НА РУСЬ!

Константин Кураленя, 2019

Приключения в средних веках продолжаются. Герой романа попадает в плен к монголам. Его везут на казнь к Угедэй-хану. Но верные друзья приходят на помощь. С уйгурами принцессы Тань Я он вынужден идти в поход на Русь. Внук Чингисхана Батый заливает кровью непокорных русов. В дремучей дальневосточной тайге у целебного источника Луиза обретает новую жизнь.

Глава 2.

ПУТЕШЕСТВИЕ В ОКОВАХ

Теперь меня везли в обратном направлении. Только на этот раз нашей дорогой были не широкие воды Амура-батюшки, а прибрежные камни да песчаные отмели. Воды монголы боялись и предпочитали безопасный берег. Продвигалось воинство медленно. Левый берег Амура — это поймы, болота и множество рек и речушек, которые приходилось форсировать.

Я с тоской и болью смотрел на то, во что превратили монголы этот берег. Все поселения и крепости были разграблены и сожжены. Встречали нас только запах гари и разложения да карканье ворон.

«Так и не сможет оправиться эта суровая земля от последствий монгольского вторжения, — думал я. — Разбегутся по тайге остатки некогда гордого народа, чтобы жить там в первобытнообщинном строе. Но будут изредка прерывать их вековой сон отчаянные удальцы, не испугавшиеся неведомого. Через четыре сотни лет пройдёт здесь со своей ватагой Ерофей Павлович, пройдут другие русские люди, желая добыть вольной жизни для себя и землицы для государства российского. И настанет 1850 год, когда крепко и по-хозяйски пройдут по берегам истосковавшейся по многолюдью рекирастоптанные солдатские сапоги русского воина. Станет эта земля окраиной Империи Российской. Ой ли, и надолго ли окраиной? Огромен потенциал Дальнего Востока, и кто знает, какую судьбу готовит ему будущее.».

— Держи, собака! — отвлёк меня от дум злобный голос стража, и на мою грудь упал кусок рисовой лепёшки.

— Ты хоть бы руки впереди перевязал, — произнёс я. — Как я есть буду?

— А ты попробуй, может и получится, — заржал Исты — бай.

— Умру я, сдохнешь и ты, — ухмыльнулся я в ответ. — Либо корми меня сам, либо перевяжи руки. А чтобы тебе не было страшно позови пять лучников. Тебе ведь так Учуха приказывал?

Я видел, как накаляется красным цветом и без того бронзовое лицо стража. А мне только того и надо.

— Тебе темник приказал даже задницу за мной подтирать, — продолжал нагнетать я обстановку. — Зови стрелков недоумок, я есть хочу. А после я по нужде схожу, а ты задницу подотрёшь.

Глядя в побелевшие глаза Истыбая, яподумал, что немного перегнул. Но нет, парень справился с приступом злобы и хрипло просипел:

— Истыбай сразил на поединке Кутума, Джа — муда и Кепешку. Истыбай был под стенами Кайфына и… — Далее последовал длинный список городов, которые без участия такого доблестного багатура монголам бы никогда не взять. — Истыбай никого не боится.

— Ну, тогда другое дело! Тогда ты и без лучников обойдёшься, — поцокал я с уважением языком и, подставляя руки, перевернулся на живот.

«Поддастся или нет?» — думал я, разглядывая лошадиный бок.

Мы были в районе будущего города Комсомольск-на — Амуре. Эти места были мне прекрасно знакомы. Я знал, где смогу укрыться, если выгорит задуманное.

И вот оно! Я почувствовал, как кожаные путы свалились с моих рук.

— Переворачивайся! — раздался напряжённый голос Ис — тыбая.

Я молча подчинился и застонал не тоот боли, не то от досады. Руки были как не мои — они совершенно отказывались подчиняться. Пока мозг лихорадочно работал в поисках выхода из положения, я притворился совершенно беспомощным.

— А ты как думал! — заржал охранник. — Лучники, лучники. — Передразнил он темника. — После моих пут надо день отлёживаться.

Но дня он мне, конечно же, не дал.

— Руки! — прикрикнул он, протягивая перед собой смоченную водой кожаную петлю. Такая удавка постепенно высыхает, и стягивается так, что её невозможно развязать даже зубами. Только резать.

— Не могу, — просипел я, делая попытки приподнять раскинутые вдоль тела руки.

