Почему сердце находится слева, а стрелки часов движутся вправо. Тайны асимметричности мира

Крис Макманус, 2002

Почему правая перчатка не налезает на левую руку? Зачем в природе существует такое решение для, казалось бы, симметричных конечностей? Зачем вообще живой и неживой природе право и лево? Нам кажется, что стремление к симметрии – это приближение к идеалу, к красоте, однако именно асимметрия нормальное состояние природы. Профессор Крис Макманус, видный исследователь хиральности, приглашает отправиться в увлекательное путешествие – через медицину, психологию, физику и историю культуры – в поисках ответов на загадочные ассиметрии, формирующие наш мир. В формате PDF A4 сохранён издательский дизайн.

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Почему сердце находится слева, а стрелки часов движутся вправо. Тайны асимметричности мира предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

← 1. Проблема доктора Уотсона

2. Смерть и правая рука

Его гибель была случайной, как и великое множество смертей в Первой мировой войне. Она настигла его в двадцати милях восточнее того места, где год спустя 650 тысяч французских и немецких солдат погибнут в «Верденской мясорубке», сражении, которое историк Алан Джон Персиваль Тэйлор назвал «самым бессмысленным эпизодом войны, в которой вообще не было никакого смысла». В 2 часа 50 минут пополудни 13 апреля 1915 года, прекрасным весенним днем, французский лейтенант поднял людей из траншеи, прошел десять метров в сторону врага и упал, смертельно раненный. Два младших лейтенанта последовали за ним и почти тут же пали.

Они преодолели не более полутора десятков из почти трехсот метров открытого пространства, отделявшего их от вражеских позиций, и, оказавшись на виду, были скошены очередью немецкого пулемета. Еще через несколько секунд были убиты 22 солдата. Одним из убитых лейтенантов был социолог и антрополог Роберт Герц (рис. 2.1). Ему было всего 33 года. Его тело, лежавшее рядом с другими офицерами, забрали только на следующую ночь. В последнем письме Герца к жене Алисе явно сквозит предчувствие беды: «un baiser grave et pieux — pour toujours» — «целую серьезно и нежно — навсегда».

Рис. 2.1. Роберт Герц

Атака на деревню Маршевиль, в которой участвовал Герц, едва ли могла увенчаться успехом: офицеры хорошо знали, что идут практически на верную смерть. Впоследствии друг и коллега Герца, социолог Марсель Мосс, ставший и редактором его работ, назвал это событие «l’attaque inutile» (бессмысленной атакой). Несомненно, атака преследовала важную военную цель. Равнину Вевр, ведущую прямо к немецкому городу-крепости Мец, пересекает река Мёз (Маас), и в сентябре 1914 года немецкая армия быстро получила тактическое преимущество, устроив переправу через реку близ Сен-Мийель. Сражение на Вевре, в котором участвовал Герц, было неудачной попыткой отбить Сен-Мийель, вновь оказавшийся в руках французов лишь в сентябре 1918 года, за два месяца до конца войны, в результате атаки Первой Американской армии генерала Першинга^[21].

Герц был учеником знаменитого социолога Эмиля Дюркгейма, скончавшегося в 1917 году в возрасте 59 лет и ставшего свидетелем смерти целой когорты молодых перспективных ученых. Некролог всем им написал в 1925 году племянник Дюркгейма Марсель Мосс, также внесший в антропологию важнейший вклад благодаря своим работам о природе и символике обмена дарами. В скорбном списке утрат значатся «павшие на фронте Герц, Давид, Бьянкони, Ренье, Гелли», Боша, который в 1914 году «погиб за науку» от голода и холода во время этнографической экспедиции на остров Врангеля, и Лифит, скончавшийся «от долгой и жестокой болезни, возможно, усугубленной двумя ранениями». Наконец, среди погибших был сын самого Дюркгейма, лингвист Андре, смерть которого оказалась «двойным ударом — для его семьи и для науки, и стала одной из причин смерти его отца [от инсульта]». Андре Дюркгейм умер в декабре 1915 года в болгарском госпитале от ран, которые получил, командуя взводом прикрытия после разгрома и отступления из Сербии^[22].

Школа Дюркгейма отличалась несколькими характерными чертами. Прежде всего она придерживалась функционалистского подхода и утверждала, что, когда мы смотрим на далекое от цивилизации, иное и как будто примитивное общество, поведение которого кажется нам странным, то необходимо, во-первых, быть непредвзятым, а во-вторых, попытаться оценить возможные функциональные преимущества таких типов поведения и социальной организации. Проще говоря, люди не глупы, и если они постоянно что-то делают, то более вероятно, что они делают это по какой-то причине, пока еще не понятой, чем вообще без причины. Так, в своей книге о дарах Мосс пишет, как «потлач» — церемониальный и ритуализированный обмен щедрыми дарами между племенами северо-запада Америки — можно понять как распределение излишков продукции, а также укрепление структуры общества с помощью трех обязанностей: «давать, получать и воздавать»^[23].

Другим новшеством стало предположение Дюркгейма и его школы о том, что примитивные классификации мира всегда несколько ограниченны, поскольку люди примитивного мира не являются и никогда не были нейтральными, рациональными учеными, собирающими информацию, какими мы хотим быть сегодня. В результате они неизбежно описывали мир в терминах единственной непосредственно доступной им системы — социального мира, в котором они обитают, с его семейными, племенными и прочими связями и отношениями.

Третьей важной инновацией школы Дюркгейма стала методология, делающая акцент на «компаративном методе» — систематическом сравнении большого количества обществ и культур, а не погружении лишь в одну из них. Антропологи практически поселились в архивах и библиотеках, штудируя записи своих предшественников, изучавших местные языки, нравы и обычаи. Слабость этого метода в том, что чтение никогда не равняется действию: между книжным знанием и полевым опытом может лежать пропасть. Сам Герц сознавал эту разницу. Он глубоко погрузился в культуру даяков и даже выучил их язык, так что чувствовал, что знает их как родных. Но в 1912 году, посетив альпийскую глушь близ Аосты, чтобы изучить культ святого Бессе (Бессуса), он заметил: «Насколько же прямой контакт с реалиями живее работы в библиотеке»^[24].

