Интроверт

Кристиан Роберт Винд, 2021

Сентябрь 2013 года. На свет появляется новый серийный убийца, терроризирующий целый штат. Вот только в этот раз деяния маньяка поражают своей жестокостью даже опытных агентов ФБР. Неуловимый, скрытный и невероятно кровавый, он быстро получает в прессе короткое, но емкое прозвище – Интроверт. Именно так его характеризуют в отделе по расследованию сексуальных преступлений. После него на руках у полицейских остаются лишь реки крови, очередной распотрошенный труп и масса вопросов. Идти по его следам невозможно, ведь убийца умело уничтожает любые улики и всегда остается в тени. В отличие от типичных серийных маньяков, он не собирается идти на контакт с полицией и уж точно не станет с ней «заигрывать». Но все это не имеет никакого значения для Софи, ведь она никогда не смотрит новости и не любит читать газеты. У юной девушки есть проблемы поважнее – она в буквальном смысле оказывается на улице после того, как ее мать арестовывают за нападение на полисмена. И теперь Софи придется выживать в этом холодном мире самостоятельно. В семнадцать лет.

Глава 5. Кто-то дикий

Я прекрасно знаю, о чем вы все сейчас думаете. Вы думаете: «чертова голодранка из гетто, гребаная Софи… Я покупал эту книгу не для того, чтобы выслушивать все эти жалкие тинейджерские сопли».

Откуда я это знаю? Просто вы все — такие же, как мистер Чистюля. Холодные, жесткие, равнодушные люди. Те, кто пройдет мимо, когда я захлебываюсь рыданиями в темноте, и даже не подумает протянуть руку помощи.

Вы те, кто всегда осуждает. И никогда не встает на защиту. Те, у кого в кармане взрослого пальто всегда припасен окровавленный камень, чтобы швырнуть его в того, кто оступился. И вы те, у кого никогда не найдется запасного носового платка.

Вы хотите читать о крови, о предательстве, о насилии. О страданиях, убийствах и горах трупов. Потому что вам не интересно читать о любви. Вы не желаете о ней знать. Вы сонно зеваете от одного упоминания о ней и оживаете лишь тогда, когда на странице мелькает слово «смерть».

Стервятники. Падальщики. Пустые мешки из кожи.

Да, я ненавижу вас всех так же сильно, как и мистера Чистюлю. Потому что вы ровно так же виноваты во всех моих несчастьях, как и он. Ваша политика невмешательства, построенная на чужих слезах и реках крови, не работает в мире людей, способных чувствовать. Ваша маска отчуждения, с трудом налезающая на ваши лоснящиеся лица, давно превратилась в ужасающую гримасу уродства.

Вы всерьез полагаете, будто идти своей дорогой означает сметать на своем пути чужие тропки. Особенно, если они пересекаются с вашей. Но кто дал вам такое право? Кто позволил вам полагать, будто вы — именно те, чья жизнь в этом мире весит больше, чем все остальные? Кто? Кто, черт возьми, внушил вам эту разрушительную веру в собственную исключительность?

Как вы можете спокойно жить, осознавая тот факт, что вы несете с собой исключительно разрушения, боль и разочарование? Почему вас до сих пор не тошнит от самих себя?

Неужели вы всерьез верите в то, что, игнорируя чужую боль, вы сумеете избавить себя от собственной?

Вы, взрослые люди. Но еще более наивные, чем пустоголовые сопливые младенцы.

— Софи, пожалуйста, выпей таблетку. У тебя начался бред.

— Ты! — я с трудом сфокусировалась на худом мужском лице, маячившем прямо надо мной. — Кто дал тебе право унижать меня? Кто позволил тебе смеяться надо мной?

— Я никогда не смеялся над тобой, Софи, — терпеливо возразил низкий голос. — Возьми таблетку, у тебя сильный жар…

— Отвали от меня, — я наобум взмахнула руками, пытаясь вышибить из пальцев мистера Чистюли протянутый стакан с водой. — Даже хищники не играют со своей жертвой перед тем, как сожрать ее. Это низко, это подло!

Я сипло закашлялась, а затем в очередной раз разрыдалась.

В голове все гудело. Перед глазами расплывались большие разноцветные пятна. Дышать становилось все труднее, и чтобы сделать очередной вдох, мне приходилось сгибаться чуть ли не пополам.

Тонкое одеяло, прикасаясь к моей коже, обжигало хуже, чем раскаленная поверхность утюга. Казалось, что оно соткано из миллиарда измельченных иголок.

— Где мой плеер? — прохрипела я, даваясь очередной порцией сухого кашля. — Дай мне мой плеер!

— Зачем он тебе?

