В тёмном костре рябин

Крисия Ковальски

Она жена его брата. Она не имеет права нравиться ему как женщина.Он тот, о ком она тайком от всех грезит ночами. Она самоуверенно вышла замуж по расчёту, но попалась в ловушку, расставленную любовью. Но нет смелости, чтобы вырваться на свободу, разорвать нить паутины, стягивающую её тело и душу. Как страшно сделать шаг на пути к счастью!Но всё меняется однажды…

Глава третья. Ты под моей защитой

«Что есть зло, как не добро, терзаемое голодом и жаждой»

Джебран Халиль Джебран

Он её раздражал. Раздражал так, что хотелось чем-нибудь запустить в его самодовольную наглую физиономию. Одно её останавливало не связываться с ним — Миша к нему прилип так, что, казалось, о самой Кате забыл. К Олегу относился с опаской, даже сторонился, к Татьяне Борисовне — равнодушно, а вот от Матвея ни на секунду не отходил, когда тот возвращался домой после работы на ферме. Миша тащил ведро с водой, заранее нагретое за день на солнце, Матвей мылся этой водой в летнем душе, а потом они оба ужинали. И если Матвей задерживался, мальчик ни за что не садился есть без него.

Как-то Матвей взял его с собой на ферму, посадил за руль грузовика, показал хлебоуборочные комбайны, стоящие в огромном гараже, похожим на ангар для самолётов. Миша был в восторге, а вечером, когда они вернулись, Татьяна Борисовна с упрёком набросилась на Матвея:

— Куда же ты таскал весь день ребёнка? Катя волновалась. Нельзя же так, Матвей!

— Ей не о чем волноваться, — небрежно ответил Матвей, — Что, я за ребёнком не услежу? Мать, мы есть хотим.

— Ужин на плите, Катя не убирала, садитесь и ешьте, — ответила женщина.

— Я сейчас, только к маме сбегаю, — быстро проговорил Миша, выбежал во двор.

Из окна было видно, как мальчик подбежал к Кате, которая вешала на верёвки постиранное бельё, и начал что-то быстро рассказывать ей, размахивая руками от переизбытка эмоций пережитого дня. Катя слушала его внимательно с улыбкой, а потом присела на корточки и обняла его за плечи, прижала к себе. Матвей задумчиво наблюдал за ними, пока из раздумий его не вывел раздражённый голос матери:

— Такая молоденькая, а уже ребёнка успела нагулять. И за что только Олежке такие шалавы попадаются, одна другой краше?! Сначала Вика эта. Покрутила хвостом с тобой, потом с братом твоим, а сейчас спуталась с этим лейтенантом из полиции. Я знаю, мне всё передали. На почту, считай, много народа за день приходит, от каждого узнаю новости обо всех. Вот и о Вике вашей узнала.

Матвей почувствовал, как от слов матери внутри закипает злость и раздражение.

— Мать, при чём здесь Вика? У тебя законная невестка есть. Забудь уже о Вике.

— Да больше всего я боюсь, что ты опять спутаешься с этой вертихвосткой! — женщина присела за стол и вздохнула, снисходительно глядя на сына.

— Не спутаюсь, — твёрдо и уверенно произнёс он, — А Катя, что, весь день стирала?

— Да. У меня спину-то прихватило, разогнуться не могла. Как вчера на почте с этими отчётами просидела, так и скрутило утром поясницу. Говорю — ищите нового начальника почты, мне давным-давно на пенсию пора, внуками заниматься.

Матвей приметил, что все пять верёвок, когда-то протянутые им во дворе, были завешаны бельём.

— Хорошо, что у тебя теперь есть невестка, — произнёс он.

— Да, хорошо, — согласилась мать, — Работящая, и ни в чём мне не перечит. Вот если бы ещё довеска у неё не было… Это ж надо! Только представь, ей, что двенадцать-тринадцать лет было, когда она нагуляла?