Герц также предвосхитил современный подход к антропологии: не обязательно забираться в глухие уголки планеты, чтобы обнаружить странные, непохожие на других культуры со сложной системой верований. Сегодня антропологи могут изучать практически любую подгруппу современного общества — от научного персонала атомных электростанций до раскладчиков товаров в супермаркетах или хирургов в операционных. Реймонд Ферт отмечал, что «одна из задач антропологии — задавать вопросы об очевидном… Почему мы пожимаем правую руку, когда здороваемся? Почему почетного гостя сажают справа?». Ответы на такие банальные вопросы далеко не банальны. Как еще в XVII веке указывал Джон Балвер, рукопожатие исполнено смысла: «Пожать протянутую руку — это обычное выражение дружбы, мирных намерений, милосердия, приветствия, умиротворения и радушия; примирения, поздравлений, благодарности, пожеланий здоровья и благополучия». Тем не менее современная форма рукопожатия — изобретение XVIII или XIX века. Если верить Флоберу, она могла возникнуть в Англии: в романе «Мадам Бовари» Леон Дюпюи прощается с Эммой рукопожатием, на что она замечает: «A l’anglaise donc» — «Ну, по-английски»^[25].

В 1907 году Герц опубликовал свою первую работу — о коллективных представлениях о смерти в разных обществах. Этот очерк и сопровождавший его фрагмент о символике левого и правого полвека спустя были объединены в английском переводе под редким и драматичным названием «Смерть и правая рука». Очерку о смерти предшествовали обширные исследования, которые Герц вел в библиотеках: в частности, десять месяцев он провел над книгами и документами в Британском музее. В начале своей работы он подчеркивает, что речь идет прежде всего о социальном феномене, выходящем за пределы жизни и смерти как простых биологических фактов; смерть завершает не только телесное бытие личности, но также и ее социальную функцию^[26].

Герца особенно поразило, как по-разному воспринимают смерть разные общества и культуры. В частности, он рассматривал так называемые «погребальные обряды» в Индонезии и феномен второго погребения, при котором окончательное захоронение тела происходит спустя недели или даже месяцы после смерти. Надо сказать, что некоторые из этих погребальных обрядов могут показаться современному западному читателю отвратительными, хотя следует признать, что и наши обычаи обращения с покойными близкими показались бы столь же странными тем, кто практикует второе погребение. В числе типичных примеров, описанных Герцем, — существующий на Бали обычай в течение многих недель хранить тело в доме в специальном гробу с отверстиями в дне, чтобы жидкости разлагающегося тела стекали в чашу, которую ежедневно опорожняют в ходе специальной церемонии; или же обычай даяков Борнео собирать эти жидкости, смешивать их с рисом, который затем съедают во время траура; а также часто встречается растирание этими жидкостями тела родственника покойного. Окончательное второе погребение может включать в себя соскабливание остатков плоти с костей, после чего их кремируют и затем растирают в порошок, который входит в состав пасты, которую намазывают на тело: так поступают некоторые племена Южной Америки. Герц понимал, что всему этому разнообразию должно быть какое-то объяснение. Борясь с искушением искать рациональное объяснение погребальным обрядам и глубинному фундаментальному сходству между обществами, Герц предупреждает: «Нам не следует подмечать в этих разнообразных практиках общие черты… которых у них нет». Вот и нам не обязательно углубляться в то, что Герц писал о смерти, разве что стоит отметить, что ему пришлось изменить свои представления о правом и левом и признать существование общих черт в разных культурах.

В 1909 году, через два года после написания эссе о смерти, Герц опубликовал самую знаменитую из своих статей, в которой обрисовал идеи, лежащие в основе и этой книги. Она называлась «Преобладание правой руки» и затрагивала проблему символики левого и правого: как и почему сложилось так, что левое и правое зачастую получают символические, метафорические и ритуальные смыслы, помимо простого обозначения положения в пространстве. Статья начинается с поэтичного риторического пассажа, напоминающего шекспировский «Что за мастерское создание — человек!»^[27]. Жаль, что сегодня едва ли можно представить себе редактора, принимающего подобный материал в какой-нибудь научный журнал:

Что сходно более, чем наши две руки! И все же как поразительно они не схожи!

Правой руке достаются почести, хвалы, прерогативы: она действует, указывает и берет. Левую, напротив, ни во что не ставят, отводя ей роль скромную и вспомогательную: сама по себе она ни на что не годна; она лишь помогает, поддерживает, держит.

Правая рука — символ и образ любой аристократии, левая — всего простого народа.

Отчего же правая рука столь благородного звания? И почему левая оказалась подневольной?

Как и в эссе о смерти, Герц начинает рассуждение с биологии, но затем приходит к выводу, что символика правого и левого не может сводиться лишь к биологическим различиям между двумя руками. Это сложные социальные феномены, а если они социальные, то у них должна быть коллективная основа, а если основа коллективная, то не обойтись без разговора о священном и профанном. Как отмечал Дюркгейм, «Герц показал, что причины преобладания [правой руки] по сути религиозные»^[28].

Главное отличие между эссе Герца о смерти и его статьей о правой руке в том, что в первом он легко подчеркивает культурные различия в подходе к смерти, обнаруживая лежащее за ними глубинное сходство целей и функций, но сделать это в отношении дифференциации правого и левого оказывается значительно труднее. Хотя символика левого и правого во многих случаях произвольна, Герц вынужден считаться с тем фактом, что почти во всех обществах преобладающее значение имеет правая рука. У такого единообразия должна быть какая-то причина. С символикой левого и правого возникла та же проблема, с которой столкнулся сэр Томас Уотсон, отмечавший, что если бы ведущая роль той или иной руки была чисто социальным феноменом, то правшей и левшей в мире было бы примерно поровну. Если символика произвольна, то почему она почти всегда одинакова? Правое почти всегда считается хорошим, а левое — плохим, а не наоборот.

Прежде чем задуматься над тем, почему правое и левое имеют символическое значение и что значит быть символическим, необходимо кратко ознакомиться с тем, что представляет собой символизм в разных контекстах. Мы начнем со взгляда на символику правого и левого применительно к смерти — Герц бы оценил такой подход.

Один из самых ранних примеров символики правого и левого, обнаруженных археологами, это похоронные обычаи ранних протоиндоевропейцев, представителей курганной культуры, пришедших, по-видимому, из области между Доном, Волгой и Уралом на территории современной России и Казахстана и господствовавших в Европе в четвертом тысячелетии до нашей эры. Они уделяли огромное внимание погребальному обряду: он сопровождался чрезвычайно сложными церемониями, которые многое говорят нам об их образе мыслей и общественной жизни. Герцу многие из этих ритуалов показались бы знакомыми: например, часто практиковавшееся шахтное погребение, устроенное так, чтобы покойник мог снабжаться водой и пищей. Тела умерших располагали в полусогнутом состоянии, почти в позе эмбриона, что, вероятно, указывает на веру в возможность возрождения. Полусогнутое тело могло быть захоронено в разных положениях, как на левом, так и на правом боку. Для курганной культуры и индоевропейцев эти способы были отнюдь не случайны. Четыре главных типа захоронений схематически изображены на рис. 2.2, стрелка компаса указывает направление, в котором располагались тела.

