Лучшее лекарство

Кристин Хэмилл, 2018

Всё-то ему шуточки… Хулиган отбирает деньги на обед – ну смешно же, неразделённая любовь – классный повод поугорать, оставили после уроков – да тут можно выдать целый стэндап. Филип так тренируется. Он будет комиком и превзойдёт великолепного Гарри Хилла! Но пока ему только двенадцать, и слава впереди не маячит. Даже наоборот: кажется, дар рассмешить пропал, мама почему-то все время тихонько плачет, а вместо забавных сценок теперь сами собой пишутся стихи. Нет, с миром точно творится что-то не то. Если кто и способен помочь, то только лучший комик на свете, сам Гарри Хилл! Несмотря на юмор, это совершенно серьезная история о том, как с болезнью близкого человека переворачивается твоя жизнь. Безответные чувства, безответные письма кумиру, пугающая неизвестность – писательница Кристин Хэмилл мастерски вырисовывает тревожный фон этой повести, где смешное мешается с грустным, как это всегда и бывает. И разве не смех – лучшее лекарство?

5. Безючий бежок

Вы ни за что не поверите в то, что произошло следом. На уроке искусства ко мне подошла Богиня собственной персоной! Я даже сперва подумал, что мне померещилось: очков-то теперь нет. Её никто не волочил сюда, не толкал, она не кричала или ещё что в этом роде, так что я логично заключил: она здесь, чтобы посмеяться над всей нелепостью противостояния Йети с Хлюпиком. Нельзя же упустить возможность поглумиться! По тому я и не особо беспокоился из-за ощущения, будто мой рот полон песка.

В тот момент мы делали коллажи, так что на столе лежала куча всякого хлама, и Энгу пришла в голову гениальная идея приободрить меня с помощью эксперимента. Какого? Засунуть полную ложку чего-нибудь нам обоим в рот. Я выбрал песок, а он — блёстки. Да-да, само собой, мы проверили предварительно, что песок и блёстки не токсичны. Мы ж не полудурки! Задачей нашего исследования было выяснить, как долго мы сможем удерживать эти субстанции в полости рта, пока та не заполнится слюной и нам не придётся всё выплюнуть. Кто первый не сдержится — проиграл.

Мы только-только начали, когда Богиня решила подойти ко мне со своей фирменной еженедельной усмешкой. Но знаете что? Усмешки-то не было! Она просто улыбнулась, протянула мне руку и произнесла: «Вот. Ты обронил это».

Разве это не самая романтическая вещь, которую вам доводилось слышать? Я был так рад, что она вообще со мной заговорила, что даже не заметил, как она села на парту. Скосив на неё глаза, я попытался сказать что-то, но, поскольку во рту был песок, это было не так-то легко.

— Э, м-м-м, Лусы, — получилось у меня. — Гм. Шпашыба.

Я замолчал.

Она уставилась на меня.

Я почувствовал, что задыхаюсь.

Тогда-то я и проглотил небольшую часть слюнно-песочного коктейля (абсолютно тошнотворная штука, не рекомендую вам её). Я подавился, попробовал сплюнуть, запаниковал.

Что, если я задохнусь до смерти? Стоила ли любовь такой жертвы? Представьте надпись на моей могиле:

Здесь покоятся бренные останки Филипа Райта, который трагически погиб, наевшись песка, когда скрывался от женщины, которую любил

Я крепко сжимал зубы, но струйка слюны всё равно просочилась в уголке рта. И тут всё. Я не мог сдержаться. (Инстинкт самосохранения и желание вдохнуть определённо сильнее стремления выглядеть круто.) Я раскрыл рот, чтобы вдохнуть, но из-за этого подавился ещё раз, уже по-серьёзному, — и язык мой сам собой выбросил на волю покрытую слюной песчаную котлету. Прямо на ногу Люси.

Котлета эта была ну очень похожа на небольшую какашку. Люси, потрясённая, разглядывала её.

Я постарался что-то произнести, но с остатками песка во рту это было всё равно сложно. Удалось выдавить одно слово: «Брашты».

— Вот так всегда, — ответила она. — Я только хотела помочь.

Она поправила свои золотистые божественные локоны и надменной походкой удалилась.

Энг тем временем, умирая со смеху, выплёвывал блёстки на бумажное полотенце.

— Классный ход! — воскликнул он. — Так ей язык ещё никто не показывал! Ждо-о-о-о-орава!