Я знала, что он сидит рядом со мной, пристально разглядывая мое раскрасневшееся лицо. Хотя я уже не могла его видеть — все вокруг меня кружилось и вертелось, будто на каком-то уродском аттракционе. Зато я могла его чувствовать.

— Я хочу послушать одну песню.

— Какую?

— Не твое дело, Чистюля, — я в исступлении задрыгала ногами. — Немедленно дай мне мой плеер!

Наступила минута тишины. Ну, или час. Не знаю — меня то и дело вырубало, и сознание радостно отключалось, погружая мой мозг в подобие непроницаемой комы.

— Я отдам твой плеер, если ты выпьешь таблетку.

— Что за таблетка? — я попыталась приподняться на локтях, и тут же ощутила, как внутри моего черепа взорвалась огненная граната. — Если это аспирин, то тогда пей его сам.

— Почему?

— Потому что у меня аллергия на аспирин!

Я услышала, как он тяжело вздохнул. А потом где-то рядом с моим ухом с громким стуком опустился на твердую поверхность стеклянный стакан.

— Нужно было сразу высадить тебя из машины, — в его интонации проскользнуло холодное раздражение.

— Ну прости, что у меня с рождения острая аллергическая реакция на этот препарат, — я повернулась на бок, обхватив пульсирующую от боли голову руками. — Не все в этом мире настолько идеальны, как ты. Надеюсь, когда-нибудь ты сумеешь смириться с этим!

Гребаный красавчик. Почти уверена в том, что у него ужасный характер. Такой тяжелый, мерзкий и придирчивый. Как у одиноких стариков в доме престарелых.

— В природе существуют жаропонижающие препараты, на которые у тебя нет аллергии?

Он сделал демонстративное ударение на слове «нет» и замолчал, ожидая моего ответа.

Конечно, они существуют, чертов Чистюля! Вот только тебе об этом знать совсем необязательно.

Во-первых, чаще всего мне не нужны никакие таблетки — достаточно отлежаться в постели пару дней. В прошлый раз, когда я подхватила бронхит, гоняя мяч с черными ребятами из гетто, я просто валялась в кровати дни напролет, пила чай с лимоном из своей уродской оранжевой жирафокружки и ела принесенные мамой апельсины (и была вынуждена от скуки таращиться в экран телека, на котором безостановочно крутили какую-то жуткую любовную тягомотину на испанском языке).

А во-вторых… Во-вторых, я прекрасно знаю о том, что произойдет, как только я оклемаюсь.

Стоит градуснику в моей подмышке показать нормальные цифры, ты тут же бесследно растворишься в синей дали, и я тебя больше никогда-никогда не увижу.

Я догадываюсь, почему ты меня пожалел. Почему все же не выставил из своей машины, хотя хотел это сделать. Я тебе кого-то очень сильно напоминаю. Не важно, кого. И совсем не важно, чем именно. Если бы не это обстоятельство, сейчас я бы торчала не в твоем теплом номере, а где-нибудь на промерзлой трассе, пытаясь придумать, в какую щель мне забиться, чтобы не сдохнуть от холода.

Конечно, это очень обидно. И даже немного больно. Как будто на кончик пальца пролилась капля кипятка: вроде ничего такого уж страшного, но игнорировать эти неприятные ощущения все равно не выходит. Так и здесь. Он рядом только потому, что я на кого-то там похожа. И все.

Не потому, что я — это я. Не потому, что я ему понравилась. И даже не потому, что он втайне лелеет коварные планы по затаскиванию меня в свою койку. Просто я та, кто неведомым образом переносит его сознание в прошлое. Вот и все… Черт.

— Софи, — прозвучал ледяной голос прямо над моим ухом. — Ответь на мой вопрос.

— Я не знаю, — нагло соврала я, укутываясь в одеяло до самых бровей. — Когда я болею, таблетки мне дает мама. У меня не было необходимости расспрашивать ее о том, что именно она подсовывает мне под нос.

— Ты не знаешь о том, какие препараты тебе разрешены?

— Ты что, глухой или вроде того? Я только что тебе все объяснила!

— Хорошо.

Он поднялся с края постели, прогладил рукой смявшуюся на груди рубашку, расправил широкие манжеты и наклонился к спинке кресла, на которой был аккуратно разложен его осенний плащ.

— Куда-то собрался? — будто мельком поинтересовалась я.

— Да.

Он быстро набросил плащ на свои худые плечи, педантично застегнул все пуговицы, включая самую верхнюю, а затем повернулся в сторону кровати и смерил меня каким-то странным взглядом. Обычно так на меня смотрела мама, когда я пыталась ей соврать.

— Я скоро вернусь, — бесцветно произнес он. — Под креслом у входной двери остается мой чемодан. Он очень важен для меня, Софи. Пожалуйста, не прикасайся к нему.