— Всякое бывает, мать, — ответил Матвей и уже с раздражением спросил, поворачиваясь к матери, — Не маловата ли она для моего старшего брата?

— Матвей, это его дело, не вмешивайся, — осекла его мать и встала из-за стола, — Когда поужинаете, скажешь Кате, она посуду помоет, а я спать пойду, поздно уже.

Матвей подошёл к открытому окну и громко свистнул.

— Миха! Иди сюда живо! — крикнул он, на что мальчик сразу же отозвался и прибежал, шлёпая босыми пятками по деревянному полу.

— Давай есть, Миха, — сказал Матвей, разливая суп с клёцками по тарелкам, — Попробуем, что твоя Катя приготовила.

А чёрт побери, и правда вкусно готовит, Миха не преувеличивал, когда её нахваливал. После ужина Матвей не стал звать Катю, сам помыл посуду и прибрал остатки ужина в холодильник, отправил Мишу спать.

Уже проходя мимо летнего душа, Матвей услышал, как льётся вода. Он приостановился. За клеёнчатой шторой мерцал свет тусклой лампы и проникал в щель между старых уже высохших досок. Парень подошёл, прислонился лбом к доскам, посмотрел в щель и увидел то, что и ожидал увидеть. Тонкий силуэт девичей фигуры, полностью обнажённой. Катя черпала ладошками воду и проводила ими по своему телу. Кожа девушки была влажной, нежной, а спутанные мокрые волосы тяжело ложились на спину. Он видел её в пол-оборота. Высокая грудь с твёрдыми светло-коричневыми сосками (всё-таки коричневыми!), по которой катились капельки воды, маленькая упругая попка, тонкие пальчики на ступнях. Девушка повернулась на шорох, и Матвей отпрянул, его сердце бешено заколотилось. «Вот ненормальный, — обругал он себя, — Как озабоченный подросток!»

— Невестка, тебе потереть спинку? — громко усмехнулся он.

— Уходи! — донеслось до него из-за шторы, — Немедленно уходи!

— Да что ж ты такая нервная-то, — произнёс парень, услышав в девичьем голосе нотки паники, — Утомилась за день, а я тебе помочь хочу.

За шторой Катя лихорадочно куталась в полотенце, а потом вдруг села на скамейку, закрыла лицо руками и разрыдалась.

— Катя… — опешил Матвей, — Ну, прости… Прости за эту глупую шутку!

Он метнулся к ней, откинул штору. Катя не пошевелилась, не отпрянула, с обречённым равнодушием посмотрела на него. Он снял с вешалки её халатик, накинул его ей на худые вздрагивающие плечи, а потом присел на корточки и серьёзно сказал, глядя в её влажные от слёз глаза:

— Запомни мои слова, невестка, ты теперь живёшь в моей семье, и это значит, ты под моей защитой. Не относись ко мне как к постороннему, который может тебя обидеть. Этого не будет никогда. А если я себе позволяю грубые шуточки, то уж прости, я такой есть, не смогу себя переделать.

Катя дотронулась ладонью до щеки, растирая слёзы на мокром лице, всхлипнула, а потом вдруг посмотрела на него прямо, без страха.

— Значит, ты меня не ненавидишь? — спросила она.

— А за что мне тебя ненавидеть, девочка?

— За то, что вышла замуж за твоего брата и приехала сюда.

Матвей рассмеялся.

— Разве за это можно ненавидеть? Ладно, вытирайся и одевайся, не буду мешать. Оставь мне своё полотенце, я тоже хочу помыться.

— Я могу принести другое, сухое, — тихо отозвалась Катя.

— Не надо бегать туда-сюда, иди отдыхай, набегалась поди за день-то.

И то, как он это сказал, дало трещину в плотной стене, вставшую между ними с первых же минут знакомства.

А когда Катя ушла, оставив ему своё влажное полотенце, он, помывшись, долго вытирался им, вдыхая нежный едва уловимый аромат, оставшийся от Кати.

