Лимонный хлеб с маком

Кристина Кампос, 2016

Две сестры с разными судьбами. Анна провела всю жизнь на родной Майорке, в браке с нелюбимым мужчиной. Марина получила лучшее медицинское образование и объездила полмира, работая в гуманитарной организации. Неожиданное наследство в виде пекарни, доставшейся им от таинственной женщины по имени Долорес, становится причиной воссоединения двух сестер спустя долгие годы разлуки. В попытках наверстать упущенное и разгадать главный секрет жизни Долорес, Анна и Марина сталкиваются со старыми семейными конфликтами и учатся бороться за собственное счастье.

2

Дружба, или «чапати»

Ингредиенты:

200 г муки,

1 столовая ложка мелкой соли,

1 столовая ложка оливкового масла,

1 стакан молока или воды.

Способ приготовления:

Смешай муку и мелкую соль. Добавь оливковое масло и перемешай. Понемногу доливай воду, пока тесто не станет однородной массой и перестанет прилипать к рукам. Дай ему отдохнуть полчаса. Сделай небольшие шарики и раскатай тесто скалкой, пока оно не станет очень тонким. Разогрей сковороду без масла и, когда она станет горячей, приготовь «чапати». Увидев маленькие пузырьки в тесте, переверни его. Тесто станет понемногу подниматься. Когда «чапати» начнет подрумяниваться, сними его со сковороды.

Марина пристегнула ремень безопасности. Ее одолевала усталость: несколько последних дней выдались напряженными. Она откинула голову назад и взглянула в иллюминатор. Матиас уже должен был вернуться в город. В эту ночь он будет спать в квартире, которую их организация арендовала для экспатриантов, работающих в Аддис-Абебе. Она представила, как он пьет пиво «Мориц» со своим другом Зигфридом, таким же волонтером, фанатом леверкузенской футбольной команды «Байер» и автогонщика Михаэля Шумахера, который стал большим другом их обоих. И которому однажды ночью пообещали, перебрав пива, пригласить шафером на свои свадьбы, если они когда-нибудь решат жениться.

В комнате будут также Ариц Гойкоэчеа, баскский инженер, серфер, ностальгирующий по морским волнам в Мундаке, и каталонка Óна, бухгалтер, утолявшая по вечерам ностальгию инженера лирикой поэта и певца Серрата.

Ну и, конечно, Маноло — дружелюбный севильянец (из района Трианы, как он обычно уточняет), логист и бывший легионер, татуированный с головы до ног. Разумеется, уроженец Севильи приготовит испанскую тортилью, не жалея лука, чтобы угостить всех и, прежде всего, произвести впечатление на жеманную француженку, новичка-волонтера, которая выбрала этот проект.

Марине захотелось повидаться с ними. Всегда приятно встретиться с этими и многими другими экспатами, которые поочередно оказывали неотложную медицинскую помощь, разъезжая по всему миру. Они образовывали большую семью одиноких людей, ее семью.

Послышался гул двигателей, и Марина закрыла глаза. Авиалайнер взлетел.

Цвет вещей — вот что прежде всего бросалось Марине в глаза по возвращении в Европу. Уже год она не покидала Африку, где, несмотря на крайнюю нищету, все казалось окрашенным в яркие цвета — оранжевые, зеленые, желтые… А стоило оказаться в аэропорту Франкфурта, как ей представлялось, что окружающий мир обесцветился и потускнел. Пасмурное небо почти постоянно накрывает город, который служит связующим звеном сотням ухоженных европейцев в строгих костюмах, с черными портфелями, пересекающихся здесь, не глядя друг на друга.

В аэропорту Марина торопливо прошла через зал среди безликой толпы серых существ к выходу номер 45А, чтобы успеть на пересадку в Барселону.

Она заметила, как у нее изо рта идет пар, когда покидала терминал-2 барселонского аэропорта Эль-Прат. Была уже ночь. Марина потерла руки, подышала на них и застегнула куртку. Столь внезапные перепады температуры ощутимо действовали на нее. Она усвоила урок прошлого Рождества, когда сопровождала Матиаса в Берлин, чтобы отметить праздник с его семьей. Всего за несколько часов температура воздуха упала для нее с эфиопских сорока градусов жары до берлинских минус десяти. Результатом стал тяжелейший грипп в ее жизни.

Марина огляделась и сразу же узнала видавший виды белый «Мерседес-Бенц» и свою славную подругу Лауру, спорившую с полицейским. Сколько бы времени ни прошло, даже целые годы, но при возвращении Лаура всегда будет ждать ее в своей белой развалюхе.

Марина ускорила шаг и подбежала к Лауре, а та уже заботливо открывала багажник, выговаривая полицейскому: «Ну что, видите? Я же обещала вам, что моя подруга вот-вот появится…»

Подружки обнялись, а страж порядка, осуждающе качая головой и недовольно причмокивая губами, удалился.

Они запрыгнули в машину, и, как обычно, когда включилось зажигание, зазвучали записи старой кассеты Леонарда Коэна. Марина улыбнулась, услышав голос канадского певца и автора песен, а Лаура прибавила скорость на шоссе А-7.

Лауре уже исполнилось пятьдесят, и она работала в психосоциальном отделе «Врачей без границ», в штаб-квартире организации в Испании, в старом здании барселонского района Раваль.

