Снегурочка, Лель и Мизгирь

Котэ Развратт (2025)

Давным-давно заморозил Мороз все земли берендеев, и позвали они тогда Весну, чтобы прогнала она зиму лютую. Только полюбила Весна Мороза страстно и жарко… Родилась у них доченька, Снегурочка. А теперь пришло и ей время узнать, что же такое настоящая любовь… Но смогут ли Лель-пастушок и Мизгирь-купец растопить своими ласками сердечко её ледяное? Ведь не только сердце её изо льда… От автора: мяу, моя нежная кошечка! Поверь, это ОЧЕНЬ плохая сказка про Снегурочку, от которой даже в зимнюю стужу тебе будет жарко в твоей постельке… Очень много горячих сцен и древнеславянского мата!

2

Только вдруг слышу я сквозь сон стоны дикие да страстные, снятся мне луга зеленые, да реки медовые с кисельными берегами… Вижу юношу красивого да пригожего, будто тянет он ко мне свои руки сильные, смотрит на меня своими очами лазоревыми, да смеётся в свою бороду молодецкую, кучерявую.

Хочется мне поцеловать добра молодца, желаю, чтобы он обнял меня, да к сердечку крепко-накрепко прижал. Чую, как все чресла мои огнём небывалым полыхают, никогда такого со мной раньше не случалось…

Чувствую, как тепло у меня вдруг между ножек стало, будто ручей огненный в меня втекает, по моим венам огонь жгучий гонит.

Вот уже и молодец надо мной склоняется низко-низко, слышу я, как он хрипло шепчет мне на ушко:

— Приди, Весна, приди! — а сам моё одеяло пуховое с меня в сторонку откидывает, да на моё тело нагое любуется, налюбоваться не может.

Наклоняется к моим персям налитым, розовым, как персики нежные, тонким пушком золотым покрытые, целует каждый в сосок — будто вишенку сладкую обсасывает, смакует. Сладко мне, аж мочи нет…

Вот я пальчиками вцепилась в его головушку курчавую, не хочу, чтобы он от меня отрывался, игры свои молодецкие останавливал.

Не могу сдержать я стонов своих утробных, диких. А он меня ласкает, дразнит. Вот рука его тискает моё тело мягкое, податливое, как испечённый мякиш хлебный золотистый, сжимает, вот он живот мой целует, всё ниже и ниже опускается.

Горю я вся, полыхаю от желания неудержимого, сама уже ножки свои раздвигаю, да сама молодца прошу, умоляю:

— Войди в меня, друг разлюбезный… — а сама ручками своими его рубаху алую стягиваю с него, да приникаю губками к его груди могучей да статной…

Вот он руку свою меж ножек моих заводит, да пальцами своими мою сластунью девичью дразнит, играется с ней.

— Ещё, ещё! — только и шепчу я ему сквозь сон, а он ухмыляется, да и спускается всё ниже к моим вратам заветным, и чувствую, как поцелуем тёплым и мокрым мои губы нижние запечатывает.

Нет мочи терпеть больше желание такое неистовое, хватаю я его руками своими, к себе прижать хочу, да только глядь: нет его! Исчез мой красавчик кучерявый. Только дымка сладкая у меня меж пальцев вьётся…

И слышу только призыв его страстный будто издалека доносится:

— Весна, Весна, приди!

Разлепляю веки, сажусь в постельке своей пуховой, да понимаю, что сон мне приснился чудесный. Такой сладкий, что до сих пор между ляжек словно медком намазано…

Гляжу за окошко, из своей спаленки, а там братец мой, Ярило, уже свою колесницу огненными конями запрягает: рвут они удила, бьют копытом острым, застоялись в стойле за зиму долгую, бесконечную.

Бешеным глазом зыркают, а по ветру пылающие гривы их развеваются.

Слышу я снова зов тот дивный и страстный:

— Весна, Весна, приди! — будто и взаправду меня кто-то кличет.

Смотрю из оконца на землю под собой, вижу, что вся она укрыта коркой ледяной, да только будто внизу маленькая точка огненная пылает, словно огонёк лучинки. Доносится вновь до меня призыв страстный:

— Весна, приди!

Понимаю я, что проспала я, не прогнала морозы лютые… А пробудили меня ото сна глубокого стоны да крики берендеев любовные, плотские, что из той избы аж до самых небес долетают. Долетела их жертва любовная до моего терема небесного!

Накидываю я наспех на себя рубашку свою шёлковую, алыми маками вышитую, да сарафан свой сверху пурпурный надеваю. Волосы золотые в косу тугую заплетаю, на ножки — сапожки сафьяновые натягиваю, да бегу поскорее к братцу своему, Яриле, на крылечко:

— Братец мой милый, скажи, какой месяц нынче на дворе?

— Да уж май, сестричка, — ухмыляется он, да в свою колесницу залазит.

— Как же так?! — ужасаюсь я. — Пропадёт ведь без меня Земля-матушка! Без тепла и любви моей! Скорее отвези меня вниз, к людям! К зверям моим да птичкам малым! Столько работы у меня, ведь на три месяца целых я опоздала! — кричу так, а сама пунцовым цветом заливаюсь, вспоминаю свой сон недавний постыдный и сладострастный.

Вот бы мне встретить когда-нибудь такого молодца…

— Ну что же, сестрица, сладко же ты спала нынче! Отвезу я тебя на землю, только знай, не отступит просто-так Зима лютая, не отдаст просто так своего полюбовника, Мороза, тебе!

— Больно надо! — вспыхиваю я очами гордо, только голову свою вверх вскидываю. — Какого ляда мне эта старуха костлявая ледяная да любовник её старый и седой? Найду и без него себе любимого по душе! — а у самой всё из головы не идёт образ того юноши прекрасного да жаркого…

— Но, огненные, ретивые, пошли! — бьёт-хлещет своим кнутом с молниями Ярило коней своих диких вороных, так, что вспыхивают она, как три кометы, да несут нас со всей мочи на землю, где Зима навеки поселилась…

Долетаем мы до Берендеева царства, кланяюсь я своему братцу Яриле низко в пояс:

— А дальше я сама, мой братец любезный. Теперь, как я пришла на землю, и ты ярче сиять на небушке и греть будешь.

Ярило на свою колесницу вскочил, да и помчался по небу майскому, весеннему.

Встаю я на землю стылую, утопаю в сугробах ледяных по самый пояс. Только там, где я ступаю, сразу же снега топятся, ручьи журчать весёлые начинают, да трава молодая изумрудная на свет вылезает. Иду я, ступаю по полям, лесам густым, чащам непроходимым, а вокруг меня всё расцветает, зеленеет, порхает и щебечет.

Вот и леса дымкой подёрнулись, вот и зайчики серые по кочкам скачут, подхожу я только к огромной поляне лесной, снегом глубоким укрытой, и вижу, что сидит на ней на троне высоком старец седой и грозный.

Смотрю я на него, и тут вдруг понимаю, что молодец это тот самый из моего сна! Только словно весь постаревший и дряхлый. Один взгляд его ледяным светом светится, да губы сквозь бороду седую влагой рубиновой винной блестят…