Младший брат

Кори Доктороу, 2008

Маркусу всего семнадцать, но волею судьбы он становится подозреваемым в теракте, который произошел в центре Сан-Франциско. Департамент внутренней безопасности отправляет Маркуса в секретную тюрьму, где его подвергают пыткам. Вскоре его отпускают, однако, выйдя на свободу, Маркус обнаруживает, что в городе установлен полицейский режим…

Глава 6

Хотите верьте, хотите нет, но на следующий день родители отправили меня в школу. Только в три часа утра я с трудом погрузился в беспокойный сон, а в семь отец уже стоял в ногах моей кровати и грозил стащить меня за щиколотки. Я кое-как поднялся — глаза слипались, язык не ворочался — и поплелся в ванную.

Мама запихнула в меня поджаренный хлеб с бананом. Я через силу проглотил, всей душой жалея, что родители не разрешают мне дома пить кофе. Нет, я, конечно, могу украдкой опрокинуть чашечку по дороге в школу, но смотреть, как они прихлебывают этот божественный напиток, пока я, еле волоча ноги, брожу по дому, одеваюсь и собираю учебники, было выше моих сил.

Путь до школы был мне хорошо знаком, я проделывал его тысячи раз, но сегодня все выглядело по-другому. Я шагал вверх и вниз по холмам, направляясь к Мишен-Дистрикту, и повсюду кишели грузовики. На указателях остановки виднелись новые датчики и дорожные камеры. Должно быть, у кого-то хранился изрядный запас следящего оборудования, и при первом же удобном случае его поразвешивали на каждом столбе. В качестве этого случая очень удачно подвернулась атака террористов на Бэй-Бридж.

Из-за этого весь город выглядел каким-то приунывшим. Примерно такое же чувство возникает, когда едешь в переполненном лифте, под пристальными взглядами попутчиков и вездесущих камер.

Я взбодрился чашечкой кофе в турецкой кофейне на углу Двадцать четвертой улицы. Турецкий кофе — это, строго говоря, и не кофе совсем, настолько он густой и вязкий. Ложку поставишь — стоит, а кофеина больше, чем в целой банке энергетика вроде «Ред Булл». Знаете, почему Османская империя была непобедима? Потому что обезумевшие всадники шли в бой, подогревшись убийственной дозой угольно-черного кофе. Поверьте на слово, я об этом читал в Википедии.

Я хотел было расплатиться дебетовой карточкой, но при виде ее хозяин кофейни, турок, брезгливо скривился.

— Больше никаких карт.

— Это еще почему?

Много лет я расплачивался за дозу кофеина этой карточкой. Турок без конца цеплялся ко мне, говорил, что я еще не дорос до его кофе, отказывался обслуживать в учебное время, полагая, что я прогуливаю уроки. Но за долгие годы между нами установилось некое шероховатое взаимопонимание.

Он печально покачал головой.

— Ты все равно не поймешь. Иди в школу, малыш.

Сказать, что я не пойму, — самый верный способ разжечь во мне желание разобраться в теме. Я вцепился в него как клещ, требуя разъяснений. Сначала он, кажется, был готов вышвырнуть меня вон, но, когда я спросил, устраиваю ли я его в качестве клиента, он раскололся.

— Безопасность. — Он обвел взглядом свою маленькую кофейню, банки с сушеными бобами, турецкие пряности на полках. — Правительство. В газетах писали, они теперь за каждым следят. Вчера Конгресс принял второй Закон о борьбе с терроризмом. Всякий раз, когда расплачиваешься карточкой, они следят за тобой. Я сказал — нет. Я не стану помогать им следить за моими клиентами.

У меня отвисла челюсть.

— Думаешь, это все ерунда? Если правительство узнает, где ты пьешь кофе, что тут плохого? Потому что они будут знать, где ты сейчас, где ты побывал. Думаешь, почему я уехал из Турции? Потому что там правительство всегда шпионит за людьми. Не хочу я этого. Перебрался сюда двадцать лет назад, потому что хотел свободы. И никому не позволю эту свободу отобрать.

— Вы потеряете многих клиентов, — выпалил я. Хотел пожать ему руку, сказать, что он настоящий герой, но с языка сорвалось только это. — Сейчас почти все платят картами.

— Потеряю, но, может, не всех. Может, люди будут приходить, если узнают, что я тоже люблю свободу. Я повешу объявление. Может быть, другие магазины поступят так же. Говорят, Американский союз гражданских свобод хочет подать в суд на правительство.