Когда в 1971 году в Париже была создана эта неправительственная организация, возникла идея: экспатрианты, возвращающиеся из стран, которым они оказывали помощь, нуждаются в моральной поддержке. Ведь нелегко продолжать жизнь после того, как ты стал свидетелем ужасов, голода, увечий и всех зверств мира, которые врачи пытались исцелить. Так что вскоре решили создать психологическое отделение, чтобы гуманитарные работники могли продолжать заниматься своей профессией спокойно, без страха и эмоциональных травм.

Хотя сотрудников не усаживали в обязательном порядке на кушетку Лауры, но в итоге большинство из них проходило через ее кабинет, чтобы выпустить пар, поплакаться в жилетку и разобраться в своих эмоциях — для поиска ответов.

Пятьдесят пять процентов гуманитарных сотрудников, отправлявшихся в свою первую миссию, по возвращении бросали работу в неправительственной организации. Они сидели в уютном кабинетике Лауры, абсолютно опустошенные и стыдливые, сознавая, что психологически не готовы продолжать свое вмешательство на конфликтных территориях. Да, реальность оказалась для них слишком суровой. Нелегко лицезреть детей, умирающих от голода или жажды, слышать душераздирающие рыдания их матерей, оказывать помощь молодым окровавленным солдатам…

Десять лет назад и Марина сидела на кушетке у Лауры, вернувшись из своей первой миссии. В течение шести месяцев она участвовала в программе охраны здоровья матери и ребенка в индийском штате Чхаттисгарх. Сев напротив нее, Лаура сразу же поняла, что Марина входит в остальные сорок пять процентов сотрудников. Лаура и теперь оставалась ее психологом, но за годы взаимоотношений пациентки и терапевта иногда уже трудно было понять, кто из них кто: почти неосознанно они глубоко подружились.

Белый «Мерседес» продвигался вниз по Рамбла-де-лес-Флорс. Было почти десять вечера, суббота. Бульвар Рамбла, несмотря на холод, переполняли туристы. Продовольственные магазины еще работали; иностранцы входили и выходили из отелей; рестораны были заполнены до отказа, а ухоженные молодые девушки улыбались, уставившись в свои мобильные телефоны. Группы африканцев бродили с огромными белыми баулами, набитыми одеждой поддельных марок; индусские женщины, облаченные в сари, вели своих детей за руку; серьезные североафриканцы… словом, в Барселоне как в Барселоне.

Они проехали по улице Оспиталь и припарковались на Рамбла-дель-Раваль.

— А как дела у Матиаса?

— Он в порядке. Мы с ним по-прежнему умелая команда, — с улыбкой ответила Марина.

Они приблизились к старому зданию, в котором жила Лаура. Вошли в дом, где мало что осталось от фэн-шуй^[13], на который он претендовал много лет назад. В том уютном хаосе, который царил в квартире, была виновата красивая девочка со светлыми локонами, прибежавшая обнять свою мать.

— Дочка, почему не спишь так поздно?

— Она захотела обязательно дождаться вас, сеньора. Я пыталась ее уложить, но не получилось, простите, — вмешалась симпатичная молодая тибетка, изъясняясь на ломаном испанском языке.

Лофт площадью восемьдесят квадратных метров был забит книгами по психологии, исписанными листами бумаги и разрисованными страницами, висевшими на стенах, куклами Барби и прочими игрушками. Отопление включено на всю мощь.

— Какая она красивая, — сказала Марина, глядя на свою крестницу, которую не видела почти полтора года.

— Видимо, дело в законе компенсации красоты природой, — отметила Лаура с иронией, к которой время от времени прибегала.

Дочь Лауры — белокожая блондинка с очень светлыми глазами. Настоящая славянская красавица, редкая, и не имеющая ничего общего с родной матерью. Лаура — женщина непривлекательная. Длинный лоб, маленькие глаза, выдающийся нос и тонкие седеющие волосы. «Бедняжка умна, но страшна, как грех», — услышала она в детстве от отца в один из сочельников, когда выпивают больше, чем следует. Лапидарная фраза запала в душу Лауре. И вытравить ее, увы, не удалось даже с помощью психологии, которую она изучила вдоль и поперек.

Лаура протянула тридцать евро тибетской женщине, которая унесла ее сумку и удалилась по-азиатски незаметно.

— Дочка, иди-ка спать. Тебе известно, который час?

Девочка вскочила на татами, который делила с мамой. Марина и Лаура последовали за ней и улеглись рядом. Несмотря на шестилетний возраст, ребенок все еще сосал большой палец. Удовольствие, которому ее мать не препятствовала. Девчушка засунула в рот палец, широко раскрытыми глазами уставилась на Марину и попросила крестную рассказать сказку.

— Ладно, ладно, — согласилась Марина, хотя ни разу в жизни не рассказывала сказок. — Давным-давно…

Увы, ей ничего не приходило в голову.

— Ну ладно, посмотрим… Миленькая, я не слишком привыкла рассказывать сказки, пусть лучше твоя мама.

Лаура засмеялась.

— Нет, подожди-ка. Вот тебе и сказка, — продолжила Марина. — Жила-была принцесса в далекой стране по названию Эфиопия. И звали ее Наоми, а кожа у нее была черного цвета. Жила она среди злаковых полей… в цветном доме… розового цвета.

— В розовом? — переспросила девочка, вынув палец изо рта.

— Закрой-ка глаза, — велела дочке Лаура.

