Жена винодела

Кристин Хармель, 2019

Три молодые женщины… две во Франции в мрачные дни немецкой оккупации, одна в сегодняшней Америке… и давняя тайна, которая их связывает, – в новой книге о любви и предательстве, прощении и искуплении автора всемирных бестселлеров «Забвение пахнет корицей» и «Жизнь, которая не стала моей» Кристин Хармель.

Глава 6

Сентябрь 1940

Инес

Виноград первым выступил против оккупантов. Ягоды, чтобы не достаться врагу, засыхали прямо на лозе или совершали самоубийство, падая на землю посреди ночи. Настоящей причиной этого было нашествие плодожорки и виноградной моли, совпавшее с германским. Из-за него виноделы Шампани, не собрав еще ни единой виноградины, подсчитывали будущие убытки.

В первое утро сбора урожая 1940 года Инес и Селин отправились вместе с Мишелем и Тео на один из виноградников, поставлявших значительную часть «пино-менье» для «Мезон-Шово», и Инес с растущим беспокойством наблюдала, как вместо крепких здоровых работников трудятся дети и старики.

Они работали в парах, срезая секаторами тугие черные гроздья и складывая их в небольшие корзинки; когда такая корзинка наполнялась, кто-нибудь из подростков уносил ее и ссыпал виноград в большие плетеные ящики, называемые манекенами.

— Слишком медленно, — пробормотал Тео, и они с Мишелем обеспокоенно посмотрели друг на друга.

— Давайте им поможем, — предложила Селин.

— Нет. — Тео отвернулся. — Надо беречь силы, у нас своя страда.

— Да, пора возвращаться, — сказал Мишель. — Эту партию скоро доставят, мы должны подготовиться.

Собранные утром гроздья, как знала Инес, сразу же отправятся в огромные круглые чаши подземных прессов; стандартная загрузка пресса равняется четырем тысячам килограммов. Первые примерно сто литров сока, содержащие фрагменты кожицы, полагается вылить как шлак. Затем в открытые чаны потечет кюве — самый сладкий и чистый сок, — а когда его наберется две тысячи пятьдесят литров, из жмыха получится еще пятьсот литров сока, называемого тай, который соберут отдельно. Соку дадут отстояться, удалят осадок и перенесут глубже в погреба, где он будет бродить под постоянным наблюдением Тео.

К ноябрю вино — еще не игристое — созреет для следующего этапа. Тео и Мишель проведут серию дегустаций и вместе решат, какое сочетание сортов станет шампанским урожая 1940 года. Этот завораживающе сложный процесс, именуемый ассамбляжем, подчинялся множеству строгих правил и ограничений, которые Инес еще только пыталась понять.

— Как же много испорченного винограда! — озабоченно проговорила она, когда все четверо втиснулись в ситроен Мишеля.

— Этот урожай был обречен. — Голос Мишеля прозвучал мрачно, а руки так стиснули руль, что побелели костяшки пальцев. — В любом случае работники делают все, что в их силах. И нам нужно поступать так же.

На мгновение все притихли, потом Инес нарушила молчание:

— А что можно сделать, если винограда не хватает?

Мишель оторвал взгляд от дороги и посмотрел на нее.

— Мы с этим справимся.

— Но каким образом? — не отступала Инес.

Тео на заднем сиденье кашлянул, Мишель оглянулся на него, затем повернулся к Инес:

— Дорогая, это тебя не касается.

— Нет, касается. — Инес видела, как потемнело лицо мужа, но твердо стояла на своем. — Мишель, почему ты мне ничего не говоришь? Я ведь хочу помочь. «Мезон-Шово» — точно так же мое будущее, как и твое.

Она надеялась, что это прозвучит как слова поддержки, но Мишель лишь отрицательно покачал головой, все с тем же сердитым выражением. В последнее время, что бы ни сказала Инес, это стало чуть ли не стандартной реакцией.