Последовала нецензурная монгольская лексика, и Исты — бай склонился ко мне, чтобы помочь поднять руки. Я бы на его месте этого не делал. Чуть погодя он и сам это понял, но было уже поздно. Ещё секунду назад беспомощные руки ожили и, сжавшись в кулаки, ударили расслабившегося стража по ушам. Глаза воина обиженно закатились, и он свалился на землю.

Время пошло на секунды. Я вывалился из попоны рядом с Истыбаем. Выхватил у него из-за пояса саблю и полоснул по ремням на ногах. Поймал за повод его лошадь и вскочил в седло. Пригнувшись к гриве коня, я направил его в лес. Мои ноздри вновь почувствовали ветер свободы.

— Что? Взяли? — вырвался из груди торжествующий возглас.

— Фьють, — раздался лёгкий посвист за моей спиной. Я почувствовал болезненный укол под лопаткой, и земля резко скакнула мне навстречу. Затем наступила ночь.

Я сидел на облаке и, покачивая ногами, рассматривал проплывавшие подо мной реки, леса и озёра. Рядом, также беззаботно покачивая ножками, сидела Луиза. Я попытался её обнять и прижать к себе, но мои руки поймали пустоту.

— Не трать напрасно время, — улыбнулась она. — Я здесь гораздо дольше и могу тебе сказать, что это наши с тобой бестелесные оболочки. Ты понимаешь, почему мы здесь встретились?

— Но ведь это ещё не тот свет? — ответил я вопросом на вопрос.

— Вот именно. Мы с тобой находимся на грани между жизнью и смертью, поэтому наши души и встретили друг друга перед вратами в вечность. Это Барони шаманит. Мы знаем, что с тобой произошло и как ты попал в плен. Диландай собирается к тебе на выручку, а мы с Барони останемся у целебного источника.

— Вы живы! — облегчённо вздохнул я. — Теперь и умирать не страшно.

— Не говори так, — нахмурилась Луиза. — Ты должен знать, что я буду тебя ждать хоть на этом свете, хоть на том.

Ты разве забыл, что мы друг у друга ангелы-хранители? И если Бог призовёт нас к себе, то всё равно впереди у нас целая вечность.

— Вечность — это хорошо, — улыбнулся я. — Но хотелось бы ещё на этом свете кое-кому нервы попортить.

— Всё, — встревожено завертела головой Луиза. — Барони покидает этот мир. Помни, о чём я тебе сказала!

— Ну что, живой? — услышал я посторонний голос и открыл глаза.

На меня смотрел темник Учуха. Стало ясно, что моя попытка побега не удалась. Я вспомнил боль под лопаткой и падение с лошади. Подстрелилисловно утку.

— Ты больше так не делай, принц, — проникновенно произнёс темник, увидев, что я пришёл в себя. — Неужели ты думаешь, что я бы доверился одному этому болвану Истыбаю? Правда и лучник, который тебя ранил, оказался идиотом. Тебя нельзя убивать, ты самая ценная добыча, которую мне когда-либо приходилось сопровождать. Слава Великому Небуты выжил!

— А уж как я рад, — скривился я от стрельнувшей под лопаткой боли.

— Сейчас мы тебя даже не стали связывать, — улыбнулся мне как родному Учуха. — Выздоравливай. Ты должен быть полон сил, когда предстанешь перед Великим Ханом.

— Да уж, — представил я эту встречу и передёрнулся. — Силы мне понадобятся. А сколько времени я был без сознания?

— Семь переходов.

Семь переходов — это значит семь суток. Выходит, что мои парни с Луизой уже добрались до Анненских Вод. Ну, дай-то Бог. Конечно, милая беседа с Луизой на облачке это всего лишь бред воспалённого сознания, но он внушил мне надежду. А пока я верю, я борюсь. И что-то она говорила про Диландая? Если он даже и вышел ко мне на помощь, то нагонит отряд не скоро. Монголы умели передвигаться быстро.

— А где мой друг Истыбай? — спросил я.

— Ему отрубили голову.

— Сурово, — вновь поморщился я от боли.

— Ладно, ничего не говори. Тебе нельзя. — Обеспокоился за моё здоровье Учуха.

Заботливый. Как он радеет о том, чтобы меняне больного, а здорового отдали на растерзание рыжим собакам.

Моя болезнь затянулась. По-видимому, сказалось перенапряжение последних месяцев. Рана не заживала. От постоянной тряски она вскрывалась и кровоточила. Я совершенно ослаб. Учуха понимал, что если так будет продолжаться и дальше, то живым он меня не довезёт. И вот настал момент, когда, скрепя зубами, он отдал команду встать на длительную стоянку.

