, бусины, фантики — смешная девчачья дребедень. Если бы можно было положить под стекло мою печаль, она выглядела бы мозаикой калейдоскопа: чуть повернешь — узор уже иной. Любуешься, изучаешь, иногда — молча, но чаще пишешь слова, чтобы запомнить. Счастье и печаль — вместе. Пойду посмотрю на спящую наверху кошку. Может быть, даже поглажу, чтобы услышать нежное, внезапное, вопросительное, спросонья:

— Мур?..

Как будто спрашивает: зачем тревожишь?

О ЛЮБОВИ И ПРЕДАТЕЛЬСТВЕ

Сидя в летних качелях перед домом читаю Халеда Хоссейни «Бегущий за ветром». История любви и предательства. Любви. И предательства.

–Ты хочешь, чтобы я так о тебе рассказывал всем следующим женщинам?

— Следующим женщинам?..

— Да!

Почему я не встаю, не топаю ногами, не даю ему пощечину? Не хлопаю дверью, в конце концов? Где мои вопли: «Ты в своем уме?! Ты сам понял, что сейчас сказал?! Женщине, с которой у тебя связь, заявить прямой речью, что она — проходная фигура, временная история?!» Где мои выкрики справедливости? Застряли в горле. Вместо них я тычусь невидящим взглядом в огонь, не дыша, не шевелясь, боясь обрушить кипяток негодования в сторону сидящего рядом.

Почти как Хасан, почти. Тот терпеливым будет до конца, скорбная любящая овечка. Не стоит он этого, Хасан, дорогой, не стоит! Твой друг Али предал тебя, и не друг он тебе вовсе. Он — твой хозяин, а ты — его слуга.

У дона Алехандро пятьдесят гектаров леса, пара домов для сдачи в аренду, дорога гравия и Волга. Я купаюсь в Волге, она тихо разливается вдоль невысоких душистых лугов, по реке плывут лодки, корабли и мои мысли. Я думаю о том, что широко мне только здесь, в глубокой рыбьей воде под открытым сине-белым небом. Там, на суше, приходится протискиваться в жизнь дона Алехандро бочком, как на его крошечную темную кухню. Приходится играть в песок социальных значимостей. Там мне сразу и многословно затем объясняли, что физтех — это Олимп, а все остальные — плебеи. Мне скучно. Я люблю Афину Палладу и не люблю зевсовы претензии на гегемонию.

Смотрю на свои выкрашенные аметистом ногти. То на ногти — то на средневековую пыль под столом. То на ногти — то на линялые хозяйские шмотки, висящие на деревянных гвоздях. Они пахнут старостью. То на ногти — то на лесу над оконной рамой, с которой свешивается когда-то белая штора. И еще вспоминаю картофельное поле, гектар. И сотка картошки перед домом. Наконец, смеюсь. Думала, у богатых принцев принято ходить с маникюрами-педикюрами. И покрасила ногти на стопах, впервые за последние… двадцать лет жизни. Аметистовый цвет, блестки — оказалось подростково вызывающе. Только так теперь и буду ходить. Среди пыли, барахла и прочей немолодой утвари богатого дона. Аметист — почти в тон к малиновым волосам. Моим малиновым.

На кухню проползает сквозь невидимую ширму хозяйского запрета черная маленькая кошка. Почти всегда на ее морде сонное выражение, словно подняли посреди глубокого сна и, не дав очухаться, выставили за дверь. Желтые глаза щурятся на свету, я беру на руки черный комок, прижимаю к себе. Мурчит, трется сонной мордой, пищит тоненькое «и» вместо «мяву».

Конец ознакомительного фрагмента.