Журналист меняет профессию. Сборник рассказов

Константин Соколов

В сборнике восемь рассказов от трех авторов. На первый взгляд, не связанные между собой.Трогательные, нежные, смешные, грустные, интригующие. Однако у всех произведений есть одна объединяющая черта – это любовь к жизни.Смелее перелистывайте следующую страницу книги, чтобы начать новую страницу жизни.

Редактор Наталья Кайгородова

Дизайнер обложки Виктория Журавская

© Константин Соколов, 2022

© Александр Селиванов, 2022

© Йохан Мартин, 2022

© Виктория Журавская, дизайн обложки, 2022

ISBN 978-5-0056-5791-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Журналист меняет профессию

Константин Соколов

Трудовая

Моя будущая жена говорила:

— Ну какой из тебя писатель? Разве есть у тебя жизненный опыт? Другое дело, когда мы поженимся…

Писателем я не стал. Стал журналистом. Тогда моя будущая жена сказала:

— И как ты думаешь кормить семью? Найди себе нормальную работу!

Я работал водителем, менеджером, экспедитором, кладовщиком, страховым агентом, «челночил» тапочки в баулах из Сочи. Но спустя много лет, натыкаясь на папку с моими старыми газетными заметками, жена вздыхает:

— А ведь мог бы быть журналистом…

Я пожимаю плечами: получилось так, как получилось. Собственно, об этом мой рассказ.

* * *

Позвонили со старой работы:

— Мы нашли вашу трудовую книжку.

Я совсем забыл, что они её потеряли, мне даже пришлось заводить другую.

— Отлично, — говорю, — спасибо.

А сам думаю: «Это в новой трудовой у меня всего одна запись, зато в старой — целая жизнь».

Съездил — забрал. Дома перелистал страницы, нахлынули воспоминания…

* * *

Первая заметка как первая любовь — запоминается навсегда. Кто публиковался, тот знает. Газета ещё пахнет типографской краской, а ты уже перелистываешь страницу за страницей: где она?

Находишь её, родную, набранную восьмым кеглем, и злишься: «Ответсек, зараза, в самый подвал заверстал — кто её там прочитает?» Потом пробегаешь заметку глазами: «Так, здесь исправили, здесь убрали предложение…» И возмущение: «Почему я не вижу последнего абзаца? В нём же было всё самое главное!»

* * *

В конце девятого класса я точно знал, что буду журналистом.

«Журналисты, — рассуждал я, — это почти писатели, только в Литературном институте не учились. Вот поступлю после школы на журфак, научусь писать заметки и репортажи, после чего наваять пару романов для меня будет плёвое дело».

В местной «Молодёжке» я увидел объявление о наборе в школу «Репортёр». Конечно же, сразу записался: ведь будущее-то уже известно…

В «Репортёре» нас было человек десять — двенадцать. Школьники и люди постарше — всех объединяло желание научиться азам журналистики, вырасти в настоящих «акул пера». Занятия с нами проводили сотрудники городских и областных газет. Были и экскурсии по редакциям и по типографии, где печатались все местные издания. Одним словом, газетная романтика.

После трёх месяцев теории мне наконец-то поручили написать заметку в газету. Да-да! В самую настоящую газету! Это же такая ответственность!

— А о чём писать? — спросил я.

— О чём хочешь, — был ответ.

Я крепко задумался. Писать о своей школе? Скучно. Собрания, линейки — ничего интересного. Другое дело спорт. Или даже радиоспорт, которым я в те годы занимался. Решено: пишу заметку про чемпионат по радиоспорту, который накануне прошёл в нашей области.

Два дня я мучительно подбирал слова, выстраивал предложения, перепроверял факты — в общем, исписал половину тетрадного листа. Принёс заметку в редакцию, завотделом спорта быстро пробежал текст и сказал, что я справился.

— Может, надо что-нибудь изменить? — спросил я.

— Не-не, всё нормально, я просто маленько подредактирую.

До ближайшей субботы я ходил окрылённый мыслью, что меня напечатают в областной газете!

И напечатали.

Хорошо помню этот день: проснулся раньше обычного, натянул спортивные штаны и быстро спустился к почтовым ящикам. Достал газету, нашёл последнюю страницу, где публиковали спортивные новости и… Вот она! Напечатана мелким шрифтом, под другим заголовком, отредактированная так, что от текста остались только фамилии призёров чемпионата, но это было неважно. Самое главное, что под этой заметкой стояли мои имя и фамилия.

