Будь моей парой

Кристина Амарант, 2018

Красивый и богатый, наглый и испорченный Раум ди Форкалонен – мечта всех девчонок в магической академии. Он не вызывает у Дженни ничего кроме злости, вот только мысли рядом с ним разбегаются, а тело плавится и горит от его прикосновений. Есть ли что-то ужаснее, чем попасть в полную зависимость от бесстыжего демона? А если на другой чаше весов будет жизнь и свобода? Кто она для него – игрушка? Или… все же нечто большее? ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ! По сравнению с первой книгой тут все куда романтичнее и нежнее. Так что если вы ждете жестокостей и сексуального экстрима, то вам не сюда. Второй том трилогии "Будь моей…"

ГЛАВА 7

Дженни думала, что ее вернут в карцер, но охранница отвела ее в общую камеру — не ту, в которой девушка провела первую ночь, но такую же маленькую и тесную. Заключенных здесь было меньше — всего трое. Мужиковатая толстуха и две потасканные женщины неопределенного возраста. На голове у одной криво сидел черенявый парик в форме стрижки-карэ, пегие волосы второй напоминали пучки пакли.

При появлении новенькой все трое обернулись и пристально уставились на Дженни нечеловечески круглыми желтыми глазами. Девушка сглотнула и невольно попятилась. Не почудился ли ей этот хищный огонек в глазах товарок по несчастью?

Что может быть хуже карцера? Оказаться запертой в одной камере с тремя шакальими самками.

— Глянь, Марта, — визгливым голосом начала обладательница парика. — Какую цыпочку к нам привели.

Толстуха ухмыльнулась какой-то сальной и совершенно мужской ухмылкой.

— Красуля, — согласилась она густым басом. — Черный не соврал.

— Иди-ка, деточка, — просюсюкала третья, подманивая Дженни узловатым пальцем.

Подходить ближе к этим ведьмам совершенно не хотелось. Профессию первой и третьей выдавала излишне откровенная и вульгарная одежда, а вторая, несмотря на габариты, отнюдь не казалась неповоротливой и безобидной. Скорее уж она напоминала мощного и приземистого борца-тяжеловеса.

И выражение лиц всех троих Дженни решительно не нравилось.

— Тебе сказали — подойди! — рыкнула толстуха, по-собачьи обнажив клыки.

Девушка выдохнула и сжала кулаки, загоняя страх глубже, на самое дно души.

— Зачем?

— Посмотрим на тебя, — хмыкнула обладательница парика.

Толстуха неприятно осклабилась.

— Не подойдешь — за волосы приволоку, сучка, — бросила она. Это не было угрозой. Она просто информировала, что произойдет дальше.

Дженни чуть не взвыла от отчаяния. Надежда на то, что с соседками по камере удастся найти общий язык стремительно таяла. А еще ее посетило неприятное подозрение, что оборотни знали, кого к ним приведут. И, возможно, даже получили инструкции от охраны, как надо обращаться с новенькой.

Ее начала бить легкая нервная дрожь, как бывало не раз в детстве в преддверии потасовки. Драки всегда были неравными — бить волчицу человеческие дети предпочитали компанией от трех до пяти человек. Меньше был риск огрести — Дженни дралась отчаянно, не щадя ни себя, ни противника.

Именно с тех детских времен она запомнила, что нельзя убегать — не поможет. Разделятся, загонят, отпинают — уже усталую, вымотанную и испуганную.

А сейчас и бежать было некуда.

Она выдохнула и качнулась вперед, на ходу вспоминая приемы борьбы, которым научилась от Чарли. Оборотень сначала спорил, кричал, что сам защитит “сестренку” от любой беды, но потом сдался и показал несколько эффективных захватов и ударов. Не факт, что этого хватит, но лучше, чем ничего…

Женщины пялились на Дженни, и эти пристальные взгляды показались ей вдруг отвратительными, липкими. Хуже, чем у иных мужиков. Толстуха причмокнула губами.

— Не боись, не обидим, милашка, — протянула она и повела носом, принюхиваясь. — Пахнет свежим мясцом. Черный говорил: ты волчья сучка?

Ну точно — знали. Знали и ждали, что Дженни окажется здесь, запертая с ними одна на троих!

— Она отброс, — процедила пегая, ткнув пальцем в клеймо на руке.

