Континент. От Патагонии до Амазонии

Константин Эдуардович Амур, 2013

Южная Америка… Громадное пространство с разными климатическими поясами, от приполярного до влажных тропических лесов. Протянувшиеся вдоль всего континента хребты неприступных Анд, многомиллионные мегаполисы с населяющими их людьми разных национальностей и рас, вероисповеданий и традиций. Дикари в сельве, разнообразный мир животных и богатейшая флора. Заброшенные города инков, других доколумбовых культур. Поиски конкистадорами Эльдорадо, нераскрытые тайны минувших эпох… Думаете, вы знаете реальности жизни на этом континенте? Нет, вы и представления не имеете об этом вопросе.

Глава первая

Я летел самолетом в Германию с Кириллом в «Рютте» на мои «смотрины», после которых, если повезет, мог приступить к учебе. Это был рейс «Аэрофлота» Санкт-Петербург — Франкфурт на Майне.

Мерно свистели турбины авиалайнера, наш салон был заполнен лишь наполовину. Летательный аппарат уже снижался перед посадкой, закладывало в ушах.

— Подлетаем, — сообщил мне друг. — Посмотри в иллюминатор, картина сильно отличается от нашей в России.

До этой первой поездки в Европу я ничего более экзотического, чем Прибалтика со Средней Азией не видал, поэтому последовал совету Кирилла, немедленно прилипнув к прохладному стеклу.

Под вынырнувшим из туманной дымке самолетом, летевшим на высоте нескольких сотен метров, раскинулось море красных черепичных крыш предместий Франкфурта. Иногда дома чередовались участками густого леса или хитросплетениями аутобанов с движущимися по ним множеством автомобилей.

— Да…, — опешил я от увиденного. — До чего же гармонично все выглядит.

Аэропорт мегаполиса, в который мы прибыли, поражал своими размерами. Пока шли из конца в конец, толкая перед собой тележки с полученным багажом, уже успели подустать. Персонал этого крупнейшего европейского авиаузла, как я заметил, вовсю использовал велосипеды для перемещений на длинную дистанцию, дабы не стаптывать свои башмаки. Настоящее вавилонское столпотворение, пассажиры из самых разных уголков нашей планеты в порой весьма причудливых, необычных одеждах, непринужденно идущие нам навстречу.

Нас встречали подруга Кирилла Ольга и ее знакомая Сабрина.

— Как долетели? — спросили они.

— Спасибо, нормально, — ответил я по-немецки.

— Что хотел бы увидеть, пока мы не уехали в Шварцвальд, — благожелательно предложила мне знакомая Ольги.

До конечного пункта назначения от аэропорта предстояло преодолеть еще 260 километров, но по скоростной автостраде это сущие пустяки.

— Пива хотел бы попить, — неожиданно для себя самого попросил я. — Настоящего немецкого, разливного из бочки.

Все рассмеялись от моего простецкого предложения.

Я много слышал от людей искушенных в данном вопросе историй невероятных об этой немецкой достопримечательности и сразу возжелал убедиться в правдивости их слов.

Умудренная жизненным опытом, много старше нас годами Сабрина взяла инициативу в свои руки.

Спустившись по анфиладе эскалаторов под землю на восьмой уровень, мы все вместе вышли на паркинг к ее автомобилю. Она отвезла нас в одну уютную пивную на открытом воздухе, биргартен по-местному. Она и выглядела как пивной сад, если перевести это название на наш язык.

Ажурно плетеные беседки, увитые вьющимися побегами хмеля, настоящего или пластмассового я не разглядел. Кёльнер принес нам по две литровых кружки очень светлого на вид пива с уже осевшей пеной.

Подруга Ольги пила кофе, так как была за рулем.

— Что-то слабоватое оно какое-то на первый взгляд, как будто разбавленное, — сняв первую пробу неуверенно сказал я другу.

— В Германии не разбодяживают пиво, даже не слыхал о таком, — хохотнул Кирилл. — Ты глотни еще, может сразу не распробовал?

Я отхлебнул еще, прислушиваясь к своим внутренним ощущениям.

Тут содержащийся в неказистом с виду пенном напитке градус всосался в мою кровь и сразу захорошело. Я ощутил необычайный душевный подъем, такой же подъем переживали и мои спутники по моим наблюдениям.

— В 1516 году баварский герцог Вильгельм IV издал указ о чистоте пива. В нем говорится, что для приготовления пива разрешается использование только солода, хмеля, дрожжей и хорошей воды, — произнесла Сабрина, слушавшая наш разговор. — Нарушителей ожидают сумасшедшие штрафы и банкротство.

Мы все говорили по-немецки, чтобы и она могла принять участие в нашей беседе.

Подруга Ольги полжизни проработала журналистом на одном из главных немецких телеканалов ZDF и много чего знала о здешней жизни.

— А что, вяленую рыбу тут не принято к пиву подавать? — спросил я, порядком захмелев от выпитого.

— Как то купил себе воблы по случаю тут в русском магазине для эмигрантов, — стал рассказывать друг. — Сел в дальнем углу одной пивной, заказал несколько кружек пенного. Начал об угол стола отбивать вяленую рыбу, чтобы мягче сделалась.

Он прервался, приложившись к сосуду.

— В переполненной пивной, где от бесед посетителей стоял небольшой гул, моментально наступила звенящая тишина и все присутствующие обернулись ко мне, — со смешком продолжил Кирилл. — И посмотрели на меня так, как будто я не воблу, а сушеную ящерицу об угол отбиваю.

— В нашей стране пивные кружки в заведениях после посетителей принято мыть простым окунанием в мыльный раствор, — смеясь от услышанного пояснила Сабрина. — А запах вяленой рыбы пристает к стеклу кружек и от него очень тяжело избавиться. И от таких кружек просто избавляются, отправляя их в бой.

* * *

Бетонное покрытие автострады было ровным как взлетно-посадочная полоса крупного аэродрома и неслось под наше авто́, теряясь сзади за горизонтом. Сбоку, на расстоянии сто метров, находился встречный автобан, по которому несся встречный поток автомобилей. Автобан иногда пересекался с другими дорогами на разных уровнях или переходил на прочие направления с помощью ответвлений или сложных развязок.

— Сто шестьдесят, — заметил я показание скорости, сидя сзади за управлявшей машиной Сабриной.

Мы мчались в третьем ряду в потоке транспорта.

Справа чуть медленнее двигались фуры и междугородние автобусы.

— У них скорость ограничена сто двадцатью, — пояснил мне Кирилл. — Из соображений безопасности.

А слева нас с легкостью обгоняли другие тачки.

— Какая же скорость у них? — кивнул я на проскакивающие мощные болиды.

— Больше двухсот, — ответил друг. — Четвертая полоса для обгона и особо сумасшедших, любителей быстрой езды.

Лавируя между полосами и автомобилями, иногда ловко проскальзывали спортивные мотоциклы, порой и с двумя седоками, полулежавшими один на другом.

— Эти и вовсе самоубийцы, — сказала о владельцах мотобайков Ольга. — Достаточно лишь их небольшого касания с другой несущейся на такой скорости машиной или ограждением автобана и мотоцикл выбрасывает с полотна дороги… уже с покойниками.

Я заметил ранее пару раз стальные профили ограждения автострады, завязанные от удара в затейливые бантики, но не придал этому особого значения.

— Для чего же нужна первая полоса, она ведь пустая? — задал я вопрос моим спутникам.

— Для разгона, чтобы достичь минимальной скорости на автобане, составляющей сто километров в час, — сообщила мне Сабрина, слушавшая наш разговор, не отвлекаясь от вождения. — С меньшей вас сразу же остановит дорожная полиция и выпишет внушительный штраф как создающему угрозу жизни остальным водителям транспортных средств, камер наблюдения вокруг полно.

Вдоль автострады, находившеюся на некотором возвышении над окружающей местностью, мелькали населенные пункты, спрятанные за матовыми шумозащитными экранами. Потом пошли различные промышленные предприятия, складские терминалы.

Я обратил внимание, что все ремонтные работы на автобане начинаются на ходу. Чтобы ограничить требуемый участок сначала отводят поток несущегося транспорта на другие полосы и вводят ограничение максимальной скорости. Для этого используются специальные машины с поднимающимися информационными щитами, видимыми издали в любое время суток. Затем в полотно дороги другие специальные машины очень быстро вбивают катафоты разных цветов, образующие цепи временных полос.

— Глубина подушки автострады составляет около десяти метров, а стоимость прокладки ее одного километра вместе с бетонным полотном равна нескольким миллионам американских долларов, — добавила Сабрина. — Это очень дорогое удовольствие и оно по карману только ограниченному количеству государств.

— Какова максимально разрешенная скорость на немецких автобанах? — поинтересовался я у подруги Ольги.

— Ограничений нет, но есть рекомендованная скорость, составляющая 130 километров в час, — сказала та. — Ограничения существуют только у населенных пунктов из-за повышенного шума двигателей идущего транспорта и на временно ремонтируемых участках автострады. Вот в этих местах скоростной дороги возможны санкции. Два вежливых предупреждения на табло над трассой, замеренные автоматическим радаром или лазером, и по месту жительства придет официальное письмо с фотографией вашего авто, с государственным номером транспортного средства, временем и датой произошедшего и на какую величину превышена скорость. Не хочешь платить, и не надо, полиция через быстрый суд снимет сумму с вашего счета, в пару раз превышающую выписанный штраф, чтобы надолго запомнилось.

Мы помолчали.

— Кстати, строительство сети скоростных дорог, связывающих все части государства воедино, началась при одиозных режимах Муссолини и Гитлера в 30-х годах ХХ века, — сообщила Сабрина.

Ближе к Фрайбургу вдоль автострады появились посадки овощей, фруктовые сады и виноградники. Вдали показались горы в сизой дымке. Объехав город, мы стали подниматься по извилистому серпантину шоссе среди возвышенностей, съехав с автобана. Встречались участки дороги, к которым спускались накрытые мелкой сеткой откосы круч.

— Это от возможного камнепада, — проследив направление моего взгляда сказал Кирилл. — Обычное дело здесь, может и пришибить.

Крутые кряжи, вздымавшиеся вокруг нас, были поросши хвойными деревьями и сильно напоминали мне Карпаты или Крым.

— Горно-лесной массив Шварцвальда, что в переводе означает черный лес, является нашей маленькой Сибирью, — смеясь и ловко управляя машиной стала рассказывать подруга Ольги. — В Германии осталось не так уж много мест со столь девственно сохранившейся первозданной природой. По сути, это единый национальный парк, где строго соблюдаются законы охраны оберегаемого растительного и животного мира. Этот уникальный район лежит в приграничье с Францией и Швейцарией. Тут имеется свой самобытный, исторически сложившийся, тип архитектуры и народных промыслов, традиционные наряды проживающего населения.

Проезжая сквозь проходы между горами наш автомобиль оказывался в небольших долинах. Меня привлек вид крыш жилых строений, деревянных и каменных, вроде хуторов, мимо которых мы проезжали.

Своей формой они напоминали мне стальной шлем ландскнехта¹ с боковыми и задними напусками, крытые черепицей.

— Столь мощная кровля объясняется обильными снегопадами в зимний период в здешней местности, — заметил мой друг. — Большой вес снега на ней требует такой мощной конструкции.

Так, переезжая из долины в долину, с очередного подъема до спуска, поглядывая на огоньки жилья среди дремучих лесов, мы и добрались наконец к ночи к Рютте, где я и заночевал в предложенной мне уютной комнате горного пансиона «Шрёдерхаус», вмиг отключившись от действительности с дальней дороги.

