Спаситель

Константин Хорс, 2023

Манипулируя общественным мнением, могущественные силы внедряют через соцсети программу, направленную на мотивирование пользователя к саморазвитию. Используя труд профессора нейробиологии, они улучшают алгоритм работы программы и порабощают сознание пользователей. Объединяя цифровые копии людей в одну сеть, эти силы получают огромную власть, в борьбе за которую не останавливаются ни перед чем.

Глава 4

Росси проснулся позже обычного, с ощущением мутного отягощения от долгого сна. Утренние процедуры принятия душа, чистки зубов казались невыносимой рутиной. Профессору хотелось поскорей снять с себя это тягостное послевкусие после тяжелого сна, как неудобный, удушливый костюм, размером меньше нужного.

Леон вышел на балкон, и свежий аромат леса вдохнул в него хорошее настроение. Перед ним предстали вековые деревья, плавно качающиеся на склонах гор, словно весталки, завороженные пением ветра, танцующие в честь вечных пиков, увенчанных белоснежными ледниками.

Профессор застыл в благоговейном оцепенении, поддавшись магическому очарованию этого танца. Однако вездесущая суета повседневности требовала участия в бесплодном водовороте людских страстей и пороков.

Росси вспомнил о произошедшем накануне и, будто приговоренный, побрел в номер включить телевизор, оставив дверь на балконе открытой, как запасной вариант на случай побега от «прелести» цивилизованного общества.

Первое, что бросалось в глаза, это вычурная надпись в левом верхнем углу экрана, красными буквами на зеленом фоне — «Я прощаю». В прямом эфире выступал французский жандарм Жан Лефош.

— Мы опознали террористов, все они выходцы из арабских семей.

— Они беженцы? — выкрикивали вопросы из толпы журналистов.

— Нет, они граждане Франции, родились и выросли во Франции, — с тоской констатировал Лефош.

— Эти террористы имеют отношение к берлинской трагедии?

Лефош тяжело вздохнул, взял многозначительную паузу и, словно неверный муж, признающийся в измене, пробормотал:

— Да, это те же люди, если их вообще можно назвать людьми.

— А как они попали в Берлин? — засыпали вопросами журналисты, перекрикивая друг друга.

— Я больше ничего не могу вам сообщить, в интересах следствия детали произошедшего сохраняются в тайне. Прошу меня простить, на этом все, за дополнительными разъяснениями обращайтесь в пресс-службу.

Жан развернулся и, не обращая внимания на вопросы, исчез в дверях жандармерии. Впервые за долгие годы работы офицер испытывал отвращение к профессии. Он только что побывал на совещании у шефа, где, в присутствии высокопоставленных чиновников из правительства и руководства МВД, обсуждали, какую версию гибели несчастных в кинозале озвучить.

Всех собрали в конференц-зале, где их уже дожидались угрюмые начальники.

— Братья! — обратился к собравшимся мужчина в штатском. — Да, сегодня я могу себе позволить назвать всех, кто здесь присутствует, братьями! Сегодня вы встретились с подлым и коварным врагом, врагом, чьё имя «международный террор», — приторный героизм буквально сочился из его уст. — Получив удар в спину, вы не струсили и не сломались! Вы с честью приняли бой и выстояли! Мы с вами знаем, чего хотят эти негодяи, чего они добиваются… Они хотят напугать Францию, напугать Европу. Они хотят посеять панику в сердцах наших сограждан! Но я убежден, что у них ничего не получится! А потому я обращаюсь к вам, братья! — многозначительная пауза, по мнению говорившего, позволила убедить слушателей в искренности произнесенной речи. — Мы не можем позволить им победить! Их основное оружие — это не бомбы и автоматы, нет! Их основное оружие — это информация! Мы не имеем права дать им возможность воспользоваться этим оружием, а потому я прошу вас сохранять молчание. Придет час, и мир узнает героев, что стоят на страже свободы и демократии. Но сейчас мы должны собраться и продолжить борьбу с этим злом!

Пафос, неумело обернутый в косноязычие, насторожил офицеров жандармерии и, как оказалось, не зря.

Закончив свою тираду, он подал знак сидящему по правую руку от него генералу, и тот с миной неотвратимой уверенности на лице принялся раздавать всем бумаги, подписав которые, они обязались не разглашать данные следствия и не общаться с журналистами без санкции начальства.

Жан чувствовал себя униженным, он пришел на службу, чтобы защищать французов от преступников, а не от правды. Просьба шефа сделать заявление для прессы окончательно добила его. Все это выглядело так, словно именно он самый надежный негодяй, а значит, ему можно доверить грязную работу и не пачкаться самому.