— Что вам нужно? — спросила Дженни, едва осознавая, что сама говорит. Ее трясло, каждый нерв был напряжен до предела, тело закаменело в ожидании драки — беспощадной, кровавой, до последнего. Все инстинкты вопили: пусть противников трое, пусть каждая из них сильнее в несколько раз — проиграть нельзя. Уступишь и они превратят тебя в ничто, вытрут ноги, унизят так, что жить дальше не захочешь и не сможешь.

Особенно пугал жадный, совершенно мужской интерес, с которым на нее пялилась толстуха.

Воздух в камере казалось сгустился и дрожал от скрытого напряжения, грозя вот-вот прорваться чем-то нехорошим, страшным.

— Познакомиться, соседушка, — хихикнула обладательница парика.

— Значит так, рыжая, — толстуха чуть раздвинула губы, демонстрируя клыки. — Я — Бешеная Марта и я тут главная сучка. Пока ты тут, я решаю с кем ты спишь, что ешь и чем занимаешься. Это понятно?

Дженни тупо кивнула. В голове крутились недоуменные вопросы по поводу “с кем ты спишь”. В каком смысле — с кем? В камере шесть коек, а их только четверо, нет нужды с кем-то делить постель…

— Тогда встала на колени и сделала мне массаж ног. Быстро!

— Массаж ног? — тихо переспросила девушка, понимая, что это только начало.

Первый этап, почти невинное задание. Если она послушается, дальше будет хуже. Страшнее, унизительнее. И можно согласиться, безропотно принять все, что предложит глумливая фантазия соседок по камере. Вытерпеть, остаться живой и невредимой. Пострадает лишь гордость.

Или взбрыкнуть? Послать эту Марту, нарваться на неизбежные побои. И неизвестно ограничиться ли дело только побоями. Человеческое тело так легко искалечить.

Может, все же получится договориться по-хорошему? Так, чтобы она никого не трогала и ее не трогали?

“Нет, — поняла Дженни, ловя садистское предвкушение на похожем на картофелину лице толстухи. — Не получится”

Выбирай, Дженни. Здоровье или гордость? Что пострадает сильнее, что заживет раньше? Тебя ведь не просто так посадили именно сюда, к трем шакалихам, а их не просто так предупредили, что совсем скоро появится строптивая девица, которую хорошо бы проучить.

Она еще раз взглянула на толстуху и поняла, что уже выбрала. От обреченности и страха свело желудок.

— У меня есть идея получше. Как насчет массажа челюсти?

Дженни еще договаривала, а кулак уже летел на встречу с чужим лицом. Удар отозвался вспышкой боли в костяшках, голова толстухи мотнулась, а в следующую минуту девушка отскочила в угол, нырнув между двумя стоящими почти впритык койками.

Главное не дать им навалиться всем сразу, одновременно.

— Ну все, шлюшка! Ты труп!

Глаза троих женщин вспыхнули от нечеловеческой ярости, толстуха сплюнула сквозь зубы, прошипела многоэтажную непристойность и сгорбившись поперла на Дженни. Девушка сжалась, выставив перед собой кулаки. Тело ломало от ужаса и предчувствия боли. Против настоящего оборотня у Дженни с ее куцыми обрезками способностей нет шансов…

Бросок. Смазанный, почти молниеносный. Такой, что едва ли заметит человеческий глаз — так умеют двигаться только высшие расы. И вдруг время застыло. Замерло, растеклось по пространству камеры. Словно в синематографе внезапно засбоила перемотка. Дженни услышала над ухом полный ярости рык и лишь мгновение спустя поняла, что рычит она сама. В крови вспыхнула ярость — веселая, хмельная, выжигающая гнилой страх.

Эта же ярость наполнила девушку легкостью и силой. Словно под кожей запрыгали сотни огненно-горячих искорок, делая тело пластичным, неестественно гибким и сильным. Дженни вспрыгнула на койку, легко уходя от удара, и пнула толстуху ногой в грудь.

Треск ломающихся костей. Полный нестерпимой муки вой. Огненный ореол, отчего-то вспыхнувший на мгновение вокруг тела и внезапный ужас в глазах двух оставшихся женщин.

От удара толстуха отлетела в другой конец камеры, ударилась о стену и сползла по ней, словно куль с тряпьем. Две другие противницы отшатнулись, с ужасом глядя на Дженни.

А потом одна завизжала на противной, нестерпимо высокой ноте, а вторая бросилась к двери и заколотила в нее.

“Никто не откроет, — отстраненно подумала Дженни, все еще не осознавая до конца случившееся. — Охрана знает, что меня здесь должны “учить””.

