Черный, Белый, Бежевый

Кристина Выборнова

Неразлучные друзья, черный маг Баник и человек Луцик, названные в честь героев старинной детской сказки, живут в тревожную пору междоусобиц. Во время школьной экскурсии они находят в заброшенном городе странный исторический музей с экспонатами, которые переносят в прошлое. Но за ними увязывается ненавистная одноклассница – белая магиня… Друзьям предстоит узнать настоящую историю отношений магов и людей, пережить насмешки одноклассников, предубеждения родителей и даже угрозу жизни, чтобы понять серьезность слов о крепкой дружбе, написанных в старинной детской сказке «Про Баника и Луцика».

Глава 2

ПРОШЛОЕ

Баник и Луцик были лучшими друзьями, но очень часто спорили и даже могли при этом назвать друг друга дураками, распухшими квакрями, паршивыми трусами и лопоталками бесхвостыми.

А еще они могли друг друга обругать.

(«Приключения Баника и Луцика В Таинственном Замке»)

— Баник, ну как тебе не стыдно?! Первый день после каникул. У меня руки опускаются, придется, наконец, предпринимать меры, — папа вздохнул и действительно опустил свои руки с длинными желтоватыми ногтями вдоль темно-синего домашнего халата.

— Ну чего, — сказал я, набычившись, и сделал вид, что испугался.

«Предпринятых мер» в исполнении папы я не боялся абсолютно, он никогда меня не наказывал. И вообще, мой папа внешностью не пугал даже самых слабонервных людей. Он был невысокий, полный, черные жесткие волосы, в отличие от большинства магов, не распускал, а забирал назад в хвост, чтобы не мешались, да еще и носил очки из-за какого-то врожденного дефекта зрения, какие тоже у черных магов встречались очень редко. Ну почти как человек! Был он биохимиком, работал на недавно открывшемся пищевом заводе, и большую часть времени я наблюдал его со спины в положении скрюченности над очередной книжкой. Я тоже, как папа, любил биологию и уже не так плохо знал химию для своих двенадцати оборотов, но столько читать у меня не хватало выдержки: я обязательно на что-нибудь отвлекался…

Я стоял у стены, а папин низкий металлический голос все укоризненно гудел в моих ушах:

— Баник, мальчик должен понимать, что он делает. Особенно, если он не человек, а черный маг. А ты все бездумно повторяешь за своим Луциком, который, извини меня, довольно эксцентричный ребенок…

— Угу, — подтвердил я охотно, радуясь, что на этот раз меня прорабатывает один папа, без мамы. Почти у всех черных магов, которые, как я читал в учебнике по анатомии, из-за особенностей нервной системы не способны долго испытывать любовь и вообще склонны к отшельничеству, родители жили в разных домах, а дети — с теми, с кем лучше уживались. Я уживался с папой, бабушка с тетей, дедушка — со второй тетей, а с мамой, кажется, не мог ужиться вообще никто, потому что она жила через пять домов от нас совершенно одна. Она тоже была ученым, но не биологом, а математиком, работала еще побольше папы и терпеть не могла, когда ей мешали. Когда же папа иногда привлекал ее для моего воспитания, она выражалась, как говорится, безапелляционно:

— Да что ты мне бормочешь! Баник все повторяет, как хвостатая лопоталка, за этим хулиганом, на которого ремня нет! Я говорила, что им надо запретить дружить, но ты же все либеральничаешь!

— Ну, как я могу запретить такое… — разводил руками папа.

— Обыкновенно! Не дожидаясь, пока Баник превратится в хвостатую лопоталку, превратить в нее этого самого Луцика.

Мама, возможно, шутила, а возможно, и нет: она была серьезной черной магиней. Папа, видимо, испытывал те же опасения, потому что с некоторых пор стал прорабатывать меня лично, вхолостую бомбардируя воздух словами, чем и я, и он были очень довольны.

— Баник, ты меня не слушаешь?! — расслышал я громкий папин вопрос.

— Да. То есть нет. То есть слушаю я тебя, — соврал я. — Ну а чего мне было делать, если он прыгнул из окна?

— А зачем ты поддавался на его уговоры сбежать с уроков?

— Ну там все равно гимнастика была…

— А тебе что, вообще не нужна гимнастика? Может, хоть высоты не будешь бояться, как позанимаешься…

— Я и не боюсь!