Робкая надежда профессора Росси на плохие новости вместо ужасных, после услышанного, тягостной ношей осела в душе. Груз вины и потери вновь заставил Росси вернуться к размышлениям о необходимости принять решение. Он снова оказался поглощенным мыслями, от которых пытался укрыться в столь живописном месте. И даже прогулка на балкон уже не помогала.

Созерцая великолепие Альп, профессор смутился, будто все это дано ему авансом, и платой является нравственное совершенство, а он не в силах погасить счет.

«Мы действительно можем все прекратить, положить конец этому зверству, — думал Леон. — Да, конечно, груз ответственности за принятие подобных решений велик. Но имеем ли мы право на промедление, погрязнув в бесконечных моральных изысканиях? В поисках оправдания для химеры, иллюзии, что создана нами и зовется мораль? Потворствуя практике, что формируется беспощадной сущностью человека, наполненной пороками и невежеством? Кровь этих несчастных и на моих руках, на руках всех, подобных мне: напыщенных, преисполненных чувством собственного достоинства, что брызжет во все стороны. Виновны мы лишь только потому, что не способны признать за собой ответственность за происходящее».

Мир вокруг Росси перестал существовать, все сконцентрировалось в одной мысли. Развиваясь и крепнув, эта мысль всецело овладевала сознанием профессора, словно наркотический дурман. Нестерпимое чувство вины и неистовое стремление действовать, изменить ситуацию раздирали напополам. Лишь опыт прожитых лет мудро удерживал от порыва начать немедленно, предпринять что-нибудь сию минуту!

«Все-таки не бывает решений только положительных, слишком масштабны и радикальны перемены, — продолжал размышлять профессор. — Да и возможно ли навязанное благо, счастье по принуждению?! Однако и маленькие дети зачастую не хотят учиться и протестуют против завершения игры, — аргументы возникали сами собой, развивая ход мысли Росси в согласии с его образом мышления, — но разве без этого возможно полноценное воспитание? Разве возможно, не ограничив желаний и зловредных стремлений к ежедневному наслаждению, взрастить нравственную личность? Человека, способного созидать, способного жертвовать? А без этого человека цивилизация не существует…»

Леон понял, что больше не в силах находиться в одиночестве, ему нужно с кем-нибудь поговорить. И этим кем-нибудь мог быть только Скорцени. Как ни странно, но только с ним Леон мог общаться, не боясь разглашения сути разговора, и только Скорцени понимал его так, как он сам себя понимал.

Профессор набрал номер друга, Фабио ответил почти сразу.

— Алло, привет, — послышался напряженный голос в трубке, — как ты после вчерашнего кошмара? — спросил Скорцени.

— Я в порядке, — соврал профессор, — знаешь, я думаю, мне все-таки не помешает компания. Ты как сегодня вечером, занят, может, где-нибудь посидим?

— Леон, я с радостью, — неуверенно отозвался Скорцени, — но сейчас все стоят на ушах. Давай завтра, я как раз приглашен на одну светскую вечеринку, думаю, и тебе там понравится. Я позвоню тебе завтра днем, и мы все обговорим, а пока извини, занят.

— Хорошо, до завтра, — удрученно выдохнул Росси.

Пусть не удалось найти компанию, но оставаться в номере Росси был не в состоянии. На улице профессор оказался в другом мире: сияющие Альпы, чистый горный воздух и прохожие, которым не было никакого дела до терактов и угрызений совести. Этот мир отказывался пускать к себе все то, от чего так настойчиво и безуспешно пытался избавиться Росси.

Он почувствовал себя лишним со своим моральным грузом в безмятежном спокойствии курорта. Однако профессор знал: прогулка и чистый воздух неизбежно прочистят мозги, а самое главное — других вариантов у него просто не было. Терпеть дальше ту вязкую угрюмую хандру он просто не в состоянии.

Леон присел за столик кафе и заказал чашку кофе с аппетитной булочкой. За соседним столом сидела молодая пара. Они мило щебетали друг с другом, искрясь улыбками и тая от умиления. По всему было видно, их охватило настоящее чувство, и пока оно держит их в плену, они переживают самые счастливые мгновения в жизни.