— Отныне буду пить кофе только у вас, — пообещал я. И не шутил. Полез в карман за мелочью. — Только у меня денег с собой нет.

Он выпятил губы и кивнул.

— Многие так говорят. Ничего. Отдай эти деньги в АСГС.

За две минуты мы с турком сказали друг другу больше, чем за все мои прошлые визиты в его кофейню. Я и понятия не имел, какие страсти бурлят в его душе. Считал его всего лишь одним из дружественных поставщиков кофеина в округе. Теперь я пожал ему руку и, выходя на улицу, ощутил, что сражаюсь бок о бок с ним по одну сторону баррикад. Мы стали тайными союзниками.

* * *

Меня не было в школе два дня, но, кажется, я не пропустил ничего важного. В один из дней, когда город мучительно приходил в себя от пережитого потрясения, школу закрыли. А следующий день, похоже, был посвящен траурным мероприятиям по погибшим и пропавшим без вести. Газеты публиковали их биографии, воспоминания близких. Интернет наполнился тысячами некрологов.

Среди этих предполагаемых жертв числился и я. Сам я об этом даже не подозревал и не ожидал такой встречи. Раздался чей-то вопль, и вокруг столпились человек сто, хлопали меня по спине, пожимали руку. Две девчонки, с которыми я даже не был знаком, поцеловали меня, и отнюдь не по-дружески. Я почувствовал себя рок-звездой.

Учителя были ненамного сдержаннее. Мисс Галвес рыдала прямо как моя мама, три раза обняла меня и только потом разрешила сесть за парту. У входа в класс над доской появилось то, чего раньше не было. Видеокамера. Мисс Галвес поймала мой взгляд и протянула отксеренный школьный бланк с каким-то текстом.

Управление объединенного школьного района Сан-Франциско в выходные провело экстренное совещание и единогласно постановило: обратиться к родителям всех школьников города за разрешением установить во всех классах и коридорах камеры видеонаблюдения. Согласно закону, они не имели права устанавливать камеры в школе против нашей воли, однако в законе ничего не говорилось о нашем «добровольном» отказе от конституционных прав. В письме говорилось, что чиновники уверены в полной поддержке со стороны родителей. Тем детям, чьи семьи не согласятся на слежку, будет предоставлена возможность обучаться в отдельных, «незащищенных» классных комнатах.

Почему же у нас в классах повесили камеры? Ну конечно, из-за террористов. Потому что, взорвав мост, террористы указали, что следующей мишенью станут школы.

Я трижды прочитал этот текст и поднял руку.

— Да, Маркус?

— Мисс Галвес, у меня вопрос по этому документу.

— Говори, Маркус.

— Цель терроризма — запугать нас, верно? Потому он и называется терроризмом.

— Полагаю, да.

На меня устремились взгляды всего класса. Я был не из лучших учеников, однако любил затевать дискуссии на тему урока. Всем хотелось послушать, что я скажу дальше.

— Получается, мы делаем именно то, чего от нас хотят террористы? Пугаемся, вешаем камеры в классах и все такое. Выходит, они своего добились?

Раздались испуганные перешептывания. Поднялась одна рука. Это был Чарльз. Мисс Галвес вызвала его.

— Камеры в классах оберегают нашу жизнь и помогают побороть страх.

— Оберегают от чего? — спросил я, не дожидаясь разрешения.

— От терроризма, — ответил Чарльз. Остальные закивали.

— Каким же образом они нас оберегают? Если сюда прокрадется самоубийца с бомбой и взорвет нас всех…

— Мисс Галвес, Маркус нарушает школьные правила. Нам не полагается шутить об атаках террористов…

— Какие уж тут шутки?

— Благодарю вас обоих. — Вид у мисс Галвес был очень грустный. Мне стало стыдно за то, что срываю ей урок. — Я считаю эту дискуссию очень интересной, но предпочла бы отложить ее до будущих уроков. Эти вопросы еще слишком болезненны для нас, и мне не хотелось бы обсуждать их сегодня. Давайте вернемся к разговору о суфражистках.