— Бажалста, — пробубнил я, — у мена болный рот бешга, а Богына Лусы думат, я багажал ызык!

— Баклажан? Ты и правда бросил ей песочный баклажан! — не унимался Энг.

— Што ды за друг!

И теперь уже мы оба ржали как кони.

Только в этот момент я обратил внимание, что Люси оставила на столе передо мной. Мои очки. Она забрала их после драки, принесла мне, а я даже не сказал спасибо. Она уже вернулась к Холли и другим подружкам, которые носились вокруг неё будто стайка слабоумных сурикатов: ворковали, осматривали, иногда исподтишка бросали взгляд на меня, а затем резко отворачивались. Лицо Люси покраснело и выглядело угрожающе, а уж Холли, Вождь Сурикатов, зыркала на меня убийственно-злобно. Надо признать, сурикаты — очень верные создания. Это в них стоит ценить. Ох! Вот же я облажался-то. Единственный за всю жизнь шанс по-человечески поболтать с Богиней — а я поедаю песок, будто вышедший из-под контроля трёхлетка.

Вам это покажется невероятным, но день дальше стал ещё хуже. Следующим шагом в преисподнюю стали два урока английского.

И, к ещё большей моей «радости», миссис Грей категорически отказалась повторить те стихи, о которых она рассказывала неделю назад. Мы двинулись дальше к — вдумайтесь! — деловым письмам. Вот объясните: мне двенадцать лет, и я даже на какую-нибудь экскурсию на соседнюю улицу не могу поехать без бумаги с маминой подписью. Если вдруг мне нужно деловое письмо, это определённо к ней. Спорить и возмущаться я не люблю, так что я исправно переписал с доски все советы, и это было для меня серьёзной задачей — видеть что-то удавалось только половинкой очков. Мне приходилось закрывать один глаз, поскольку разбитая линза превращала мир в подобие калейдоскопа.

Но я не потерял надежды разобраться с этим стишком, поэтому внимательно оглядел кабинет в поисках каких-либо четверостиший о безответной любви или намёков на то, где они могут находиться. Безуспешно. Тут были только плакаты, растолковывающие, что такое метафора или как что-то там правильно пишется. И тогда я подумал: можно же спросить миссис Грей лично. Если гора не идёт к Магомету, то Магомет идёт к горе! Это метафора. Видите, я не зря трачу лучшие свои годы в школе.

Когда урок закончился и все сбежали, я задержался, чтобы поговорить с учительницей. Она вздохнула.

— Филип Райт заинтересовался поэзией! — воскликнула она, услышав мою просьбу. — С чего вдруг-то? С чего бы это?

Тогда я залепетал что-то о том, как я люблю стихи. Её это определённо не убедило.

— Иногда я даже сам пишу, — соврал я. — Когда никто не видит, — добавил я, чтобы звучало правдоподобнее.

— Филип! — улыбнулась миссис Грей. — Да ты тёмная лошадка!

Какая лошадка? А, пофиг. Просто дайте мне уже стих!

— Что ж, — в итоге произнесла учительница. — Так уж случилось, что у меня осталось несколько копий. Могу одну тебе отдать. Если уж тебя это вдохновит.

Она достала из стола внушительную стопку бумаг. Несомненно, она смешала поэзию с какими-то эссе на пять миллионов слов, которые пишут шестиклассники, так что я уточнил: «Только стихи, пожалуйста».

— Это они и есть, — пояснила она, странно взглянув на меня.

Быть не может. Я жаждал узнать что-то новое о безответной любви, а отнюдь не читать вот это всё.

— Мне будет любопытно узнать, что ты думаешь по поводу этих стихов, — добавила миссис Грей. — Они правда очень вдохновляющие. Приходи в следующую среду на большой перемене и приноси что-нибудь из своего. С удовольствием прочитаю!

Лицо её порозовело, и она с ухмылкой уставилась на меня, будто я какая-то головоломка. Интересно, может быть, она слегка не в себе?

Энг ждал меня под дверью класса.

— Я пишу стихи, — сказал он скулящим голосом, как бы имитировавшим мой, но на самом деле ничего подобного — я-то не скулю никогда. — Какой же ты тупица!

— Влюблённый в поэзию поэт-тупица, — подтвердил я. — И что мне теперь делать? Она хочет прочесть мои стихи. В среду.

— Лучше поскорее чего-нибудь накропать, — подытожил Энг.

И выглядел он при этом таким самодовольным, что мне захотелось его треснуть.