«Как много того, что стоит наших усилий, как много того, за что стоит бороться, — снова начал философствовать профессор. — Быть может, пройдет совсем немного времени — и эти двое возненавидят друг друга, с той же страстью, что и любят сейчас. Но пока они любят, весь остальной мир не имеет значения. Все эти фанатики, политики и деньги, которых вечно не хватает на ненужные вещи, не имеют значения! Если бы только можно было продлить эти мгновения, распространить их на все общество не по воле слепой страсти, а усилием разума, — профессора опять накрыла волна размышлений, — внушить людям счастье, объяснить этим глупцам ценность любви и радости… Но я и сам не лучше: уже два дня здесь, куда приехал лишь для того, чтобы отвлечься от суеты, и ни разу не улыбнулся».

Сообщение, доставленное на телефон профессора, вырвало его из пучины философских самоистязаний. Росси предлагали присоединиться к акции прощения, той, что уже рекламировали по телевиденью. Основным аргументом являлось количество адептов. «Нас уже миллионы — присоединяйся и ты!» — говорилось в сообщении.

Он решил не отравлять атмосферу молодой любви своей угрюмой зрелостью и отправился бесцельно бродить по улицам в надежде настроиться на позитивный лад.

И так, надеясь обнаружить хорошее настроение, Леон бродил до самого вечера. Профессор уже планировал упасть в объятья уныния, запершись со своими размышлениями в номере отеля. Но на помощь пришел друг Фабио, про которого профессор, погруженный в интеллектуальную борьбу, уже и забыл.

Скорцени не обманул, и следующим вечером они прибыли на обещанную светскую вечеринку. В помещении, которое служило галереей для модных художеств, собралось около двадцати человек. Приятная расслабляющая музыка располагала к вечерней интриге. Однако пространства галереи и яркий, но холодный свет ламп казались Росси вычурным эгоизмом, выраженным в том, что сейчас принято называть искусством. Все гости изображали расположение, однако сквозь улыбки и умилительные объятья было не разглядеть искренних чувств.

Скорцени подвел к Леону пару средних лет — изящную даму и импозантного мужчину в очках.

— Вот тот самый профессор, о котором я вам столько рассказывал! — торжественно заявил Скорцени.

— О, наконец-то Фабио сдержал обещание, — обворожительно улыбнулась дама, голос которой соответствовал внешнему виду. — Я Кристина Эбера, руководитель канала, на котором мы не так давно имели честь вас принимать.

— Так вот как он все устроил, — оживился профессор, кивая на друга.

— А я Амьен Дафар, владелец этого заведения, — заискивающе промурчал спутник Кристины.

— Как Вы находите работы, представленные здесь? — спросил владелец галереи.

— Знаете, я плохо разбираюсь в искусстве. Боюсь, мое мнение будет не компетентным, — попытался отмахнуться от лощеного типа Леон.

— Профессор занимается исследованием человеческого мозга, и ему некогда обращать внимание на человеческую душу, — попытался ему помочь Скорцени.

— Напрасно вы так, Леон, напротив, именно Ваше мнение наиболее интересно, — обволакивала своим шармом Кристина, — кто, как не вы, может оценить, с точки зрения профессионала, суть этих работ?!

— Боюсь, здесь нужен профессионал другого рода, — упирался профессор.

Конечно, он мог высказаться, но понимал, что его позиция явно не соответствует общепринятым условностям. Глупость и ограниченность, выраженная в несуразной мазне и дешевых претензиях на некую идею — вот что, по мнению Росси, висело на стенах этой галереи.

— Ну, что ж, не будем мучить гостя, Амьен, — сказала Кристина, тонко уловив момент.

Она уже собиралась увлечь своего спутника в сторону шампанского, но телефон подарил повод задержаться. Прочитав сообщение, она вновь обратила свое очарование на профессора:

— Леон, а Вы слышали о новой акции «Я прощаю»? — спросила она тоном, не предполагавшим возможности увильнуть от ответа.

— Да, кажется, мне приходило нечто подобное, — Росси несколько смутился от столь стремительного вторжения в его личность.

— И что, неужели Вы до сих пор не присоединились к акции? — спросила Кристина, изобразив удивленное разочарование. — Лично я сразу поддержала, это именно то, что отличает нас, цивилизованных людей, от диких животных! — разила профессора чужими изречениями хозяйка канала. Возможность участвовать в судьбе другого человека, прощать тех, кто причинил боль нам и нашим близким!

Вся компания уставилась на профессора, как будто он только что совершил нечто неприличное. Однако слепо бросаться в объятья социальных сетей Росси категорически не желал и начал обдумывать оправдание; в голову ничего достойного не приходило, неловкая пауза явно затягивалась, усугубляя положение.

Ситуацию спасло новое сообщение, присланное Кристине. Ознакомившись с содержанием, дама принялась увлеченно фотографировать себя на телефон.

— Подруга хочет знать, как проходит мой вечер, — обратившись к Леону, пояснила она.