* * *

Чуть слышно журчал ручеёк в мастерски сделанной горке, стоявшей на подставке сбоку от массивного двухтумбового старинного стола из мореного дуба хозяйки кабинета. Всю стену напротив занимал обширный открытый стеллаж с рядами книг, некоторые из которых были в потертых кожаных переплетах. Легкий полумрак при слегка спущенных шторах выгодно оттеняла ярко горящая свеча в подсвечнике, в дрожащем свете которой поблескивал серебряный имперский орел на тяжелом основании.

— Вы пока будете жить, Константин, в той же комнате, где остановились по прибытии, — стала объяснять мне моя матрона Урсула Круг, одна из старших и авторитетных специалистов психологической школы «Рютте», от мнения которой много чего тут зависело. — Потом, быть может, мы вам подыщем жилье подешевле.

Наступила пауза.

— Питаться будете либо в столовой Верены Гётте в «Херцельхаусе», либо за наличный расчет, покупая продукты в магазинах Тодтмоса и сдавая чеки в конце каждой недели в наш секретариат, — добавила она и со вздохом произнесла. — Деньги мы вам будем давать на полный пансион.

Как я позже узнал, скупость и экономность моего нового научного руководителя по учебе была здесь притчей во языцах.

— Для оплаты вашей студенческой медицинской страховки вам придется убирать секретариат «Бергкранца», — продолжила Урсула. — На первое время будете проходить учебные курсы у меня, Томаса Шинделина и Акселя Хольма.

Перед окончательным принятием решения по мне фрау Круг меня буквально обнюхали и просветили своими внимательными взглядами пару здешних специалистов-психологов и дали ей компетентное заключение. Что новоявленный неофит и возможный адепт вполне вменяем и подходит по всем статьям на гордый статус немецкого студента. Замечу, ваш покорный слуга к столь праздничному и приятному дню уже обладал дипломом одного из питерских вузов и некоторым опытом практической работы.

Получив деньги на первую неделю, я раскланялся с Урсулой и отправился восвояси на улицу, где меня около часовни уже поджидали Кирилл с Ольгой, собравшиеся пойти вниз в Тодтмос за покупками. Говорю вниз, потому как самой высокой точкой в округе была доминирующая на триста метров над деревней Рютте вершина Престенберг, потом Хинтер-Тодтмос, лежащий на триста метров ниже Рютте, потом уже расположенный на триста метров ниже сам Тодтмос со своими магазинами, пивными и отелями. Вот такая была у нас диспозиция.

Мы устремились под уклон по единственной улице Рютте, имевшем пару десятков домов, из которых одна половина принадлежала крестьянам, владевших также прилегавшими землями в виде лугов. А вторая половина домов этой чудесной деревеньки принадлежала психологической школе или собственникам пансионов, принимавших людей для нее.

Выйдя из селения, наша троица перебралась на пешеходную дорожку, шедшую слева между елями по косогору прилегающей горы над шоссе, круто спускавшейся в долину, куда лежал наш путь. Пройдя Хинтер-Тодтмос, насчитывающий с десяток домов и один кабак с пивной по улице с разлегшимися тут и там в вольных позах нежившимися на солнышке котами, мы пошли дальше.

— А как же ездят хозяева автомобилей? — кивнув на спящих животных и припаркованные машины, спросил я своих спутников, — Останавливаются и просят уступить им дорогу?

— Так и происходит, — невозмутимо ответила Ольга, жившая раньше в Питере. — Мы в цивилизованной стране, не пинком же их поднимать или резким сигналом.

— Не дай Бог обидят или задавят кота, так его владелец и в суд потащит, — добавил Кирилл.

Через двадцать минут, проходя по мосткам через текущую с гор речушку Вера, наша компания прибыла в туристический городок Тодтмос, имевший полсотни домов, кирху, небольшую автобусную станцию, пяток отелей, семь ресторанов, два продуктовых магазина с энным количеством лавок. Магазины назывались «Шмидт» и «Абель» по имени их хозяев, первый с продуктами подешевле, а второй просто супер, но и товар денег стоил. Выглядел он как декорации про гномов и прочих сказочных существах германского фольклёра, чистоты необыкновенной с приодетым вышколенным персоналом. В заведение херра Абеля, самолично сидевшего за кассой, можно было ходить просто как на выставку, настольким разнообразием ассортимента обладал вроде бы не такой уж и большой с виду гешефт. А по выбору редких и качественных марок пива и вина я позже более не встречал подобного уровня.

Набрав всего необходимого в магазине и сложив в заранее прихваченные с собой рюкзачки и большую дорожную сумку, мы развернулись в обратный путь.

— Что, будем все это переть в гору? — в предвкушении мытарств уставился я на враз разбухшие котомки.

— Можем взять такси или подловить кого-нибудь из преподавателей или специалистов нашего центра, — предложил мне Кирилл. — Они часто бывают тут в это время. Кстати, для значительного уменьшения забрасываемого веса продуктов из Тодтмоса на будущее многое ты мог бы покупать у крестьян за половину цены в нашей деревне. Молоко, хлеб, масло, мясо, форель из их заводей, картофель, мед, варенье, даже самогон.

— А как же отчитаться по чекам за выданные деньги в секретариате? — спросил я.

— Очень просто, — ответил друг, подойдя к херру Абелю, восседавшему за кассой в магазине.

Он с разрешения хозяина заведения порылся в картонной коробке с выбитыми чеками, выбрав пару подходящих.

— Главное, чтобы в них не были пробиты излишества, — пояснил Кирилл. — Спиртное, табак, копчености. Мясо тоже считается пустым баловством. На них ты заработаешь в свободное от учебы время на халтурах, которые тебе предложат.

— Вот побольше бобов с мукой и обрезков колбас — это совсем другое дело, — продолжил он.

— Зачем? — тупо поинтересовался я.

— Для сытости густой похлебки, — сообщил мой друг. — Которую можно есть три раза в день.

Я так и не понял, шутил ли он или говорил всерьез.

Мы остановились на первом варианте доставки продуктов и старушка преклонных лет из семейства Кайзеров, владевших этим бизнесом в Тодтмосе, лихо довезла нас на бежевом «мерседесе» с шашечками до Рютте.

* * *

Мое жилье в пансионе «Шрёдерхаус» представляло собой меблированную комнату скромных размеров под крышей на третьем этаже. Окно в ней располагалось в наклонной черепичной кровле и откидывалось вверх на манер стеклянного люка, что придавало помещению невероятный уют. На нашем этаже имелись также туалет и душ с санузлом, очень современные, как в больших отелях.

В Шварцвальде переменчивая погода и когда небо заволакивали тучи, то я частенько наблюдал в оконце, моясь под душем, феерическую картину.

В нашу деревню, расположенную в чаше древнего вулкана, со стороны горной гряды Престенберга, словно нечто аморфное, стекала очередная туча, заполняя собой в туманной дымке все вокруг. А потом она, как живая, забиралась на противоположную гряду горно-лесного массива и не спеша уползала через нее далее в девственный лес. Эта фантасмагория могла продолжаться часами, и от нее трудно было оторвать взгляд.

Старинных домов, подобных моему пансиону, в нашем селении и окрестностях хватало и они имели возраст несколько веков. Их хозяева постоянно модернизировали свои строения, создавая симбиоз ушедшего с ультрасовременным.

На втором этаже находилась обширная кухня со столовой на пару столиков. Там я впервые увидел инфракрасную ламповую нагревательную панель, это в 1993 году, когда в родном Питере барыги предлагали за сумасшедшие деньги обыкновенные рычаговые краны.

Мыть грязную посуду под проточной водой запрещалось из-за экономии. Для полноценного процесса регламентировалось заткнуть технологический слив пробкой, а затем сполоснуть вымытое, заодно выкидывая накопившийся мусор, разделяя его на 12 типов, включая пищевой, от разных типов пластмассовой упаковки и трех цветов бутылок стекла. Контейнеры с разным индентифицированным мусором сиротливо стояли внизу подсобки. За малейшее несоблюдение правил пользования кухонной утварью тут же где-нибудь на видном месте помещения появлялась яркого цвета листик-липучка с категоричной отповедью отступнику с перечислением возможных кар.

Кроме временных постояльцев вроде меня, на первом этаже «Шрёдерхауса» пребывала в своем благополучии семья собственника, а также на втором этаже постоянные жильцы вроде наставника по японскому мечу Томаса Шинделина и моего будущего собутыльника свободного философа и естествоиспытателя Михаэля Штурма.

На этажах пансиона находились стационарные телефоны, по которым за деньги мог позвонить каждый. Необходимая сумма быстро высчитывалась по счетчику. Оплата разговора производилась наличными в миску или в долг запиской хозяевам с указанием своих данных.

Рядом, на длинном столе этажа, возвышались батарея разнокалиберных бутылок от пива до вина, чтобы скрасить вечера гостей после медитативного размышления парой-тройкой литров и придать им совершенно другое звучание. Что интересно, бутылка минеральной воды стоила дороже пива, а за литр пульпы натурального сока можно было взять три литра пенного.

Я еще застал в Шварцвальде времена, когда винные подвалы и автомобили были открыты. Это объяснялось отсутствием в этом районе Германии эмигрантов из бедных стран. Но к концу моей учебы положение изменилось.

* * *

— Закройте глаза и попытайтесь расслабиться. Ни о чем не думайте, просто водите руками с грифелями по листу ватмана, как вам будет удобнее, — давала советы по занятию Урсула Круг.

Мы сидели у нее в кабинете.

Метод, который она мне объясняла, назывался «Das gefürte Zeichnen» или ведомое рисование по-русски. Его сутью являлось временное отключение внешних и внутренних рецепторов мозга и извлечение из области подсознания находящейся там информации в виде графического изображения. Мой научный руководитель слыла классным графологом, умеющим анализировать значение тех или иных начертанных испытуемым символов.

У истоков метода «ведомого рисования» стояла доктор Мария Гиппиус, сподвижница и супруга графа Карлфрида Дюркхайма. Она получила образование в университетах Лейпцига и Берлина. Свою докторскую диссертацию защитила на тему «Выражение чувств в графике», где показала, что каждому виду бессознательно нарисованных основных символов или архетипов соответствует определенное психическое состояние испытуемого. С помощью этого метода и следующей за ним аналитической беседы с проводящим занятие было возможно вскрытие давних комплексов на подсознательном уровне пациента, забиравших много энергии и мешавших его повседневной жизнедеятельности.

Моей наставнице было за семьдесят. Но она до сих пор была энергичной личностью, пытливо смотрящей на мир вокруг себя.

Статная, по молодости видимо была недурна собой. Несомненно, имела высокий уровень интеллекта. Производила впечатление доброжелательного и контактного человека, но могла лишь одним взглядом пресечь фамильярность в разговоре. В одежде предпочитала черный цвет и старинные серебряные украшения. Любила носить, в одиночестве гуляя темными вечерами по Рютте, шерстяную накидку с капюшоном, за что окружающие шутливо прозвали ее колдуньей. Так или иначе, не берусь судить, но что-то такое в ней определенно было.

Моя наставница имела странности.

Однажды она решила сэкономить деньги на моем железнодорожном билете для поезки по делу в центральную часть страны. Вместо денег я получил в секретариате центра официальную бумагу с его печатью, в которой сообщалось, что ваш покорный слуга прошел лечение в психушке и ему требуется постоянный контроль на пути следования. Я так понял, что для такой категории больных в Германии предусматривалась бесплатная транспортировка до места назначения.

В железнодорожной кассе «Дойче Банна» эту бумагу забрали, выдав мне специальный билет с пометкой. А в вагоне во время всей поездки проводники, сменяя друг друга, не сводили с меня глаз, видимо получив предписание и остерегаясь моих диких выходок.

После урока Урсула вечно давала мне какую-нибудь банку консервов и упаковку лежалой крупы из своих стратегических запасов. Говорили, что во время Второй мировой войны, будучи еще ребенком, она всласть наголодалась и если бы родственники не забрали ее в Швецию, то скорее всего умерла бы с голоду. Моя мама по этой же причине также хранит по разным углам на черный день неподъемную кучу съестного.