С тех пор прошло больше тридцати лет. И вот я что понял: для меня нет ничего более дурманящего голову, чем запах свежей типографской краски от газетного листа, внизу которого напечатана моя фамилия. Ник на мониторе — это совсем не то.

Впрочем, вступление затянулось. Пора уже переворачивать страницу трудовой книжки.

* * *

Моя трудовая биография началась с ошибки. В отделе кадров завода, куда я устраивался, сделали первую запись в трудовой книжке «Директор радиогазеты».

— Директор? — переспросил я.

— А кем ты устраиваешься?

— Вообще-то, диктором, — говорю.

— Не страшно, оставим так.

Так первая запись предопределила мои будущие потуги на что-то большее, чем просто рядовой сотрудник.

* * *

В армии я переписывался с журналисткой Кариной Малинчук. Однажды отправил ей стихотворение:

У древней горы священного Цао

Течёт голубая река.

На что Марина ответила: «Написано хорошо, смысла, правда, нет».

Тогда я послал ей рассказ «О любви».

«Смысл есть, — ответила Марина, — написано, правда, ужасно».

После армии, уже работая в «Нашей газете», я по сюжету рассказа написал две пародии — подражание Довлатову и Бабелю. В редакции их похвалили, напечатали. Заместитель главного редактора Владимир Николаевич Коровин сказал: «У вас, Костя, несомненный дар имитатора».

А моя будущая жена, прочитав пародии, спросила:

— Это юмор? Нет, ты мне скажи, если это юмор, я буду смеяться.

С девушками у меня всегда были недопонимания. Даже с будущей женой.

Зарисовка из моей глупой юности.

Она спросила:

— Хочешь домой?

Я не понял. В чей дом? Может, она хочет, чтобы я остался у неё. Желание понятное. Она уезжает. Я остаюсь. Мало ли что…

Я переспросил:

— То есть?

— Мне кажется, тебе надоело меня провожать, — сказала она. — Я доеду одна, можешь идти.

— С чего ты взяла?

— Я вижу.

Мне в самом деле хотелось домой. Ночью мало спал, обедал в столовой, намокли сапоги. Конечно, я не всегда галантен. Забываю подать пальто, не всегда перед нею открываю дверь, редко дарю цветы. Не подарочек, словом. Но не мог же я вот так развернуться и поехать домой. К тому же от холода начал ныть зуб.

Она разглядывала меня в упор.

— Ты что? — спросил я.

Терпеть не могу, когда смотрят в глаза и молчат.

— Что ты меня разглядываешь?

— У тебя под глазами морщины.

Только-то.

— Возраст, — сказал я с преувеличенной комичностью. — Мне ведь уже двадцать два. С половиной.

— Сколько?

Она прекрасно знала, сколько мне лет. К тому же ей было на два с половиной больше.

— Почти двадцать три.

— Ужас!

— Я такой старый, что у меня сгнил паспорт.

Господи, как давно это было! И почему она согласилась выйти за меня замуж? Утешаю себя, что по любви.

* * *

В начале девяностых годов прошлого века я написал рассказ «Рядовой Синица».

Предлагать рассказ в какой-нибудь литературный журнал для публикации не хотелось, да и большая доля самоиронии не позволила это сделать. Одним словом, «Рядовой Синица» отправился в стол.

В это время в стране начал распространяться интернет — штука для тех лет весьма диковинная. И конечно, необходимая для таких авторов, как я.

Я отправил свой рассказ в электронную библиотеку Мошкова и был совершенно счастлив оттого, что он попал в журнал «Самиздат», один из разделов библиотеки. В тысяча девятьсот девяносто восьмом году рассказ участвовал в литературном конкурсе «Тенёта». Вот, собственно, и вся его история.

Ну почти вся…

Спустя десять лет ради любопытства набираю в поисковике словосочетание «Рядовой Синица». И что я вижу? На мой рассказ идут десятки ссылок, и к тому же он попал в какой-то тест Живого журнала «А какие произведения похожи на ваш блог?». В разных журналах «Рядовой Синица» соседствует в списке с произведениями Джона Ле Карре, Эрнеста Хемингуэя, Рюноскэ Акутагава, Николая Лескова и других писателей, ставших уже классиками.

И я среди них. Вот так-то!