— Ну, думаю, нам стоит оставить профессора в покое, и, Леон, умоляю вас, не закрывайте свое сердце от мира, — проникновенно высказала Кристина и увлекла своего спутника в сторону шампанского.

— Не надо на меня так смотреть — сказал Скорцени, заметив угрюмый взгляд профессора. — В конце концов, ты сам просил меня об этом.

— Я просил тебя о компании лучшего друга, а не об этом, — уколол его в ответ Росси. — Фабио, эта женщина только что размышляла о прощении и о том, что нас отличает от «диких животных», а секунду спустя она же фотографируется на телефон, чтобы похвастаться перед подругой! Я скажу тебе, как специалист: такое поведение — я имею в виду хвастовство — ничем не отличает ее от «диких животных»! — раздраженно заявил Леон.

— Эта женщина возглавляет крупнейший частный канал Германии «ИнтерМаийл», и ты не сыщешь во всей Вселенной более циничных существ, чем люди, занимающиеся телевидением и современным искусством, — парировал Скорцени. — А если тебе претит подобная публика, то мы можем пойти в ближайший ресторан, и ты, наконец, расскажешь мне, что происходит и куда делся тот рассудительный профессор, которого невозможно вывести из себя.

— Хорошо, пошли отсюда, — с облегчением согласился Росси.

Они уже подошли к входу — как вдруг профессора пронзило увиденное! Это она, та самая девушка из облака! На ней было черное вечернее платье, но волосы, плечи — это точно она! Девушка повернула голову, и профессор узнал ее. Паника накрыла его, словно цунами, — это та журналистка, что приходила к нему в номер и на которую он накричал!

Леон бросился к выходу, увлекая за собой Скорцени. Не дай бог этот прохвост заметит! Он обязательно выдаст, начнет приставать с расспросами, и она узнает меня! Но было уже поздно — от опытного глаза журналиста и законченного бабника не могла ускользнуть нервозная суета профессора.

— Ты знаешь ее? — спросил Скорцени, словно гончая, напавшая на след.

— Кого ее? — неуклюже отбивался Росси.

— Эту девушку! Ты точно ее знаешь, старый прохвост! Вот в чем дело, вот почему ты бесишься, словно подросток, она тебе отказала! — ликовал Скорцени. — О чудо, наш старый профессор влюбился!

— Хватит придумывать всякую ерунду! Да, я ее знаю, но мы виделись всего раз, и она мне не отказывала. Потому что я еще не выжил из ума и ничего ей не предлагал! Это тебя устраивает? — категорично заявил Росси.

Оглядевшись, он понял, что побег удался, и можно не опасаться глупого идиота Фабио, который обязательно разыграл бы сцену в присутствии этих моральных ничтожеств, что собрались в галерее.

Однако любопытный друг вцепился в профессора мертвой хваткой.

— Леон, ты можешь мне доверять, обещаю, я не расскажу твоей маме и не буду расспрашивать, о чем ты мечтаешь в ванной, — зачастил Фабио. — Но ты должен мне все рассказать! К счастью, поблизости есть одно уютное местечко, где мы сможем выпить и все подробно обсудить, — уверенно распорядился Скорцени. — Ты знаешь, я в таких делах профессионал!

Миновав пару кварталов, друзья устроились в небольшом ресторане, где интерьер был более уютным и настраивал на откровенные беседы.

— Я сюда приехал отдохнуть и хотя бы на время забыть о работе, — задумчиво произнес Росси. — Но все время веду себя как подросток. Раздражаюсь по любому поводу, думаю о вещах, которые я не в силах изменить, и все время не могу найти себе места…

— Леон, это любовь, — плохо скрывая сарказм, покачал головой Скорцени.

— Нет, ты не понял, я все время думаю, причем зачастую это даже не критические размышления, а просто эмоции. Словно я сам себе пытаюсь что-то доказать, — Леон говорил, не глядя на друга, словно с самим собой. — А если ты про ту девчонку — я наорал на нее, когда она пришла ко мне в номер за интервью. И теперь, естественно, как любой порядочный человек, я испытываю чувство вины. Хотя могу ли я называть себя порядочным человеком, даже извиниться не хватило духу. Вместо этого я сбежал, как трусливый недоумок, не способный ответить за свои слова. И вот видишь, опять. И так уже почти неделю, — вздохнул профессор, — а мне столько лет казалось, что я уже давно нашел себя и состоялся как личность.

Они засиделись допоздна в ресторане, размышляя о необходимости держать удары судьбы и не забывать наслаждаться прекрасными творениями жизни, что дарованы людям.