Мы остановились в крепости, которая показалась мне знакомой. А когда навстречу вышел комендант, я сразу вспомнил эту пронырливую физиономию. Тайбачан! Эту крепость мы брали в прошлом году, чтобы воины могли отсидеться и набраться сил. А комендантом здесь по-прежнему сидел знакомый перс. Надо же, выкрутился стервец!

— Я рад приветствовать в стенах Тайбачана великого багатура Уйчуху, победителя неверного Уруса! — радостно засеменил он от стола, протягивая перед собой руки. — Слава о твоих победах донеслась до наших ушей задолго до появления ваших скакунов.

— Твой язык по-прежнему источает реки мёда, Махмед, — отмахнулся от перса темник. — Выйди во двор и посмотри, сколько воинов я привёл обратно. Вряд ли такую победу можно считать великой.

— Ты пленил самого злостного врага Великого Хана. А воины нужны для того, чтобы своими смертями притворять в жизнь дерзкие замыслы полководцев. Хвала Аллаху этого добра наши ханум рожают в таком количестве, что не стоит жалеть о потерях. — Весело засмеялся комендант.

Ребята болтали так, словно меня рядом не было. Да и правда, стоит ли обращать внимание на полутруп, который в скором времени станет куском смердящего мяса.

— Погиб сын Угэдэй-Хана. Чей хребет ответит за его смерть? — Учухе было явно не до смеха.

— Ты везёшь виновника его гибели, его хребет и ответит, — успокоил темника перс. — У, собака! — Замахнулся он на меня камчой.

Парень меня совершенно не узнавал. Да и как было узнать в измождённом доходяге бравого телохранителя одной из жён монгольского хана. Моё лицо заросло густой бородой, а грязное немытое тело вызывало лишь отвращение.

— Вот это лишнее, — поморщился Учуха. — Сейчас ему требуется хороший уход и усиленное лечение. Разыщи мне того лекаря, что больным оставлял у тебя хан Кучу.

— А зачем искать, — пожал плечами Махмед. — Он сейчас пользует твоих воинов.

Вскоре пришёл маленький сухонький седобородый лекарь. Он осмотрел мою рану и осуждающе покачал головой.

— Что? — спросил темник.

— Рана не смертельная, но ему необходим покой, — ответил китаец. — Её нельзя тревожить, тем более перевозить раненого с места на место.

— Но нам необходимо как можно скорее прибыть к Угэдэй-хану. Нет ли у тебя средства для скорой помощи? — В словах Учухи слышалось беспокойство.

— Такого средства нет ни у кого, — покачал головой старик. — Только покой. Иначе он умрёт.

— Забирай его себе, и чтобы через семь дней он был готов продолжить путь! — приказал лекарю Учуха. — А так как этот раненый слишком шустрый, то и днём и ночью его будут охранять три нукера.

— Помилуйте господин, — удивился китаец. — Какая охрана? Этот человек ещё месяц не сможет взобраться на лошадь.

— Охрана три воина! — жёстко произнёс темник. — Я видел, на что способен этот шайтан.

И потянулись тягучие дни выздоровления. Мой врач оказался приверженцем Конфуция. Я же этого парня не любил. Слишком уж он перед властью лебезил. А я воспитывался в пионерской и комсомольской организациях и знал наверняка, что самая лучшая власть — советская. Остальные власти надо свергать до полной победы коммунизма.

— Вы не правы, — пытался навязать мне свои взгляды целитель Вэй. — Кун-цзы не призывал к слепому повиновению власть имущим. Он говорил, что «Правитель должен быть правителем, а подданный — подданным; отец — отцом, а сын — сыном».

— А как насчёт «чего не желаешь себе, того не делай другим», — проявил я своё знание Конфуция. — Вы меня лечите, а ведь меня везут на казнь. Не проще ли мне умереть здесь, смертью лёгкой и не страшной?

— О, Жень (Принцип гуманности и человеколюбия)! — закатил глаза Вэй и потрепал себя за куцую бородку. — Вы знаете концепции Учителя? Тогда вам должна быть знакома и Тянь: «Жизнь и смерть определяется судьбой, богатство и знатность зависит от неба».

— За это я и не люблю философов, — усмехнулся я. — Слишком много болтовни, а реального дела кот наплакал. На все случаи жизни есть глубокомысленные изречения, а помирать всё равно придётся.