Марина продолжала говорить медленно, постепенно затихая и придумывая первую в своей жизни детскую историю, пока малышка, наконец, не уснула.

Они оставили ее на татами и раздвинули ширму.

— Не знаю, сколько еще придется спать вместе с ней, сколько лет это продлится. Ночью она меня пинает…

Лаура сполна проживала свое материнство, в прямом смысле этого слова. Прежде чем забеременеть, она проработала пятнадцать лет, лишая себя всяческих удовольствий. Это позволило скопить достаточно денег, чтобы вдобавок к скудному четырехмесячному отпуску по беременности и родам, предоставляемому законом, взять двухлетний отпуск на работе, который она посвятила исключительно воспитанию дочери. На протяжении тех лет кормила грудью, как и требовал ребенок. И постоянно носила дитя в «мботу», традиционной африканской переноске, которую Марина купила ей в магазинчике маленького конголезского города на берегу реки Эбола. И очень редко использовала коляску «Макларен», подаренную коллегами из организации «Врачи без границ». И, конечно, не разлучалась с девочкой даже ночью: со дня рождения мать и дочь делили постель.

К тому же с того самого дня, когда малышка покинула ее утробу, Лаура беседовала с ней, как со взрослой. Никакого сюсюканья. Она уверовала в тесную связь материнской речи с развитием интеллекта ребенка. И действительно, у девочки оказался очень богатый словарный запас для ее шести лет.

— Чего ты хочешь на ужин?

— Что-нибудь полегче, меня подташнивает после самолета.

— Давай приготовим «чапати»? И немного салата.

Лаура извлекла из шкафа муку. Марина взяла из второго ящика скалку. Они много раз вместе пекли этот простой индийский хлеб. Лаура не видела смысла ежедневно покупать буханку хлеба, когда с небольшим количеством муки, воды, соли и десятиминутной траты времени можно испечь свой собственный.

— Кто такая эфиопская принцесса? — поинтересовалась психолог, вливая в муку небольшой стакан воды.

Марина понимающе взглянула на подругу, от которой мало что ускользало.

— Я принимала роды, а ее мать умерла, — быстро ответила она, собирая тесто руками.

Лаура молчала, позволяя ей выговориться.

— Иногда мне кажется… — Марина задумалась, не прекращая месить. — Вероятно, этой девочке лучше было бы не выжить.

— Марина, не говори такое.

— Я устроила ее в один дерьмовый приют.

Лаура наблюдала, как Марина всерьез взялась за скалку и раскатывает тесто для «чапати».

— С тобой все в порядке?

Марина отвела взгляд.

— Дети, которым не стоило бы рождаться, появляются на свет, а те, которые, наверно, должны бы родиться, не появляются… потому что им не позволяют их матери, — сделала вывод Марина, бросая «чапати» на сковороду.

Обе они понимали, что означают произнесенные витиеватые фразы. Лаура знала, что этот эпизод жизни Марины непременно к ней вернется. Слишком долго она анализировала психологию женщин — фотографов, врачей, медсестер, логистов — сильных, умных, достигших вершины карьеры, пожертвовав собственным материнством. В какой-то момент жизни, исследуя свою душу, они жалели об этом отречении, столь укорененном в женской сути. Однако в случае Марины следовало копнуть поглубже, чтобы понять: не только стремление к работе заставило ее избавиться от плода, который она носила в своем чреве.

— Ты способна любить ребенка, Марина. Никогда в этом не сомневайся. Ты — не твоя мать, — сказала ей Лаура девять лет назад, положив руку на живот подруги.

А через несколько часов она сопровождала ее в клинику Барселоны, где делали аборты. Несмотря на то, что Марина знала: отец вынашиваемой ею девочки — Джереми, на тридцать лет старше ее, профессор Медицинского университета имени Перельмана, известный своим ученикам как доктор Шерман, никогда не оставил бы ее без помощи.

— Я назвала ее Наоми. — Она снова посмотрела на подругу и грустно улыбнулась.

— Очень красивое имя.

— Калеб намекнул, что ребенок, видимо, результат изнасилования.

— Ну и ладно, мы никогда этого не узнаем. Кого теперь волнует, кто ее отец? Ты поступила правильно. Девочка найдет приемную семью и будет счастлива.

— Надеюсь.

— А я уверена.

Лаура достала из холодильника салат, кукурузу, лук и помидоры, а Марина положила тесто для «чапати» на сковородку.

— Кстати, о родителях… Должна тебе кое-что сообщить, — изрекла Лаура, открыв кран и помыв салат.

Марина выжидающе смотрела на нее.

— Он — швед.

— Какой еще швед?

— Донор спермы, Марина. Кто же еще?

— Но… как ты узнала? — удивленно спросила Марина.

— От врача, сделавшей мне искусственное осеменение. На одном из последних осмотров я заметила у нее мешки под глазами, она немного похудела, и, хотя мы и не были друзьями, я спросила, все ли у нее в порядке. А она расплакалась — не больше и не меньше.

— Неужели?

— Ей было известно, что я психолог, и, полагаю, она решила выпустить пар. Типичная история: муж оставляет дома свой мобильный телефон, и жена узнает, что он был с кем-то еще — неизвестно, как долго и с кем. А чтобы ее добить, выясняется, что любовница — лучшая подруга.

Они отнесли «чапати» и салат в гостиную и сели на диван.