«Всё, я пропал, — честно сам себе признался Матвей, когда возвращался домой, изрядно выпив, нетвёрдой походкой огибая изгородь, — Надо сматывать отсюда, пока не поздно. Втюрился в невестку, как последний идиот» Когда он открыл дверь и переступил порог, что-то, как всегда, упало, покатилось и забрякало пустым звоном.

— Мамка, опять воды, что ли нет? — произнёс он громко, хватаясь руками за дверной косяк, — Брат дома живёт, а воды по-прежнему нет, — усмехнулся он и включил свет, нисколько не заботясь о том, что все уже давным-давно легли спать.

На шум поднялась с постели мать, прибежала в кухню, нервно зашептала:

— Ирод окаянный, опять напился! Да не шуми и свет выключи, перебудишь ведь всех!

— А мне всё равно! — отчаянно взмахнул рукой Матвей, и сразу же, потеряв опору, чуть не упал, — Мамка, давай тащи мои документы! Уезжаю завтра от вас! А вы живите, как хотите!

— Иди проспись, ирод, — уже громче произнесла женщина, — Куда собрался на ночь глядя?

— А всё равно, куда! Паспорт мой неси, так… деньги где-то здесь должны быть… — Матвей похлопал себя по карманам куртки, но, опять не удержав равновесия, пошатнулся и, пытаясь задержаться, схватился за полку, чашки с бряканьем полетели на пол.

— Пьяница несчастный, что ж ты творишь-то! — закричала от возмущения Татьяна Борисовна.

Дверь комнаты открылась и на пороге появилась испуганная Катя, босая, в прозрачной ситцевой ночнушке. Платок, наспех накинутый на плечи, не закрывал откровенных очертаний изгибов девичьей фигуры.

— Оба-на! Невестка! Обалдеть! — пьяным смехом зашёлся Матвей, потирая ладонь, из которой сочилась кровь. Осколки керамической посуды поцарапали его руку.

— Я сейчас всё приберу, Татьяна Борисовна, — спешно произнесла Катя, хватаясь за веник и совок.

Матвей преградил ей путь.

— Да не надо здесь ничего убирать! Я сам. Сам уронил, сам и подниму. А ты чего не спишь? Иди к мужу под тёплый бочок, он уже потерял тебя. Братец, ау! Где ты? Иди забери свою молодую жену и приласкай!

— Матвей, не кричи! Олег уехал, — вмешалась в его речь мать, — Иди же спать и угомонись, наконец!

— Так ты из холодной постели ко мне навстречу выбежала, невестка? — глумливо рассмеялся Матвей, — Извини, но приласкать тебя вместо брата не могу. Ты не в моём вкусе.

— Матвей! Быстро иди спать! Я что тебе сказала! — закричала, потеряв терпение, Татьяна Борисовна.

— Ладно, ладно. Тихо, мать! — Матвей махнул в её сторону рукой, как бы пытаясь её успокоить, и нетвёрдой походкой направился к себе в комнату.

Катя начала убирать разбитую посуду под причитания Татьяны Борисовны.

— Вот за что мне такой сын, божечьки мои… За что? — слезливо вопрошала она, усевшись на стул, — Сервиз-то какой добротный был, нравился мне так…

Катя осторожно выбросила осколки в мусорное ведро, налила женщине кружку воды, протянула ей. Татьяна Борисовна отпила несколько глотков, а потом, уже без слёз в голосе, произнесла:

— Ты это, тряпкой мокрой ещё протри, вдруг какие мелкие стёклышки на полу остались, а я прилягу пойду.