В трех из четырех групп тела мужчин и женщин захоронены по-разному. Почти нет сомнений, что перед нами нечто символическое. Было бы нелегко найти какую-то практическую причину, связанную с потребностями обычной жизни или природными факторами, которая приводила бы к такой последовательности в культурах и при этом к таким различиям между ними. Какая же символическая система стоит за этим? Как подчеркивал антрополог Леви-Стросс, в случае с символизмом часто бывает так, что картина становится ясной лишь тогда, когда мы рассматриваем весь набор мифов или символов в совокупности. Каждый из них в отдельности может поддаваться объяснению; весь набор — нет^[29].

Чтобы понять суть этих погребений, нужно обратиться к природному и духовному миру древних европейцев. Для людей эпохи неолита небо имело огромное значение, которое сегодня и вообразить трудно: немногие сейчас знают фазы Луны или положение Солнца на небе. Для индоевропейцев, обитавших намного севернее тропика Рака, Солнце, особенно в середине лета, всегда было на юге. Оно вставало на востоке, прокатывалось по южному небосклону и садилось на западе. Затем, почти чудесным образом, оно снова всходило на следующий день, опять на востоке. Положение Солнца в буквальном смысле давало возможность ориентироваться, то есть определять восток (от латинского oriens — восток). Если они смотрели на восходящее Солнце и следили за его движением в течение дня, оно всегда было справа — со стороны их правой руки. Существует глубинная связь между доминированием правой руки и движением Солнца, обеспечивающего жизнь и тепло (рис. 2.3). Ночь и день и четыре стороны света — составляющие вечного круговорота, вращающегося вправо. Символическое значение здесь прямолинейно: восток означает рождение Солнца и начало жизни, юг — тепло и продолжение жизни, запад — закат Солнца и окончание жизни, а север — смерть самого Солнца, которому предстоит возродиться на востоке на следующее утро^[30].

Рис. 2.2. Схематическое изображение мужских и женских погребений в курганной культуре III–IV и культуре колоколовидных кубков I, II и III

Рис. 2.3. Схема, изображающая положение правого и левого по отношению к сторонам света и движение Солнца относительно человека, стоящего в центре лицом к востоку на восходе. Схема верна только к северу от тропика Рака

Такие символические связи, вероятно, объясняют многое в индоевропейских похоронных обрядах. В каждом случае тела обращены лицом к востоку или югу, что подразумевает возрождение или продолжение жизни. Если теория кажется несколько неопределенной из-за того, что тело может располагаться лицом к востоку или югу, то стоит иметь в виду, что во многих индоевропейских языках слова со значением «правый» и «юг» отчасти взаимозаменяемы: в санскрите, например, dakshina значит и «правая рука», и «юг», а puras — «перед» и «к востоку». Так же в древнеирландском deas и ders значат «направо» и «к югу», а jav — «позади» и «запад»; и так далее^[31].

Символизм, о котором здесь идет речь, — не уникальная особенность ранних индоевропейцев. Культурные системы, в которых мы живем сегодня, отражают многие подобные идеи. В христианскую традицию, например, вошло множество более ранних символических традиций, ставших сегодня неотъемлемой частью иконографии. Мы входим в церковь через двери на западе, лицом к алтарю, обращенному к восходящему Солнцу. Точно так же на христианских церковных кладбищах погребения обычно обращены к востоку «в вере и твердом уповании» на вознесение или возрождение.

Перемещения Солнца стали ассоциироваться не только с правым и левым, но и с движением по кругу. Солнце движется по небу по часовой стрелке, и во многих ситуациях считается вежливым или правильным следовать в этом направлении. В Древней Греции считалось особенно благоприятным, если предзнаменования являлись с правой стороны. Портвейн после ужина по традиции подавали по часовой стрелке, то есть справа налево, а в XVII веке даже бытовало выражение Catharpin-fashion^[32], означавшее «когда люди в компании пьют по диагонали, а не справа налево, или посолонь». В древнеанглийском понятия deasil и widdershins означали соответственно «посолонь» и «противосолонь» (то есть «по часовой стрелке» и «против часовой стрелки»), и во многих ситуациях двигаться противосолонь считалось непозволительным или воспринималось как плохая примета. Например, во время вальса пары в основном кружатся по часовой стрелке, лишь иногда «реверсируя» с переменой направления, из чего следует, что направление по часовой стрелке считается наиболее правильным и естественным.

Во многих механизмах Средневековья и Нового времени, например водяных и ветряных мельницах, а также шлифовальных станках, присутствуют вращающиеся детали (а жернов, вращающийся по часовой стрелке, называется «правосторонним»). Любопытно, что в большинстве таких механизмов детали, находящиеся на виду, вращаются по часовой стрелке, хотя главный привод часто вращается в противоположном направлении. Наличие механизмов с дополнительными промежуточными шестернями между главными колесами, работающими только при переключении на обратный ход (и поэтому снижающими эффективность передачи), говорит о том, что причина стремления сделать механизм вращающимся по часовой стрелке лежит не столько в механике, сколько в символической области. Идею правильного направления вращения прекрасно иллюстрирует современный и лишенный всякой сакральности фрагмент интервью со скульптором Ричардом Серра. На вопрос о гигантской скульптуре «Двойной закрученный эллипс II», сквозь которую зрители могли проходить, Серра ответил: «Мне кажется, при движении по часовой стрелке легче удержать равновесие. Возможно, мне просто так больше нравится, хотя я думаю, что идти слева направо — это естественное побуждение». Здесь мы видим продолжение очень старой традиции сводить объяснение чего бы то ни было к безосновательному ощущению «естественного»^[33].

