Поезд сирот

Кристина Бейкер Клайн, 2013

Кристина Бейкер Клайн – американская писательница, автор нескольких романов, а также произведений, написанных в жанре non-fiction. Роман «Поезд сирот» (2013), который принес ей известность и стал бестселлером, основан на реальных событиях в истории Америки. В 1854–1929 годах, чтобы решить проблему беспризорников, наводнивших Нью-Йорк и другие города Восточного побережья, детей-сирот собирали на поезда и отправляли на Средний Запад, где им подбирали приемные семьи. Для кого-то из более чем двухсот тысяч детей, оторванных от своих корней, усыновление было спасением от нищеты и невзгод, но для кого-то оно оборачивалось домашним рабством. Главная героиня романа, девяностолетняя Вивиан, в детстве была пассажиром такого поезда. Ей трудно вспоминать давнее прошлое и еще труднее примириться с ним. И только знакомство с семнадцатилетней Молли – сиротой, трудным подростком – помогает Вивиан наконец исцелить душевные раны. Стремление сохранить принадлежность к своей семейной истории, чувство собственного достоинства, стойкий характер удивительным образом сближают двух героинь этого захватывающего и проникновенного романа, который стал откровением не только для американцев, но и для читателей в 30 странах мира.

Поезд в Милуоки

1929 год

Последнюю ночь в поезде я сплю плохо. Кармин несколько раз просыпался, ерзал и капризничал, как я ни пыталась его укачать, он довольно подолгу плакал и будил соседей. Когда желтыми полосами пришел рассвет, он наконец заснул, положив голову на подогнутую ногу Голландика, а пятки — мне на колени. У меня сна ни в одном глазу, разгулявшиеся нервы придают бодрости, я прямо чувствую, как сердце перекачивает кровь.

Все это время я ходила с неряшливым хвостом, но тут развязываю старенькую ленточку, распускаю волосы по плечам, расправляю пальцами, приглаживаю кудряшки у лица. Потом стягиваю снова, как можно туже.

Поворачиваюсь, вижу, что Голландик смотрит на меня.

— Красивые у тебя волосы.

Я прищуриваюсь в темноте, пытаясь понять, дразнится он или нет, а он смотрит на меня сонными глазами.

— Несколько дней назад ты говорил совсем другое.

— Я говорил «кому ты такая нужна».

Мне хочется отпихнуть его с его добротой и честностью.

— Уж какая есть, такая есть, — говорит он.

Я вытягиваю шею: не слышит ли нас миссис Скетчерд, но впереди никакого движения.

— Давай дадим слово, что потом отыщем друг друга, — говорит он.

— Это как? Мы, скорее всего, окажемся в разных местах.

— Знаю.

— И мне дадут другое имя.

— Мне, наверное, тоже. Но попытаться-то можно.

Кармин переворачивается, поджимает ножки и вытягивает ручки — мы сдвигаемся, чтобы ему было удобнее.

— Ты веришь в судьбу? — спрашиваю я.

— А это что за штука?

— Что все решено заранее. А ты, ну… просто живешь, как тебе предписали.

— У Бога все предначертано заранее.

Я киваю.

— Не знаю. Я не люблю строить планы.

— Я тоже.

Мы оба смеемся.

— Миссис Скетчерд говорит, мы можем начать с чистого листа, — говорю я. — Забыть о прошлом.

— О прошлом я забуду, без вопросов. — Он поднимает свое одеяло, упавшее на пол, и укрывает Кармина, который лежит частично голышом. — Но забывать все я не хочу.

В окно видно три ряда рельсов, параллельных нашим, бурых и серебристых, а за ними широкие и плоские вспаханные поля. Небо чистое, голубое. В вагоне пахнет подгузниками, потом и кислым молоком.

В голове вагона миссис Скетчерд поднимается во весь рост, потом наклоняется, чтобы переговорить с мистером Кураном, и рапрямляется снова. На ней ее черный чепец.

— Так, дети, подъем! — говорит она, оглядываясь, и несколько раз хлопает в ладоши. Утреннее солнце поблескивает на стеклах очков.

Вокруг раздаются тихие вздохи и ворчание. Те, кому повезло поспать, потягиваются — у них онемели руки и ноги.

— Пора привести себя в порядок. У каждого из вас в чемодане есть смена одежды; чемоданы, как вы помните, на багажной полке. Старшие, помогите, пожалуйста, младшим. Нет нужды напоминать, как важно с первого же момента произвести хорошее впечатление. Умытые личики, расчесанные волосы, заправленные рубашки. Блестящие глаза, улыбки. Не ерзать, не дотрагиваться до лица. А говорить что нужно, Ребекка?

Это мы уже выучили.

— Пожалуйста и спасибо, — произносит Ребекка едва слышно.

— Пожалуйста и спасибо, а дальше?

— Пожалуйста и спасибо, мадам.

— Не заговаривайте, пока не заговорят с вами, и не забывайте отвечать «пожалуйста и спасибо, мадам». Когда нужно заговаривать, Эндрю?

— Когда с вами заговорят?

— Правильно. Не ерзать и что еще не делать, Норма?

— Не трогать лицо, мадам. Мадам, мадам.

Вокруг хихикают. Миссис Скетчерд окидывает всех свирепым взглядом.

— Вам смешно, да? Только, боюсь, будет не смешно, когда все взрослые скажут: нет, спасибо, не нужен мне невоспитанный, неопрятный ребенок, и вам придется сесть обратно в поезд и ехать дальше. Вы как считаете, мистер Куран?

Мистер Куран, заслышав свое имя, вскидывает голову.

— Я согласен, миссис Скетчерд.

В вагоне тишина. Нам даже думать не хочется о том, что нас никто не выберет. Маленькая девочка в ряду за мной начинает плакать, и скоро отовсюду доносятся приглушенные всхлипывания. В голове вагона миссис Скетчерд хлопает в ладоши и складывает губы в подобие улыбки.

— Ну же, ну же. Не надо так. Как и почти в любой другой жизненной ситуации, вы, скорее всего, добьетесь успеха, если будете вежливы и подадите себя с лучшей стороны. Добрые жители Миннеаполиса соберутся сегодня в зале ожидания, и у всех у них есть серьезные намерения забрать одного из вас домой, а может, и не одного. Девочки, помните, ленточки нужно завязать аккуратно. Мальчики, умыться и причесать волосы. Застегнуть рубашки как следует. Когда мы сойдем с поезда, построиться в шеренгу. Не заговаривать, пока не заговорят с вами. Короче говоря, вы будете делать все от вас зависящее, чтобы взрослым было проще вас выбрать. Вам это понятно?

Солнце светит так ярко, что приходится щуриться, от него жарко, я перебираюсь на среднее сиденье, подальше от пылающего окна, и забираю Кармина на колени. Мы проезжаем под мостами, тормозим у станций, свет мигает, а Кармин играет с тенями, хлопая ручкой по моему белому переднику.

— У тебя, скорее всего, все сложится хорошо, — тихо говорит Голландик. — По крайней мере, не будешь корячиться на ферме.

— Это пока еще неизвестно, — говорю я. — Да и насчет тебя тоже.