Несмотря на болтовню, лечить китаец умел. К концу недели у меня появился аппетит, и я стал ощущать, как моё тело наливается силой. Кроме всего прочего я узнал, кто сотворил мир с китайской точки зренияи ещё очень много познавательных вещей. Лекарь Вэй не умел молчать. Откачивал ли гной из моей раны или накладывал перевязку — он всё время что-то рассказывал. А я слушал.

— Когда-то очень давно в мире не было ни неба, ни земли, — начинал он свой рассказ. — Весь космос представлял собой огромное яйцо, внутри которого была сплошная мгла и царил дикий хаос. Всё смешалось в этом яйце. Не разберёшь, где верх или низ, право или лево.

А о сторонах света и говорить нечего, ни юга, ни запада. Но так случилось, что внутри этого яйца находился знаменитый герой Пань Гу.

— И чем же он был знаменит? — невинно поинтересовался я. — И кто его возвёл в этот ранг, ведь ничего и никого не было?

Вэй на секунду сбился, но затем невозмутимо продолжил:

— Знаменитым он станет потом, а пока богатырь просто спал в яйце. Спал он восемнадцать тысяч лет, а когда проснулся, то увидел, что находится во тьме. Было очень жарко, его грудь раздирало от удушья. Он хотел встать и выпрямиться, но скорлупа ему этого не позволила. Пань Гу не на шутку разгневался. Он схватил большую секиру, которая была при нём с самого рождения, и со всего маху рубанул ею по скорлупе. — При уточнении насчёт секиры, старик непроизвольно покосился в мою сторону.

«Заранее уточняет, — усмехнулся я. — Пока я не поинтересовался, откуда в яйце взялась секира».

— Раздался гром, и яйцо раскололось, — продолжил китаец. — Всё чистое и прозрачное, что находилось в яйце, поднялось ввысь и образовало небо. А всё тяжёлое и нехорошее опустилось вниз и стало землёй.

Пань Гу обрадовался, что сумел отделить Небо от Земли. Но тут он заметил, что грязное и тяжёлое тянется к чистому и светлому.

Он понял, что Небо и Земля могут сомкнуться, и тогда вновь наступит Хаос. Он головой подпёр Небо, а ногами упёрся в Землю. Каждый день он вырастал на один чжан (3,3 м), и на это расстояние Небо отделялось от Земли. Таким образом, прошло ещё восемнадцать тысяч лет. Пань Гу превратился в огромного подпирающего Небо великана. Его рост составлял девяносто тысяч ли. К этому времени Земля затвердела и уже не могла слиться с Небом. Но и силы героя были не безграничны. Ведь все эти годы он не принимал пищу, потому что не мог оставить своего поста. Он в последний раз взглянул на дело рук своих и свалился бездыханным на Землю.

Перед тем как умереть, тело богатыря стало изменяться. Его левый глаз превратился в солнце, а правый — в луну. Последний его вздох стал ветром и облаками. А последний исторгнутый им звук отныне мы называем громом. Его волосы и усы рассыпались на многое множество сверкающих звёзд. Руки и ноги героя указали направление четырёх сторон света. Голова и туловище стали сопками и горами. Выплеснувшаяся из тела кровь омыла Землю морями, реками и озёрами. Его плоть стала плодородной землёй, а жилы — дорогами. Кожа и волосы на теле превратились в лес и траву, зубы и кости — в полезнее ископаемые. Пот стал дождём и росой. И был сотворён мир.

Вэй замолчал и, склонившись над моей раной, продолжил процедуру перевязки. Он острым лезвием надрезал бинт и, обмотав две полоски вокруг туловища, завязал их.

«А процедура перевязки за столько веков ни капли не изменилась, — подумал я, наблюдая за его манипуляциями. — Только наша медсестра вместо лезвия использовала бы свои зубы».

— О чём ты думаешь! — возмутился дремавший до поры, до времени внутренний голос. — Нас везут на верную смерть, а он медсестёр вспоминает. Лучше сиди и придумывай, как нам с целым хребтом остаться.

— Ты думаешь, что я удостоюсь чести быть казнённым таким способом?

— Не ты, а мы, — поправил меня голос. — Мы ведь принц.

— На каком языке изволил говорить достопочтенный Аян? — назвал меня чжурчжэньским именем Вэй.

Оказывается, я говорил вслух.

— Это язык племени руссов, — не стал секретничать я, ведь китаец и сам был рабом.

— Не знаю, — покачал он головой. — Пань Гу создал землю для многих племён и народов.

— Это мой народ, — произнёс я. — И скоро его земли зальют реки крови. Хан Бату готовит поход на Запад.