Раньше было не так. Мишеля, казалось, умиляла неопытность жены, и стоило ей задать вопрос, с удовольствием разъяснял сложные этапы процесса изготовления шампанского. Все переменилось с объявлением войны. Теперь он отвечал коротко, лишь бы отделаться. Инес понимала, что голова его занята другим, но ей все равно было больно. Она тосковала по тем первым месяцам после свадьбы, когда они вместе смеялись и безраздельно верили друг другу. А может, того счастья и вовсе не было и дальше будет как сейчас?

— Просто верь мне, Инес, — с явным усилием выговорил Мишель после долгой паузы. — Я принял меры.

— Но… — начала было Инес, когда с заднего сиденья донесся голос Селин.

— Мы постараемся по максимуму использовать то, что есть. И получить прекрасный результат. Как обычно. Не стоит волноваться.

В ее тоне — или это только показалось Инес? — слышалась снисходительность. И говорила она будто от имени Мишеля и Тео, словно они втроем были против нее одной.

— Спасибо, Селин, — сухо отозвалась Инес. — Вы меня вполне успокоили. — И она отвернулась к окну, чтобы никто не увидел навернувшихся на глаза слез обиды.

Спустя двадцать минут, когда они доехали до «Мезон-Шово», мужчины отправились в погреба заканчивать приготовления к приему винограда, а женщины — в главный дом готовить еду. Назавтра работники должны были прийти на собственный виноградник «Мезон-Шово», и их предстояло накормить. Запасы были разорены, но удалось найти брюквы с турнепсом на большой котел супа и несколько буханок хлеба.

Инес и Селин принялись чистить и рубить овощи. Какое-то время в кухне слышался только стук ножей, пока Селин не нарушила неловкое молчание:

— Извините, если обидела вас тогда в машине.

— Ну, — ответила Инес, не глядя на нее, — я все-таки думаю, что у меня есть причины волноваться.

— Это правда.

— Но почему тогда Мишель в последние дни затыкает мне рот всякий раз, как я пытаюсь что-то сказать? — Инес не ждала ответа, но, к ее удивлению, Селин ответила:

— Инес, ему сейчас очень тяжело.

Инес скрипнула зубами и яростно вонзила лезвие в турнепс.

— Я в курсе. Как-никак он мой муж.

— Прошу прощения, — отозвалась Селин через несколько секунд, — я не хотела быть бестактной.

— Но вам это удалось. — Инес с силой рубанула ножом по доске. Больше года она пыталась держаться по отношению к Селин максимально дружелюбно, надеясь, что та в конце концов примет ее как равную себе, но теперь с нее хватит! Сколько можно сдерживаться, когда об тебя ноги вытирают! — Не считайте меня дурой, Селин, и не думайте, что мне нет дела до того, что здесь происходит. Понятно, что я не так хорошо, как вы, умею помогать с работой в погребе, но я не такая бесполезная идиотка, как вам представляется. — Инес, всхлипнув, умолкла.

Селин вздохнула:

— Инес, я вовсе не думаю, что вы бесполезны, я думаю… думаю, что вы новый человек в нашем деле. Вам надо многому научиться.

— Я стараюсь, Селин, правда стараюсь.

Молчание, наступившее после этих слов, было неудобным и напряженным. Инес продолжала резать овощи, а к глазам подступали слезы, которым она не хотела давать волю при Селин. Через некоторое время Селин произнесла:

— Простите меня. Я иногда бывала к вам несправедлива.

Инес подняла глаза:

— Бывали, да. Я знаю, что у нас не так много общего, Селин, но вообразила себе, что в один прекрасный день мы сможем друг на друга опереться, — в конце концов, мы вместе застряли здесь, у черта на рогах. А теперь и Мишель совсем перестал меня слушать, и было бы так хорошо иметь подругу.

— Мы и есть подруги, Инес.

— Правда?

— Конечно. — Но Селин не подняла глаз и не добавила ни слова. Наступило молчание. Разговор, чувствовала Инес, только увеличил расстояние между ними.