— Догадываюсь, что в нынешнем году, в благодарность за мои бесплатные сеансы психотерапии и любуясь белокурой красавицей, которую я произвела на свет, она мне намекнула, что, когда у них не было достаточно спермы, они покупали ее в шведском банке.

Получив незаконную информацию от подруги, Марина умолкла. Эту тему Лаура и Марина много раз обсуждали в интимных беседах: личность донора спермы. В Испании закон запрещает давать сведения о донорах. Однажды вместе и при содействии Джереми они вышли на американскую компанию Cryobank Association — ведущую частную компанию в области вспомогательной репродукции человека, которая принимала сперму только от студентов Гарвардского, Йельского и Стэнфордского университетов. Вот причина, почему она была в пять раз дороже, чем у остальных компаний данного сектора. «Ассоциация криобанков» позволяла получательницам университетских сперматозоидов даже выбирать цвет кожи, волос, глаз, рост, а также прослушать голос донора.

Лауре показалось заманчивым отправиться в Америку за наилучшей спермой для своего будущего ребенка, но она была скептически настроена ко всему, что исходило из Соединенных Штатов.

Однажды вечером они вместе отправились в бар в Готическом квартале Барселоны, где за бокалом красного вина и бутербродами с анчоусами Лаура представила себе своего будущего донора, тщедушного студентика точных наук, сидящего в крошечной красной звуконепроницаемой комнате банка спермы в центре Филадельфии. Он якобы расстегнул молнию своих джинсов Levi’s 501, засунул руку в трусы и мастурбирует перед телевизором, где мускулистый белокожий парень с фаллосом в три раза длиннее, чем его собственный, вставляет блондинке с огромными грудями, которая подвывает от удовольствия. Последовали «тапас» с анчоусами, бокалы вина, и в течение вечера женское воображение разыгралось еще пуще… Но они сделали вывод, что процедура забора биоматериала должна быть аналогична процедуре в соответствующих испанских клиниках. Лаура уточнила: с небольшим нюансом — парень-донор может быть и бездельником, исключенным из колледжа.

Тысячу раз прокрутив в голове эту тему и задавшись вопросом, действительно ли американские университетские сперматозоиды получают именно у тех студентов, Лаура решила искусственно оплодотворить себя в родной стране. Не только из-за сомнений в происхождении спермы, но и потому, что в Соединенных Штатах установлен обязательный период в три — девять месяцев: статистика гласила, что вероятность забеременеть с первой попытки составляет всего двадцать процентов. Поэтому процесс мог растянуться на месяцы, а она была не способна представить себе длительное одиночество в Штатах, даже если донором выступит почетный доктор Стэнфордского университета.

Так что в один из январских понедельников 2004 года она позволила случаю решить, какую сперму следует ввести через асептическую канюлю в отделении вспомогательной репродукции университетской Клиники Дешеус в Барселоне. И через девять месяцев в лофте, где они сейчас находились, под песню Леонарда Коэна Марина приняла роды у своей подруги Лауры.

— С той поры, как я узнала об анонимном доноре, биологическом отце моей малютки, он присутствует в моих снах… и мучает меня, правда-правда. Иногда этот отец… даже не знаю, почему я называю его отцом, — перебила она себя, поморщившись, — …этот донор предстает спокойным и добрым парнем средних лет, блондином, очень красивым, как и моя дочка… и я наблюдаю за ними издалека; я тоже будто во сне, все происходит как в фильме; он шагает по пустыне, а моя девочка радостно мчится ему навстречу.

— Приятный сон.

— Да, конечно… А иногда мне чудится, что он бомж-алкоголик, волокущий тележку супермаркета, полную какого-то барахла, по замерзшим улицам стокгольмских трущоб, — завершила свою исповедь Лаура с некоторой тревогой.

— С появлением у тебя тибетской няни ты стала часто ходить в кино, не так ли? — с улыбкой спросила Марина в попытке помочь подруге распутать головоломку.

Обе рассмеялись. Однако на самом деле Лаура не стремилась выяснить, кто биологический отец ее дочери, чье именно семя ввели в ее яйцеклетку. И после того разговора с врачом ей открылся бесконечный мир снов, которого она предпочитала избегать, но не могла, потому что лишь в снах ей являлась та вторая половина ребенка.

— А самое ужасное, — добавила Лаура, — это то, что в Швеции принят закон об отказе от анонимности, и дети, рожденные с помощью вспомогательной репродукции, имеют право узнать личность донора по достижении восемнадцати лет. — Лаура выждала секунду и продолжила: — Хотя я не обязана тебе это говорить.

— Сейчас я позаимствую твою фразу: врать нехорошо, — сказала Марина, улыбаясь.

— Давай оставим эту тему, я и так достаточно думаю о ней по ночам… Лучше скажи, дорогая подружка, как ты все-таки решилась наделить мужа своей сестры полномочиями, после всего, что случилось между вами.

— А что ты хотела, чтобы я сделала? Анна не может справиться с оформлением документов на наследство. Видимо, столкнулась с тысячью бумаг. — Марина нахмурилась. — И она ничего не делает, не посоветовавшись с ним. Но я дала ему ограниченные полномочия. Последнее слово за мной и моей сестрой.