— Гениально, — выдохнула я, закатив глаза. — Ты ведь понимаешь, что после этих слов я теперь все время буду думать об этом чертовом чемодане?

— Софи…

— О, да ладно, — я неопределенно взмахнула рукой, высунутой из-под одеяла. — Что там может быть такого важного? Твоя детская пеленочка с утятами? Голые фотки бывшей? Или, может быть, твой поддельный паспорт?

— Софи, — голос мистера Чистюли стал настолько холодным, что мне показалось, будто по моей спине поползли колючие мурашки. — Я не разрешаю тебе прикасаться к этому чемодану. Это очень простая просьба.

— Скажи, что внутри, — я не без труда оторвала горячую голову от подушки и бросила заинтересованный взгляд в сторону входной двери. — И тогда мне незачем будет к нему приближаться.

А затем мои глаза встретились с черными зрачками мистера Чистюли. И в это мгновение я четко осознала, что он не шутит со мной. И даже не думает об этом.

Его бледное лицо застыло от напряжения. Поджав бледно-розовые губы, похожие на заснеженные лепестки чайной розы, он таращился прямо на меня. И в этом взгляде было что-то… Странное.

— Ладно-ладно, — я откинулась обратно на постель и прикрыла веки. — Как скажешь!.. Мне просто стало интересно, что такой человек как ты может таскать в этом пыльном куске дерьма.

— Я просил тебя внимательнее следить за своим языком. Ты даже этого сделать не в состоянии.

Мне показалось, что он разочарованно вздохнул. А потом я едва не подскочила на месте от оглушительного грохота захлопнутой двери.

Чертов Чистюля чуть не сорвал ее с петель!

— Ого, — приподнявшись на локтях, я с интересом оглядела опустевшую спальню. — Как легко вывести его из себя…

Повалявшись в постели еще несколько минут и потаращившись в потолок, белеющий над моей головой, я выскользнула из-под одеяла и опустила голые ступни на пушистый коврик.

За окном номера протяжно насвистывал ветер. Из-за смежной стены доносилось почти неразличимое монотонное бормотание телека. В соседней комнате кто-то явно смотрел вечерний выпуск новостей.

Не думаю, что мистер Чистюля шутит. У него явно какой-то пунктик насчет этого древнего чемодана. Но почему он так психует? И что именно он в нем прячет?

— Я не собираюсь его открывать, — громко заявила я в пустоту, на всякий случай оглядевшись по сторонам и прислушавшись к тишине, повисшей за входной дверью. — Просто немного на него посмотрю. Это что, преступление?

Я поднялась с кровати. Перед глазами по-прежнему плясали какие-то яркие пятна. Ворочать головой было тяжело и больно. Как будто она внезапно стала металлической. В груди мелко похрипывала противная мокрота. Я закашлялась, постаравшись от нее избавиться. Но вместо облегчения испытала только новую порцию неприятных ощущений. Голова тут же разнылась сильнее прежнего.

Поморщившись от боли, я немного постояла на месте, пытаясь прийти в себя.

— Кто вообще так общается с проблемными подростками, — пробормотала я себе под нос. — Это все равно, что припарковать в черном квартале кабриолет и уйти, оставив ключи в замке зажигания. Кто-то явно никогда не жил в гетто.

Я видела его коричневый чемодан. Большой, очень старый, кое-где успевший заметно потемнеть. На его потертых кожаных углах уже почти не осталось прежней краски. Он послушно стоял под креслом у самой двери, печально поблескивая металлической защелкой.

— Просто посмотрю, — повторила я. — В самом худшем случае, потрогаю одним пальцем. Вот этим…

Я вытянула вперед указательный палец. А потом на всякий случай протерла его краем своей толстовки.

Он даже ничего не узнает. Я не настолько тупая, чтобы хватать чемодан руками или пытаться его открыть. По сути, я даже не собираюсь его трогать. Так что я никоим образом не нарушаю просьбу мистера Чистюли. Он ведь не упоминал о том, что на его чемодан нельзя пялиться. Верно?..

Я плюхнулась коленями на холодный пол в нескольких сантиметрах от края кресла. Большое, мягкое и плюшевое, оно покорно пылилось в углу спальни, раскорячив свои деревянные ножки.

«Ф.М.»… Что это за гравировка? Инициалы прежнего хозяина?

Уставившись на крышку коричневого чемодана, я ненадолго задумалась. Он выглядел так, словно успел просуществовать, по меньшей мере, сто лет. Или даже больше.

Подобные вещи я находила на чердаке в доме дедушки. Как и любой скупой англичанин, он никогда ничего не выбрасывал.

— Для чего мне, по-твоему, нужен чердак? — ворчал он, сердито сверкая глазами. — Для того, чтобы хранить на нем всякий хлам!