В индоевропейских погребениях, показанных на рис. 2.2, ясно видно, что предпочтение отдавалось югу и востоку и что это соотносится с тем, на каком боку лежит тело, левом или правом. Однако в трех из четырех типах погребений видно, что отношение к мужчинам и женщинам было разным. При этом отношение к женщинам явно связано со способом погребения мужчин, что создает некий род симметрии, так что в курганной культуре III–IV и колоколовидных кубков III женские погребения оказываются зеркальными по отношению к мужским по оси север-юг, а в культуре колоколовидных кубков I они зеркальны по оси восток-запад. Система символики правого и левого связана и с символикой мужского-женского. В таком соединении символических систем нет ничего необычного, по сути, как мы увидим, это почти норма. Иногда она совершенно явно выражена, как у народа гого в центральной Танзании, который называет правую руку muwoko wokulume — «мужская рука», тогда как левая рука называется muwoko wokucekulu — «женская рука». Подобные обозначения правой руки типичны для языков юга Африки. В одном из обзоров, описывающих 37 языков группы банту, правая рука обозначается как мужская в 16 случаях. В других языках банту она именуется как «рука, которой едят» и иногда как «бросающая рука» или «большая рука». В одном или двух случаях значение туманно. Так, на суахили выражение mkono wa kuvuli может происходить от слова uvuli — «тень» и, возможно, означает «рука, несущая зонт»^[34].

Связь правого и левого с различием мужского и женского, а также с сексуальным поведением и плодородием, похоже, существует во всем мире — ведь и Фрейд отмечал: «Кажется очевидным, что правое и левое должны обозначать мужское и женское». Во многих уголках мира правой рукой принято есть и совершать разные действия выше талии, тогда как левая используется для очистительных действий, в частности, связанных с телесным низом — туалетом и гениталиями. Гого распространили это разграничение на сам половой акт, поэтому во время сексуальной прелюдии мужчина лежит на правом боку, левой рукой стимулируя женские гениталии. Басуто считают, что если женщина во время коитуса лежит на правом боку, то родится мальчик. В Китае врачи предсказывали пол будущего ребенка, основываясь на том, что девочка лежит в утробе справа, а мальчик слева. Индейцы мохаве в Аризоне и Калифорнии подтираются левой рукой, которая считается материнской стороной тела, а едят правой, которую считают отцовской: отцовская сперма метафорически кормит растущий плод. Народ кагуру в Танзании верит, что плод в утробе состоит из двух половинок: правая происходит от отца, левая — от матери^[35]. Ту же идею можно заметить и в шекспировской пьесе «Троил и Крессида», в эпизоде, когда Гектор объясняет, почему он больше не будет биться со своим кузеном Аяксом:

Та целиком троянская рука,

Та — греческая; кровь отца течет

В одной щеке, зато в другой струится

Кровь матери-троянки!^[36]

Идея о том, что пол предопределяется различиями между правым и левым, широко представлена в западной научной мысли. Половые хромосомы были обнаружены только в 1902 году, и, прежде чем стало известно, что пол ребенка зависит от того, какую из них, X или Y, он получит от отца, существовало множество надуманных теорий, объясняющих происхождение маскулинности и фемининности. Неудивительно, что тема правого и левого тоже присутствовала в этих теориях. Анаксагор в V веке до н. э. в согласии с современной наукой предположил, что пол ребенка зависит от отца, но в отличие от сегодняшних воззрений считал, что мальчики происходят от правого яичка, а девочки — от левого. Даже в античные времена из этой идеи естественным образом последовало предположение, что лигатура левого яичка приведет к тому, что сперма будет поступать только из правого, и родится мальчик. Этот взгляд продвигал средневековый врач и философ Эгидий Римский, и его можно обнаружить даже в опубликованной в 1891 году книге миссис Иды Эллис «Основы зачатия», утверждавшей, что «мужчина может породить дитя мужского или женского пола по своему желанию, затянув эластичным бинтом то яичко, участие которого не требуется. Семя из правого яичка порождает детей мужского пола, а из левого — женского». Не все греческие философы соглашались с тем, что пол ребенка определяет мужчина. Эмпедокл, например, полагал, что пол определяется женщиной, так как ее матка теплее справа, а значит, именно этой стороной вынашиваются дети мужского пола^[37].

Правое и левое ассоциировались не только с мужским и женским. В самом деле, порой кажется, что трудно найти что-то, с чем бы они не ассоциировались. Взять, например, пурум, небольшое племя, обитающее на границе Индии и Бирмы. Их изучали и полевые антропологи, и теоретики, в особенности Родни Нидхем из Оксфордского университета, который, вероятно, больше чем кто-либо другой сделал для того, чтобы возродить среди современных ученых интерес к Герцу и его работам^[38].

Социальное устройство племени пурум составляют две принципиально обособленные группы, или два клана, которые Нидхем назвал «дающие жен» и «берущие жен». Предметы, которыми пурум обмениваются на основе бартера, они также делят на «мужские» и «женские»: в числе мужских — свиньи, буйволы и рисовое пиво; женских — одежда, ткацкие станки и домашняя утварь. Женские включают также еще одну статью обмена — самих женщин. Правила обмена строги: женские предметы переходят от дающих жен к берущим жен, мужские — от берущих жен к дающим жен.

Рис. 2.4. План дома племени пурум

Жилище пурум (план на рис. 2.4) разделено вдоль на две половины, правую, phumlil, и левую, ningan. Также оно разделено на переднюю и заднюю часть двумя столбами, chhatra справа (он устанавливается первым), и senajumphi слева. Если смотреть от задней части дома в направлении двери, то справа будет личная половина, принадлежащая хозяину дома и его не состоящим в браке сыновьям и дочерям; именно здесь находится очаг. Левая же сторона, статус которой ниже, — это общественная зона, включающая в себя место для женихов и для замужних дочерей, пришедших навестить родителей. Правая сторона, таким образом, была стороной «дающих жен», левая — «берущих жен».

Система, которой придерживаются пурум, — типичный случай дуальной символической классификации. Мир разделен на пары связанных между собой противоположностей, по одной из которых можно определить и другие. Эта система представлена в табл. 2.1.

Таблица 2.1. Дуальная символическая система племени пурум

Подобная система — нечто вроде алгоритма оценки символических ценностей. Например, при выборе места для новой деревни душат петуха. Если птица лежит на земле, а ее правая нога располагается поверх левой, это считают благим предзнаменованием, если же левая нога оказывается поверх правой, место покидают. Похожее жертвоприношение совершается во время церемонии наречения ребенка, чтобы оценить, благоприятно ли его будущее. Если имя дают мальчику, то жрец душит петуха, и, если правая нога лежит поверх левой, — это доброе предзнаменование. Однако если имя дают девочке, в жертву приносят курицу. Поскольку мужское и женское противоположны, противоположна и интерпретация положения ног: для девочки благоприятно, если левая нога, то есть женская, окажется сверху. Таким образом, вместо простого уравнения «правое = хорошее, левое = плохое» результат определяют различные комбинации. В такой системе всегда могут возникнуть символические инверсии: правое оказывается благоприятным для мужчин и неблагоприятным для женщин^[39].