— Все равно страшновато…

Так они беседовали до четырех утра, приправляя разговор приятными сплетнями о «Врачах без границ», вспоминая периоды, в течение которых не виделись, и лелея добрую дружбу, которую поддерживали благодаря искреннему и уважительному общению на протяжении многих лет. Наверняка подруги не смогут увидеться несколько месяцев, а может, даже год или больше. Не имеет значения: они — настоящие счастливицы, которых жизнь одарила сокровищем — крепкой дружбой. Дружбой на всю жизнь, которой они будут гордиться до глубокой старости, советуясь друг с дружкой днем и перешептываясь вечерами за «чапати», бокалом красного вина и «тапас» с анчоусами.

В зимние месяцы компания «Трасмедитерранеа» отправляла из Барселоны до Майорки лишь одно судно в день. Паром вмещал пятьсот восемьдесят девять пассажиров, но на этом маршруте сегодня их было не больше пятидесяти. Мало кто посещал остров зимой. Да и те немногие предпочитали двадцатиминутный перелет из аэропорта Барселоны в Пальма-де-Майорку восьмичасовому путешествию, которое ждало Марину, пока судно пришвартуется в порту Перайрес. На небе были густые облака, и проскользнуть сквозь них удалось единственному робкому лучу солнца. Полсотни пассажиров поспешили внутрь парома, рассаживаясь по своим местам, не сняв пальто. Однако Марина, взойдя на «Сорренто» — так окрестил паром любимый внук владельца компании, — прошла по левому борту к носовой части.

Старый капитан со своего мостика запускал двигатели. «Сорренто» выглядел как корабль-призрак: сто восемьдесят метров в длину и двадцать пять в ширину, но почти без экипажа, почти без пассажиров. Кружили чайки, издавая резкие крики в ожидании, что какой-нибудь щедрый рыбак вспомнит о них. Они взмахивали крыльями, взмывая вверх и вертикально планируя вниз. Наблюдая за птицами, Марина оперлась на ржавые перила на носу парома.

Наконец-то Марина оказалась там, где хотела быть.

Конечно, практичнее лететь из аэропорта Барселоны и еще быстрее — прямиком из Франкфурта в Пальму, но Марина предпочла заново пережить медленное путешествие, эти восемь часов по водам Средиземного моря. Точно такое же она совершила со своим отцом 21 декабря 1982 года, когда ей было семнадцать лет. Ей требовалось пережить то личное воспоминание, даже если оно переполнит ее ностальгией. Она и могла, и желала вспомнить слово в слово свой последний разговор с человеком, которого любила больше всего на свете — с отцом Нестором Вегой, — на палубе парома, очень похожего на тот, на котором находилась сейчас.

Она взглянула на горизонт. Тогда тоже была холодная зима. Марина училась на последнем курсе бакалавриата в престижной женской школе-интернате Сент-Маргарет в городе Филадельфии. Как и каждый год, в тот раз она приехала, чтобы встретить Рождество в кругу семьи.

— Дочка, ты превращаешься в женщину. Мне нравится, какой ты стала, — сказал ей отец. — Когда я вижу тебя и слышу, меня переполняет гордость.

Это — первые слова, сказанные ей отцом, когда они садились на паром более двадцати пяти лет назад.

— Ну что ты, папа…

— Ежегодно через мой офис проходят сотни людей, и уверяю тебя, они самые разные: встречаются замечательные и не такие уж хорошие, простые, извращенные и даже отвратительные.

Марина улыбнулась. Ее отец был критично настроен ко всему, а иногда даже слишком.

— Надеюсь, что прилагаемые тобой усилия стоят того. Я знаю, тебе было нелегко разлучиться с нами, со мной, с Анной, с бабушкой Нереей. — Он сделал паузу, поколебался, но все-таки выдал: — И с твоей мамой.

Марина отвела от него взгляд. Зачем ему понадобилось упоминать ее мать? Он ведь знал, что она по ней не скучала… Нестор взял дочь за руку. Он постарался сделать то Рождество спокойным, без криков и упреков. Ему было известно, что мать и дочь не могут провести более двух дней подряд, чтобы не взорваться, чтобы одна из них не разрыдалась, а другая не оказалась на грани нервного срыва. Его дочь Марина заслуживала спокойного Рождества… Они смогут, укутавшись, выходить в море на его шаланде, когда позволит зимняя погода.

— Поговорим о твоем будущем, дочка. Как ты собираешься распорядиться своей жизнью? — спросил Нестор.

— О чем ты, папа?

— О твоей жизни. Она вся у тебя будет впереди, когда ты покинешь Сент-Маргарет.

— Пока не знаю.

— На нашем острове нет университета, поэтому продолжить учебу можно в Мадриде, где учился я, или здесь, в Барселоне. Или…

Марина прервала его. Она знала третий вариант, который ей предложат, но не хотела о нем и слышать.

— Я не знаю, папа. Сейчас не могу ответить. Видишь ли, очень сложно, когда в семнадцать лет тебя заставляют решать, что делать дальше и кем быть всю оставшуюся жизнь.

— Да, верно. Но жизнь так устроена.

— Не представляю себя в другом городе, где надо начинать с нуля. Опять одиночество… Иногда мне кажется, что не стоит продолжать учебу.

Нестор ужесточил тон.