Папа свистяще вдохнул, шумно выдохнул и продолжил нелегкое дело моего воспитания:

— Все равно, зачем ты соглашаешься на каждую Луцикову авантюру? У тебя что, своей силы воли нет?

— Е-е-есть, — сказал я.

— Да? Но вот в прошлом году только перед каникулами что было? Ты измельчил парту на кусочки, которые разлетелись по всему классу, потому что Луцику было интересно, что будет, если ее расщепить.

— Ему было интересно, что будет, если ее сжать в горошину, — поправил я. — А она у меня почему-то расщепилась. Я не за ту ниточку потянул…

— Ну да. Потом он подговорил тебя захлопывать дверь класса перед носом учителей, и вы прищемили пальцы учителю труда. Еще вы вылезали по веревке в окно, стрелялись чернильными шариками в белых магов и так далее. Тебе разве самому это нравится?

— Когда как, — ответил я уклончиво.

— Баник, — воззвал папа, искоса поглядывая на оставленную им на столе пухлую книгу. — Тебе всего двенадцать оборотов, а жить еще почти тысячу. Если ты всю жизнь будешь повторять глупости за такими, как Луцик, от тебя не будет никакой пользы. А у черного мага самые большие возможности повлиять на мир, и он должен это делать, но в положительную сторону, а не как неконтролируемая стихия!

Сам, видимо, впечатлившись своей речью, папа со свистом втянул воздух, и, явно не собираясь больше ни дышать, ни говорить ближайшие пять тысяч мигов, уселся за стол к своей книжке.

Я тоже втянул воздух и вприпрыжку бросился к себе в комнату.

Там меня уже ждали мои домашние зверушки, которых надо было покормить. Черная гладкая гавкалка Лорка издала радостный «ваф» и начала напрыгивать на меня. Размерами она удалась, так что в результате чуть не сбила меня с ног. Я шмякнулся на кровать, откуда послышалось довольное урканье, и из-под скомканного одеяла вылез крухт Мосик. Сейчас, после сна, он напоминал ком жесткой черно-коричневой шерсти с торчащими оттуда большими зелеными глазами и носом-черной кнопкой. Крухты были нам, черным и белым магам, дальними родственниками, как и большие грозные кошмакрухты — жили они тоже по тысяче оборотов.

— Привет, Мосик, опять ленишься? — укорил я его, и, взяв на руки, почесал за маленьким круглым ухом, невидимым в густой шерсти. Крухт фыркнул и махнул коротким пушистым хвостом. Лорка, позавидовав, подсунула морду мне под локоть, а сверху раздалось громкое хлопанье крыльев и клекот: это проснулась моя сизая пор-крака Кранча. Разинув громадный серый крючковатый клюв, который был размером чуть ли не в половину всей птицы, она зевнула и завозилась на шесте, обсыпая меня перьями.

— Кранча-Кранча, — позвал я ее. — Скажи «неа», ну скажи…

— Нья, — недовольно встряхнувшись, булькнула Кранча. Я хихикнул. Вообще-то пор-краки — птицы не говорящие, у них горло для этого не приспособлено, но мне в прошлом обороте, когда я ее подобрал, втемяшилось так ее надрессировать, чтобы она таки заговорила. Конечно, у меня ничего не получилось, папа издевался надо мной вовсю, не говоря уже о Луцике. Но я в конце концов заметил, что собственные крики пор-краки похожи на смазанное слово «нет», или, точнее, «неа». Научить ее вовремя произносить это слово было делом нетрудным. У папы чуть очки на лоб не полезли, когда он однажды обратился к Кранче со словами «ну, скажи что-нибудь», а она злорадно ответила «неа». Оказалось, что этого одного слова вообще хватает почти на все случаи жизни, и птицу мы после этого стали считать достаточно говорящей.

Выбравшись из кровати, я открыл вторую дверь своей комнаты, которая выходила во внутренний двор: дом у нас был построен в виде замкнутого круга. Посреди двора находился неглубокий погреб. Я осторожно спустился по каменной лесенке, стараясь не касаться стенок — где-то как раз на стене была действующая папина картинка, которая поддерживала в погребе низкую температуру… Я все-таки чуть не ткнул в нее ногтем, но вовремя отдернул руку. Картинка была, конечно, заковыристая, мне еще оборотов сто такую не создать: куча перепутанных стрелок, схем, расчетов и формул. Зато в погребе правда было очень холодно — то есть я-то, как все маги, температуры почти не чувствовал, но видел это по обледенелым стенкам. Захватив из погреба куски мяса с костями, я вылез на поверхность и, напрягая горло, загудел инфразвуком. Это у нас, магов, еще с тех времен, когда мы плохо соображали, но хорошо охотились, остался манок, которым можно было привлечь любое животное. Луцик как-то подговорил меня попробовать манок и на людях, но люди манком не привлекались, а только пугались и впадали в панику — как объяснил потом, отругав меня за хулиганство, папа, инфразвук они не слышат, но он действует им на нервы.