К концу осени, когда виноградные лозы уже погрузились в зимнюю дремоту, а по утрам на солнце искрился иней, Инес была измучена до последней степени. Ежедневно она поднималась до рассвета и сонно брела с Мишелем в погреба клеить этикетки на бутылки с шампанским урожая 1936 года. Они готовились к поставкам, хотя, когда у них вновь появятся постоянные покупатели, никто не знал.

Как-то поздним ноябрьским вечером, когда уже давно стемнело, Мишель поднялся из погреба в кухню с пылающими щеками и горящими глазами и объявил жене:

— Утром приезжает Клебиш. Эмиль из комиссии только что прислал сообщение с нарочным.

— Зачем? — спросила Инес, оторвав хмурый взгляд от почти опустевшего буфета.

Отто Клебиша недавно назначили инспектором, ответственным за виноделие. Официально его должность называлась Beauftragter für den Weinimport Frankreich, уполномоченный по импорту вина из Франции, а неофициально — вайнфюрер. В июле, когда Клебиш только прибыл в Шампань, с ним связывали надежды на некоторое облегчение жизни. И действительно, грабительские налеты военных на винные погреба прекратились. Вдобавок Клебиш происходил из хорошей семьи — даже родился в Коньяке, где его родители до Великой войны торговали крепкими напитками. Если уж нами должен управлять захватчик, рассуждали виноделы, то, может быть, это и к лучшему, что он разбирается в нашем ремесле и знает, как мы живем. Но все осторожные надежды развеялись как дым, когда Клебиш реквизировал родовой замок у Бертрана де Вогюэ — главы компании «Вдова Клико-Понсарден» — и вселился туда сам.

— За вином, без сомнения. — Мишель скрипнул зубами.

— И что ты ему ответишь?

— Соглашусь на все требования.

Инес сжала челюсти:

— Они не посмеют.

— Еще как посмеют, Инес. — Голос Мишеля звучал устало. — Это затяжная война, и нам надо постараться в ней выжить. Мы ведь с тобой уже говорили об этом, правда?

— Да, — пробормотала Инес, понимая, что опять сказала не то.

На следующее утро Инес и Мишель встали еще раньше, чем обычно, и наклеили оставшиеся этикетки, а затем поднялись в дом, чтобы подготовиться к приезду Клебиша. Инес переоделась в бледно-зеленое платье, доходившее до середины икр, собрала волосы в низкий пучок и слегка тронула губы помадой. До войны она всегда так выглядела — элегантно, продуманно, модно, — но так давно не наряжалась, что теперь с трудом узнала себя в зеркале.

— Не слишком ли ты стараешься ради оккупанта? — хмуро заметил Мишель, когда Инес вышла из спальни и встала рядом с ним в гостиной.

— Важно, чтобы он принял нас всерьез, — ответила Инес, поправляя платье. Мишель промолчал, и ей вдруг стало неловко. — А Тео и Селин подойдут?

Мишель покачал головой:

— По-моему, Клебишу лучше не видеть Селин. Для нее это может быть опаснее, чем для нас с тобой. Отношение немцев к евреям…

— Но ведь она не подпадает под statut des Juifs. — Действительно, в октябре французское правительство издало «Статут о евреях», по которому (точно так же, как и по германским Нюрнбергским законам) евреем считался тот, кто в третьем поколении происходил как минимум от трех чистокровных евреев, а у Селин еврейских предков было только двое.

— Нельзя быть уверенным, что нацисты не передумают. Лучше соблюдать осторожность.

На самом деле Инес понимала, что без мрачной молчаливой Селин ей будет легче. Та в последние недели совсем замкнулась, разговаривала только о работе с Мишелем и Тео, всегда очень коротко, и Инес спрашивала себя, как Тео удается выносить холодность супруги, когда они остаются наедине.

Герр Клебиш приехал ровно в восемь в сопровождении двух солдат, которые держались поодаль и вполголоса переговаривались по-немецки. Вайнфюрер был высокого роста, с черными прилизанными волосами; посреди мясистого лица торчал массивный нос, напоминающий птичий клюв. Он оглядел дом, и глаза его блеснули в утреннем свете из-под набрякших век.