* * *

И была жара страшная, и было видение…

Будто соткался из сигаретного дыма в редакции высокий, тощего вида гражданин в клетчатом пиджаке на голое тело и мятых коротких штанах. Физиономия причём была в монокле и глумливая.

— Ба! Сан Саныч! — орал он, расхаживая по кабинетам. — Какие люди! Позвольте пожать, Эдуард Николаевич, вашу честную руку. Нижайше, нижайше…

Сиплый голос кричал из отдела новостей:

— Владивосток? Алло, это Владивосток?! Это из Новосибирска.

Струйкой проник затем в отдел писем и сгустился напротив меня:

— Вот так да, тёзка!

Его монокль сверкнул в окне.

— Простите, — я спросил, — а откуда вы знаете, как меня зовут?

— Осведомился.

«Действительно, — подумал я, — он мог у кого угодно в редакции спросить, как глупо…»

— Я сам ужасно сметён, — орал клетчатый, заглядывая в мои бумаги, отчего выгнулся и стал похож на коромысло, — я не представился. Па-а-звольте: Костя Гаер, антрепренёр.

Что-то вычитав на моём столе, гражданин сделался восторжен.

— Слог! Что за слог! А стиль… Гомер и Гоголь в одном лице. Вам бы, батенька, стихи писать. Что ни слово — золото!

Я смутился:

— Вы, собственно, по делу?

— По делу, все мы по делу.

— Слушаю вас.

Заглянул главный редактор, и клетчатый гражданин отрекомендовался:

— Ихний тёзка.

Я повторил:

— Слушаю вас.

Тут клетчатый отколол такую штуку. Вытащил из пиджака грязный платок и, уткнувшись в него, загнусавил, содрогаясь:

— Слышать не могу юмористов. Как о них вспомню, рыдать хочется. Всю душу своими шутками мне испоганили, — и оттопырил пиджак, под которым белело голое тело. — Вот они, юмористы-то, до чего доводят! Да возьмите две любые страницы из их рассказов — разве это писатели?

И уж совсем согнувшись, уткнулся в моё плечо:

— А у меня душа, может, по смеху чистому истосковалась. Может, она смеха как серебряный колокольчик жаждет, чистого, без пошлости. Чтоб сидеть на концерте иль газетку читать и тихо радоваться. Соглашайтесь.

Я спросил:

— На что?

И высокий гражданин перешёл к делу. Хорошо бы нашей газете отдавать страницы под юмор. Пропускать и вычитывать материалы он, Костя Гаер, будет сам. Не справится — друзей позовёт. В мою задачу входит бегать с материалами в машбюро, а затем к редактору.

— Да мы такое устроим! Такое! — орал он. — Тут вход парадный и белый, вывеска «Клуб юмористов». Или нет. Это будет театр. Тут тумба, тут… Вот что! Это будет «Варьете»! Ах, как хорошо. Мы открываем «Варьете», директор — я! Всё закружится, всё завертится!

И замахал, ей-ей дьявол, руками, отчего стал похож на ветреную мельницу. И пропал, подлец.

А на следующий день на стене редакции висело объявление:

«Приказ № (такой-то)

1. Открыть на страницах газеты раздел «Варьете».

2. Просить гр-на К. Гаера быть его директором.

3. Репертуар «Варьете» печатать на страницах газеты.

Редактор имярек».

Под чем красовалась клякса — жирная, чёрная. И подпись: «Согласен. Костя Гаер».

В тексте упоминаются реальные персонажи. Хриплый голос из отдела новостей — это Витька Гагарин, который целыми днями обзванивал региональных собкоров. Вскоре он уволился из «Нашей газеты», открыл «Сибирское новостное агентство» и переманил к себе пару человек, в том числе и меня.

А Сан Саныч — это ответсек Братович, вечный персонаж журналистских баек. Рассказывали, что однажды Сан Саныч допился до такого состояния, что решил покончить с собой. Вышел на балкон, сиганул вниз. На втором этаже были натянуты бельевые верёвки, которые смягчили приземление тела на клумбу. Перепуганный хозяин квартиры со второго этажа выскочил на улицу и набил Братовичу физиономию. Таких баек про Сан Саныча рассказывали очень много.

Юмореска не была напечатана в «Нашей газете», но зато она отправила меня в Ригу на первый Международный фестиваль сатиры и юмора «Море смеха — 91».