Чемодан мистера Чистюли вполне мог бы уютно пристроиться в пыльных кучах барахла на чердаке дедушки. Чего там только не было! Подвенечное платье бабушки из белоснежных кружев (некогда), успевшее сначала пожелтеть, а позже — посереть от толстого слоя пыли. Оно висело на вешалке, прямо на деревянной балке над лестницей. И потому было первым, что бросалось в глаза, как только я поднималась на позабытый всеми третий этаж старого дома.

Честно сказать, в полутьме чердака это старое свадебное платье с длинными рукавами казалось мне пугающим. Как неуспокоенное привидение, стенающее в сырых стенах замка. Жуть!..

Еще на чердаке у дедушки хранились стопки всяких книг. Редкие сказки в кожаных переплетах с тисненными буквами, какие-то унылые научные энциклопедии, медицинские справочники и пухлые словари… В общем, ничего интересного.

Хотя, справедливости ради, отмечу, что иногда мне все же удавалось отыскать там настоящие сокровища. Например, совершенно новенькую златокудрую куколку, которая грустно таращила голубые глаза из запечатанной коробки. Вряд ли дедушка обрадовался бы, узнай он, что я в тот же день вытащила куклу из дома, спрятав ее вместе с коробкой в дупле старой ивы, растущей у забора. А потом, когда мы с мамой собирались уезжать в аэропорт, я тайком сунула ее в свой маленький чемоданчик…

Мне до сих пор ужасно стыдно за то, что я сделала. Наверняка дедушка с радостью отдал бы мне эту чертову куклу, если бы я его об этом попросила. Возможно, он даже был бы искренне рад этому. Ну, тому, что его барахло наконец кому-то понадобилось. Но я так и не рассказала ему о том, что взяла с чердака игрушку. Мне не хватило духу.

— Прости меня, дедушка, — вздохнула я, с тоской разглядывая старый коричневый чемодан. — Если ты меня слышишь…

А потом я вытянула вперед руку и осторожно, кончиком пальца, потрогала странную вещь. Наощупь чемодан оказался холодным, жестким и шершавым. Мне не понравилось это ощущение.

— Бррр… — я поморщилась, отдернув ладонь. — Как будто окоченевшая чешуя дракона.

Понятия не имею, как выглядит чешуя дракона. Тем более, окоченевшая. Просто в тот момент мне показалось, что это словосочетание как нельзя точно передает мои тактильные ощущения.

Я даже наклонилась поближе к чемодану, чтобы его понюхать. Но, не рассчитав расстояния, больно ткнулась кончиком носа в железную застежку.

В носоглотке тут же противно защипало. А через несколько секунд на кончике языка появился противный соленый привкус.

— Вот дерьмо! — я в панике отшатнулась, зажав пальцами кровоточащий нос. — О, нет!.. Нет, нет, нет!

Я в ужасе таращилась на чемодан. Смотрела, как большая бурая капля крови медленно стекает по его кожаной крышке, оставляя после себя тонкую багровую полосу.

Мне конец. Я ни за что не сумею оттереть эту чертову каплю так, чтобы Чистюля ничего не заметил.

Вскочив на ноги так резко, что у меня пошла кругом голова, я замерла у входной двери, лихорадочно озираясь по сторонам.

Я помнила о том, что говорила мне мама — кровь нельзя смывать горячей водой, потому что она сворачивается, намертво впитываясь в поверхность. Поэтому, если вы хотите отстирать свой белый носовой платок, суньте его под холодную проточную воду, предварительно намазав пятно мыльной пеной.

Может, это сработает и с кожаным чемоданом? Пожалуйста, пусть это сработает!..

Я ринулась в ванную на ватных ногах, все еще зажимая одной рукой свой кровоточащий нос. Интересно, кто из моей немногочисленной родни наградил меня такими хрупкими сосудами? Не припоминаю, чтобы у мамы когда-нибудь шла носом кровь. А дедушка при мне несколько раз с размаху стукался им сослепу о дверные косяки. И ничего. Зато мои многострадальные ноздри готовы были извергнуть из себя кровавые реки с поводом и без.

Проклиная все на свете, особенно — свою кровеносную систему, я схватила с вешалки чистое белое полотенце, сунула его в раковину и включила холодную воду. Затем немного отжала рыхлую махровую ткань, чтобы с нее на пол не капала вода, и понеслась обратно ко входной двери номера.

Кровавая капля уже успела добраться до середины чемодана. Очевидно, мои эритроциты не спешили сворачиваться и прекращать свое нежданное путешествие.