— Дочь, что ты такое говоришь? — разочарованно сказал он. — Будет очень жаль. Ты провела четыре года в одной из лучших американских школ-пансионатов и подготовлена к поступлению в любой университет мира. У тебя отличные отметки, даже более чем отличные… Вот ты не дала мне закончить фразу. Конечно, ты могла бы учиться в Мадридском университете или в Барселоне, но мне прислал письмо директор Сент-Маргарет.

— Знаю, папа, — снова перебила Марина. — Может, мне дадут стипендию в Медицинском университете Филадельфии, — продолжала она без энтузиазма. — Он мне уже сообщил.

— И это тебя не радует, дочка? Тебе известно, что значит подобное для твоего будущего?

— Директор считает, что я могла бы туда поступить. Но впереди еще длинный путь. И мне предстоит сдавать экзамен, похожий на вступительный, а это непросто.

— Поступишь, дочка. И экзамен выдержишь с отличием. Я уверен. Если, конечно, захочешь. Если пройдешь тесты, тебе предложат полную стипендию, и ты получишь лучшее медицинское образование, какое только может получить врач. А ты того заслуживаешь.

Марине не хотелось обсуждать ни свои успехи в учебе, ни свое будущее, ни что-то еще, имеющее отношение к тому, за что ее ценили. Ей вполне достаточно просто молча обнимать отца на потрепанном пароме. Восполнить потерянное время; видеться с ним лишь два месяца в году — маловато. Она жила за тысячи километров в течение девяти месяцев, а теперь, когда была всего в нескольких миллиметрах от него, нуждалась только в тишине да в проявлении любви. И никаких разговоров вокруг ее успехов в учебе. Однако Нестор, не способный уловить это чувство, все настаивал на перспективе светлого будущего, которое предсказывал.

— Послушай, я расскажу тебе кое-что… Помнишь, когда я был у тебя в прошлом году, возвращаясь из Вашингтона с медицинской конференции?

Марина кивнула, не глядя на него. Ну почему он не умолкнет, наконец?

— На том конгрессе я познакомился с американским гинекологом. Фармацевтическая компания — организатор мероприятия — поселила нас в одном отеле, и в первый же вечер мы встретились в пиано-баре. Пианист был очень старый, грустный и тощий, импровизировал на тему песни Фрэнка Синатры «Fly me to the moon». — Нестор улыбнулся при этом приятном воспоминании.

— Папа, а покороче нельзя?

— Обожди секунду, не будь такой нетерпеливой. Пианист был никудышный, и гинеколог сказал мне: «Не знаю, может, лучше выплатить ему гонорар за весь вечер и попросить, чтобы перестал нас мучить». Мы посмеялись. Затем он смиренно протянул мне руку и представился. Подчеркиваю — со смирением, потому что все на конгрессе знали, кто он такой — выдающийся, всемирно известный гинеколог. Зовут его Джереми Шерман. Он приятный парень, чуть старше меня и, что любопытно, влюблен в Майорку. Путешествовал здесь со своей будущей женой и, что самое приятное, попробовал «брют-рис» в таверне Вальдемосы. Невероятно, правда?

Нестор посмотрел на дочь, которая слушала его, все еще понурив голову и явно не желая слышать.

— Ну вот, а остаток недели мы провели вместе в промежутках выступлений докладчиков. У нас даже возникло что-то вроде дружбы… Мы регулярно переписываемся, а еще он присылает мне журналы по гинекологии, которые невозможно добыть на острове. Марина, он — декан Медицинского университета имени Перельмана. И я уверен, поможет нам, если ты захочешь там учиться.

Марина вглядывалась в море, которое было спокойным, несмотря на зимний период.

— А в последний день конференции мы уселись на табурете рядом с пианистом, напевая «Fly me to the moon»… Жалкое исполнение… Но Джереми — хороший парень, он нам поможет.

Нестор ждал ответа дочери.

— Папа, я хочу вернуться на Майорку. Хватит с меня одиночества в семи тысячах километров от всех вас, понимаешь?

Нестор строго посмотрел на Марину, и она выдержала взгляд, стараясь показать уверенность.

— Да, папа, я буду работать. Как и многие молодые люди, решившие не продолжать учебу.

— Так ты собираешься бросить учебу? Дочь, обдумай все как следует, ради бога. И кем же ты намерена трудиться?

Он не повысил голос, но его тон был резким и хорошо знакомым дочери.

Марина взяла отца за руку, зная, что разочаровывает его. И это причиняло ей боль. Но она уже слишком многое решала самостоятельно и убедилась, что, несмотря на свои семнадцать лет, хочет стать хозяйкой собственной судьбы.

Нестор оперся о поручни судна. Он не мог понять свою дочь.

— Папа, я не знаю, как сложится моя судьба. Но мне известно одно: я хочу вернуться. Хочу вернуться, папа. Я так скучала по вас… так много вечеров я провела в Штатах в одиночестве. Хочу быть с тобой, с бабушкой Нереей, какой бы маразматичной она ни стала и даже если бы она совсем меня не узнавала, а также хочу быть с Анной. Это единственное, в чем я полностью уверена: вернуться.

Чайки продолжали свой полет; ей показалось, что они перестали кружить и образовали треугольник. Повар «Сорренто» подошел к перилам с черствым батоном в руках.

— Они меня дожидаются, знают, что я их не подведу, — серьезным тоном сказал кок Марине.

Она наблюдала, как два моряка отдали швартовы у пристани Ботафорта, и «Сорренто» медленно взял курс на Майорку.