— Благодарю, что вышли меня встретить, — произнес он на таком же безукоризненном французском, какой был у офицера с глазами-бусинками, возглавлявшего команду грабителей в июне. — Не покажете ли мне погреба?

По дороге Мишель и Клебиш беседовали — к удивлению Инес, мирно и почти дружески. Вайнфюрер задавал вопросы о составе здешней почвы, и Мишель подробно объяснял ему, каким образом песок вместе с находящимися под ним меловыми отложениями помогает удерживать влагу, спасая от засухи виноградники к западу от Реймса. Правда, немцу полагалось бы все это отлично знать — ведь он уже несколько месяцев находился в Шампани, а вином торговал много лет. Тем не менее он слушал, как казалось, с полным вниманием.

— И все же урожай в этом году неважный, — мягко заметил Клебиш, когда они спустились в прохладную темноту. — Нам непременно нужно улучшить результаты. Этот регион очень важен для фюрера.

— Но, — ответил Мишель, — вы, конечно, понимаете, что, с тех пор как у нас отобрали рабочие руки, мы не можем получать с виноградников максимум. Вам известно, что объем заготовленного винного сырья упал на восемьдесят процентов. И сейчас, чтобы изготовить шампанское, каждый из нас выполняет работу нескольких мужчин. Даже жены трудятся вместе с нами.

Клебиш так долго молчал, что Инес забеспокоилась, уж не возмутили ли его слова Мишеля. Однако на последней ступеньке он откашлялся и проговорил:

— Месье Шово, я понимаю ваши трудности, но во время войны все мы должны добиваться большего с меньшими ресурсами, вы согласны?

— Разумеется.

— А раз так, то мне представляется, что вы найдете выход. Я неоднократно убеждался в изобретательности французов. — Клебиш шел вдоль склада шампанского, тянувшегося по всей длине главного коридора, и стук его сапог гулко отдавался в тяжелой тишине. Время от времени он ненадолго останавливался у какой-нибудь стойки и без слов осматривал бутылки. Инес и Мишель тоже молчали. При приближении к статуе Девы Марии, которая закрывала вход в тайник, Инес усилием воли заставила себя дышать ровно, а когда Клебиш, так и не сделав ни единого замечания, повернул наконец к выходу, у нее вырвался тихий вздох облегчения.

— Прекрасная коллекция, — сказал вайнфюрер, когда все поднялись и вышли наружу, в зябкий утренний воздух. Затем он достал из кармана блокнотик и, поджав губы и щурясь, стал делать в нем какие-то заметки, а закончив, поднял глаза и спросил:

— Как я понимаю, вы руководите производством вдвоем с chef de cave по фамилии Лоран?

— Да, с Тео Лораном.

— Я бы хотел его видеть. Может быть, в следующий раз. — И Клебиш, не дожидаясь ответа, продолжил: — В любом случае начнем с тысячи бутылок вашего «Кюве де престиж» 1935 года и такого же количества урожая 1936 года. Подготовьте их к отправке немедленно. Рейхсмаршал Геринг будет весьма доволен.

Он сделал знак своим солдатам, которые так и стояли перед входной дверью, все трое молча сели в машину и уехали. Инес и Мишель провожали глазами их грузовик, пока он не скрылся за дальними холмами.

К новому году в Шампани начался тихий бунт. Дело в том, что вскоре после своего прибытия герр Клебиш провел встречу с Шалонской комиссией — ассоциацией, координирующей работу домов шампанских вин, — и обязал регион поставлять еженедельно 350 тысяч бутылок шампанского с оплатой оккупационными марками, обесценивающимися на глазах. На все такие бутылки следовало поставить штамп «Зарезервировано для вермахта»; вино, оставшееся после выполнения этих требований, можно было продать соотечественникам, но его не хватало, чтобы получить мало-мальски ощутимую прибыль. И виноделы начали при приготовлении вина, поставляемого в Германию, использовать немытые бутылки, низкокачественную пробку, второсортное кюве. Некоторым из них определенно кружила голову идея натянуть немцам нос. И Инес знала, что ее муж, несмотря на всю свою осмотрительность, тоже не устоял перед искушением.