— Да, да, сейчас… — Катя сходила за ведром с водой, помыла полы на кухне, вынесла мусорное ведро, а потом вернулась в свою комнату, но долго ещё не могла уснуть, думая о Матвее. Почему-то в этой ситуации ей было жалко не свекровь, переживающую за разбитую посуду, а Матвея. Да, он вёл себя по отношению к Кате грубо, вызывающе, всячески провоцировал её на ответную грубость. А когда, всё же, не хамил ей, то вообще демонстративно не замечал. И Катя не могла разобраться в своих чувствах к нему. Олега она побаивалась, свекрови старалась угодить, а вот Матвей… Сначала она, конечно, испугалась его. Но вскоре бояться перестала. И его грубость, и хамство по отношению к ней её не пугало. Наоборот, бывали вечера, когда он возвращался с работы и не обращал на неё никакого внимания. Тогда Кате становилось обидно. Она, что, как домашняя кошка, которую можно не замечать? И куда это он, интересно, собрался уезжать? Неужели он серьёзно это решил? Нет, если он уедет, её жизнь здесь будет спокойнее, конечно, но всё же… «Не хочу, чтобы он уезжал!» — вдруг ясно осознала Катя.

Матвей собирался на работу. Руки дрожали, поэтому, когда он брился, то порезался. Теперь вот придётся идти с расцарапанной физиономией. Девчонки-доярки, конечно же, своего не упустят, будут смеяться над его фейсом. Да и бригадир Тарасыч случая блеснуть остроумием тоже не упустит. Матвей плеснул на лицо холодной воды, надел свежую футболку и услышал за спиной лёгкий шорох, обернулся. В кустах смородины стоял босой Миша и внимательно за ним наблюдал.

— Привет, Михей! — парень весело подмигнул ребёнку, но Миша оставался серьёзным, — Что случилось, Миха? Чего ты смурной такой с утра? А да… Я, наверно, тебя разбудил… Чёрт…

— Ты, правда, уедешь? Я ночью всё слышал, — произнёс мальчик и вдруг сорвался с места, бросился к Матвею и обхватил его за ноги, — Не уезжай! Не уезжай! Прошу тебя, только не уезжай… — и тут слова ребёнка утонули в отчаянном рыдании.

— Миха, ты чего?.. — растерянно прошептал парень, опустился на корточки и обхватил Мишу за плечи, — Обидел тебя кто? Ты только скажи, я быстро с этим разберусь.

Миша, растирая слёзы рукавом рубашки и шмыгая носом, ответил:

— Неа… Никто не обижал.

— А чего тогда? — Матвей внимательно посмотрел в детские глаза.

— Не хочу, чтобы ты уезжал.

— Так я это… Недалеко уеду, Миха. Мы и видеться с тобой почти каждый день будем, слово даю.

— Точно? — недоверчиво переспросил мальчик.

— Точно, успокойся и не плачь. Мужики не ревут.

Миша чуть отошёл от Матвея, сел на низенькую скамеечку возле смородиновых кустов и вдруг с горячностью сказал:

— Если бы я был старше на десять лет, а ещё лучше такой, как ты…

— Ну, и что бы ты сделал? — с лёгкой усмешкой поинтересовался Матвей.

— Я бы женился на Кате, купил ей дом и никому бы не разрешил её обижать, — твёрдо произнёс Миша, упрямо и с вызовом смотря в глаза Матвею.

— Вот как… — растерянно в ответ произнёс парень, отвернулся и посмотрел поверх плетёной изгороди. Солнце, несмотря на ранний час, уже нещадно палило, и день обещал быть жарким. Ростки подсолнухов выпрямились, толстые упругие стволы налились, но закрасуются десятками ярко-жёлтых шляпок они ещё не скоро. А вот когда соцветия откроются, такая красота будет в поле! А сейчас последние капли утреннего тумана блестели в травах и листьях вишни и яблони. Знойный летний полдень обещал прийти полноправным хозяином, звал к реке в прохладу низин и садов. Эх, жаль, работы сегодня много, а так бы махнуть на реку, а потом взять лодку, да и на рыбалку можно. Матвей резко повернулся к Мише, спросил прямо:

— Олег обижает Катю?

— Не знаю… — растерянно пожал плечами мальчик, — Но я его боюсь… И Катя, наверно, тоже боится…

Конец ознакомительного фрагмента.