Мои руки тряслись, в голове прыгал поток бессвязных мыслей, перед глазами кружили неоновые мухи. Не помню, как именно я оттирала крышку чемодана. Помню только то, как мое сердце внезапно запуталось в ребрах от страха, когда за дверью раздались чьи-то тихие шаги.

Отпрянув к кровати, я прижала к лицу мокрое полотенце, быстро юркнула под одеяло и сделала вид, что крепко сплю.

— Софи, — встревоженный мужской голос прозвучал сразу же, как только стих скрип открываемой двери. — Что с тобой?

Холодная ладонь легла на мое пылающее плечо, заставив вздрогнуть.

— А, это, — я легкомысленно фыркнула, покосившись на окровавленное полотенце. — У меня часто идет носом кровь. Мама говорит, что это возрастное.

Его темные глаза остановились на моем лице, загадочно поблескивая. Осторожно привстав в кровати, я бросила быстрый взгляд в сторону чемодана и едва не вскрикнула от ужаса. Теперь кровавой полосы не было. Зато на крышке темнели большие влажные пятна, оставшиеся от мокрого полотенца.

Нужно время, чтобы намокшая кожа полностью просохла. Наверное, минут десять. Как минимум. Если мистер Чистюля сейчас решит повернуть голову и проверить, все ли в порядке с его багажом, он сразу все поймет. И бросит меня здесь одну. Вряд ли он даст мне возможность все объяснить. Такие, как он, не привыкли выслушивать чужие оправдания.

Я должна его отвлечь. Сделать все возможное, чтобы его черно-желтые глаза смотрели только на меня. Чтобы чемодан успел просохнуть. Иначе… Это будет конец.

— Мне что-то нехорошо… — я прислонила ладонь к своей щеке и сделала вид, что готова потерять сознание. — Ты не мог бы открыть балконную дверь? Пожалуйста…

На улице холодно и сыро. В номере натоплено и душно. Простые расчеты: если он распахнет настежь дверь, из-за разности давления поток сухого теплого воздуха хлынет в образовавшуюся щель, унося вместе с собой всю влажность. Именно поэтому, если вы решите проветрить квартиру зимой, воздух в комнате станет заметно суше.

Это должно помочь просушить чемодан быстрее. Пожалуйста!..

— Так лучше? — сухо поинтересовался Чистюля, возвращаясь в номер.

Теперь от него пахло дорогими сигаретами. Наверное, оказавшись на балконе, он решил заодно покурить. Мудрое решение. Такими темпами у меня есть все шансы скрыть позорные следы своего непослушания.

— Да, — я сделала тяжелый вдох, падая спиной на подушку. — Спасибо.

Он молча кивнул, и копна его пепельно-светлых волос рассыпалась на висках красивыми искрящимися бликами.

Мои волосы никогда так красиво не блестели. Не знаю, что вообще нужно с ними делать, чтобы они так искрились. Разве что насквозь пропитывать их какой-нибудь звездной пыльцой.

— Подожди, — я схватила его за запястье в тот момент, когда он собирался стащить с себя осенний плащ, угрожающе повернувшись в сторону входной двери. — Расскажешь мне сказку?

— Что?

Его темные глаза непонимающе уставились на меня. Он застыл в десятке сантиметров от моего лица. Так близко, как никогда прежде. Настолько, что теперь я могла рассмотреть бледную россыпь едва различимых веснушек, покрывающих его прямой узкий нос.

— Когда я болею, мама иногда рассказывает мне перед сном сказку, — пояснила я, нехотя выпуская из своих пальцев его изящное запястье. — Обычно это бывает редко, потому что она много работает.

Мистер Чистюля нахмурился и медленно опустился на край постели, продолжая сверлить меня пронизывающим взглядом.

О да! Продолжай смотреть в мою сторону как можно дольше!..

— Ты не слишком взрослая для сказок?

Мне показалось, что он немного растерян. Как будто я сбила его с толку своей странной просьбой.

— Мне всего семнадцать, — напомнила я, пряча замерзшие руки под одеялом. — К тому же, для сказки никогда не бывает поздно.

Он задумчиво умолк, как если бы пытался воскресить в своей памяти что-то подходящее.

От мистера Чистюли пахло уже знакомым одеколоном. Терпким, мужественным, и одновременно — таинственным и едва уловимым. Он сидел прямо у моих ног, держа спину так прямо, словно позировал какому-то невидимому скульптору. Его красивые ухоженные руки лежали на его коленях, сомкнутые в замок (попытка выставить между нами психологический барьер?), и я вдруг осознала, что под несколькими его ногтями темнеет почти неразличимая кайма, которую моя мама часто называла «маникюром фермера».

Что-то я не помню, чтобы у мистера Чистюли были грязные ногти. Ни тогда, в машине, когда его пальцы лежали на руле, ни сейчас, когда он уходил из номера. На то он и мистер Чистюля, чтобы сиять как надраенный до блеска новенький цент.