Символические инверсии хорошо известны в антропологии. По представлениям восточноафриканского народа кагуру, ведьмы во всем противоположны нормальному миру: они даже ходят на руках, и тот факт, что, подобно жителям средневековой Европы, они считают одним из признаков ведьмы леворукость, не вызывает удивления. Народ нагагу с юга Борнео верит, что в ином мире все переворачивается: сладкое становится горьким, прямое — искривленным, правое — левым. Народ тораджи с острова Сулавеси верит, что мертвые все делают задом наперед, даже произносят слова. Поскольку по этой логике мертвые действуют только левой рукой, то и живые, если делают что-то для покойников, тоже должны пользоваться левой рукой. Аналогичные инверсии существуют и в западной культуре: так, в англиканской церкви крестный ход следует вокруг церкви по часовой стрелке, но только не в Великий пост, когда направление меняется на противоположное^[40].

Сравнивая разные общества по дуальным символическим классификациям, антропологи обнаружили примечательное сходство. Например, танзанийские гого географически расположены далеко от бирманских пурум, но, как показано ниже, их таблица оппозиций обнаруживает много концептуальных совпадений с табл. 2.2 оппозиций народа пурум, приведенной выше.

Таблица 2.2. Дуальная символическая система народа гого

Из этого легко понять, почему археологи были бы рады интерпретировать похоронные обряды людей курганной культуры в духе подобных систем. Кроме того, это свидетельствует в пользу теории Дюркгейма, полагавшего, что разграничения природного мира тесно связаны с социальными системами — поэтому Солнце, Луна и стороны света соотносятся с сельским хозяйством у гого и с обменом свиньями и женщинами у пурум.

С теоретической точки зрения самое важное, что заключено в этих оппозициях, — это разграничение правого и левого. Нет никакой веской причины, которая объясняла бы это. Ни в устройстве домов, ни в горячем и холодном, ни в деревне и лесе или молотьбе и размалывании нет ничего такого, что делало бы одно из них по своей сущности левым, а другое — правым. Символика правого и левого никак не основана на внешнем, природном мире, а потому причина ее должна лежать в нашем собственном сознании^[41].

Прежде чем говорить о символике в общем и символике правого и левого в частности, нам следует признать, что понятия «правое» и «левое» применяются в таком духе очень широко. В частности, мы должны согласиться, что такого рода применение не ограничивается так называемыми примитивными, или дописьменными, обществами. Фактически эта символика обнаруживается повсюду, даже в современных технологических обществах, и зачастую она настолько привычна, что мы едва замечаем ее существование.

Взять для начала будничные детали современной жизни, великое множество действий, которые кажется невозможным объяснить полностью рационально (хотя люди продолжают это делать с удивительным упорством). Почему, например, когда мы встречаемся с кем-то, мы пожимаем правую руку? Почему, когда приносят присягу в суде, на Библию или другую священную книгу возлагают именно правую руку (присяга левой рукой не считается обязывающей)? Почему при сервировке стола нож кладут справа, а вилку — слева (а в Европе настаивают, что вилку нужно держать именно левой рукой, не слишком умелой)? В Британии и Америке обручальное кольцо носят на среднем пальце левой руки; факт, который сэр Томас Браун пытался объяснить (неверно) наличием кровеносного сосуда, ведущего от этого пальца прямо к сердцу, хотя это едва ли могло ответить на вопрос, почему в Германии обручальное кольцо обычно носят на правой руке. Почему морганатический брак называют «левым»? Чтобы найти еще больше связей между правым-левым и мужским-женским, достаточно заглянуть на любую свадьбу в англиканской церкви: пока новобрачные стоят у алтаря, семья невесты садится слева, а семья жениха — справа^[42].

Множество символических связей правого и левого обнаруживается в христианстве, и Библия полна пассажей, упоминающих и то и другое. Возможно, самый знаменитый из них — образ из «Апокалипсиса», где говорится о разделении всех языцев:

«…и соберутся пред Ним все народы; и отделит одних от других, как пастырь отделяет овец от козлов;

и поставит овец по правую Свою сторону, а козлов — по левую.

Тогда скажет Царь тем, которые по правую сторону Его: приидите, благословенные Отца Моего, наследуйте Царство, уготованное вам от создания мира (…)

Тогда скажет и тем, которые по левую сторону: «идите от Меня, проклятые, в огонь вечный…»
(Евангелие от Матфея 25:33–34, 41)

В верхней части алтарей в итальянских церквях эпохи Возрождения неизменно изображается Распятие, на котором Христос склоняет голову вправо, показывая левую щеку. На изображениях Благовещения архангел Гавриил почти всегда находится слева, а Дева Мария смотрит влево, а на ранних ренессансных изображениях Мадонна держит Младенца Христа слева, мы видим ее правую щеку и левую щеку младенца. Левое и правое играют ключевую роль в планировке церквей (рис. 2.5), в которой обнаруживается формальное сходство с планировкой жилищ народа пурум (см. рис. 2.4). Алтарь обращен к востоку и восходящему солнцу. Входя в церковь с запада, мы видим на северной, левой, стороне фрески с сюжетами из Ветхого Завета, а на южной, правой, — фрески с сюжетами из Нового Завета. Во многих церквях мужчины размещаются справа (на юге), а женщины — слева (на севере). В поэме Мильтона «Потерянный рай» дьявол приходит с севера, в «Чистилище» Данте синагога находится на севере, а церковь — на юге. Другие аспекты правого и левого в христианстве не столь четко выражены. Хотя принято считать, что Ева создана из левого ребра Адама, в тексте Библии об этом ничего не сказано, и, возможно, это представляет собой вторичную символическую ассоциацию мужского с правым, а женского с левым, или даже восходит к более ранним еврейским традициям^[43].

