Шпага генерала Раевского. Исторические рассказы для детей

Константин Ковалёв-Случевский

Историко-приключенческие рассказы для детей, напоминающие о славных событиях, случившихся с ее героями в далекие пушкинские времена. То, о чем здесь повествуется, в большинстве своем, происходило на самом деле. Братья Раевские, юноши — 11 и 16 лет от роду — совершили подвиг, отмеченный потомками. Быть может, читатель воодушевится поисками исчезнувшей золотой шпаги с надписью «За храбрость», которая стала поводом для написания этого исторического повествования. Что ж, удачи!

УРОК ГРАММАТИКИ

Вскоре, мосье Тильон стал давать специальные уроки и Николеньке. Послеобеденное время полагалось проводить, изучая науки. Мосье Тильон заходил в Николенькину комнату, раскладывал на диване подушки, ложился на спину и, заложив руки за голову, говорил:

— Ну-с, сегодня у нас урок французской грамматики. Открываем книгу на странице тридцать четвертой и читаем…

Убедившись, что Николенька взял книгу и начал ее листать, мосье Тильон закрывал глаза и через минуту мирно храпел. Засыпал он надолго и крепко — пушкой не разбудишь.

Вот тут было Николеньке простору. Он по обыкновению откладывал книгу, открывал окно и выпрыгивал наружу. Пока спит гувернер, можно заняться своими делами. Какими? Ну хоть, к примеру, пойти за ограду в поле, где конюх Сидорка пасет табун лошадей.

— А-а, идешь. Опять будешь нынче просить поездить на вороном? — спросит Сидорка, пощелкивая арапником.

— Буду…

— Так давай скоренько, пока никто не видит.

Николенька вскакивал на вороного жеребчика и носился по поляне, пока Сидорка не кричал ему:

— Хватит, хватит? А то заругают…

Николенька спрыгивал с лошади, доставал две конфекты. Одну протягивал Сидорке, другую — на ладони — подносил к лошадиной морде. Жеребчик брал конфекту осторожно, мокрыми губами обмусоливал пальцы и обдавал руку теплым дыханием…

А можно было пойти в сад и там найти сторожку. На лавочке у сторожки всегда сидел дремучий старик — Ипатий. Никто и не знал столько ему лет. Но он все продолжал нести свою сторожевую службу.

— Нельзя нам в отставку. Как же — вся жизнь при ружье… — говаривал Ипатий.

— Вот послушай-ка, — начинал он свои рассказы, которые Николенька уже слышал много раз. — Вот послушай, барин, как воевал я с турками. Ух-х и дела были. Идем это мы, значит, на приступ ихней крепости Измаил. Впереди — отвесная стена и ров глубокий под нею. Позади — наши напирают. Лезем мы, значит, на стену. Руки в кровь раздираем. Турок нас сверху картечью обжигает. Падают по обе стороны дружки-солдаты вниз, а наверху — смерть верная, не иначе. А мы кричим «ура-а» что есть силы, и крик энтот нас будто сам на стену подымает. И ворвались мы таки в крепость. Смяли супостата…

Тут глаза Ипатия загорались, он покрепче надвигал на лоб старую форменную фуражку, повторял все сначала. Рассказ завершался обычно одним и тем же.

Николай Николаевич Раевский — командир Нижегородского драгунского полка (1793—1796).

— Вот в энтот самый момент он меня как раз и ударил… в энто самое плечо. Тут я упал и более ничего не помню…

Ипатий замолкал после этого надолго. А некоторое время спустя, вдруг, предлагал снова.

— А хошь я еще скажу про турецкую войну?

Хотел Николенька или не хотел, Ипатий начинал вновь, и опять заканчивал историей, как его «ударили в энто самое плечо»…

Но с Ипатием было интересно. Слушая его можно было сидеть часами, грызть яблоки или покусывать зубами стебелек травы. Вот и сейчас Николенька, выпрыгнув из окна, пустился в сад.

Ипатий сидел, как и прежде, на лавке у забора.

— Кого принесло? Подойди ближе, не видать, — прищурился старик.

— Это я, дедушка, Николай.

— А-а, Николай. Ну, садись, время не теряй…

Ипатий подвинулся. Но Николенька на лавку садиться не стал, а опустился на траву напротив старика.