…Куда он ходил? И почему выглядит таким уставшим?

— Я знаю всего одну сказку, — проговорил он наконец. — Вернее, стишок.

— Какой?

— Про Джейкоби Брауна.

— А это случайно не тот стишок, где мальчик залез в корову, а затем задохнулся?

Я с подозрением покосилась в его невозмутимое лицо. Только сейчас я заметила, каким благородным оно казалось. Я ни разу не встречала таких лиц в своем гетто. Наверное, люди, как он, обитают в каком-то специальном квартале. В районе для красавчиков.

— Нет, — Чистюля слегка качнул головой. — На самом деле, он забрался в овцу. Рассказывать?

— Ну, давай…

— Джейкоби, Джейкоби, Джейкоби Браун, супа наевшись, забрался в овцу…

— О боже!.. — я закатила глаза к потолку и тяжело вздохнула.

Кто-то до сих пор помнит это стародавнее дерьмо? Серьезно?

— Джейкоби, Джейкоби, Джейкоби Браун больше не дышит, скажите отцу. Конец.

— Знаешь, из тебя выйдет ужасный отец. Это самая тупая сказка на свете!

— Почему же?

Он удивленно приподнял густую бровь. Хорошо, что из-за жара у меня все плыло перед глазами, а мысли путались, как дешевые вязальные нитки. Иначе, насмотревшись на него, я бы снова ощутила себя кошмарным ничтожеством. Но высокая температура надежно защищала меня от очередного падения самооценки, навязчиво размывая идеальный мужской силуэт, темнеющий на краю кровати.

— Потому что сказки должны чему-нибудь учить. Нести в себе какой-то смысл.

— В этом стишке очень много смысла, — уверенно произнес мистер Чистюля. — Не все сказки заканчиваются хорошо. Зато благодаря этой ты узнаешь, что бывает с детьми, которые суют свой нос туда, куда не следует.

— А почему ты так на меня смотришь?

— Я знаю, что ты трогала мой чемодан.

— Не трогала, — быстро выпалила я.

Влажные пятна на поверхности истертой коричневой кожи уже успели испариться без следа. Пока мистер Чистюля пялился на меня, хмуря свои аккуратненькие бровки, я успела убедиться в этом несколько раз, осторожно поглядывая в сторону двери и не привлекая лишнего внимания.

— Не лги мне, Софи. Когда я уходил, он был повернут к двери на тридцать шесть градусов. Когда я вернулся, угол сократился до двадцати девяти.

— Ты что, таскаешь с собой транспортир? — я удивленно округлила глаза. — В любом случае, я его не открывала. Просто прикоснулась к нему. Это что, какое-то преступление?

— Я просил тебя не трогать этот чемодан.

— Ладно, прости, — я повернулась на бок, обхватила обеими ладонями подушку и широко зевнула. — Если для тебя это так важно, я больше даже смотреть в его сторону не буду.

Он молча вздохнул. А потом поднялся с постели.

Ну да, конечно. Естественно… Жалкая Софи Доусон, причиняющая нормальным людям дискомфорт одним фактом своего существования. Все, как и обычно.

Знаете, каким людям никогда не прощают малейших ошибок и даже несущественных недочетов? Тем, на кого всем наплевать. Есть такая категория человекоподобных, которые бесят всех вокруг даже без особой причины. Просто потому, что они — это они.

Ну, вы же прекрасно понимаете, о чем я. Это именно тот случай, когда ты опаздываешь на пару в универе всего на три с половиной минуты потому, что тебя переехал автобус, в результате чего ты потерял обе ноги, и тут же нарываешься на неодобрительный взгляд старого седого препода, сквозящий неприкрытым презрением. Робко плетешься на свое место — конечно же, самое дальнее и отстойное во всей аудитории. А спустя полчаса в дверь без стука вваливается какой-нибудь отпетый говнюк. Демонстративно чавкая мятной резинкой, он целеустремленно идет к своему креслу и с размаха плюхается в него. Спустя секунду его грязные подошвы уже темнеют на краю новенькой парты. А препод такой: «Джонсон!», и ты тайно потираешь свои крошечные ладошки (будто енот, выпрашивающий объедки), предвкушая уничижительнейшую прилюдную взбучку.

Но проходит еще одна секунда, и старый препод добавляет: «Надеюсь, ты отлично провел эти выходные, Джонсон». А потом многозначительно подмигивает ему.

И ты такой — ах, ну да! Хлопаешь себя по лбу, и запоздало вспоминаешь о том, что таким, как Джонсон, позволено абсолютно все. Ведь рамки, придуманные обществом, существуют исключительно для таких, как ты. И для тебе подобных. Для НЕДжонсонов.