Христианство — не единственная религия, для которой правое и левое имеют важное значение. В еврейской традиции также существует четкое различение правого и левого, возможно, восходящее к тому, что древние израильтяне были солнцепоклонниками и обращались лицом к востоку, а юг в таком случае оказывался справа, что отразилось в древнееврейском названии «востока». Ветхий Завет говорит о Боге иудаизма так: «Десница Господня высока, / десница Господня творит силу!» Почетной считается правая сторона и в Талмуде. Считалось невежливым идти справа от своего учителя, а в случае если его сопровождали сразу двое учеников, то справа должен был идти более достойный из них, а учитель оказывался в середине. Еврейский обряд халица (освобождающий бездетную вдову от обязанности выйти замуж за брата покойного мужа) состоит в том, что вдова должна развязать специальный башмак на правой ноге своего деверя, причем до церемонии определяется, не преобладает ли у мужчины левая нога и не левша ли вдова; для левшей действуют особые правила, а преобладание той или иной ноги определяется по тому, с какой из них делается шаг. Еврейская символика левого и правого также прослеживается в мистике Каббалы, где Тора соответствует правой руке, а устное предание — левой. На более прозаическом уровне многие считают, что обуваться удобнее с правой ноги, но еврейская традиция существенно усложняет эту задачу: вначале надо надеть обувь на правую ногу, но не завязывать шнурки, затем — на левую и завязать их, и наконец, завязать шнурки на правой ноге, так, чтобы весь процесс начинался и заканчивался на правой стороне^[44].

Рис. 2.5. Схема символической организации планировки христианского храма

Ислам, как и христианство, и иудаизм, также отдает предпочтение правой стороне. В Коране праведные стоят по правую руку от Господа, проклятые — по левую, что нашло отражение в величественных стихах:

А те, которые на правой стороне… Кто же те, которые на правой стороне?

Они пребудут среди лотосов, лишенных шипов, под бананами [или акациями камеденосными] с висящими рядами плодами,

в распростертой тени,

среди разлитых вод

и многочисленных фруктов,

которые не кончаются и доступны.

Они будут лежать на приподнятых матрацах…

А те, которые на левой стороне… Кто же те, которые на левой стороне?

Они окажутся под знойным ветром и в кипятке,

в тени черного дыма,

которая не приносит ни прохлады, ни добра.

Черный камень Каабы в Мекке есть «правая рука Аллаха на земле». Согласно мусульманскому преданию, Аллах ударил Адама по спине и извлек из него все его потомство, и те, кому суждено оказаться на небесах, вышли из правого плеча в виде белых зерен, те же, кому суждено попасть в ад, — вышли из левого плеча в виде черных зерен. Существуют и строгие предписания относительно поведения: «Не должно есть или пить левой рукой… ибо это обычай Сатаны… Следует плевать налево и держать гениталии левой рукой». По прибытии в Мекку следует входить в Большую Мечеть с правой ноги. Многое в символике правого и левого восходит к временам, когда верующие обращали свои молитвы к восходящему солнцу, автоматически располагая правое и левое в соответствии со сторонами света, со всеми сопутствующими этому смыслами. В арабском языке значения правого и левого почти такие же, как в английском, поэтому правая рука используется при принесении клятвы, а слово yamîne одновременно значит и «правый» и «клятва». Левое, šimâl, означает дурные предзнаменования, а левшей называют ’a’sar — от глагола ’asara, означающего «делать трудным, сложным, хлопотным, неразрешимым». Хотя из прямого толкования текстов Корана можно предположить, что у левшей были проблемы, современная исламская теология куда более либеральна: она указывает, что Господь признает левшей, ибо это он сотворил их такими, и что награды правоверным придут от тех, кто был избран только следовать словам пророка: «Поистине, дела оцениваются только по намерениям и, поистине, каждому человеку достанется то, что он намеревался обрести»^[45].

В исламе обнаруживается и одно из любопытных обращений к обычной символике: паломники в Мекке семь раз обходят Черный камень против часовой стрелки, в направлении, которое, как правило, ассоциируется с похоронами или колдовством. По одной из версий, это связано с тем, что Мохаммед решил изменить существовавший ранее языческий ритуал. Альтернативная гипотеза исходит из того, что Мекка расположена южнее Тропика Козерога, на 21°25 северной широты. Поэтому на протяжении 46 дней в году, в июне и в первые две недели июля, солнце оказывается на севере, а не на юге. Если первые празднества проходили в это время года, то, возможно, тогда и закрепилось направление движения против часовой стрелки. Это привлекательная теория, если не принимать во внимание, что вращение вправо чрезвычайно распространено, даже в культурах, существующих в тропиках и даже в Южном полушарии^[46].

Символика правого и левого присутствует и в великих религиях Востока. В буддизме путь к нирване делится надвое: «Левого следует избегать, а за правым следовать. Он пройдет по густому лесу, топкому болоту, крутому обрыву и в конце концов выведет на прекрасную равнину (нирвану)». В Бенаресе индуисты-паломники движутся по кругу так, что их правая рука направлена к центру (то есть по часовой стрелке), подобно Кришне у священной горы. Подобным же образом следует обходить и буддийские ступы, оставляя их по правую руку, а тибетские молитвенные колеса надлежит вращать, стоя правым боком к оси; повернуться в обратном направлении значит обратить вспять все, что было сделано до этого. Паломники и молитвенные колеса, таким образом, следуют за ходом солнца, исключение существует лишь для индуистских погребальных обрядов, в которых движение происходит в противоположном направлении.

Исторически истоки рациональной, философской и научной мысли классической Греции исполнены символики правого и левого. Пифагор говорил, что входить в святилище следует справа, потому что от правой стороны происходят четные числа, а уходить — слева, потому что от левой стороны происходят числа нечетные. В «Метафизике» Аристотель говорит о том, как пифагорейцы определяют первые десять начал, которые можно перечислить в двух параллельных столбцах:

Неудивительно, что правое ассоциируется с «мужским», «светом» и «добром». На несколько веков раньше, в VIII веке до н. э., современник Гомера поэт Гесиод создал поэму «Теогония», в которой описал происхождение мира от изначального хаоса до правления Зевса, царя богов. В одном из сложных мифологических сюжетов, включающих в себя инцест, заговор, месть и различных чудовищ, есть сцена, в которой юный Кронос (Время) в одном из первых «эдиповых» конфликтов, сговорившись со своей матерью Геей (Землей), убивает своего ужасного отца Урана (Небо). Только Уран ночью собрался предаться с Геей любви, как

Неожиданно левую руку

Сын протянул из засады, а правой, схвативши огромный

Серп острозубый, отсек у родителя милого быстро

Член детородный и бросил назад его сильным размахом^[47].

Как известно, из капель пролившейся крови родилось множество самых разных созданий, в том числе и богиня любви Афродита^[48].