С разрешения Круг я подошел взглянуть на книги в ее стеллаже.

Множество трудов основоположников психологии и психиатрии, философы, естествоиспытатели: Карл Юнг, Артур Шопенгауэр, Фридрих Ницше, Рудольф Штайнер, другие авторы.

Взяв одну, я открыл ее. На титульной странице имелась дарственная надпись Урсуле.

— Вы знали начальника внешней разведки «Штази»² Маркуса Вольфа? — с нескрываемым удивлением глянув на корешок увесистого фолианта спросил я мою наставницу.

— Да, мы с ним учились в одном классе, — спокойно ответила Круг.

* * *

От Рютте и далее вглубь горно-лесного массива в противоположную от горы Престенберг сторону начиналась девственная природа Шварцвальда. Это был национальный парк, где кроме автомашин егерей и редких лесовозов, при плановом прорежении деревьев, остальным запрещалось ездить на авто. Туристы могли воспользоваться велосипедами, лошадкой или неутомимо топать на своих двоих, что они успешно и проделывали. Причем с альпенштоками, а летом в кожаных шортах и тирольских шляпах по местной моде. Со стороны казалось, что это искатели, вышедшие на поиски неоткрытой земли или затерянного мира.

Кирилл с Ольгой повели меня на прогулку на зады нашей деревеньки, поднимаясь по дорожке косогора мимо последних строений и дома сына графа Иоахима. Далее начался крутой подъем, выведший нас на так называемый первый уровень. Грунтовые дороги, шедшие вдоль возвышавшегося над головой массива, шли не абы как, а ярусами или уровнями. Их было три, один над другим, самый верхний четвертый уходил на альпийские луга. Между ними было сто метров высоты.

Перемещаться вне ярусов напрямик было очень опасно, а в темноте смертоубийственно, так как крутизна откоса была от шестидесяти градусов и выше, и это зачастую был бурелом, торчащие острые сучья поваленных в непогоду деревьев.

В самом начале первого уровня росли самые большие ели лесного массива, преимущественно состоявшего из хвойных пород. Это были экземпляры, обхватить которые можно было только втроем. Среди таких великанов, устремившихся ввысь на высоту свыше пятидесяти метров, и гигантских папоротников в рост человека, я ощущал себя жалким насекомым.

Пройдя дальше, мы оказались на развилке лесных дорог.

Одна уходила прямо в ложбину на Бернау, а другая сворачивала вправо по косогору. В центре перекрестка стоял большой замшелый каменный крест, на котором что-то было высечено.

— Здесь, в присутствии жителей соседних деревень, была сожжена ведьма, — вслух прочитал мой друг выбитые готическими буквами текст и добавил. — Дату не разобрать, но и так понятно, что это произошло в Средневековье.

Наша троица вышла по правому ответвлению пути на обширный, аккуратно подстриженный луг, складками местности спускавшийся прямо к Рютте, видимой отсюда как на ладони. Открытое пространство луга простиралось выше нас еще на два уровня, словно громадная проплешь в лесном массиве.

Двигаясь по ней вперед мимо одинокой обзорной деревянной скамейки и перейдя по мосткам журчащий ручей, мы опять углубились в чащу по лесному проселку косогора, следуя мимо лежащего внизу селения в сторону Тодтмоса.

— Насколько же здесь все ухожено, можно снимать кино о Робин Гуде, — заметила нам Ольга, пытаясь разглядеть в просветах между могучими лапами елей что-то под горою.

— Ничего не видно, мешают деревья, — сказал я и добавил. — А как легко тут дышится.

Дышалось смолистыми ароматами действительно замечательно.

— Запросто можно в качестве опохмелки прогулку по ярусу использовать, — пошутил Кирилл.

Мы посмеялись над его идеей, нашедшей в нашем кругу практическое применение из-за несомненного присутствия в горно-лесном массиве свободных отрицательных ионов кислорода и биополевого влияния деревьев на человека.

Пройдя по первому уровню и слегка вспотев, наша компания сошла с него уже в точке выезда из Тодтмоса в сторону Санкт-Блазиена.

* * *

Под горою младший Майер проехал на тракторе к своему дому.

–…Так вот я и стал архитектором, — произнес Иоахим вторую часть фразы, первую из которой я пропустил мимо своих ушей, задумавшись о своем.

Ему было за пятьдесят лет и выглядел он уставшим.

Младший Майер пересел с трактора на спортивный автомобиль и умчался с глаз долой.

— Куда это он? — я опять отвлекся от темы беседы.

— На танцы поехал, — сообщил мне сведущий Кирилл и добавил. — В конце каждой недели все здешние деревенские парни вечером собираются на танцполе в Тодтмосе поплясать с молодыми девушками из своего круга общения, да пива попить.

— Гляжу, хорошо ныне крестьяне в Германии живут, — протянул я. — Если на «мерседесах» ездят.

— Хорошо крестьяне в Шварцвальде живут, — поправил меня граф и добавил. — Этому способствуют щедрая финансовая помощь со стороны земельного правительства Баден-Вюртемберга, высочайшее качество местной агропродукции и цены на него, используемые здесь современные сельскохозяйственные технологии.

— А почему ты не пошел по стопам своих родителей? — сменив тему, немного фамильярно спросил Иоахима мой друг, бывший с ним в приятельских отношениях.

— Они всегда были не от мира сего, — ответил хозяин дома. — Трансперсональная психология, бесплотные сущности, живущие рядом с нами…. Разве этого нет?

— Почему же, все есть, — согласился с ним Кирилл.

На веранде дома сына графа Дюркхайма, с которой прекрасно обозревалось все Рютте, стоял стол с жаренным на вертелах мясом, помидоры, свежая зелень, два литра отменной водки. Такое количество белого хлебного, выставленное немцем на столе для гостей в Германии было сопоставимо с бутылью четверти самогона (2,5 л) в России.

Иоахим считался известным в Шварцвальде архитектором, по его проектам в здешних краях было построено немало домов, как например комплекс учебно-производственных зданий вальдорфской школы³ в соседнем селении Ибах.

— Раньше, еще при жизни отца, сотрудники центра часто устраивали пирушки, — немного не в тему заметил сын графа. — Гуляли со спиртным пару дней до такой степени, что перепутав вместо дверей выходили в окна.

Он помолчал.

— Сейчас к руководству школы пришли одни трезвенники, — продолжил хозяин дома. — А многие специалисты, составлявшие костяк коллектива центра, разъехались по стране, открыв собственные праксисы⁴ или вообще отсоединились прямо здесь в Рютте. С ними руководство школы контактов более не поддерживает, считая ренегатами.

Действительно, в нашей деревеньке были еще два центра схожего профиля. Но меня это совсем не расстраивало. Обычная ситуация при развитии научной школы и конкуренции с другими подобными.

Через Иоахима, знающего по своей работе многих владельцев домов в нашей деревне и соседних, я смог иногда получать подряды на косметический ремонт помещений, сдававшихся внаем комнат и квартир, и всей душой отдался малярке в свободное от учебы время. Имея студенческую визу, я оформил временную прописку в полиции и разрешение на работу, но только в районе проживания. Так что официально пребывал в Германии не каким-нибудь гастарбайтером, а вполне солидным иностранным студентом.

* * *

Я зашел в правую от входа в «Бергкранц» дверь.

— Располагайтесь на кушетке, — предложил мне Андреас Пфэффлин, присев рядом на табуретку. — Расслабьтесь и попытайтесь ни о чем не думать.

Улегшись на спину на довольно жесткое ложе, мои коленные сгибы удобно устроились на войлочном валике.

Преподаватель накрыл меня пледом и взялся обеими ладонями рук за мои щиколотки, слегка оттягивая их к пяткам.

В полутемной небольшой комнате, где мы находились, курилась ароматная палочка с благовониями и горела свеча на подставке на невысоком столике у оконца.

Спустя какое-то время Пфэффлин положил одну ладонь мне на низ живота, а другую на плечо.

Я почувствовал необычайное умиротворение и чувство внутренней легкости, как будто воспарил над кушеткой. О чем и рассказал Андреасу после занятия.

Метод «Die Leibtherapie» или по-русски терапия тела был разработан основателем нашего центра Карлфридом фон Дюркхаймом и являлся одним из краеугольных камней его трансперсональной психологии. В основе метода, как пояснил мне ученик графа Пфэффлин, лежала трансперсонально-персональная работа специалиста с пациентом, контролирование первым последнего во время всего процесса. Воздействие на ауру и эфирное тело человека не ново в различных восточных психотехниках и мистических практиках. Тем более, что сам Дюркхайм долгое время обучался именно этому в Японии. Хотя специалисты «Рютте» в этой области отрицают энергетическое воздействие, говоря лишь о сопровождении и самоизменении у обратившегося к ним.

С этого дня я с Кириллом начали совместные регулярные тренировки по кунфу. До этого я несколько лет занимался боевыми единоборствами. Мой друг посвятил этому жизнь, начав с каратэ еще с 70-х годов у питерского наставника Александра Романенко. Наши занятия мы проводили в небольшом спортзале в Хинтер-Тодтмосе или на нижней площадке у водопада, находившегося по дороге из Рютте в додзе⁵.

Гуляя в свободные от занятий и работы часы по лесным тропинкам вблизи Рютте, я несколько раз встречал группу бегущих бородатых жилистых мужчин. Они были одеты в спортивные костюмы, и каждый привычно держал на плече во время бега увесистый обрезок молодого ствола дерева.

Встретив этих незнакомцев в пивной Хинтер-Тодтмоса, я не утерпел и подошел к ним.

— Зачем вы бегаете с чурбаками? — спросил я их. — Это такой новый вид многоборья?

— Точно, — хохотнув, ответил один бородач. — Называется марш-бросок военнослужащих с грузом. А чтобы не пугать пацифистов, мы бегаем на гражданке с весовыми макетами экипировки. В боевой ситуации это будет пулемет или что-нибудь подобное.

— Вы военнослужащие бундесвера? — догадался я.

— Так точно, — подтвердил другой рыжий бородач, отхлебнув пива из кружки. — Из горнопехотной дивизии «Эдельвейс». Каждый год тренируемся в Шварцвальде.

Он говорил с сильным баварским акцентом.

Тут взгляд горного егеря зацепился за мои «Командирские» часы.

— О, «specnaz»! — воскликнул служивый, прочитав яркую надпись латинскими буквами на их циферблате.

Я расплылся в широкой улыбке.

— Давай махнемся не глядя, — предложил он мне с загоревшимися глазами, показав на свои вороненые котлы с брезентовым ремешком.

Рыжий бородач был уже порядком захмелевший.

Я резонно предположил, что немец не будет таскать какую-нибудь дешевку и согласился, став обладателем классических «Swiss military».

* * *

Секретариат школы временно разместил меня в пансионе «Линнерхаус», расположенном рядом с «Бергкранцем». Семейство Линнеров, владельцев дома, также занималось разведением форели в своих запрудах, построенных на здешних ручьях.

Их сын служил егерем в ближайшем к нашей деревне горно-лесном массиве.

Мы с ним как-то вечером выпили пива и уселись на скамейке, сделанной из распиленного вдоль ствола дерева, расположенной об стенку фасада пансиона. Желая, видимо, похвастаться передо мной своей экипировкой он вынес показать мне свой карабин.

— Хороший «маузер», — заглянув в оптический прицел оружия, оценил я. — Окружающие склоны видны как на ладони.

Мы помолчали.

— И ночью приходится охранять лесные угодья? — спросил я его.

— А как же, — ответил егерь. — Иногда и по ночам патрулируем.

Старше меня годами, Линнер опять сходил в дом и вынес военный ночной прицел советского производства, вполне годный к употреблению.