До конца урока мы говорили о суфражистках и обсуждали изобретенную ими стратегию. Они запускали по четыре женщины в кабинет каждого члена Конгресса, и те в доступной форме объясняли ему, как скажется на его политическом будущем отказ предоставить женщинам избирательные права. В обычное время подобные темы — о том, как простые люди заставляют власть имущих вести себя честно, — мне очень интересны. Но сегодня я никак не мог сосредоточиться. Должно быть, сказывалось отсутствие Дэррила. Мы с ним оба любили обществознание и сразу после начала урока открывали скулбуки и затевали переписку, втихую обсуждая то, о чем говорилось на уроке.

Накануне ночью я записал двадцать DVD‐дисков с операционной системой «Параноид-иксбокс» и взял их с собой в школу. Раздал их ребятам, которые, как я знал, были очень-очень увлечены компьютерными играми. Все они год-два назад обзавелись иксбокс-универсалами, и почти все давно забросили эти приставки. Игры для них безумно дорогие и не такие уж интересные. На переменах, за обедом или в зале самоподготовки я отводил этих ребят в сторонку и пел дифирамбы играм на «Параноид-иксбоксе». Мол, это бесплатные прикольные многопользовательские игры, которыми увлекается множество самого крутого народу со всего света.

Это называется «бритвенный бизнес» — бесплатно всучить какую-то ерунду, чтобы люди потом купили то, что ты хочешь им впарить. Так работают компании вроде «Жилетт»: раздают бесплатные станки для бритв и затем разоряют вас на лезвиях к ним. Самый яркий пример — картриджи для принтеров. Краску для них загоняют покупателям по цене в десятки раз дороже самого элитного шампанского, а оптовикам она обходится по копейке за галлон.

«Бритвенный бизнес» держится на том, что вы не можете купить «лезвия» ни у кого другого. Ведь если «Жилетт» кладет себе в карман по девять долларов с каждого проданного за десятку сменного лезвия, то, согласитесь, неплохо бы организовать конкурентное производство и продавать те же лезвия уже за пятерку. Чистая прибыль в четыреста процентов — да за такое ваш брат бизнесмен душу дьяволу продаст!

Точно таким же «бритвенным бизнесом» занимаются компании вроде «Майкрософта». Они прилагают массу усилий, чтобы осложнить или объявить вне закона любую конкуренцию в производстве «лезвий». У «Майкрософта» на каждом иксбоксе установлена защита, не дающая запустить «левую» программу, написанную независимыми разработчиками — теми, кто не отстегнул «Майкрософту» грабительскую сумму за лицензию.

Ребята, с которыми я встречался, об этом как-то не задумывались. Зато, когда я им сообщал, что эти игры никем не отслеживаются, они сразу навостряли уши. В наше время любая онлайновая игра напичкана всевозможной дрянью. Во-первых, извращенцы, которые норовят заманить тебя в какое-нибудь удаленное местечко и там дать волю своим фантазиям в духе «Молчания ягнят». Затем копы — они притворяются уступчивыми ребятишками, чтобы ловить тех самых извращенцев. Но хуже всех — надзиратели, которые целыми днями только и делают, что следят за всеми нашими разговорами и стараются подловить нас на нарушении какого-нибудь пункта условий использования. Например, не кадриться, не сквернословить и вообще «не допускать явных или замаскированных высказываний, принижающих любые аспекты сексуальности и сексуальной ориентации».

Я не сексуально озабоченный, но, когда тебе семнадцать, в разговорах нет-нет да и возникает тема секса. Но упаси вас бог заикнуться об этом в геймерском чате. Весь кайф обломают. Зато игры для «Параноид-иксбокса» никто не мониторит, они написаны не компанией, а хакерами чисто для собственного развлечения.

Моим приятелям-геймерам затея понравилась. Они охотно взяли диски и пообещали записать копии для всех своих друзей — ведь все знают, что прикольнее играть со своими приятелями.

Вернувшись домой, я прочитал, что группа родителей подала в суд на руководство школы за видеокамеры в классах, однако их требование — отложить установку хотя бы до принятия судебного решения — уже отклонили.

* * *

Не знаю, кому первому пришло в голову назвать нашу сеть икснетом, но слово прижилось. Даже в автобусах слышались разговоры о ней. Ван позвонила мне и спросила, слыхал ли я об этой сети. Я попросил подробностей и, услышав их, чуть не поперхнулся: диски, которые я начал раздавать на прошлой неделе, стремительно расходились по рукам. За две недели их копии добрались аж до Окленда. Мне стало не по себе: я то и дело озирался по сторонам, словно боялся, что нарушил строгие наказы, сделанные безопасниками на прощание, и теперь они явятся за мной и упрячут черт знает куда на веки вечные.