* * *

С двадцать шестого по двадцать восьмое апреля в Риге проходил первый Международный фестиваль сатиры и юмора, посвящённый восьмидесятилетию Аркадия Райкина, «Море смеха». По заданию редакции я прилетел в столицу Латвии искать новых авторов для нашего издания.

Я, наверное, единственный, кто честно просмотрел все номера отборочного этапа. Молодой был, глупый. Остальные журналисты гуляли по Риге, сидели в кафешках, пили в гостинице.

Фестиваль проходил в Доме офицеров. На дворе, напомню, тысяча девятьсот девяносто первый год — самый разгар перестройки.

Ведущий фестиваля Марк Дубовский шутил со сцены:

— Мы, латыши, не против президентского правления, но — президентского правления Буша!

Владимир Данилец и Владимир Моисеенко рассказывали, что «кролики — это не только ценный мех, но и три-четыре килограмма диетического, легкоусвояемого мяса».

Джигурда ревел на гитаре:

— Пере-пере-перестройка!

А за кулисами бегал начальник Дома офицеров: «Если вы не прекратите шутить о партии и правительстве, я выключу свет и звук!»

У меня был пропуск за кулисы. После каждого интересного выступления я находил автора и предлагал сотрудничество с нашим изданием. Подошёл к Шендеровичу.

— А сколько заплатите? — тут же спросил писатель.

— Согласно гонорарной сетке.

Шендерович поморщился:

— Ладно, я пришлю вам свои рассказы.

Не обманул. Прислал. Правда, до этого они уже были напечатаны в «Литературной газете».

На «Море смеха — 91» Шендерович занял третье место среди авторов-исполнителей, среди артистов победили Владимир Данилец и Владимир Моисеенко, а лучшим певцом стал Никита Джигурда. Страшно сказать, но я видел ещё нормального Джугурду!

С той поры прошло больше четверти века. Джигурда превратился во фрика, Шендерович «подвинулся» на теме борьбы с режимом, мечта латышей сбылась: у них иностранное правление. И только «кролики» Данилец и Моисеенко застряли в девяностых.

Через три месяца после поездки в Ригу я вновь оказался в Прибалтике. В столице Литвы мне предстояло провести половину дня и ночь. В моём кармане лежало журналистское удостоверение. Я решил воспользоваться своим служебным положением.

Пошёл в полицию и заявил:

— Здравствуйте, я журналист из Сибири. Хочу написать о работе полиции в независимой Литве. Могу я поехать на дежурство с вашим полицейским нарядом?

И мне разрешили! В полицейском наряде было два человека: русский и литовец. Я уже не помню, где и по каким улочкам Вильнюса мы ездили. Помню, мы остановились на какой-то площади и полицейские рассказали, что именно отсюда начался штурм вильнюсского телецентра. Потом мне показали место, где собираются местные путаны.

Ещё помню, как к нашему полицейскому уазику кинулся мужчина:

— Помогите, меня ограбили! Прыснули в лицо из газового баллончика и ограбили!

Мы отвезли бедолагу в участок писать заявление, а сами по горячим следам отправились искать преступников. Никого не нашли.

Остаток ночи я проспал на столе в учебном классе полицейского участка. Утром поехал на вокзал, пообещав своим ночным напарникам отправить статью о нашем дежурстве. Но не отправил.

Я вышел на перрон железнодорожного вокзала в Санкт-Петербурге девятнадцатого августа тысяча девятьсот девяносто первого года. И это была уже другая страна. В Москве — ГКЧП, в Питере по Невскому проспекту шли толпы с плакатами «Путч не пройдёт!». Когда я вернулся в Новосибирск, рассказ о ночном дежурстве в Вильнюсе был уже не актуален.

* * *

На дворе тысяча девятьсот девяносто второй год. В Новосибирске настоящий газетный бум: проекты появляются и исчезают, словно мыльные пузыри. Самая типичная история из того времени — выпуск «нулевого» номера газеты «Капитал».

В Новосибирск пришёл один питерский банк и хотел закрепиться в нашем городе, издавая деловую газету. Наши интересы совпали. Правда, денег банкиры на газету выделили крайне мало. Хватило только на печать и на работу верстальщика. Без корректуры.

«Ладно, — решил я, — русский язык вроде знаю, справлюсь».

Я подготовил и набрал тексты, нашёл иллюстрации, договорился с верстальщицей, которая могла делать «Капитал» только после своей основной работы. По вечерам. А компьютер был у неё ещё 386-й — прадедушка первого «Пентиума».