— Вроде наше военное снаряжение не продается в гражданских магазинах стран НАТО? — пошутил я. — Где взяли?

— Это в лесную охрану передали часть имущества, оставшегося от армии ГДР, — сообщил он. — Да и на толкучке в Берлине около Александерплатца можно купить много чего из советской военной экипировки. Ясное дело, автомат Калашникова наша полиция нам не разрешит использовать в повседневной службе. Но ночные прицелы вашего производства вот применяем и не жалуемся.

Немецкие лесники и егеря по местной моде по работе ездили по лесам на «виллисах» и «кубельвагенах» Второй мировой войны, любовно отреставрированных и способных служить по прямому назначению.

В выпавшие выходные при наличии установившейся солнечной погоды Кирилл, Ольга и я поехали на рейсовом автобусе погулять во Фрайбург.

Это старинный немецкий город, основанный еще в XI веке, пережил немало крестьянских бунтов, нашествий армий иноземцев, борьбы за свою независимость от власти герцогов и графьев. Во время Второй мировой войны подвергался бомбардировке авиации противника.

Гуляя по его мощеным камнем центральным улочкам, мы заглянули в его кафедральный собор, где в сумраке залы послушали звуки органа.

Фрайбург является одним из южных городов Германии с жарким климатом, находящийся на Верхнерейнской низменности под защитой подступающих к нему гор.

Полюбовавшись шикарными по полиграфии альбомами и их заоблачной ценой в большом книжном магазине, наша троица отправилась в известную моему другу закусочную, построенную несколько веков назад и отделанную ценными породами дерева. Там нам предложили луковый пирог с изысканным розовым бургундским вином местного разлива «вайсхербст».

* * *

— Сплошной камень! — обессилено выдохнул я, остановившись на пару минут. — Хоть взрывчаткой рви!

Едкий пот заливал глаза под палящим солнцем.

— Хватит приезжающих гостей и студентов «Рютте», — заметил Йорк, выволакивая с натугой подцепленный нами валун из разраставшейся понемногу траншеи. — Года за два понемногу выкопают.

Я опять ударил кайлом, от камня брызнули искры.

Гостями в нашем центре называли приехавших сюда людей с психологическими проблемами. Они делились на коротких и длинных, в зависимости от времени пребывания здесь.

Трудились мы со студентом Йорком за бесплатно по заданию секретариата по проведению воды от ближайшего ручья над нашей деревенькой в сад школы. Работа была для каторжников, зато оттачивалось упорство в достижении поставленной цели и смирение к неизбежному. Так считали наши более мудрые наставники.

В психологической школе «Рютте» существовали общественные работы, то есть бесплатный одночасовой труд в день на благо нашего центра. Его обычно назначали старшие специалисты вроде Урсулы учащимся или приехавшим гостям со своими духовными проблемами в период неких важных Изменений в процессе становления испытуемого как личности, за коими ненавязчиво наблюдали прикрепленные к нему специалисты. Кроме того, у подопытного объекта развивалось философское отношение к любому виду физического труда, где главным считалось медитативность и непрерывность в начинаниях.

Первым моим экзерсициумом⁶ стала работа в медитативном саду центра, который был заложен еще при графе Дюркхайме, ушедшего из жизни в 1988 году.

Сад представлял собой комбинацию зарослей бамбука и орешника, других деревьев, а также медитативного места на крупнозернистом песке с причудливыми линиями и разложенными валунами, площадки для древнегерманских ритуальных танцев, заводью с впадающей протокой горного ручья и единственной плавающей там здоровенной особью форели.

За этой важной частью школы требовалось ухаживать, подрезать сучья насаждений и убирать опавшие листья с мусором. Все это стаскивалось мною на задворки сада, измельчалось с помощью специальной машины и помещалось в большой деревянный короб. В нем жили крупные красные калифорнийские черви, поедавшие органику и дававшие взамен гумус для подкормки почвы сада. Такой вот круговорот вещей в природе.

Испытывая некоторое предубеждение к ландшафтному садоводству, я махнул этот экзерсициум не глядя на другой, касавшийся ремонта оконных рам в «Бергкранце», основном доме центра, чему был несказанно рад. Немецкие рамы, в отличии от, скажем, российских демонтировались с места постоянной установки в секунды освобождением оных от фиксаторов. В спасительной тишине подвала, куда их я доставлял с помощью подсобника, ими можно было заниматься неизглагольно долго, благо каких-либо временных лимитов не существовало. Разумеется, на место демонтированных рам тут же устанавливались уже отремонтированные из числа резервного фонда.

В то время я проживал в «Линерхаусе» на втором этаже этого пансиона, рядом с секретариатом. Соседом у меня был один милейший толстяк, любитель игры на флейте. Каждый раз, встречаясь с ним на кухне или в коридоре, мы раскланивались и говорили друг другу любезности. Этот малый приехал сюда с «проблемами», но такого скрытного, знаете ли, латентного характера.

И вот как то я медитационно скоблю в пятьсот сорок пятый раз любимую раму в подвале и случайно вижу через притолочное оконце как вышел на прогулку по нашей единственной улице деревеньки мой милейший сосед с обнаженной катаной в обеих руках. И идет так неторопливо, крадется шашками по-кошачьи. Сначала я подумал, что соседушка на урок по мечу к Томасу Шинделину отправился и перед занятием прокручивает на ходу наиболее запомнившиеся элементы техники.

Но тут с улицы народ повалил по домам от мала и до велика, как тараканы по щелям попрятались.

Отчего-то стало мне тревожно и в грудях стесненно.

А к соседу моему, продолжавшему делать променад в одиночестве, сражу же прибыл специалист-психолог, закрепленный за ним, срочно поднятый по тревоге.

— Ты это, железяку то брось, а то остаток жизни в дурке проведешь! — этак нервным шепотком предложил он испытуемому. — Давай лучше на флейте поиграем!

Я все прекрасно слышал из приоткрытого оконца, все происходило рядом.

— Надоело дудеть на ней, сил моих больше нет, — ответствовал соседушка. — Хочу вот пробу меча провести, как во времена, предшествующие эпохе Мэйдзи⁷.

А тут, пока психолог болезному зубы заговаривал, приехала и машина с дюжими санитарами.

Они пальнули во флейтиста издали сетью с помощью метательного устройства, подошли к нему и добавили в шею наркотизатором. Затем увезли его в клинику с кельями, где стены мягкие.

А катану соседа, оставшуюся валяться на улице, осмотрели потом. Лезвие ее оказалось хорошо заточено, острое как бритва. Мог бы таких дел натворить, если бы не остановили.

* * *

— Веди клинок меча вниз ровно, с одинаковой скоростью, без рывков, — дал мне пояснения на первом уроке Томас Шинделин. — Работа катаной должна быть подобна написанию кистью тушью иероглифов на плакате.

Я старался как мог, чувствуя себя зажатым из-за непривычного хвата обеими руками за рукоять этого холодного оружия.

Занятия по иайдо проходили на втором этаже «Бергкранца», где был оборудован неплохой додзе. Мощные чердачные балки и потолочные окна в наклонной кровле здания создавали непередаваемый уют залы.

Мы стояли напротив друг друга, выполняя японскими мечами одно и тоже движение.

— Ты должен работать в своем ритме и не реагировать на изменение моего темпа, — поставил мне задачу наставник, вперившись в меня высасывающим взглядом своих серых глаз.

Упражнение не получалось из-за явного психологического давления Томаса на мою неискушенную натуру.

— Ничего страшного, со временем освоишься, — улыбнувшись успокоил Шинделин. — Все, как в жизни, каждый индивидуум противостоит влиянию других людей.

Граф Карлфрид фон Дюркхайм использовал методы иайдо в своем психологическом центре в Рютте совсем не случайно. Мгновенный переход его адептами от созерцания к молниеносному ответному упреждающему действию на выпад противника, подавление страха в экстремальных ситуациях, саморегуляция психики как никогда актуальны сегодня в нашей повседневной жизни.

— Как у тебя дела с учебой? — пытливо поинтересовался мой наставник после упражнений, когда мы приняли вольные позы на стульях в додзе.

— С утра чувствовал внутреннее сжатие, а сейчас расширяюсь, — не моргнув глазом ответствовал ему я.

О подобном странном диспуте, с точки зрения неискушенного читателя, меня заранее проинструктировал Кирилл. В психологической школе «Рютте» огромное внимание специалистов, работающих со своими студентами, уделялось Процессу и Изменениям. Называя их с большой буквы в центре, имели в виду процесс познавания нового в преподаваемых методах и изменения в психике воспринимающего их. Даже мелкие нюансы в самочувствии были очень важны и свидетельствовали о тех или иных отклонениях при усвоении пройденного материала.

Про Томаса Шинделина окружающие его в Рютте шутили, что он ведет замкнутый образ жизни и настолько экономен, что потушив кастрюлю капусты в начале недели доедает ее в конце уже в качестве супа, разбавив водой. В моей памяти наставник по мечу остался человеком бесхитростным, отзывчивым, готовым прийти на помощь в любую минуту.

Конечно, на занятиях по катане студенты «Рютте» изучали и основы боя на мечах, но упор делался в первую очередь на психотехники.

* * *

Уже с июня вдоль тропинок и прогулочных дорожек у Тодтмоса поспела земляника, которая вызревала у нас наверху в Рютте вплоть до августа. А во второй половине лета все открытые от елей луга-откосы буквально посинели от обилия черники и голубики. В этом районе Германии фирменным вином является черничное. Продают бутылку из нее в красиво упакованном пакете вместе с добрым куском черной шварцвальдской сырокопчености, разделочной доской, ножом и оловянным стопариком.

Поднимаясь как-то в эту пору с Кириллом и Ольгой к моему другу на Престенберг по тропинке из Рютте, я заметил множество выросших грибов с огромными шляпками.

— Отлично, парасо́ли поспели! — обрадовался моему открытию Кирилл, вытащив из своего рюкзачка пластиковый пакет и нож. — Превосходно отобедаем!

— Не отправимся на тот свет? — с сомнением произнес я. — Уж больно они на серые мухоморы смахивают.

Определенное сходство было и пятна на шляпках, и юбочки на ножках.

— Проверено, и не раз, — успокоил меня мой друг. — А мухоморы тут почему-то не растут.

Поджаренные на сковороде нарезанные шляпки по внешнему виду и вкусу очень напоминали курятину, не отличишь. Ножки грибов в пищу не использовались из-за их жесткости. Местные жители парасоли не ели, считая их несъедобными.

В Германии сдержанно относятся к грибам, шампиньоны не в счет. Лисички в магазине недешевые. А белых, подберезовиков и подосиновиков здесь в природе мало, и стоит их порция в специализированном ресторане чудовищно дорого.

* * *

Пригласила меня, Кирилла и Ольгу моя подруга Карин Швенцер в субботу на танцы во Фрайбург. Поехали на ее машине, есть там один ночной клуб «Агар-Агар».

Юго-западный город Германии, куда отправились, считался студенческим. В местном университете, который закончили немало известный людей, обучалось свыше 18000 человек.

Перед входом в увеселительное заведение после оплаты билета каждому посетителю ставили на ладонь печать, видимую только под ультрафиолетовой лампой. Это практиковалось для того, чтобы не передавали билеты другим страждущим оттянуться не заплатив. Оттиск пропадал через пару дней, хотя некоторые пришедшие просили охрану нанести его им на лоб.

Войдя внутрь, мы расположились в кафе за одним из столиков. Из танцпола неслись чарующие звуки психоделической музыки. Заказали подошедшему официанту лимонаду своим дамам и себе по пивку, оказавшимся чудовищно дорогим.

— Однако, цены…, — протянул я, вспомнив классиков, уставившись на принесенную для меня бутылочку емкостью 0,3 литра.