Те две недели дались мне нелегко. В метро перестали принимать оплату наличными, перейдя на бесконтактные карты с радиомаячками, которыми надо было всего лишь провести перед турникетом. Штука, конечно, удобная, но всякий раз, пользуясь ими, я понимал, что за мной следят. Кто-то опубликовал в икснете ссылку на доклад Фонда электронных рубежей о том, как подобные турникеты могут использоваться для слежки. Там же были короткие репортажи о небольших протестных пикетах на станциях метро.

Теперь я практически всегда выходил в сеть через икснет. Завел себе подставной почтовый ящик через Партию пиратов — шведскую политическую партию, выступавшую против слежки в интернете. Они клялись, что будут держать наши электронные адреса в тайне от всех, даже от полиции. Выходил я на них строго через икснет, переключаясь по интернет-соединениям соседних домов и оставаясь неузнанным, хотелось надеяться, на всем пути до самой Швеции. Я больше не пользовался ником w1n5t0n. Если уж даже Бенсон сумел меня вычислить, значит, это под силу кому угодно. Новый ник — M1k3y — я выдумал просто так. Мне стало поступать множество писем от людей, которые читали на форумах или в чатах, что я могу помочь им наладить соединение с икснетом.

А вот по «Харадзюку Фан Мэднесс» я скучал. Компания прекратила поддерживать игру, по их словам, на неопределенное время. Утверждали, что, мол, «по соображениям безопасности» они считают слишком рискованным делом прятать вещи и посылать игроков на поиски. А если кто-то решит, что в задании речь идет о бомбе? А вдруг кто-то спрячет бомбу в том же самом месте?

А если я в грозу буду ходить под зонтиком, и в меня ударит молния? Запретить зонтики! Бороться с угрозой молний!

Я продолжал пользоваться ноутбуком, хоть и не без содрогания. Если я совсем перестану его открывать, тот, кто подсадил туда жучка, наверняка заподозрит неладное. А если я буду каждый день выходить в сеть, постепенно сокращая продолжительность сеансов, они решат, что мне это просто надоедает. Читал я чаще всего некрологи по тысячам моих друзей и соседей, нашедших свою смерть на дне Залива.

Правду сказать, я и домашней работе уделял все меньше и меньше внимания. Было много других дел. Каждый день я записывал пятьдесят-шестьдесят новых дисков с «Параноид-иксбоксом» и развозил по всему городу, вручая тем, кто был готов записать еще десятков шесть и тоже раздать друзьям.

Я не очень боялся, что меня на этом засекут, потому что на моей стороне была криптография. Криптография, или тайнопись, известна с древнеримских времен. Ее большим любителем был Октавиан Август, он придумывал собственные коды, которыми мы до сих пор зашифровываем самые едкие шутки в электронных письмах.

Криптография — это математика. Чистейшая и тяжеловесная. Не стану объяснять ее вам в подробностях, потому что сам не до конца понимаю. Почитайте лучше в Википедии.

Если вкратце, то некоторые виды математических операций очень легко работают в одну сторону и очень трудно — в обратную. Нет ничего сложного в том, чтобы перемножить два больших простых числа и получить гигантское произведение. И очень, очень трудно взять это произведение и вычислить, из каких простых чисел оно получено.

А значит, если вы придумаете способ шифрования, основанный на умножении простых чисел, то расшифровать его, не зная этих чисел, будет трудно. Невероятно трудно. Даже если все существующие на Земле компьютеры включатся в непрерывную работу, на это уйдет триллион лет.

Процесс тайнописи включает в себя четыре составляющие. Первая — информация, которую надо зашифровать, специалисты называют ее «открытый текст». Вторая — конечный продукт, или «шифровка». Третья — сам шифр, или система шифрования. И главное — ключ, самый секретный компонент, который надо добавить к шифру, чтобы открытый текст стал шифрованным.

В былые времена шифровальщики старались держать в секрете все эти компоненты. У каждой организации, у каждого правительства были собственные шифры и собственные ключи. Во время Второй мировой войны нацисты и их противники — союзные силы — держали в строгом секрете друг от друга свои способы шифрования и уж тем более ключи для расшифровки. Вроде бы они делали все правильно, так ведь?

Конец ознакомительного фрагмента.