Но она ошиблась. Дверь распахнулась почти сразу. На пороге, поигрывая дубинкой, стояла мосластая охранница.

— Чего орем? — недовольно спросила она, перебивая визг пегой шакалихи.

Та резко замолчала, всхлипнула и ткнула в Дженни дрожащей рукой.

— Она… она…

— Она убила Марту, — проскулила ее подруга, указывая на безжизненное тело толстухи.

***

Дальше все запомнилось урывками. Камера наполнилась охранниками. Несмотря на то что Дженни и не думала буйствовать, на нее надели наручники.

Чуть позже появились два здоровенных мужика в белых халатах. Они сгрузили толстуху на носилки и унесли. Из коротких реплик, которыми обменивались медики, Дженни поняла, что женщина все еще жива и чуть не расплакалась от облегчения.

Потом был допрос, на котором офицер Такшери снова и снова спрашивал, что побудило Дженни напасть на сокамерницу.

— Я не нападала, — упрямо повторяла девушка. От недосыпа и недавно пережитого стресса слипались глаза. Хотелось на кровать — хотя бы на узкую тюремную койку. Чтобы свернуться клубочком и задремать. — Это была самооборона.

— Ваши соседки утверждают обратное.

Она пожала плечами, ощущая только усталость и апатию. Даже вопрос что именно произошло в камере, и как у Дженни получилось нанести удар, который по силе и быстроте сделал бы честь любому волку, отступил, затерялся под грузом эмоций. А ее снова допрашивали, совали в лицо какие-то бумаги и требовали поставить подпись.

— Катитесь в Бездну, офицер, — пожелала ему Дженни.

— Ты хоть понимаешь, как плохи твои дела, Рейд? На тебе теперь не только торговля наркотиками, но и покушение на убийство.

Она уже ничего не понимала. Не хотела понимать, просто уперлась, как упиралась всегда, когда на нее пытались давить слишком сильно, и молчала, готовая умереть, но не уступить.

Неизвестно сколько бы это все продолжалось, если бы не завибрировал постограф, вызывая куда-то джинна.

— Даю последний шанс, — сказал он перед уходом. — Думай до завтра, девочка.

Дженни вернулась в карцер и потянулись однообразные бесконечные часы, заполненные безнадежностью, тоской, бессильной злостью и мечтами о справедливости.

Она не знала сколько часов прошло. Здесь, в каменном мешке время утрачивало смысл. Какое время дня на воле — утро или вечер? Сколько дней уже Дженни в заключении? Сгустившаяся за засиженным мухами окошком серая муть не давала ответов.

Стационарный антимагический контур давил на психику, мягко, но неустанно. Даже в те минуты, когда Дженни забывала о его существовании, она ощущала его присутствие, словно тяжелый мешок, взваленный на плечи. Волчица в душе молчала или скулила и выла, требуя свободы. Хотелось спать — просто зверски хотелось вытянуться на нормальной кровати и выспаться. Еще больше хотелось есть — Дженни никогда не была капризна в еде, но от одного вида тюремной каши к горлу подкатывала тошнота.

Тело под одеждой невыносимо чесалось. Но душ, нормальная еда и постель строптивым узникам не полагались.

Время тянулось и тянулось, бесконечно. Девушка то сидела, запрокинув голову, и разглядывала крохотное оконце, словно надеялась увидеть в нем кусочек прежней вольной жизни, то вскакивала и принималась кружить по камере, как запертый в клетке зверь.

Три шага. Стена. Поворот. Снова три шага. Обитая железом дверь. Поворот.

Душа металась между яростью загнанного в угол зверя и тоскливым отчаянием. Дженни рвалась сражаться, действовать, но драться было не с кем, а ожидание выматывало почище самой тяжелой работы.

Что с толстухой? Выживет ли она? Если нет, то получится ли доказать в суде, что это была всего лишь самооборона?

Может нужно уступить? Согласится на предложение похожего на крысу сильфа, пока не поздно? Может, он действительно не желал ей зла, когда уговаривал заключить сделку. Полиция не станет склонять просто так к оговору, да и адвокат должен быть заинтересован в оправдании своей подопечной.

Дженни мотала головой и гнала прочь предательские мысли, но в тишине и безделии они возвращались снова, нашептывая о соблазнительном и таком легком пути на волю.

Пусть бы все это уже кончилось! Как угодно, лишь бы поскорее!