— Привыкай к здешней действительности, — философски изрек мой друг. — Чуть какая публичная гулянка, так сразу барыжить начинают. Потому и хожу на них со своим, иначе пойдешь по миру с протянутой рукой.

У него в рюкзачке лежало на всякий случай пару литров хорошей водки.

Мы сразу дали официанту хорошее воспомоществование, чтобы он, явно из среды студентов, не особо приглядывал за нами и, не чинясь, стали наливать себе из-под стола беленькой по стаканам.

За соседним столиком группа прогрессивной молодежи с неподдельным интересом наблюдала за нашими манипуляциями.

Не торопясь, с достоинством, мы спокойно мелкими глотками осушили налитое, занюхав его прокуренными пальцами.

— Ребята, вы откуда? — смеясь, спросил один из их компании.

— Молодые ученые, почвоведы, — ответствовал ему Кирилл. — Приехали к вам по обмену опытом из Санкт-Петербурга.

— Русские, — с пониманием кивнул студент.

Я обратил внимание, что набившаяся к тому времени в кафе молодежь практически не употребляла спиртное, хотя адекватней в своих поступках отнюдь не становилась. Тут мне захотелось в туалет, и я пошел туда.

В помещении оказалось полно народа. Его пол был усыпан пустыми упаковками от таблеток, пакетиками от чего-то еще. В углу привалились к стене два невменяемых субъекта. Из одной закрытой кабинки доносились ахи-вздохи возжелавших быстрого мужского секса гомосеков, их ритмично дергающиеся головы были мне прекрасно видны. Цивилизация….

Выйдя из нужника и ошарашенный увиденным, я сообщил об этом другу.

— Это здесь в порядке вещей, — хмыкнув, сказал он. — И попробуй возмутиться, быстро отправят домой к старой маме.

Пришли взмыленные с танцпола наши разгоряченные подруги, с коими мы быстро добили водку и пошли плясать. Окунувшись в техномузыку и охлопывая себя от полноты чувств в разных местах, мы оттянулись на славу. Сверху на нас падала пена, над головой метались вспышки разноцветных лазеров, били в глаза сполохи цветомузыки.

На горной дороге на подъезде к Рютте ночью образовалась тотальная наледь, и нам пришлось проспать в автомобиле несколько часов, пока дорожные службы посыпали шоссе гранитной крошкой. В этой цивилизованной стране давно уже запрещена шипованная резина, а одевать цепи или пластмассовые гусеницы на колесо жалко, покрышка долго не протянет.

* * *

В нашу деревню пришла зима.

Снегу навалило столько, что я едва справлялся с хорошо оплачиваемой работой по его уборке. Для этих целей использовали различных размеров снегоуборочные машины, от совсем уж крохотуль до величины среднего мотоблока. Трудясь в поте лица своего в свободное от учебных занятий время, мне удавалось неплохо заработать.

В один из таких, слегка морозных дней, Кирилл, Ольга и я пошли купаться на водопад, лежащий на одном из истоков реки Вера между Рютте и Хинтер-Тодтмосом. Попасть в скальную расщелину, где он находился, можно было свернув с пешеходной дорожки по указателю в сторону горно-лесного массива.

Водопад имел три каскада, вдоль которых, переходя с одной стороны на другую, спускалась пролетами и обзорными площадками лестница с деревянными перилами.

Купаться можно было только на самом нижнем, где имелась скамейка для одежды и подход в ледяную купель. На верхних двух это было невозможно сделать из-за мощных бурунов несущейся вниз воды.

— В этом деле важен предварительный настрой, — стал объяснять мне мой друг. — Без него может прийти страх и, как следствие, с непривычки зажмет шейные или спинные мышцы. Потом будет не повернуть голову от боли.

Мы все трое стояли голыми на ледяном насте, готовые к омовению.

Кирилл уже несколько лет купался в водопаде в любое время года, а также обтирался снегом, основываясь на тибетских психотехниках. Он зарывался в одних плавках в сугроб, оставаясь там продолжительное время без вреда для своего здоровья.

Выполнив комплекс дыхательных упражнений, я вошел в воду купели, доходившую мне до середины икр.

Она обожгла меня.

Воспринимая это отстраненно, я сразу сунулся спиной вперед под падающие струи водопада.

Шок был настолько силен, что вызвал дикий хохот, скорчивший меня.

Сознание вмиг сместилось, и я ничего не соображал.

Выбравшись из-под водопада, я расположился на площадке около скамейки с полотенцами и нашей одеждой. От меня валил пар, как после парилки.

— После обильного воздействия ледяной воды на тело аура испытуемого резко сжимается, выделяя тепло для защиты нашего организма, — пояснил мне мой друг. — Ты даже не замерз, хотя стоишь раздетый зимой. Правда, мы находимся в расщелине, и ветра тут не бывает. И настроение у тебя после водопада, наверняка, отменное?

— Не то слово! — согласился я с ним. — Энергия изнутри так и прет!

Кирилл с Ольгой также искупались, для них это было делом привычным.

На занятие к Урсуле Круг я пришел с красным распаренным лицом и ледяным колтуном в волосах. Но она даже бровью не повела, услышав мои объяснения, насмотревшись на экстравагантные выходки своих неординарных учеников.

* * *

Секретариат школы перевел меня на постой в «Херцельхаус», то есть сердечный дом, пансионат под руководством фрау Верены Гётте. Эта энергичная женщина, проработавшая всю жизнь по местным пивным и барам, прекрасно разбиралась и в смежных областях гостиничного бизнеса, умело управляя своим небольшим коллективом работников.

На первом этаже «Херцельхауса» находилась большая зала библиотеки, столовая и кухня, где бо́льшую часть времени проводила его хозяйка.

Мне выделили небольшую пристройку сзади дома, покрытую дранкой сущую избушку со средневековых гравюр. Но внутри нее все было продуманно. Обшитые лакированной вагонкой стены, широкая кровать, обширные полки, небольшой стол с двумя табуретами.

Я рационально использовал оставшееся свободное пространство в моей новой келье, которого вполне хватало для занятий каратэ.

На работу ходить теперь было близко, устроившись на кухню Верены разнорабочим. Помогал ей чистить овощи, подавал постояльцам по утрам в столовую завтрак. А потом, после него, неторопливо доедал нетронутые понаехавшими к нам страстными борцами за экологию и правильное здоровое питание превосходные шварцвальдские копчености с немецким хлебцем, швейцарские сыры, запивая отличным заварным колумбийским кофе.

За время проживания в «Херцельхаусе» я подрабатывал садовником, а также убирал снег зимой. Большой удачей было получение постоянного места в самом дорогом ресторане Тодтмоса «Романтический Шварцвальд», расположенном в Тодтмосе-Веге. Хозяином этого заведения и отеля при нем являлся Герберт Шмитц, повар высокого класса. Руководителем он был жестким, работал виртуозно и заражал своим подходом к труду своих подчиненных. В такого класса ресторан иностранцев на работу не принимали, но выручила рекомендация моей хозяйки Гётте, которую там знали и любили. Регулярные выходы по вечерам к Шмитцу отнимали много времени, но приносили постоянный доход.

Среди предложенных мне к изучению Урсулой Круг на выбор древних систем прогнозирования — китайской «Книги Перемен» И цзин, карт Таро́ и астрологии, я выбрал последнюю. А именно классическую западноевропейскую, которой со мной занялся Аксель Хольм. Конечно, в наше время существуют специализированные компьютерные программы, позволяющие составить гороскоп человека или предполагаемого события за четверть часа, но я все постигал вручную при помощи таблиц и справочников. На что уходило несколько часов с анализом углов между планетами.

* * *

Прошел один мой учебный год в психологической школе «Рютте» и мне понадобилось продлевать студенческую визу. Из секретариата нашего центра позвонили в администрацию района, по-немецки называемое ландратсамт, куда входило миграционное бюро, и там назначили мне день и час явки туда. То есть не утомительное стояние в очереди, а совсем без нее — раз и все. Находилось бюро в Вальдсхуте, городе на границе со Швейцарией.

Поехал автобусом, хотя можно было и автостопом.

Приехав, я быстро нашел ландратсамт и вошел в нужную дверь на этаже.

— Извините, что я еще занята, — сообщила мне служащая за стойкой. — Сейчас мы с девушкой быстро закончим.

Я пребывал в типичном офисе, рядом со мной перед стойкой стояла молодая турчанка, в замотанной платком голове, в юбке до щиколоток, в одежде серо-черных тонов.

Хотя турецкая община Германии весьма многочисленна и имеет уже несколько поколений, но в немецкое общество не ассимилируется и остается весьма закрытой, со своими традициями и нравами. Все дело в вере и менталитете.

— У вас в семье все нормализовано? — благожелательно, как с учеником начальных классов, нисколько не стесняясь меня поинтересовалась у девушки чиновница. — Уже не деретесь со своим супругом и полицию соседи в этом месяце ни разу не вызывали?

Я весь превратился в слух, сохраняя на лице казенно-равнодушное выражение обывателя.

— И с соседями-земляками не деретесь? — радостно констатировала служащая бюро. — У меня нет ни одного пришедшего из полиции протокола.

Наступила пауза.

— Прогресс, несомненный прогресс! — произнесла хозяйка офиса.

Еще в 90-е годы ХХ века, находясь на учебе в Германии, я заметил существование двойных стандартов по отношению к иностранцам, натурализовавшимся или просто легально живущим в этой стране. И точно знаю, общавшись с представителями разных национальных общин, каково на самом деле. И меня удивляло, почему же одни вкалывают, хватаясь за любую работу, а другие увиливают от труда, прекрасно живя на социале. Нашествие в последние годы дармоедов из Африки явное тому подтверждение внутренней политики, начатой еще тридцать лет назад. Кому же она выгодна, если эти так называемые беженцы сидят на шее немецкого народа?

Попутно с продлением учебной визы всего за пять американских долларов (в пересчете с местной валюты) я оформил себе пограничную карту на Швейцарию также за пятерку «зеленых».

Зная от Кирилла, что не так далеко в сопредельном государстве есть большой табачный магазин, я решил съездить немного западнее в городок Бад-Зеккинген. Там находится самый длинный крытый деревянный мост Европы для пешеходов через Рейн, воздвигнутый еще в XII веке. Выглядел он будто построенный для декораций фильма о рыцарском Средневековье.

Идя по нему и глядя на воды салатного цвета самой главной реки Германии, я обнаружил только жирную полосу белого цвета, нанесенную поперек настила, когда зашел на швейцарскую землю. Пограничников обеих стран, как я не оглядывался, обнаружено не было.

Когда же, совершив покупку в вожделенном магазине, я возвращался по мосту обратно, то за разделительной демаркационной чертой ко мне метнулись двое в гражданской одежде.

— Спецслужба охраны границы, — представившись, они показали мне заламинированные удостоверения и спросили. — Что у вас в сумке?

Эта немецкая государственная организация боролась на территории Германии и ее границах с контрабандой и наркотрафиком.

Я показал.

Глазам изумленных служителей закона предстало полбутылки «столичной», граненый стакан, початая банка отменных маринованных польских огурчиков, свежий номер газеты «Аргументы и факты», купленный в привокзальном киоске, а также пачка настоящего «казбека», ради которой я и поперся в Швейцарию.

— Разрешите взглянуть, что там внутри? — прицепился к папиросам один из служивых.

— Можете даже отпробовать, — предложил я ему. — И я с вами за компанию.

Невозмутимо отхлебнув из горла́ любимой «столичной», я с наслаждением затянулся дымком «казбека».

Снимавший пробу служитель закона после первой же затяжки зашелся кашлем. Его товарищ, прочитав все наклейки по-немецки на папиросной коробке, начал скисать от душившего его смеха.

— Там написано, что эти русские папиросы зашкаливают по всем опасным веществам, — почему-то весело сообщил он. — Извините, нам надо идти работать.