— А ты откуда знаешь? — взглянул на меня китаец. — О том, что поход всё-таки состоится, заговорили совсем недавно.

— Ну, ты-то ведь знаешь, — ушёл я от ответа.

— Я знаю потому, что был не только лекарем убитого тобой Кучу, но и летописцем. А решение о походе в страны запада принималось на курултае, и ты никак не мог о нём знать.

— А почему Бату? — спросил я.

— Так это же улус его рода. — Пожал плечами старик.

— Даже если они ещё не были завоёваны?

— Завоевание всего мира — это дело времени. Армии монголов настолько сильны, что Чингисхан, разделяя всю землю на улусы для своих детей, не сомневался, что может быть по-иному.

— А откуда ты знаешь, как меня звали при дворе императора Цзинь? — поинтересовался я.

— Я не всегда был рабом хана Кучу, — задумчиво прищурился Вэй. — Когда-то я был придворным лекарем высокопоставленных особ. Я видел тебя, принц Аян, ещё до разгрома империи.

«Мир тесен, — подумал я. — Интересно, а мог бы он мне помочь?».

— О помощи меня не проси, — словно прочёл мои мысли китаец. — Я не воин и слаб телом и воинским духом. Я слишком привязан к жизни, чтобы рисковать ею.

— Жизнь и смерть определяется судьбой, — произнёс я. — Понимаю.

— Могу тебе сказать, что армией будет командовать не Бату.

— Не понял! — удивился я.

Я был действительно удивлён. Все исторические источники, о которых я знал, говорили о том, что набегом на Русь командовал Батый. А китаец говорил, что не он. Где же кроется правда?

— Кроме Бату в Северные страны идут ещё одиннадцать принцев царской крови, — пояснил лекарь. — Угэдэй — хан — хитрый лис. Хоть этот улус выделен старшему сыну Джучи, но он боится отдавать армию под единоначалие молодого хана. Он и с отцом его не очень ладил, и поэтому опасается бунта.

— Откуда тебе всё это известно? — покачал я головой. — Словно ты присутствовал на всех военных советах.

— Я учёный и лекарь при особах царских кровей. Я умею слушать и делать выводы. Я очень бы хотел тебе помочь, но боюсь, что моя помощь будет только такой, принц Аян.

— Хорошо, — кивнул я головой. — Продолжай.

— Эта история началась в те времена, когда жену Чингисхана захватили меркиты. Из плена Бортэ вернулась с новорожденным. Имя ему дали Джучи (так называли путников, прибывших в гости). Чингисхан назвал ребёнка своим, но, как показало время, этого оказалось мало. Злые языки нашёптывали, что на самом деле Джучи — ребёнок меркит — ского плена.

— А как было на самом деле? — не выдержал я.

— Об этом знает только Борте. До самой смерти Чингисхан и Джучи сомневались в своём кровном родстве. Сомнения. — Задумчиво произнёс Вэй. — Сомнения в верности, дружбе, любви — это страшный яд, который разъедает душу и выжигает из неё благоразумие. Чингисхан никогда не показывал своих сомнений. Один лишь раз он позволил чувствам взять верх, заподозрив Джучи в предательстве. Но когда всё выяснилось, он раскаялся в этом. Джучи действительно был болен и не мог приехать к отцу по его приказу.

— А как это может помочь мне? — спросил я.

— Разногласия, — поднял указательный палец вверх лекарь. — Если тебе удастся сбежать, то тебе необходимо идти к Бату. Меж собой все Чингизиды считают его внуком не чистой крови. Ему приходится нелегко. Ты знаешь, как зовут молодого хана люди его улуса?

— Я с ним ни разу не встречался.

— Его зовут Саин-хан, что значит добродушный.

— Ничего себе добродушный! — не выдержал я. — Залил кровью всю Европу. Разорил города и страны.

— Как это ни прискорбно, но смерть и кровь являются непреложным законом войны. Бату никогда не был кровожадным. Несмотря на свою молодость (ему сейчас двадцать семь лет), он всегда исходил из принципов разумности.

— Но всё-таки, почему именно Бату? — не мог понять я Вэя.

— Звёзды говорят, что линия твоей судьбы будет непрерывна только с линией хана, — ответил лекарь.

Озадачил меня Вэй, конечно, здорово и даже звёзды сюда приплёл. А как быть с Угэдэем? Он Великий Хан всех монголов, и не Батыю тягаться со своим дядькой.

«Жизнь покажет! — махнул я как обычно рукой. — Из плена бы только выбраться».