Различие между правым и левым в классической Греции присутствовало на многих уровнях и касалось даже пищи. Джеймс Дэвидсон изящно пишет о том, что греки не только проводили различие между едой и напитками, но и разделяли пищу на две отдельные категории: основные продукты, sitos, такие как хлеб и соусы или приправы, и opson, в числе которых — мясо, рыба и лук. Sitos полагалось есть левой рукой, opson — правой: «Привычная для приемов пищи дифференциация на левое и правое, верхнее и нижнее с легкостью переносилась на более умозрительные противоположности: основу и декор, нужду и избыток, истину и видимость». Мы можем представить это в виде следующей таблицы:

Символика левого и правого наличествовала и в средоточии греческой философской мысли, симпосии. Ложа участников размещались по кругу, и, как объясняет Дэвидсон, «на каждом ложе могло разместиться по два человека, лежащих на левом боку… Вино, песни и беседы текли слева направо, то есть, вероятно, против часовой стрелки»^[49].

Наконец, этот краткий обзор символического в современном и древнем мире указывает и на то, что подобная символика играет важную роль в подсознательной деятельности разума. Толкование сновидений всегда в большой мере основывалось на символизме, и недавно вышедший сонник «Словарь сновидцев» (Dictionary for Dreamers) определяет левую сторону как «зловещую, неверную, непроизвольную. К ней относится все порочное и аморальное: преступные наклонности, инцест, извращения. Женское пассивное начало, иногда способность к интуиции». Многое в этой символике сходно с символами, которые были приняты в предсказаниях: так, в «Одиссее» Одиссей замечает: «Не без бога та птица явилася справа! / Сразу, увидев, я понял, что вещая птица пред нами»^[50]^[51].

Движение слева направо считается неблагоприятным, и таким же образом интерпретируется движение в сновидениях. Пример тому находим у Фрейда в работе «Толкование сновидений», впервые опубликованной в 1900 году, назвавшего сновидения «царским путем к бессознательному». Сон, о котором идет речь, в действительности приснился за много лет до этого, весной 1863 года, не кому иному, как Бисмарку, ставшему впоследствии канцлером Германской империи:

«Мне снилось (как я не преминул рассказать наутро жене и другим), что я еду на коне по узкой горной тропе, слева вздымаются скалы, справа — пропасть. Тропа становится все у́же, конь отказывается идти дальше, и невозможно ни повернуть назад, ни спешиться, потому что для этого нет места. Тогда левой рукой я ударил хлыстом по гладкой скале и воззвал к Господу. Хлыст стал бесконечно длинным, скальная стена упала, словно занавес, и открылась передо мной широкая дорога с видом на холмы и леса, обликом похожая на Богемию… И я проснулся, радостный и полный сил».

Фрейд толкует этот сон с точки зрения сексуальной символики. Бесконечно удлиняющийся «хлыст», который держат в левой руке, — классический фаллический символ. Открывающийся внезапно вид — оргазм, за которым следует чувство радости. Здесь Фрейд цитирует другого психоаналитика, Штекеля, утверждавшего, что левое в сновидениях соотносится с вещами запретными или греховными, например с детской мастурбацией. То, что Бисмарк хватает хлыст левой рукой, указывает на запретный и мятежный акт. Свое значение имеет и узкая тропа с пропастью справа: всадник следует против часовой стрелки, поворачиваясь влево. И снова Фрейд ссылается на Штекеля, говорившего об этической составляющей правого и левого, в которой правое есть путь благочестия и, возможно, брака, тогда как левое — путь преступления и порока, возможно, гомосексуальности и инцеста. В дальнейшем психоаналитики продолжили развивать эти идеи, рассматривая противоположность правого и левого как два возможных способа разрешения эдипова комплекса: идентификация с матерью или с отцом или преодоление страха кастрации через импотенцию или целомудрие. Так называемый левый путь устраняет отца, выражаясь в матриархальной, безвещной культуре, с вероятными следствиями в виде инцеста, гомосексуальности и импотенции^[52].

Особый интерес среди психоаналитиков вызывал акт письма — квинтэссенция использования правой руки. Как отмечает Фрейд, «если акт письма, состоящий в том, что из трубочки на кусок белой бумаги вытекает жидкость, приобретает символическое значение coitus’а… то… от акта письма… следует воздерживаться потому, что он воспринимается как выполнение запрещенного сексуального действия». Неудивительно, что писание левой рукой приобретает другой смысл по сравнению с писанием правой рукой: «Привычка писать левой рукой… [есть] символический жест, мотивированный, если не стимулируемый, фантазиями, которые забыты, подавлены и отвергнуты сообществом говорящих вслух». Можно понять, почему Фрейд, пусть и подсознательно, не мог согласиться с Вильгельмом Флиссом, предположившим, что Фрейд, возможно, отчасти левша. Фрейд был, однако, достаточно честен, чтобы признать, что «[возможно] и делал что-то, что можно делать только левой рукой. В таком случае когда-нибудь тому придет объяснение, Бог знает когда»^[53].

Куда ни взглянешь — на любой континент, любой исторический период или культуру, — везде и всюду правое и левое обладают символическим значением, и правое всегда ассоциируется с хорошим, а левое — с плохим. Если бы мы не были так глубоко погружены в эту систему символов, то пришли бы в полное недоумение и потребовали какого-то объяснения этого поразительного факта. Но пришло время перестать множить примеры и задаться вопросом, почему вообще правое и левое окутаны символическими связями, как мы объясняем их и зачем они нужны. Первым, кто предпринял серьезную попытку осмыслить эти феномены, был Герц, и именно к нему мы сейчас вернемся^[54].

Герц начинает свой очерк, скорее, как биолог, чем как социолог. Он не сомневается в том, что правая рука — более умелая и что отдаваемое ей предпочтение как-то связано с мозгом. Герц не тратит время на рассмотрение наивной теории, согласно которой праворукость определяется только культурным давлением и влиянием общества — своего рода «заговором правшей». Он весьма изящно отвергает этот взгляд, указывая на то, что, поскольку некоторые левши инстинктивно предпочитают пользоваться левой рукой, несмотря на все давление, которое они испытывают, всю жизнь обитая в мире правшей, нет никакой причины, почему бы и правшам не отдавать инстинктивное предпочтение правой руке.

Конец ознакомительного фрагмента.

← 1. Проблема доктора Уотсона

* * *

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

Примечания

Taylor, A. J. P. (1966) The First World War: An Illustrated History, Harmondsworth: Penguin, p. 23; Durkheim, E. (1916) L’annuaire de l’association des anciens élèves de l’école normale supérieure, pp. 116–20; Needham, R. (1973) Right and Left: Essays on Dual Symbolic Classification, Chicago: University of Chicago Press, p. xi. См. веб-сайт.

Mauss, M. (1925) Année Sociologique, 1 (new series): 7–29.

Mauss, M. (1990) The Gift: The Form and Reason for Exchange in Archaic Societies, London: Routledge. См. веб-сайт.