— Да, крепкий табачок, — произнес я. — В том и кайф.

Так они и ушли, поддерживая один другого.

Я пошел на автовокзал городка, чтобы вернуться в родные пенаты.

Сел в навороченный рейсовый «неоплан» на автостоянке в Бад-Зеккингене, и вскоре мы отъехали в Тодтмос. Вид со второго этажа со стеклянной тонированной крышей оказался потрясающим. Шоссе, поначалу бежавшее нам навстречу через деревеньки, стало поминутно петлять между появившимися кряжами, поднимаясь все выше и выше из долины на высоту порядка километра. Возвышавшиеся вокруг скалы, голые или заросшие елями, становились все ниже, так как автобус поднимался из глубокого каньона. Рядом с дорогой, шумя на быстринах и перекатах, неслась уже бурная река Вера, вобравшая в себя все ручьи Шварцвальда, на исходе к Рейну.

* * *

— Ты совсем обнаглел, и меня к делу приставил! — не выдержав, возмутился я. — Вот поймает тебя сынок Линнеров, живо в чучело превратит!

Кот сибирской породы Момо́, притащивший мне под дверь избушки украденную из запруды форель спокойно слушал меня, ожидая дележа добычи. Он разбудил меня спозаранку громким мяуканьем. Мой приятель уже не первый раз совершал подобную кражу и сильно рисковал.

Я поставил сковородку на портативную газовую плитку и, пока она разогревалась, начал чистить и потрошить рыбу, складывая отходы в непрозрачный пакет. Половина жареной форели, как добытчику, полагалась чересчур смышленому полосатому разбойнику, а вторая, как барыге и повару, мне.

При плотно задвинутых занавесках окна и запертой двери, в обстановке полной конспирации я начал стряпать.

Почуяв упоительный запах жарехи, крупный Момо начал тереться о мои ноги, подняв хвост трубой.

Тут, в Шварцвальде, на множестве прозрачных ручьев, стекающих с гор в реку Вера и далее в Рейн, местные крестьяне понастроили запруд, куда выпускали мальков радужной форели. Семья Линнеров из Рютте была из их числа. Эта рыба, быстро вырастающая до приличных размеров, живет только в очень чистой воде. А здешняя вода из-под крана была настолько чистой и вкусной, что впору было ее в бутылки разливать и продавать по магазинам.

Я взял себе за правило запивать ею еду при трапезе вместо сока и чувствовал себя превосходно.

— Тебе спрыснуть соком лимона или без? — спросил я кота, когда раскладывал готовые порции по тарелкам.

Мой приятель лишь заурчал и стал уписывать желанную плоть за обе щеки.

Это любопытное существо часто сопровождало меня с Кириллом на прогулках в горном лесу, путешествуя с нами часами. Его хозяйкой была одна фрау, владелица дома «Хаус ам Бах», где снимала жилье Ольга, но Момо почему-то выбрал нас для совместного провождения свободного времени и ему явно было интересно.

Покончив с ранним завтраком, полосатый котяра, мяукнув на прощание, ушел по своим делам.

После обеда я узнал у Верены, что сегодня в центре начнется праздник молодого вина. На дворе был октябрь и в Баварии, на юго-востоке Германии, уже шумно отгуляли Октоберфест, фестиваль немецкого пива. Здесь, на юго-западе в земле Баден-Вюртемберг, население больше тяготело к вину, хотя и пивко не забывало. Именно в октябре после сезонной уборки винограда, плантаций которого внизу у Фрайбурга неизглагольно много, появляется первое молодое вино урожая сего года. Это довольно коварная вещь для неискушенного потребителя. Еще играющее, «шипучка» долго доходит во внутрях испытуемого, заставляя оного поминутно падать и облегчаться под каждым забором, если перебрал с дозировкой. Зная о таких вещах, мы с Кириллом предпочитали красное вино предыдущего урожая с традиционными эффектами после восприятия.

Руководство «Рютте» решило гулять в «Херцельхаусе» при стечении большого числа специалистов и студентов, а также живших среди нас лиц с психическими отклонениями, как и полагается в правовом демократическом толерантном государстве.

В этой связи особенно доставалось вашему покорному слуге, как парню одинокому, высокому, статному, и наверное недалекому, как полагало молодое женское народонаселение психологической школы. В Германии ведь как, после тридцати лет свободного приличного мужика днем с огнем не найдешь. Или женат и верен супруге, или весь в работе и потому не стои́т у него, а то и вообще другой масти — тяготеет с своему полу.

Дорвавшись по перво́й до женской ласки, я скоро крепко пожалел об этом. Немки оказались доступными и похотливыми, а главное душными, контролировавшими буквально каждое мое движение.

— Где ты был, милый? Я искала тебя по всей деревне, — чувственно ворковала одна из них. — Я уже не могу терпеть!

— Дорогая, я красил оконные рамы в подвале «Бергкранца», — смиренно отвечал я, ища предлог, чтобы немедленно убежать от ненаглядной.

— Я была там, все закрыто! — возбужденным голоском она неотвратимо приближалась ко мне.

— О, нет, я был на чердаке! — ища выхода, я откровенно врал ей.

Моя хозяйка Верена Гётте при периодическом переходе меня на нелегальное положение у нее в чулане из-за таких домогательств отвечала сатанинским хохотом, повидав нашу непростую жизнь во всем ее многообразии.

Беда моя была в том, что все эти ненасытные дамочки, с коими я пытался хоть как-то построить свою беспутную жизнь, на проверку оказывались чересчур доступны любому, а жить рогатым было невместно.

Современная жизнь в Западной Европе сделала женщину слишком эмансипированной, и при наличии достаточных денег у оной потерялась вся ее прелесть.

— Не надо мне подавать руку, я не хромая! — можно было услышать от очередной пассии, когда я пытался протянуть ей руку при выходе из общественного транспорта.

Наличие собственности, хорошего дохода, легковой машины, твердого счета в банке позволило здешним дамам, обладающим востребованной специальностью и квалификацией, быть действительно независимыми.

— А зачем? — резонно ответила на мое предложение хоть как-то оформить наши отношения одна из моих подруг, владевшая магазином компьютерной техники. — Живи у меня, работай в офисе, тебе чего, мало?

Такое потребительское отношение меня совсем не устраивало. У меня была лишь только учебная виза, которая при изменении моего образа жизни вмиг утрачивалась. Потому и мое отношение к своим дамам стало насквозь утилитарным, воротившим меня от омерзения.

Наш пансион, где я обретался, был, пожалуй, самым живописным местом в Рютте из-за своей архитектуры и большого водяного мельничного колеса, непрерывно вращавшегося с непередаваемым, разносящимся на всю округу, звуком.

Проходя мимо отдыхавших на празднике вина, мы с Кириллом тоже невольно распробовали на халяву напитков разных, не более чем пару-тройку бутылок на человека.

Уже глубокой ночью в горах началась гроза, от ударов которой я с другом, оставшимся у меня в избушке почивать, проснулись.

У меня нашлись пару бутылок пива, которые мы тотчас же выпили, поправив здоровье.

— На этажах все вино выжрали, — сокрушенно развел руками Кирилл. — И винной подвал, как назло, закрыт.

Мы вышли под навес перекурить.

В деревне не было видно ни одного огонька.

Косые струи ливня били нам под ноги, замочив наши джинсы. Очередной росчерк молнии в клубящихся тучах и быстро пришедший грохот грома заложил нам уши.

— Может, сходим к Иоахиму за выпивоном? У него богатая коллекция спиртного, чего-нибудь наверняка даст, — предложил мне рассолодевший друг. — Не рыскать же мне в поисках бутылки под проливным дождем по другим пансионатам деревни.

Мы накинули дождевики и стали карабкаться на четвереньках по скользкой от дождя дороге, к возвышавшемуся на склоне горы дому сына графа Дюркхайма, озаряемого сполохами зарниц, словно замку Дракулы.

— Кого еще там принесло?! — раздался глухой голос хозяина дома из-за крепкой дубовой двери, об которую мы изрядно намяли свои руки.

Дверь открылась, и на пороге возник сам Иоахим в ночном колпаке и старой, с дырами на локтях, грубовязанной поношенной кофте, держа высоко над собой керосиновый фонарь со стеклянными оконцами.

— Это мы, опохмели нас, трубы горят! — хриплым каркающим голосом возопил Кирилл.

— Подождите в прихожей, — ответил ему архитектор. — Сейчас чего-нибудь найду.

Он долго рылся у себя в кладовой, позвякивая посудой, пока не вынес нам запыленную бутылку с выцветшей этикеткой.

— Мог бы что-то более привычное глазу презентовать, — сварливо заметил мне мой друг, когда мы под непрекращающимся ливнем возвратились ко мне в жилище.

— Вот, ведь, дерьмо какое дал нам! — возмутился Кирилл, отхлебнув из бутылки.

Напиток никак не хотел усваиваться и лез из горла вон, как мы не пытались.

Устав, вылили его прочь и, наконец, уснули.

Уже в полдень нас разбудил стук в дверь.

На пороге пристройки стоял сын графа в той же простецкой кофте.

— Я ночью вам по ошибке не ту бутылку дал, — неуверенно произнес Иоахим. — Верните ее мне обратно, я вам дам очень хороший виски.

— Мы его вылили, потому что пить было невозможно, — хмуро ответил ему мой друг.

— Как вылили?! Это очень редкий и дорогой ром, которому больше века! — запричитал граф. — Его пьют только с устатку бавленным, тогда и проявляются его тонкие, ни с чем не повторяющиеся фруктовые нотки!

Архитектор был сражен постигшим его горем, уйдя с поникшей головой. Ссутулившись, он шаркающей походкой побрел к себе на гору, покуда видеть его мог.

* * *

Я решил по совету моих соратников совершить вылазку в Санкт-Блазиен, старинный тихий городок, лежащий в горах Южного Шварцвальда на расстоянии пятнадцати километров от Тодтмоса. Вообще то там мне было назначено посещение ближайшего праксиса стоматолога по страховке, но я решил совместить приятное с полезным.

Санкт-Блазиен стал известен в Германии своим бенедиктинским монастырем, основанным еще в XI веке и пристроенном позже католическим собором. Сама обитель с многочисленными зданиями с XIX века по прямому назначению не использовалась. В ней с 30-х годов ХХ века находилась иезуитская школа-интернат для отпрысков из привилегированных семейств, а также ресторан и пивная для туристов.

Из более поздних памятных мест этого поселения представляло интерес кафе «Максим». Кто дал ему такое название народная молва не припомнит, но посещали его только эмигранты из стран Восточной Европы, проживавшие недалеко или приехавшие встретиться с коллегами по надобностям. Это было место с криминальным душком. Все посетители, находившиеся внутри, от мала и до велика, были одеты в черные кожаные куртки разных фасонов. Каждый сидел в своем углу или парой что-то тихо перетирали между собой, кидая быстрые взгляды на проходившего мимо какого-то мутного чужака. В предвыходные дни, как мне рассказывали сведущие люди, при большом стечении специфической публики, зачастую под воздействием крепких дешевых напитков, происходили спонтанные инциденты. Тогда между представителями различных группировок вспыхивали драки, переходившие в тотальный мордобой всех со всеми. Круша мебель и зубы оппонентов, а то и выбрасывая последних через витрины на улицу, пацаны оттягивались на славу.

Немецкая полиция, дежурившая в такие дни снаружи в автомобиле, в перепетии битв не вмешивалась. Умудренная жизненным опытом, она полагала, что все образуется и так, раз жалоб не поступало.

Бойцы трезвели, скидывались на очередной ремонт временно закрытого заведения, и вскоре все повторялось снова.

На набережной Веры, облицованной в каменные плиты с коваными ограждениями, где я прогуливался после кафе, невольно остановился.