Потому что Джонсон с легкостью может навалить дымящуюся кучу прямо перед центральным департаментом полиции. И все, что его ожидает — это участливая забота подоспевших полисменов, готовых подтереть его зад самой нежной и мягкой туалетной бумагой, созданной специально для всех Джонсонов этой планеты.

А тебя ждет иная судьба. Потому что ты почему-то проявил ужасное равнодушие, не решившись перевести через дорогу старого сифилитичного дедушку, харкающего кровью. Поэтому проходивший мимо патрульный повалит тебя на землю и примется запинывать дубинкой до полусмерти под одобрительные аплодисменты Джонсонов, проходивших мимо. И даже если тебя заколотят до комы, никому не придет в голову мысль о том, что что-то в этой истории пошло не так. Так тебе и нужно, НЕДжонсон!..

— Знаешь, что? — откашлявшись, я повернулась к мистеру Чистюле, методично копошившемуся в карманах своего плаща. — Теперь я буду называть тебя Джонсон. Как тебе?

Он вытащил наружу пачку сигарет, придирчиво оглядел ее, затем распаковал и зачем-то принюхался к показавшимся изнутри желто-коричневым фильтрам.

— Мне все равно, — произнес он, даже не посмотрев в мою сторону.

— Кто бы сомневался… — проворчала я, потуже закутываясь в одеяло. — Типичный Джонсон именно так бы и ответил.

Из-за распахнутой балконной двери в номер просачивался аромат холодной осени. Терпкий, как дорогой черный шоколад и немного прелый, как кучка прошлогодних листьев, размякших под декабрьским сугробом.

Думаю, осень — самое подходящее время для безрассудной любви. Вокруг становится достаточно холодно и одиноко для того, чтобы сломя голову броситься в первые попавшиеся теплые объятия. Поэтому любовь, зародившаяся осенью, обречена нести с собой только боль.

Мистер Чистюля молча дымил на балконе, облокотившись о мокрые перила. Немного приподнявшись над подушкой, я могла разглядеть кусочек его ровной спины и белеющие в темноте густые волосы. Влажный ветер аккуратно трепал их, будто боясь потревожить ледяное безмолвие застывшего под снежным дождем мужчины.

— Мне холодно, — сипло прокричала я, съеживаясь от возобновившейся дрожи. — Не мог бы ты…

Но он опередил меня. Оглушительный звук захлопнутой двери заставил мое тело нервно дернуться в кровати.

Так грубо. Так равнодушно. Так по-Джонсоновски.

Глотая слезы обиды, я уткнулась лицом в подушку, стараясь ничем не выдать своих рыданий. Хотя прекрасно понимала, что ему наплевать. Даже если бы он увидел слезы на моих щеках, то просто сделал бы вид, что ничего не заметил. Уверена в этом…

Он проторчал на балконе больше часа. Тупо курил одну за другой и даже ни разу не обернулся, чтобы проверить, что происходит в спальне за его спиной. Или проверить меня.

Вытерев в рукав фиалковой толстовки мокрые глаза, я потянулась к своему плееру, лежавшему на краю прикроватной тумбы. Сунула в уши потертые наушники, включила музыку погромче и зажмурилась изо всех сил.

Ну же, Софи!.. Ты ведь умная девочка. К чему эти тинейджерские сопли? Ты ведь прекрасно знаешь о том, что этот мир ничуть не похож на глянцевый шарик, каким его изображают на школьном атласе. Он колючий, мерзкий и холодный. Прямо как его чертовы желто-карие глаза.

Здесь выживают только бездушные, сильные и циничные. А слабых и чувствительных давят грязной подошвой как тараканов. Потому что окружающая реальность не заточена под людей, способных любить. Тем более, так жадно, так тупо и внезапно.

Так чего же ты хотела? Чтобы он схватил тебя за руку своими ледяными пальцами? Чтобы погладил твои непослушные волосы? Или прикоснулся обветренными губами к твоей щеке? Господи, да ты чего?..

Я фыркнула себе под нос, размазала слезы по лицу и ощутила, что мне стало немного легче. В ушах доигрывал трек «JoJo — Leave», и я наивно рисовала в своем воображении душещипательные картины того, как я разбиваю мерзкому блондину его ледяное сердце. Как он жалобно глядит мне вслед, протягивая ко мне свои изящные запястья. А я громко смеюсь прямо в его красивое и несчастное лицо. А потом повисаю на шее двухметрового красавчика-старшеклассника (в нашей школе как раз есть подходящий). И вот он подхватывает меня на руки, оттаскивает к своему кабриолету. И мы уезжаем прочь под мягкие басы играющего на повторе трека.