Верстали газету всю ночь. Глаза устали, внимательность была на нуле. Я сдал газету в типографию под утро и поехал домой отсыпаться. Днём купил газету в киоске, разглядываю, счастливый, первую полосу…

И вдруг замечаю кошмар. Даже не кошмар, а самую настоящую катастрофу! Ошибка на первой полосе: в заголовке «Сибирь и ПриДНЕстровье» написано «ПриДРЕстровье».

Накануне я договорился с местной тележурналисткой Настей Гусевой, что она расскажет про выход газеты в новостях. Делать нечего, еду на телестудию, нахожу её кабинет, стучусь — тишина. Слава богу! Оставляю несколько номеров под дверью — и бегом оттуда. Вечером Настя, согнув газету пополам, говорит в эфире: «Вышел первый номер газеты „Капитал“». И прочее, прочее, прочее. «ПриДРЕстровья», конечно, в согнутом виде не было видно.

Следующий номер газеты не вышел.

Прошло десять лет. Я рассказываю эту историю одной молодой журналистке. А она восклицает:

— Так это правда? Не анекдот? Мне недавно про эту ошибку уже рассказывали!

«Ого, — думаю, — обо мне уже слагают легенды!»

* * *

К нам в гости пришли друзья, Валя и Валентин, которые недавно вернулись из Грузии.

Валентин полон эмоций.

— Помните, лет пятьдесят назад была такая техника — ламповая? Радиоприёмники, телевизоры? Сейчас они вызывают лишь улыбку, ностальгию. Тбилиси — настоящий «ламповый» город. Узенькие улочки, обшарпанные дома, разноцветные крыши, балконы с бельём — всё это так запало мне в душу, что я почувствовал, будто вернулся в детство. Ну или очутился в старом добром кино.

Однажды мы бродили по Сололаки, району Старого города, как вдруг Валя замерла у какого-то окошка дома на первом этаже.

«Подойди», — тихо позвала она меня.

Я подошёл. Прекрасно понимаю, что подглядывать в окна нехорошо, но то, что мы увидели, просто заворожило. Представьте себе: комната с зелёными обоями в полоску, на стенах картины, старый комод с фотографиями, на столе вязаные салфетки. Такая кинематографическая комната. Мне захотелось постучаться в дверь, попросить у хозяев чашку чая, сесть за стол и рассматривать на стенах старые фотографии. Причём, я уверен, постучись мы в дверь, всё так бы и произошло. Грузины говорят: «Гость — это посланник Бога».

А Валя добавила:

— Хозяева квартиры, в которой мы остановились, пригласили нас к себе на дачу. Кто мы для них? Просто жильцы, посторонние люди. Но нет, они за нами заехали на машине, отвезли на дачу в тридцати километрах от Тбилиси, накормили шикарным ужином, напоили домашним вином и поздно вечером отвезли обратно в город.

— А грузинская кухня? — опять вклинился Валентин. — Это особый разговор! Одни хинкали с рубленым мясом чего стоят. А хачапури по-аджарски! Только что приготовленное в дровяной печи. Ещё горячее, в середину которого разбили яйцо и перемешали с сыром и сливочным маслом. Отламываешь кусочек теста, макаешь в эту кашицу и — ешь. Господи, как же это вкусно! В следующем году опять поедем в Грузию. Люди всегда возвращаются туда, где им было хорошо.

Когда гости ушли, жена спросила меня:

— Почему мы никуда не возвращаемся?

— Потому что мы никуда не уезжаем.

— А почему мы никуда не уезжаем? Почему вообще живём как в болоте?

Я попытался отшутиться, уйти от ответа. Не получилось. Список вопросов рос: почему не покупаем новый диван? сколько лет можно ходить в одной куртке? когда купим новый телевизор? и когда, в конце концов, сделаем ремонт в ванной?

В моей жизни назревали перемены.

Я всегда поспевал к шапочному разбору. В тысяча девятьсот девяносто восьмом году занялся продажей лицензионных видеокассет перед тройным скачком доллара. В две тысячи восьмом году начал издавать ипотечный журнал накануне ипотечного кризиса. Одним словом, бизнесмен из меня оказался никакой, пришлось переквалифицироваться в «наёмники».

* * *

Добрался в трудовой книжке до записи, которая в советское время подошла бы для газетной рубрики «Журналист меняет профессию», — «Начальник склада».

Конец ознакомительного фрагмента.