Вода горной реки обладала абсолютной прозрачностью, на ее дне на глубине несколько метров были видны все камешки и плавающие крупные форели.

На пробу я кинул кусок бутерброда, к которому тут же метнулась пролетающая мимо чайка, а на поверхность за добычей выскочила рыба весом в несколько килограммов, оказавшаяся проворнее.

После визитов к врачу и мафиози я заглянул в монастырскую пивную, расположенную в глубоком сводчатом подвале.

К дубовому столу, за который я присел, подошел тучный монах в черной рясе с тонзурой на макушке и степенно принял мой заказ.

— Такси заказать не желаете? — спросил он меня.

— Успеется, — беспечно махнул я рукой.

— Потом затруднения будут с уточнением адреса вашей доставки, — невозмутимо произнес затворник. — Пиво у нас вкусное и крепкое, молодые иностранцы меры не знают.… Уже были прецеденты. В подвале прохладно, а наверху жарко, голову напечёт.

На улице действительно стояла летняя жара.

Прислушавшись к дельному совету, я заказал экипаж и с нетерпением приложился к литровой кружке. Пивцо оказалось превосходным и высокого градуса. Особенно поразил меня сорт «доппель бок», доходивший до 13% спирта, совершенно по вкусу не чувствовавшихся.

Немудрено, что к порогу родной избушки в Рютте меня привезли в помрачении рассудка и с провалами в памяти.

* * *

В немецком обществе издавна сложилась общепринятая мораль и в соответствии с ней устойчивая модель поведения индивидуума в различных ситуациях. Это относилось и к праздному времяпровождению на приеме, или как теперь принято говорить на парти́, играющем определенную роль в сплачивании интеллектуального коллектива учебного и научного учреждения.

Так или иначе, на нем надо было находиться вменяемым и не поминутно падать. Русскому человеку, как более продвинутому, нежели европеец, в вопросах пития, местные дозы казались смехотворными. Хотя не будем обобщать всем немцев поголовно, приходилось встречать незаурядных персон и в этой области.

Появляясь на приеме, я первым делом с разрешения хозяев квартиры или дома посещал гостевой туалет, как правило расположенный рядом с прихожей. Там я оставлял под крышкой унитаза или в стенном шкафу сосуд с водкой, замаскированный под какую-нибудь бытовую жидкость, незаметно принесенный в рукаве или под курткою. Затем уже снимал свою верхнюю одежду и присоединялся к остальным участникам мероприятия. Водка мною приносилась из-за весьма скудных доз на каждого участника партии, на два пальца на дне стакана, не более, да и то на весь вечер. Выпить больше не разорило бы принимающую сторону, но сразу выделило бы желавшего еще из общей массы алкашом и пьяницей.

Неторопливо отхлебывая в туалете от резервного запаса, ты совершенно не стеснял окружающих, полноценно отдыхая наравне со всеми.

— Налить тебе еще? — заговорчески подмигивала и спрашивала меня какая-нибудь дама из назначенных виночерпиев, провоцируя на моральное разложение.

— Что вы, и это не осилить, — отвечал я ей, давно выпивший свою пайку и подменив ее водой. — Боюсь, завтра будет болеть голова.

— Какой воспитанный молодой человек, — слышал я шепоток за спиной, стараясь держаться вертикально.

Неся подобную околесицу, я умудрялся отдыхать публично по русскому стандарту и слыть трезвенником, каких поискать.

Я понемногу втягивался в немецкую действительность и постигал ее законы.

Когда я как-то поднимался на Престенберг из Рютте, где на склоне тоже были построены дома у дороги на Бернау, где жила моя знакомая Габриэла, то решил срезать путь, пойдя по более короткой тропинке.

Это вызвало скандал в нашей деревеньке.

— Ты зачем зашел в частные владения? — спросил меня Шинделин, исполнявший также обязанности секретаря центра. — Хочешь, чтобы тебя депортировали?

Томас был рассержен, но держал себя в руках.

— Я совсем не шучу. Это как другому человеку в карман залезть, — возмущенно выговорил он. — Ведь ты видел табличку на колышке с надписью «Privatzone», но все равно прошел.

Я молчал, удрученный высосанной из пальца проблемой.

— Я сказал пришедшему к нам с жалобой крестьянину, что ты недалекого ума иностранец, не очень хорошо знакомый с нашими порядками, — наконец после паузы проговорил мой наставник по мечу. — А то еще побежит в полицию и у тебя возникнут неприятности.

Для меня неожиданным открытием в Германии стало то, что большинство немцев оказались бытовыми стукачами. Чуть что не так сделал, увидят и обязательно заложат.

— Мне помощники не нужны, — позже объяснил здешние нравы местный полицейский, родственник знакомого. — В стране предусмотрены денежные поощрения за нужную нам информацию, а потому отбою нет от осведомителей.

— А как вы так быстро появляетесь на происшествия? — поинтересовался я у него. — Как из-под земли. Тут, в горах, я по многу месяцев ни одной вашей машины или сотрудника не видел.

Он усмехнулся.

— Много бдительных граждан, для многих это стало хобби, — рассмеялся служивый.

В связи с вышесказанным все наши гулянки с Кириллом мы старались проводить в обстановке максимальной конспирации от окружающих, дабы не прослыть конченными алкашами и возмутителями спокойствия.

Технологическое развитие Германии в разных сферах не переставало меня удивлять. Идя утром на занятие по единственной улице Рютте, я увидел скопление грузовых машин одной частной компании, обслуживающей канализационные сети. В воздухе витал специфический аромат, исходивший из пары открытых в асфальте люков. У одного из грузовиков на стропах кран-балки висела торпеда с многолопастным винтом в кольцевой насадке.

Сигарообразный снаряд тщательно мыл из шланга водой с помощью щетки рабочий в ярком комбинезоне.

Рядом стоял микроавтобус с распахнутой задней дверью, в салоне которого светились мониторы работающих компьютеров.

— Зачем здесь висит эта торпеда? — полюбопытствовал я у сидящего за аппаратурой в микроавтобусе техника.

— Нам, что ли, нырять в вашем дерьме? — ответил специалист. — И там, в полной темноте устранять заторы или искать прорывы?

— Чем же сей аппарат будет ликвидировать неполадки?

— А ты пойди, посмотри его спереди, — предложил мне техник.

Я обошел грузовик с подвешенной торпедой и обнаружил под ее носом два сложенных и прижатых к ее телу манипулятора, мощную лампу за толстым стеклом и глазки телекамер под разными углами к оси аппарата.

— Сколько же стоит это чудо техники? — спросил я.

— Как настоящая торпеда и стоит, — сообщил мне специалист. — Около полумиллиона долларов. — Но быстро окупается при эксплуатации в запутанных и старинных коллекторах вроде вашей деревни.

* * *

Наступил день летнего солнцестояния или Ивана Купалы.

Немцы его знают как рождество Иоанна Предтечи или праздник Иоханнесфест. Некоторым студентам нашего центра, мне в том числе, руководство поручило собрать побольше валежника в горно-лесном массиве, что мы с честью и выполнили. Выволакивая упавшие стволы небольших деревьев с откоса первого уровня, складывали их в кучу на автостоянке у секретариата школы для большого костра. Тут, в Шварцвальде, любили отмечать языческие ритуалы древних германцев, а праздник огня был одним из них.

— У тебя же будет совсем другое развлечение в эту ночь, — сообщил мне Кирилл. — Сегодня точно никто за полночь по лесу шататься не будет, все у секретариата гулять будут, тебе же и лучше.

Возникла пауза.

— Есть здесь в горном массиве одна интересная поляна. На ней местные жители и специалисты «Рютте» в дни летнего и зимнего солнцестояния замечали проявления плазмоидов и другие странные вещи, — продолжил он. — Бери побольше дров из поленницы твоей хозяйки пансиона. Времени собирать хворост у тебя уже нет, скоро стемнеет. Я провожу до этого места, а возвращаться мне придется с фонарем. Не забудь прихватить с собой бутылку воды, а то жажда замучает.

Мы взяли все необходимое и отправились по высохшему дренажному руслу, используемому для сброса лишней воды в сезон весенних и осенних затяжных дождей, вверх в горный лес, минуя уровни. Такой путь здорово сэкономил наше время, позволив добраться до заветной поляны за полчаса.

Свалив принесенное, мой друг сразу же ушел. А я не спеша развел костер и, одев брезентовую куртку, стал сидя обозревать боковым зрением подступающие к открытому месту деревья.

В отличии от прямого, наше боковое зрение может замечать внематериальные сущности, живущие с нами в этом мире, как некое светящееся образование.

Ничего не обнаружив, я сосредоточился на наблюдении отдельных языков пламени костра. Вообще-то люди знающие не советуют этого делать, как и задерживать свой взгляд на текущей воде, так как подобная медитация может незаметно унести сознание с далеко идущими серьезными последствиями для психики.

Сзади ко мне неслышно подкрался вездесущий Момо и, присев столбиком рядом, также уставился на огонь.

Через какое-то время созерцания пламени, впав в оцепенение, я заметил, что оно неоднородно и внутри его обособленно перемещались, словно живые, некие небольшие вихри плазмы.

Средневековые алхимики называли их огненными саламандрами, а маги — элементалями огня. На Руси они известны были как огневицы.

Скосив глаза вбок, я увидел, что сидящий рядом кот с интересом следит за этими же образованиями.

Тут я уловил боковым зрением перемещающееся свечение у елей.

Посмотрев туда, увидел летающие между раскидистых лап деревьев небольшие, размером с мелкое яблоко, голубые и оранжевые светящиеся шары. Они иногда кружили скопом, словно играющие бабочки.

Так продолжалось некоторое время.

Мы с Момо, как зачарованные, во все глаза глядели на это представление, сидя у потрескивающего костра с улетающими ввысь к звездному небу искрами….

Уже в предутренние часы кот ушел, а я, слившись с лесом, просто бездумно смотрел в темноту.

Понемногу стали проступать очертания развилки лесных дорог на поляне и стоявший впереди на бугре могучий олень-самец с ветвистыми рогами, уставившийся на еще светящиеся угли кострища.

Я немного пошевелил затекшие части тела.

Олень встрепенулся, проревел и бросился напролом через заросли между елей.

Днем меня зашел проведать Кирилл.

— Как ты? — поинтересовался он. — На таких посиделках в лесу с непривычки кондрашка может хватить. Были случаи, когда и с гномами встречались.

— На той же поляне? — поинтересовался я.

— В Шварцвальде хватает мест с повышенной энергетикой, а то и с явным проявлением геопатогенности, — неопределенно ответил мой друг. — Горы, геологические разломы на большой глубине, подземные реки способствуют таким проявлениям.

* * *

Музыка играет важную роль в жизни человека.

Руководство нашей школы помнило об этом и решило приобщить своих студентов к прекрасному. Занятия по музицированию должны были проводиться в доме «Хаус ам Бюль» на склоне горы Престенберг, недалеко от въезда в Рютте.

Мы вошли группой в залу на втором этаже здания, полной различных музыкальных инструментов. Они лежали на стеллажах и большинство из них было экзотического вида, которым я и названия не знал.

Я в юности занимался несколько лет по классу аккордеона, поэтому чувствовал себя вполне уверенно, собираясь сыграть какую-нибудь мелодию, если потребуется.

— Ты уже подобрал себе что-нибудь, на чем будешь играть? — спросила меня наш преподаватель Ингрид Шмидт, наблюдая как я роюсь в завалах различных струнных и щипковых, надеясь откопать клавишное. — Возьми себе вот этот сита́р⁸.

— Я на нем играть не умею, — смутился я. — И вижу его в первый раз.

— А это не важно, — отмахнулась Ингрид и обратилась к остальным студентам. — Не стесняйтесь, выбирайте для музицирования что вам приглянется.

Присутствующие недоуменно уставились на ведущую занятие.