— Представляю себе картину, — сказал он в один из холодных вечеров, когда пригласил Тео и Селин посидеть вместе с ним и Инес у камина в главном доме и погреться перед пылающим огнем. — Геринг и Гиммлер обедают вместе в Берлине, а на столе у них — одна из наших лучших бутылок.

— Гран-крю тридцать пятого года, — вставил Тео, сверкнув глазами.

— Bien sûr^[7]. — Мишель ухмыльнулся. — Они и не заметят на ней грязи.

Тео хмыкнул:

— И того, что на самом деле в бутылке бурда тридцать седьмого.

— А вы не боитесь? — спросила Инес.

— Все так делают, — пожал плечами Тео.

Но спустя неделю к ним снежным днем без предупреждения нагрянул Клебиш на машине с водителем и в сопровождении немца-автоматчика.

— Месье Шово, — сказал он ровным голосом, когда Мишель открыл дверь. — Я по поводу вашей измены.

— Не понимаю, о чем вы. — Мишель говорил совершенно спокойно, но Инес, вышедшая к двери вслед за ним, видела, как его шею заливает краска. Бросив на жену быстрый взгляд, он вновь посмотрел на Клебиша.

— Вы думаете, я не замечаю, что вы творите? Вы все, проклятые шампенуазы! — Изо рта вайнфюрера брызнула слюна. — Вы что, считаете меня дураком?

— Нет, конечно.

— Но вы же не отрицаете, что неправильно маркировали бутылки, предназначенные для Германии?

У Мишеля дернулся уголок рта.

— Я неуклонно обеспечиваю то отношение к германским поставкам, которого они заслуживают.

Мужчины впились друг в друга взглядом. И тут в их разговор вмешалась Инес:

— Господин Клебиш, если произошло какое-то упущение, то наверняка по ошибке. Мишель, скажи ему!

Мишель промолчал, и Клебиш, подождав, вздохнул:

— Ну что же. Может быть, вам больше понравится поразмышлять об этом в тюрьме.

— Нет, господин Клебиш, прошу вас! — задохнулась Инес, но Мишель не проронил ни слова, когда автоматчик грубо взял его за плечо и подтолкнул к выходу. Лишь идя по двору к машине в сопровождении подгонявшего его немца и Клебиша, он оглянулся и сказал через плечо:

— Все будет в порядке, Инес.

На его лице мелькнула и тут же пропала тень улыбки.

— Пожалуйста! — кричала Инес вслед вайнфюреру. — Он невиновен!

Клебиш повернул к ней утомленное донельзя лицо:

— Мадам, невиновных среди нас больше нет.

В итоге Мишель провел в тюрьме в Реймсе всего три дня и потом описывал свое пребывание там как веселое приключение, потому что все камеры были заполнены виноделами, арестованными по тому же самому обвинению.

— Инес, — сказал Мишель вечером того дня, когда он вернулся в «Мезон-Шово» с темными кругами под глазами, — это надо было видеть. Я стал гордиться тем, что я — шампенуа.

Инес провела Мишеля в спальню и, медленно расстегивая его рубашку, мысленно возблагодарила Бога за благополучное возвращение супруга.

— Но теперь, когда ты снова дома, — прошептала она, крепче прижимаясь к любимому, — ты будешь делать вино по правилам, да? Ты ведь именно так решил, да, милый?

Инес наклонилась, чтобы его поцеловать, но он отстранился.

— Инес, это только начало.

Она уставилась на мужа. Куда девались его прежние речи о том, что с немцами спорить не надо и главное — пережить оккупацию.

— Дорогой, но ты играешь с огнем.

— Да. — И глаза Мишеля опасно блеснули. — А что говорит генерал де Голль? Что бы ни случилось, пламя французского Сопротивления не должно погаснуть и не погаснет. Это наша страна, моя любимая, и я буду драться за ее честь до конца.

Примечания

7

Вот именно (фр.).