Лорка и Мосик уже прибежали. Я оставил им один кусок, другой, зайдя обратно в комнату, закинул в клетку Кранче, запустил руку в стоящий в углу мешок со смесью муки из всяких злаков и пошел в другой угол, где была темная бочка с зеленоватой водой. Там плавали мои рыбы, которых мы с Луциком не так давно выловили в горной пещере. То есть Луцик-то сидел на берегу, а я залез в воду с головой и ходил по дну с сачком, наверное, тысяч пять мигов — так увлекся, что даже дышать забыл. Луцик потом сердился и говорил, что уже подумал, будто я совсем утоп…

Я постучал по бочке, и рыбы всплыли на кормежку. Они были большие, сумрачные, черные и склизкие, с белыми наростами вместо глаз, зато с широченными ртами. Я посыпал их сверху злаками, они принялись поспешно глотать. Подумав, что еще нужно будет все-таки наловить им насекомых и набрать водорослей из того же озера, я отряхнул руки и снова уселся на кровать. Как раз напротив меня оказалось зеркало. Я скорчил сам себе рожу и потянулся.

Да, выглядел я пока что не намного внушительнее папы, хоть и не носил очков. У меня, как у всех черных магов, из-за черных клеточек в крови землисто-коричневая кожа, непрозрачные черные глаза, в которых не видно зрачков, хотя они, конечно, есть, светло-желтые белки глаз, зубы и ногти. Носы у черных магов обычно длинные и загнутые, а мой был скорее широкий и прямой — как сказала мама Луцика, черты лица у меня крупные.

Да уж, крупные — не то слово. Глаза чуть не до ушей доходят. Хорошо еще, ресницы не как швабры, а почти человеческие, прямые и короткие, а то был бы я как наш Герц: девчонка девчонкой! Особенно когда волосы в косичку заплетет… Мне, вообще-то людские прически нравились больше, чем всякие навороты, которые были в моде у магов. Конечно, наши-то волосы, которые надо не стричь, а пилой пилить — ну, или колдовством резать — много не напричесываешь, не мешаются и то ладно. Мои пока не мешались, хотя за всю мою жизнь доросли уже почти до плеч, но казались короче, потому что немного завивались.

…Вроде как надо было делать уроки, но мне было лень. Я достал из-под кровати затрепанную «Популярную биологию», перевернулся на живот и принялся читать под хрупанье пор-краки, разгрызающей кость. Книжка была древняя, язык — какой-то завитой, но я почти не обращал на это внимания: было интересно.

«Условия на древней Лине несколько миллиардов оборотов назад были крайне суровы. В то время на молодом солнце происходили непрерывные вспышки и бури. Катаклизмы сотрясали поверхность планеты, углекислого газа было гораздо больше, чем кислорода, а порождаемые оными катаклизмами разрывы в озоновом слое влекли за собой солнечное излучение весьма жесткое и невыносимое для всех живых существ.

Но живые существа все-таки появились. Их видов было несколько, и не всех следует считать предками магов, однако сущность их была одна и та же: кремниевый скелет, величайшая живучесть и величайшая же приспособляемость. Эти существа нуждались лишь в малом количестве кислорода, могли долго обходиться без еды и воды либо довольствоваться непитательными вещами, такими, как древесина и даже песок, не страдали от болезней, а ежели получали повреждения, то быстро заживляли их, впадая во временную спячку. Все они: и вымершие, и сохранившиеся до нынешних времен — имели характерный черный окрас и чаще всего были опушены густой жесткой шерстью. Предполагается, что черные клетки, дающие нынешним черным магам возможность «колдовать», то есть видеть нити предметов и передвигать их по своему усмотрению, развились у древних животных как защитное приспособление против жесточайшего солнечного излучения. Надо предположить, что само умение колдовать возникло уже с появлением разума, у кошмакрухта прямоходящего, поелику некоторые предметы на становищах оного могли быть обработаны только колдовством. Люди же, точнее, предшествующие им слабые нежные белковые существа с кальциевым скелетом, появились уже тогда, когда катаклизмы и бури ушли в небытие, оставив расцветшую планету…»

Здесь в книгу был вложен мой давнишний детский рисунок. На нем был изображен, наверное, как раз кошмакрухт прямоходящий — страшенное черное чучело, которое сидело у костра в пещере, и, высунув красный язык, колдовало себе топор. Я так и покатился со смеху.