Introduction by Evans-Pritchard to Hertz, R. Death and the Right Hand, translated by R. Needham and C. Needham, Aberdeen: Cohen and West, 1960; Parkin, R. (1996) The Dark Side of Humanity: The Work of Robert Hertz and its Legacy, Amsterdam: Harwood. См. веб-сайт.

Roodenburg, H., in Bremmer, J. and Roodenburg, H. (eds) (1991) A Cultural History of Gesture: From Antiquity to the Present Day, Cambridge: Polity Press, pp. 152–89; Bulwer, J. (1644) Chirologia; or, The Natural Language of the Hand; Composed of the Speaking Motions, and Discoursing Gestures Thereof. Whereunto is Added, Chironomia; or, The Art of Manual Rhetoricke, London: Thomas Harper, p. 109. См. веб-сайт.

Hertz, R. Death and the Right Hand, translated by R. Needham and C. Needham. Aberdeen: Cohen and West, 1960. См. веб-сайт.

Перевод М. Лозинского.

Hertz, R. (1909) Revue Philosophique, 68: 553–80; Hertz, R. Death and the Right Hand; Durkheim, E. (1916), p. 118. См. веб-сайт.

Kraig, B. (1978) Journal of Indo-European Studies, 6: 149–72. См. веб-сайт.

Mallory, J. P. (1989) In Search of the Indo-Europeans, London: Thames and Hudson, p. 140.

Kraig, B. (1978) op. cit.

В переводе с английского catharpin означает «швиц-сарвень» (морской термин), fashion — «способ, манера». — Прим. ред.

Cook, T. A. (1914) The Curves of Life, London: Constable (reprinted in Dover Books, 1979); Blake-Coleman, B. C. (1982) Folklore, 93: 151–63; Sylvester, D. (1999) Modern Painters 12 (3): 26–33. См. веб-сайт.

Rigby, P. (1966) Africa, 36: 1–16; Werner, A. (1904) Journal of the African Society, 13: 112–16.

Paskauskas, R. A. (1993) The Complete Correspondence of Sigmund Freud and Ernest Jones 1908–1939, Cambridge, MA: Harvard University Press, p. 31; Rigby, P. Africa; Smith, E. W. (1952) Journal of the Royal Anthropological Institute of Great Britain and Ireland, 82: 13–37; Granet, M., in Needham, R. (ed.) (1973) Right and Left: Essays on Dual Symbolic Classification, Chicago: University of Chicago Press, pp. 43–58; Devereux, G. (1951) Psychoanalytic Quarterly, 20: 398–422.

Перевод Т. Гнедич.

Platt, A. (1910) De Generatione Animalium, Oxford: Oxford University Press, 763. 6.131; Pearsall, R. (1971) The Worm in the Bud, Harmondsworth: Penguin, p. 303. См. веб-сайт.

Das, T. (1945) The Purums: An Old Kuki Tribe of Manipur, Calcutta: University of Calcutta Press; Hertz, R. Death and the Right Hand; Needham, R. (1973); Needham, R. (1979) Symbolic Classification, Santa Monica, California: Goodyear.

Needham, R. (1962) Structure and Sentiment: A Test Case in Social Anthropology, Chicago: University of Chicago Press, p. 96.

Wieschoff, H. A. (1938) Journal of the American Oriental Society, 58: 202–17; Kruyt, A. C., pp. 74–91 in Needham, R. (ed.) (1973) p. 78; Needham, R. (1967) Africa 37: 425–51; Beidelman, T. O., in Needham, R. (1973) pp. 128–66. См. веб-сайт.

Needham, R. (1979) op. cit., p. 52. См. веб-сайт.

Wilkin, S. (1852; revised version of 1836 edition), The Works of Sir Thomas Browne, London: Henry Bohn, Vulgar Errors, IV: iv. См. веб-сайт.

Fabbro, F. (1994) Brain and Cognition, 24: 161–83; McManus, I. C. (1979) Determinants of Laterality in Man, University of Cambridge: unpublished PhD thesis, chapter 13; Sattler, J. B. (2000) Links und Rechts in der Wahrnehmung des Menschen: Zur Geschichte der Linkshändigkeit, Donauwörth: Auer Verlag; Fowler, A. (1971) Milton: Paradise Lost, London: Longman, V: 689; V: 726; VI: 79. См. веб-сайт.

Psalm 118: 16; Anonymous (1916) The Jewish Encyclopaedia, New York: Funk and Wagnalls, X: 419; Wile, I. S. (1934) Handedness: Right and Left, Boston: Lothrop, Lee and Shepard, p. 218. См. веб-сайт.

Chelhod, J., in Needham, R. (ed.) (1973) pp. 239–62; The Qu’ran, Sura 56; Walsh, J. G. and Pool, R. M. (1943) The Journal of Southern Medicine and Surgery, 112–25; http:/islam.org/dialogue/Q325.htm. См. веб-сайт.

Bousquet, G. — H. (1949) Les grandes pratiques rituelles de l’Islam, Paris: Presses Universitaires de France, p. 105.

Перевод В. Вересаева.

Clark, G. (1989) Iamblichus: On the Pythagorean Life, Liverpool: Liverpool University Press, p. 70; Warrington, J. (1961) Aristotle’s Metaphysics, London: Everyman, p. 65; Wender, D. T. (1973) Hesiod and Theognis, Harmondsworth: Penguin Books, p. 29.

Davidson, J. (1998) Courtesans and Fishcakes: The Consuming Passions of Classical Athens, London: Fontana, pp. 24, 44. См. веб-сайт.

Перевод В. Вересаева.

Chetwynd, T. (1993) Dictionary for Dreamers, London: Aquarian Press, p. 150–1; Lawrence, T. E. (1935) The Odyssey of Homer, London: Oxford University Press, p. 321.

Freud, S. ([1900] 1976) The Interpretation of Dreams, Harmondsworth: Penguin Books, pp. 475–503; Butler, A. J. C. (1898) Bismarck: The Man and the Statesman; Being the Reflections and Reminiscences of Otto Prince von Bismarck, vol. II, London: Smith, Elder and Co, p. 210; Domhoff, G. W. (1968) Psychoanalytic Review, 56: 587–96. См. веб-сайт.

Thass-Thienemann, T. (1955) Psychoanalytic Review, 42: 239–61, pp. 239, 260; Masson, J. S. The Complete Letters of Sigmund Freud to Wilhelm Fliess 1887–1904, Cambridge, MA: Harvard University Press, 1985 pp. 292–3.

См. веб-сайт.