— Мы с вами не будем учиться играть на инструментах, — сообщила нам Шмидт. — Мы будем пытаться извлекать из них ритмические звуки, а это принципиально иное.

Наступило замешательство.

Наконец, кто-то взял парные тарелки, другой маракасы, третьи предпочли дудки и африканские барабаны.

— А сейчас мы все вместе станем извлекать из инструментов звуки, стараясь попасть в ритм соседа, хотя бы в некое подобие, — продолжила объяснения Ингрид. — Это и будет темой нашего занятия.

Четверть часа из нашей залы доносилась наружу жуткая какофония, но потом совместное помешательство дало таки свои плоды. Не представляю как это произошло, но у нас сложился примитивный ансамбль, уверенно издающий ритмическую музыку.

* * *

В дальнем от Рютте углу Тодтмоса власти Баден-Вюртемберга проводили чемпионат мира по гонкам на собачьих упряжках-нартах. Естественно, я с Кириллом не могли обойти вниманием это знаковое событие в нашей заурядной, не богатой на разнообразие повседневной жизни.

— Тут главное, с восприятием не переборщить, — резонно заметил мне мой друг на предварительном обсуждении нашего возможного похода.

— А с помощью чего мы перейдем в измененное состояние сознания? — поинтересовался я предстоящими деталями задуманного.

— С помощью чего…? — задумчиво произнес Кирилл. — Вино зимой в мороз на свежем воздухе не катит. Здесь требуются крепкие напитки, причем такие, чтобы зашли прямо из горла́ без закуси и прочих интеллигентских штучек.

С горными ликерами опасно было связываться по причине их коварной мощи.

Поэтому мы обратились к французской водке «Ельци́н», настоянной на кровавых апельсинах сорта тарокко. Продукт пился на ура, правда был дороговат, продаваясь в зеленушных бутылках призматической формы.

Ее название ассоциативно связывается с Россией и именем ее первого президента. На самом деле права на бренд принадлежат крупнейшему частному винодельческому концерну Les Grands Chais.

Пришлось взять с собой солнцезащитные очки для предохранения глаз от повышенного ультрафиолета.

На гонках собралась огромное количество народа со всего мира. Параллельно проводилась выставка аэрографии — картин на бортах джипов на тему отношения человека и собаки. Выступали многочисленные команды из разных стран, в том числе и из России.

Разыгралась нешуточная спортивная борьба между участниками заездов, следующих друг за другом на небольшом расстоянии. Требовательный лай животных в упряжи, громкие команды своим питомцам каюров-погонщиков, крики разогретой публики в ярких горных куртках, слепящая белизна снега под ярким солнцем, девственная природа Шварцвальда, барражирующий над нами в небе экскурсионный дирижабль из Фрайбурга запомнились мне надолго.

Уже после гонок я с Кириллом неторопливо пешком возвращались к себе в Рютте. Конечно, за полдня на морозе мы выпили предостаточно спиртного для сугреву и радости. Проходя Хинтер-Тодтмос, приложились еще раз по очереди.

И тут случилось непредвиденное.

Мой друг отключился и стал оседать на дорогу.

Взвалив его на плечи, я кое-как доволок его до дома, где мы в додзе обычно вдвоем занимались кунфу, благо было рядом, и усадил Кирилла на широкую деревянную скамью у входа в здание.

Ситуация стала патовой.

Нас запросто мог кто-нибудь из проходящих мимо знакомых заложить в секретариат школы.

Спасла пролетарская смекалка.

Вольготно откинувшись на скамье и придав такое же положение телу моего временно-немощного друга, я решил переждать опасную пору, имитируя принятие солнечных ванн, что было на здешних горных курортах заурядной процедурой.

— Загораете? — доброжелательно окликнул нас шедший по дорожке мимо первый потенциальный стукач.

Я лишь вежливо улыбнулся в ответ, как и Кирилл, застывший рядом в солнцезащитных очках с улыбкой на лице. Меня питала надежда, что мой друг скоро очухается на свежем воздухе и морозе.

Через полчаса сидения я порядком подзамерз. Приплясывать или делать согревающие гимнастические упражнения было опасно, так как это могло раскрыть наш загул.

Посему пришлось применить на практике полученный мною в «Рютте» тибетский дыхательный метод в совокупе с ритмичным напряжением и расслаблением мышц тела.

К счастью, Кирилл в течении часа немного пришел в себя, и мы смогли отлежаться в спортзале до вечера.

* * *

Руководство школы «Рютте» решило, что я должен пройти курс антропософии для расширения моего профессионального кругозора. Учение Рудольфа Штайнера напомнило мне европеизированную версию восточных духовных доктрин о реинкарнации души и различных планах сознания.

Для закрепления пройденного материала меня и еще пару студентов центра наш преподаватель повез на своем здоровенном «мерседесе» через границу в Швейцарию, благо рядом, в городок Дорнах во всемирный центр антропософского движения. У нас имелись пограничные карты на посещение сопредельного государства.

Уже на швейцарском берегу, переехав через Рейн по мосту, к нам в машину для порядка заглянул пограничник нейтральной страны. Но так как номера автомобиля были местные, а едущие в нем люди прилично одеты и гладко выбриты, то на этом все общение с ним и закончилось. Сам страж государства носил малиновый берет и лихо подкрученные вверх тонкие усики а-ля Сальвадор Дали.

Приехав в Дорнах, мы вылезли из «мерседеса» и растерянно уставились на окружающие дома.

И было от чего.

В небольшом поселке, утопающем в зелени, не имелось ни одного нормального строения, если говорить об общепринятых пропорциях здания.

У всех приехавших студентов зародилось подозрение, что архитекторы и строители сих домов баловались наркотиками. Ассиметричные окна разных размеров на одном фасаде, оплывшие крыши, загнутые печные трубы, абсолютный дисбаланс во всем.

— Так построили специально, потому что хотели оторвать пребывавших неофитов учения Штайнера от привычных им штампов и устоявшихся взглядов на очевидные вещи, — насладившись произведенным эффектом сообщил нам наш преподаватель и, улыбнувшись, продолжил. — Это место антропософы называют «Гётеанум» в честь Гёте. Главное здание своим видом также не обманет ваших ожиданий.

Он оказался прав.

Второе по счету, так как первое деревянное сгорело еще в 1922 году, оно было построено без прямых углов, под влиянием «органической архитектуры» и экспрессионизма.

— Очень похоже на бункер, — оценив возвышавшуюся над остальными строениями в округе бетонную махину высказался я. — Сделано на века.

Выполненное из армированного бетона, здание довлело на нас.

— Внутренний зал с органом и расписным потолком вмещает более тысячи человек, — рассказала нам проводившая экскурсию холеная дама. — В нем имеются также галереи и подсобные помещения.

Сразу была видна ее порода, не средний класс, а много выше.

* * *

Весть о выступлении известного японского мастера психодрамы в соседнем Бернау не на шутку всколыхнула прогрессивную общественность нашего центра. Шутка ли, сам Масаюки Сато давал проездом одно представление своим любимым почитателям.

— А правда, что он своим говном кидался в Шандроша, приехавшего его навестить на окраину Токио? — не утруждая себя эвфемизмами спросил я Кирилла в автомобиле.

— Так Сато-сан в очередном запое был, когда Шандрош пришел к нему, — посмеиваясь ответил друг и с иронией добавил. — Жемчужина, он несомненно жемчужина на небосклоне японской психологии.

В Бернау нас с Ольгой везла ее подруга Сабрина, также захотевшая лицезреть заезжую знаменитость.

Небольшой концертный зал, выполненный амфитеатром, не смог вместить всех желающих. Нам достались места на самом верху.

После протяженного вступительного слова одного из специалистов «Рютте» перед аудиторией, на сцену вышел сам господин Сато. В звенящей тишине ловящей каждое движение мастера публики, он как-то совсем неприкаянно бродил по подмостку. Затем стал быстро выписывать руками замысловатые пассы в воздухе, о чем-то задумался.

Если объяснять очень обобщенно и отбросить терминологическую мишуру, то психодрама — это метод повторения жизненного опыта, нанесшего душевную травму, развившего фобию или острый невроз с целью освобождения от них. Переживая вновь и вновь приведшую к психическим отклонениям случившуюся ранее ситуацию, разумеется с анализом конфликта интересов сторон, как не странно удается разрешить ее и восстановить пошатнувшееся психическое здоровье.

Официальным основоположником психодрамы в мире считается Якоб Леви Морено, который провел первый групповой сеанс 1 апреля 1921 года в Вене, что символично, в день дурака. Но мне думается, корни ее следует искать в магических практиках шаманов ушедших эпох, в их экзальтированных ритуальных плясках.

Психодрама бывает индивидуальная и групповая. И то, что показывал нам со сцены уважаемый Масаюки Сато относилось к первому виду.

— Де-ли́-ри-ум тре́-менс, «белая горячка», — по слогам медленно произнес сидящий рядом со мной Кирилл и, присмотревшись к выступавшему, негромко предположил. — Наверное, перед выходом к зрителям успел заложить за воротник.

— Да, вот ведь как получается, — тихо заметил я. — Заезжему алкашу почет и уважение, а родным воспитанникам последнее предупреждение и запрет на распитие в стенах альма-матер.

Студентам из Питера запрещалось выпивать в психологической школе «Рютте», особенно после наших загулов в чайной, расположенной на первом этаже в «Бергкранце», и шумных гулянок в пансионах деревни.

Внезапно выйдя из оцепенения, Сато-сан быстро, словно радист на ключе, разразился несколькими сериями знаков, подобных жестовому языку глухонемых.

— Я как-то случайно заглянул на концерт глухонемых, будучи по делам в Гамбурге, — тихо стал рассказывать мне и Ольге, не отрывая взгляда от сцены, Кирилл. — Бо́льшей шизы, доложу я вам, в жизни не видывал. Только приставьте себе, тысячи людей одновременно жестикулируют стоя. На сцене без музыкального сопровождения ритм остальным задают «певцы», приплясывая и не забывая артикулировать. А наиболее буйные фанаты, давя друг друга и карабкаясь по спинам впереди стоящих, лезут на сцену к кумирам, «напевая» наиболее полюбившиеся куски исполняемой композиции. И все это в полной тишине. Иногда только были слышны мычание или утробные выкрики.

Ольга и я начали скисать от охватившего нас смеха, чувствуя весь комизм ситуации.

Выступление японского мастера прошло с аншлагом. Еще долго были слышны неутихающие овации.

Примечания

1

Ландскнехт (нем.) — немецкий наёмный пехотинец эпохи Возрождения. (прим. авт.)

2

Шта́зи (нем. Stаsi) — неофициальное название тайной полиции ГДР. (прим. авт.)

3

Вальдорфская школа — альтернативная педагогическая система, основанная на антропософских представлениях. Вальдорфская педагогика основывается на выделившемся из теософии религиозно-мистическом учении Рудольфа Штайнера — антропософии. (прим. авт.)

4

Prаxis (нем.) — клиника практикующего врача в Германии. (прим. авт.)

5

Додзё (яп. «место, где ищут путь») — изначально место для медитаций в японском буддизме и синтоизме. Позже, этот термин стал употребляться и для обозначения места, где проходят тренировки, соревнования и аттестации в японских боевых искусствах, таких, как айкидо, дзюдо, дзюдзюцу, кэндо, карате. (прим. авт.)

6

Экзерси́циум ( лат. exercitium) — упражнение. (прим. авт.)

7

Проба меча — метод испытания качества клинка катаны самураями на бродягах и нищих в XIV-XVIII веках в Японии. С приходом индустриализации в эту страну в XIX веке период самоизоляции японского общества закончился, и началась эпоха Мэйдзи. (прим. авт.)

8

Ситар — многострунный индийский музыкальный инструмент. (прим. авт.)