— Судя по твоему веселью, за уроки ты еще не садился? — послышался от двери голос папы, после чего вошел и он сам.

— Сейчас сяду, — вздохнул я, захлопывая книжку.

Папа прикрыл глаза и быстро ощупал вокруг меня воздух.

— Что, у вас появился новый учитель?

— Угу. Историк. Ваном зовут.

— И про что он вам рассказывал?

— Про этот… Капец сельского хозяйства в безчерномаговое время.

— А, это же новейшая история! — почему-то оживился папа.

— Скучнейшая история, — проворчал я.

— Баник, вся твоя скука — от незнания. Время было совершенно нескучное, особенно для нас, черных магов.

— Да я помню, помню, — согласился я. — Тогдашнее людское правительство сговорилось с белыми магами, и они вместе начали выживать черных из Лины. Куча белых нападала на одного черного и вытягивала из него черные клетки, отчего он становился белым магом или вообще сходил с ума…

— Да уж, это я помню, так и было, — подтвердил папа сумрачно. — И сейчас остались белые маги, которые могут вытворить что-то подобное, поэтому я всегда тебе и говорю, не забирайся далеко в горы и не…

— Ладно, ладно, — кивнул я. — Ну вот, а черные маги все взяли и ушли из Лины — правильно я говорю?

— Не совсем. Один черный маг остался.

— А, точно. Как его там звали…

— Дамнозис. Я его видел несколько раз, он меня оборотов на двести старше. Очень странный был, на вид черный маг черным магом, а стремления имел скорее человеческие.

— Ага, по-омню, любо-о-вь, рома-а-нтика, — протянул я, расползаясь по кровати.

— Вроде того, — согласился папа. — Он остался в Лине потому, что черный маг-временник Мар, прощупав его нити будущего, сказал, что свою любовь он в этом мире не найдет, но встретит только в Лине, то есть в нашей стране… Он всегда непонятно выражался. Белые маги устроили на Дамнозиса прямо-таки охоту — это ведь был единственный оставшийся черный маг, из которого можно было вытянуть черные клеточки, получив временную возможность колдовать. А колдовать им было нужно, чтобы иметь поддержку людей. Люди тогда не все разбирались, чем отличаются белые маги от черных. А чтобы они это совсем забыли, под предлогом угрозы, исходящей от Дамнозиса, закрыли все школы. Дамнозиса объявили сумасшедшим и приписывали ему любые несчастья в стране…

— Так он и правда немного псих, по-моему. Из-за каких-то там любовных ниточек сидел в такой опасности! Нет бы удрать в пустыню!

— Я согласен, но это потому, что мы с тобой обычные черные маги, а он был необычным. Он принял облик человеческого жителя и работал конюхом в Воловых конюшнях, прямо под носом у белой полиции… Оборотов тридцать. И эту свою любовь он в конце концов встретил.

— А она кто была?

— Никто точно не знает. Говорят, обычная человеческая девушка, но из другого мира… Правда, сам понимаешь, как такие события быстро обрастают всякими легендами. Но, по крайней мере, Дамнозис женился на ней, и больше их в Лине не видели. Дом его здесь, в горах, но он пустует…

У меня мурашки прошлись по коже, я уставился на папу, ожидая продолжения, но тот вдруг ударился в скучные рассуждения, почти как Ван:

— Но, так или иначе, именно благодаря Дамнозису состоялся переворот в Лине, белые маги потеряли власть, а мы, черные, постепенно возвращаемся обратно и пытаемся что-то восстановить, хотя, конечно, инфраструктура пострадала сильно…

— Ага, и сельское хозяйство, — согласился я, вспомнив Вана. — Ладно, буду уроки делать.

Папа кивнул и, явно довольный проведенной лекцией, вышел из комнаты. Со двора прибежали Мосик и Лорка. Я погладил их и принялся ломать голову над задачкой по математике.