— А что, дедушка, вправду говорят, что ты прежде с папенькой служил?

— Бывало. Служивал…

— Давно?

— Ох, давно, милый. Еще при светлейшем князе Потемкине. Чудное было время, и князь чудной был.

— Расскажи, деда.

— Да что рассказывать… Память слаба стала. Хуже нету… А Потемкин любил твово батюшку. Сам его в полковники произвел, сам ему и наставления давал.

— Какие наставления?

— А вот, пример, говорит он ему: «Слышь-ка, братец, трус ты или не трус?» — «Думаю, нет», — отвечает твой отец, — «А даже ежели не трус, то укрепляй свою смелость частым обхождением с неприятелем». Во как!

— И что?

— Что-что, укрепляли… На нашу долю хватило. Воевал твой отец под началом у Кутузова, знаемо, хорошего енерала. В другую войну даже наградили его шпагой, эфес золотой, а на ней нацарапано — «За храбрость». Сам чистил клинок. Помню…

Дед, вдруг, закрыл глаза, как будто заснул, и чуть ли не захрапел.

— А еще расскажи, дедушка Ипатий…

— Далее рассказывать — мало интересного. Времена другие и люди другие. Хлебнули и мы горя.

— Как же?

— На Кавказе воевали. Там как раз братец твой Александр на свет и народился, дай ему Бог здоровья. А при императоре, при Павле, всех прежних командиров стали менять на других. Тот, кто пороху не нюхал да выслужиться хотел, тот и стал командовать. И отца твоего исключили со службы. Отправились мы домой, будто ничего с нами прежде и не было. Так и сидели на домашних харчах. А я вот с тех пор с энтой самой лавки и не слазил. Стар стал, к службе не годен. Уж и помирать скоро…

— Не-е, дедушка, ты не помрешь.

— Да ну, — усмехнулся Ипатий. — Как это?

— Нельзя без приказа-то. Ведь батюшка в отъезде, приказать некому.

— Ну, насмешил. Смерти не прикажешь… — Ипатий улыбнулся беззубым ртом. — Тебя, чай, уж ищут. Снова Маше, няне твоей, попадет.

— Я мигом назад. Прощай, дедушка…

Николенька вскочил, и, что есть сил, побежал обратно. Окно было отворено, он влез на подоконник и спрыгнул на пол. Мосье Тильон заворочался на диване, открыл один глаз.

— Внимательней, внимательней надо читать. И поменьше стоять да в окна глазеть.

— Там кто-то приехал…

Действительно, по дороге к усадьбе подъезжала коляска. Вот она остановилась, из нее вышел офицер. Он что-то сказал кучеру и стал подниматься по ступенькам к парадному входу.

— Где? Кто приехал? — Мосье Тильон подскочил и принялся складывать подушки. — Урок на сегодня закончен.

Николенька быстренько собрал перья и книжки, и, не спрашивая разрешения, вприпрыжку побежал в залу.

Софья Алексеевна Раевская, урожденная Константинова. С картины В. Л. Боровиковского.

Матушка за столом читала бумагу. Рядом сидел приехавший важный офицер.

— Ты должна ответить ему, что это никак невозможно. Что за блажь такая! — сердито говорила Екатерина Алексеевна.

— Не знаю, дорогая, как поступить. Но раз просит Николай Николаевич, отказать не могу…

— Да неужто прямо так вдруг и сорвешься? Бросишь все дела, поедешь невесть куда? Хорошо еще, хоть времена мирные наступили. Но сама знаешь, что говорят. Вон Бонапарт у самой российской границы стоит. А что, если и у нас война будет? Что тогда?

— Не знаю, не знаю. Но ехать надо.

В залу вошел Александр. Он не слышал разговора и потому спросил:

— Кто приехал, матушка?

— Да вот, Саша, папенька письмо прислал. Просит приехать к нему в войска, привезти вас с Николенькой. Тебе, Александр, в полк, а Николеньку пора, говорит, приобщать к службе.

— Да куда же ехать? Ты глянь, у Александра отпуск, а уж Николенька… — не унималась сестра.

— Что же вы решили, маменька? — перебил ее Александр.

Софья Алексеевна важно оглядела всех присутствующих. Рука с письмом опустилась на стол. Тихо, почти шепотом, она ответила:

— Ехать…