А мистер Чистюля остается под противным дождем. Совсем один. Такой несчастный…

И я, выпрыгивая на ходу из авто, несусь обратно. Запрыгиваю на него с разбега. Запускаю свои пальцы в его блестящие светлые волосы. И обнимаю его так сильно, что слышу, как тихо хрустят его хрупкие косточки.

…Какая же я жалкая! Даже в собственном воображении я не могу сохранить остатки собственного достоинства.

Представляю, как насмешили бы мистера Чистюлю мои унизительные мечты. Как он смеялся бы надо мной, узнав о том, как меня трясет от звуков его голоса. От запаха его мужского одеколона. От его бледного лица.

Как хорошо, что люди до сих пор не научились обмениваться мыслями…

Немного придя в себя, я осторожно приподнялась над постелью и выглянула сквозь стеклянную балконную дверь.

Он все еще торчал снаружи, продолжая курить. Застыл в напряженной позе, полностью растворившись в своих мыслях.

Интересно, о чем он сейчас думает?.. Он кажется таким грустным, таким отчаявшимся в эти мгновения. Как будто кто-то сделал ему очень больно. Как будто он терпеливо страдает, стиснув ровные белые зубы.

А что, если так и есть? Он ведь говорил о том, что я ему кого-то напоминаю. Что, если… Что, если я напоминаю ему именно ее?

Я попыталась вообразить себе эту девушку. Даже если я чем-то похожа на нее, то это сходство явно им преувеличено. Сомневаюсь, что разбить его черствое сердечко смог бы кто-то вроде меня.

У нее определенно должны быть красивые гладкие волосы. Такие же, как у него. Ну, уж точно не хуже. Наверняка она выглядит как гребаная фотомодель. Вряд ли мужчина вроде мистера Чистюли способен так убиваться по голодранке вроде меня.

И коленки у нее точно не торчат острыми треугольниками из-под единственных рваных джинсов. И пахнет от нее не ржавым трейлером, а элитными духами. А на лице — не дешевая черная тушь, подаренная мамой на Рождество, а дорогущая красная помада, длинные наращенные ресницы и блестящие розовые румяна. Те самые, которые я видела на лице у одной модели в подростковом журнале. Кажется, они стоили в районе ста восьмидесяти баксов. А подпись под ними обещала, что «с этим трендовым мейкапом я наверняка не останусь незамеченной в своей тусовке». Ага, это уж точно. Учитывая, что для их покупки мне пришлось бы подрабатывать целый месяц. Думаю, Хелена и Тревор наверняка бы оценили мои сверкающие щеки.

Я вздохнула, подтянула к себе продрогшие ступни и села в постели, обернувшись одеялом.

Нужно срочно отвлечься от всего этого дерьма. Иначе я просто окончательно расклеюсь. И он выставит меня из своего номера вместе с моими опухшими от слез глазами и красным клоунским носом.

Вытащив наушники и швырнув их обратно на тумбу, я потянулась к телеку, висевшему на стене напротив кровати, схватила ладонью пульт и шмыгнула обратно под одеяло.

— В полицейском департаменте заявили, что готовится официальное обращение для журналистов, — пробубнил знакомый голос диктора с новостного канала. — Сессия состоится завтра, в девять часов утра. А пока власти штата напоминают о необходимости проявлять особую бдительность. Помните о том, что любая молодая женщина может оказаться в зоне риска. Если вы заметили что-то подозрительное, незамедлительно свяжитесь с полицией по указанному ниже номеру.

Отвлеченная шумом работающего телека, я не сразу заметила возвращение мистера Чистюли. И поняла, что он стоит рядом со мной только в тот момент, когда мне в нос ударил едкий аромат табака.

— Выключи, — скомандовал он, скользнув мрачным взглядом по широкому экрану.

— Но…

— Я сказал, выключи.

Он сунул в карман брюк полупустую пачку сигарет и сделал шаг ко входной двери, полностью уверенный в том, что я брошусь незамедлительно выполнять его приказ.

— Да пошел ты, — выпалила я, вызывающе глядя в его аккуратно подстриженный затылок. — Я тебе не ручная собачка, понял?

Мне стало так страшно, как в тот раз, когда директор младшей школы предложила мне выступить в актовом зале перед старшеклассниками. Я должна была рассказать им со сцены, как мы все гордимся ими и как рассчитываем на то, что они станут достойными членами нашего американского общества.

Я была спокойна, пока наш желтый автобус тащился по шоссе к зданию старшей школы. Спокойна, когда шла вместе с толпой одноклассниц по широким школьным коридорам. И даже тогда, когда уселась на пустующее мягкое кресло в огромном, ярко освещенном зале, забитом незнакомыми людьми.

Конец ознакомительного фрагмента.