Анна представила себе, что паром уже покинул порт Барселоны. Она снова задалась вопросом, почему Марина предпочла плыть восемь часов в холоде на этом неудобном судне, а не сесть на самолет авиакомпании «Райанэйр» всего за шестьдесят евро, которые она для нее нашла. Увидев сверхтонкую иглу, наполненную ботулиническим токсином, которая вот-вот проткнет угол ее верхней губы, она тут же забыла о своей сестре. Глаза Анны расширились, когда она заметила, как большой палец пластического хирурга медленно давит на поршень шприца, выталкивая смесь сыворотки и порошка ботокса, содержащуюся в полупрозрачном цилиндрике. Это первый из остававшихся двадцати булавочных уколов, помеченных штрихкодом.

Хирурга звали Кука. Она вынула иглу шприца из кожи лица Анны, которая не почувствовала боли, но побледнела. У нее закружилась голова, и, чтобы не видеть шприца, она осмотрела стерильный кабинет, в котором находилась. Металлические коробки, жидкости, шприцы, ватные тампоны и большие емкости со спиртом. И снова игла проникла в кожу. Почувствовав холодный пот на ладонях, Анна расцепила их и ухватилась за металлическую кушетку, на которой лежала под углом в сорок пять градусов. Сама того не желая, ощутив металл потными руками, она вспомнила свою детскую боязнь иголок. А также тот вечер, когда ей едва исполнилось семь лет и она пряталась с Мариной под кроватью бабушки Нереи: они увидели, как их отец открыл свой черный саквояж, полный игл в упаковках. И обе умчались в комнату бабушки. Дочерей Нестор нашел через полчаса и после строгого выговора сделал им прививку от оспы. Анна визжала так, будто настал конец света, удивляясь спокойному поведению своей младшей сестры, которая уже получила прививку, не проронив ни единой слезинки, и раскладывала отцовские шприцы, вынутые из портфеля…

Анна почувствовала, как игла выходит из кожи. Стиснула зубы, сжала челюсти. Ватный тампон лежал на маленькой капле крови, стекавшей с губы. Она увидела белые латексные перчатки, державшие ватку, и слабо вздохнула, стараясь не шевельнуть ни одним мускулом. Теперь холодный пот достиг подмышек, появилась слабость в ногах. Хирург взяла ватку, слегка окрашенную в красный цвет. Увидев свою кровь, Анна закрыла глаза.

Накануне вечером ее осенила блестящая идея заглянуть в компьютер дочери и ввести слово «ботокс». Тридцать восемь миллионов записей. Она кликнула на первую. И когда теперь получила второй прокол, перед ее закрытыми глазами словно ожил экран компьютера, и она вспомнила жуть, циркулировавшую в виртуальном мире о Clostridium botulinum, микробе, который ей только что ввели. Первое предложение, попавшееся на глаза, гласило:

«Всего одного грамма ботулинического токсина достаточно, чтобы убить миллион морских свинок». Текст сопровождался несколькими фотографиями этих животных, подвергшихся жестокому опыту в лаборатории какого-то неуказанного места в Северной Америке.

Она приоткрыла один глаз, левый. И уставилась на Куку, которая снова нажимала на поршень шприца большим пальцем.

«Поскольку эта дуреха ввела мне ошибочную дозу, я так и умру на кушетке».

Хирург, чувствуя, что за ней наблюдает левый глаз пациента, откинулась назад.

— Все нормально? — спросила она, отдаляя шприц от лица.

— Жарковато здесь, правда? — нашлась Анна, приподнимаясь и садясь.

— Да ладно тебе, жарко… Не помню такой холодной зимы за всю жизнь. Отопление включено на двадцать шесть градусов. Если хочешь, немного убавлю.

— Наверно, это из-за менопаузы, — вздохнула Анна, удивившись своему импровизированному объяснению. Ведь ей было еще несколько лет до пятидесяти, и месячные у нее были регулярно. — Дай-ка мне попить.

Дело в том, что Кука была ей вроде подруги, по крайней мере пока она не докажет обратное. Обе учились в школе Сан-Каэтано. Кука была на два года младше и ходила в один класс с Мариной. К тому же Курро, муж Куки, известный на Майорке нотариус и один из основателей компании «Джей Си & Бэйкер», влиятельной на острове юридической конторы, и Армандо, муж Анны, тоже дружили в детстве и потом стали членами Королевского морского клуба Пальмы. Каждое лето обе супружеские пары совершали совместные прогулки на своих катерах, поочередно то на одном, то на другом. Кроме того, подруги встречались на обедах для женщин, которые устраивал клуб. Там они доверительно рассказывали друг другу о своих детях, мужьях и морщинах, сближаясь еще больше.

Кука протянула Анне стакан воды.

— Просто вчера я прочитала об этой дряни, которую ты мне впрыскиваешь. — И указала на шприц. — Болтают сплошной ужас, будто это вещество в тридцать миллионов раз смертоноснее яда кобры и что «Аль-Каида»^[14] производит его как оружие массового поражения.

— Что-что? — насторожилась Кука, опираясь о стол.

— В интернете, конечно, не стоит подолгу сидеть, — продолжала Анна, отхлебнув воды, — там несут всякую чушь… Но все-таки мне стремно. Может, теперь для избавления от пары морщин стану выращивать ромашки.

Высказывания пациентки подтвердили подозрения Куки: ее подруга не только наивна, но и глупа.

Пару лет назад Кука, лежа топлес на палубе яхты мужа, просматривала журнал «Природа и жизнь», где прочитала, что ботокс применялся как оружие массового поражения, запрещенное Женевским протоколом… Однако эта статья, научно-фантастическое чтиво для летнего отдыха, лишь позабавила ее, а побочные эффекты ботулинического токсина не волновали и вовсе. Она давно поняла, что не желает продолжать работать врачом службы социального обеспечения за мизерную зарплату. Слишком частые дежурства в университетской больнице Сон-Дурета, чересчур много пациентов и чересчур много лет проработала, но жалованье не достигло и двух тысяч евро в месяц. Так что благодаря этому Clostridium botulinum она открыла собственную частную клинику и, самое главное, смогла заменить старый шестиметровый катер тридцатипятиметровой яхтой… Вот таких подруг и посещала Анна.

— Продолжим завтра?

— Нет, нет, — ответила она, снова откинувшись на кушетку. — Страшновато. А нет ли у тебя ибупрофена?

В явном раздражении Кука открыла шкаф, полный пузырьков и коробочек с таблетками. Она извлекла 600-миллиграммовую таблетку и протянула ей.

— У меня не осталось воды, — застенчиво улыбнулась Анна.

Кука снова наполнила стакан и поднесла ей, уже сожалея о скидке, которую обещала сделать, поскольку они были подругами.

Отхлебнув воды, Анна вернула стакан врачу.

— Я включу тебе музыку, она расслабляет.

Очевидно, хирург думала не о пациенте, а о себе. Ей потребовалась успокоительная мелодия, которая звучала в центре Кундалини-йоги на Майорке. Она слушала ее каждый день вместе со многими женщинами среднего возраста, которые следовали инструкциям Карлоса Шанкара Авиты, а на самом деле — Карлоса Фернандеса Фернандеса, дерзкого парня, ежегодно посещавшего индуистские ашрамы, которому удалось основать собственную школу и с которым Кука иногда занималась сексом.

Звучание струн ситара сменилось успокоительной музыкой. А шестьсот миллиграммов ибупрофена начали действовать.

Кредитная карточка Анны медленно скользнула по банковскому терминалу в клинике Куки. Анна вспомнила, что многое еще надо успеть к приезду Марины. Заехать в супермаркет за свежей рыбой, потом — в цветочную лавку за букетом сухой лаванды, в химчистку — получить костюмы мужа, а еще забрать Аниту из школы. Но сильнее всего она была озабочена подготовкой спальни для Марины. Конечно, заранее даны четкие распоряжения домработнице-филиппинке, но надо еще все проверить лично до прибытия сестры.

В клинику вошла семидесятилетняя дама. Избыток ботокса сделал ее глаза неестественно распахнутыми, губы слишком надутыми, а лоб чрезмерно гладким. Однако, судя по походке, она считала себя чуть ли не красавицей. Анна пожелала себе не терять голову, чтобы не превратиться в такое же чудище с глазами морского окуня.

Устройство исторгло писк.

— Не читается, — заявила медсестра, жуя жвачку.

— Как это — не читается?

Медсестра покачала головой.

— Наверно, проблема у этой штуковины, — нервно предположила Анна.

Было 1 февраля, и в этот день банк должен, как обычно, перевести определенную сумму со счета мужа на карточку Анны. Видимо, какая-то ошибка.

— Сегодня утром нам оплачивали счета несколько раз, и проблем не было, — настаивала медсестра. — Нет ли у вас наличных?

— Конечно, нет, сеньорита. Обычно я не ношу с собой такие суммы, — стыдливо объяснила Анна, поглядывая на уставившуюся на нее семидесятилетнюю женщину.

— Секундочку. — Медсестра вышла из-за стола, надула пузырь из жвачки и вошла в кабинет, где Кука омолаживала другую женщину.

Анна достала мобильник из сумочки фирмы «Луи Виттон» и позвонила мужу. Скорее всего, ошибка банка? Она знала, что муж не возьмет сейчас трубку, но ждала, прижав телефон к уху, — на всякий случай. Она посмотрела в сторону кабинета Куки, потом снова на «морского окуня» и прервала вызов. Сразу же предприняла новую попытку, но безуспешно.

Положив сотовый в сумку, она подбодрила себя мыслью о чуде — наследстве, будто свалившемся на нее с неба. Нет, такое унижение, как переживаемое сейчас, больше никогда не повторится. Какой стыд!

К ней подошла Кука.

— Извини… карточка, видимо, повредилась.

— Ничего, отдашь мне деньги на следующем клубном ужине. — Кука замялась. — Или когда сможешь… Никакой спешки нет.

Анна поняла из ее секундной заминки, что Куке кое-что известно о проблеме с деньгами, с которой они с мужем столкнулись. Очевидно, юридическими делами Армандо занимался Курро, но они с Кукой никогда не касались этой темы, и Анна еще больше смутилась.

— Я обязательно принесу тебе деньги сегодня же, после обеда.

— Да не волнуйся ты, правда. Конечно, рассчитаешься, ведь мы доверяем друг другу, мы же подруги.

Примечания

13

Даосская практика символической организации пространства: с помощью фэншуй якобы можно выбрать идеальное место для строительства дома. — Прим. перев.

14

Арабская террористическая группировка. — Прим. перев.