Быстрее вечерних волков. Отрывки из маршрутного дневника

Константин Кантор

В книге собраны различные отрывки из маршрутных дневников, (с минимальной редактурой). С течением времени впечатления от экспедиций блекнут, и только дневник сохраняет воспоминания, являясь своеобразной «машиной времени».

Агон

По слову исследователей античных текстов, древнегреческое слово «агон» означает миг максимального умственного и физического напряжения, (например, во время погребальных состязаний, — состязаний в честь погибших воинов).

Всё-таки агон действие ритуальное и рассматривать его как некое спортивное мероприятия, — не вполне корректно. Наш зимний выход в горы афганского Бадахшана стал для меня символом такого агона. Пока мы добирались за визами в Хорог, докупали провиант и бензин, а потом караваном ехали в Ишкашим, в душах зрело предчуствие состязания с самым сложным противником, — с собой. Переход афганской границы и оформление пермитов в Султан-Ишкашиме, были для нашей группы уже привычным делом и тоже не пугало.

Древние люди любили говорить красиво, (вспомним речь Ахилла в собрании мужей, — его речь построена по всем канонам античной риторики, и даже швыряние жезла оземь, — тоже своеобразная фигура речи, вернее, знак гневного и презрительного окончания речи). Соответственно, — если уподобить бадахшанских мужей древним, и говорить размеренно, но лаконично, следя за своими эмоциями и жестикуляцией, можно добиться успеха в любых переговорах. В Лянгаре было холодно, и у духовного лидера провинции, — Пира Шо Лянгари мы жили, проводя дни в коротких перебежках между административными и полицейскими укреплёнными сараями и дуканами. Докупали шоколад, самосад мерзкий грязный бензин (для мультитопливной горелки). Организм ещё не включился в работу, и поэтому вся группа мёрзла на любом месте и ходила в пуховиках даже в натопленных помещениях. Пару дней мы «праздновали лодыря» потому что Санглич попытались захватить недружественные режиму группировки и ехать в Лянгар было нельзя. Когда мы ехали по горной дороге в сторону Лянгара, то различили звуки выстрелов. До последнего мозг каждого слышавшего сопротивлялся, отказываясь верить, что звуки хлопков, где-то вдалеке на периферии морозного пространства, — это выстрелы. Эта тревога не была агоном, — за рулём колесницы сидел человек из дома Шо Лянгари, и наши жизни целиком зависели от его навыков. Внутренне я весь сжался, сжал челюсти, так, что зубы заскрипели и оскалился. Время потекло очень медленно. Колесничий крутил головой, чуть ли не на триста шестьдесят градусов, как будто хотел углядеть стрелявших, (очень вредная привычка, — водитель должен следить за дорогой). Я сделал то, что умею делать очень хорошо, — высунул в окно камеру и нажал на кнопку «rec». Наш стратег заставил водителя продолжать движение. Голос у него был как у робота, — со стальными обертонами. Задача была простая, — ехать во что бы то не стало, не останавливаясь. Так было больше шансов не превратиться в мишень.

Когда звук выстрелов стих пропал и страх. Все принялись шутить. Водитель даже врубил кассету с песнями Ахмеда Зоира. Песни Зоира были вполне себе европейские, — можно было уловить и мелодии АББЫ, переложенные на восточный манер. Пришло время покидать тёплый салон автомобиля, — наш Стикс мы переплыли. Теперь, по законам мифа, оглядываться назад и сожалеть нельзя, — иссякнут моральные силы. Мы растентовали багажник и сгрузили наши рюкзаки. Вот теперь вес, который предстояло нести на своих плечах был очень в тягость. Это те же тридцать килограмм, что и всегда, — но первые дни марша этот вес прижимает тело к земле. Мы распрощались с водителем, условились о дне и точке рандеву через две недели. Он помахал рукой, прыгнул в свою украшенную портретом Ага-хана колесницу и укатил в Лянгар.

Нам нужно было, не смотря на мороз, снять с себя пуховики, запаковать их под клапана рюкзаков и отчалить наверх, — к безымянным высотам. Первые два дня шлось тяжело, но это не было агоном. Обычный марш, — не более того и не менее того. Угрюмые облака нависали над горными грядами, и солнце больше не показывалось и не радовало нас теплом. Словно мы погрузились в мрачное и холодное царство Аида. Не в само царство, но в его преддверие. Заход на ночёвку мы сделали по ранним сумеркам. Поставили три наших палатки, напилили лавинной лопатой снежных кирпичей и обложили наши кущи. Первую ночь собрались в командирской палатке и устроили возлияния. Ночью температура была — 35, но от общей усталости и угнетённости организма, холод ощущался не критично. Помню, как ночью много раз ворочался на пенке, и чувствовал, как через щели и трещины моего каримата уходит драгоценное тепло. Потом я забывался коротким сном и крутился на куске своего коврика, боясь съехать с неё и отморозить какую-нибудь важную часть тела. На вторую ночь шагалось уже легче, вещи в рюкзаке легли как надо, а в сон я провалился без сновидений.

Агон начался в тот день, когда мы, следуя вниз, обессиленные, решили сделать ночёвку, на берегу реки, имея в предмете выйти на следующий день в точку финиша. Я шёл крайним, отставая от всей группы минимум на час. Мыслей в голове никаких не было. Для того, чтобы упереться палками в камни и сделать шаг, мне требовалось собрать всю волю. Мысли разъезжались. Было настолько тяжело, что я не мог даже поднять взгляд на удаляющуюся группу, — а это было очень важно, — сквозь пасмурное, недоброе небо засечь место, где они перешли на противоположный берег реки. Иногда я терял равновесие, или палка застревала между камней. Мне было безразлично, — упаду я или не упаду. На очередном повороте тропы я увидел Тунгуса, сидящего на камне. Он ждал меня. На спуске с отвесной стены у Тунгуса выскользнули из-за оттяжки рюкзака дуги от палатки. Ему тоже было нелегко, но насколько нелегко, — неизвестно. Мы шли в полном молчании, так как сил, чтобы говорить не было. Правая нога, на которой мне делали операцию металлоостеосинтеза (вставляли железки), опухла. И каждый шаг приносил боль. Потом эта боль хоть и не ушла, — но я перестал обращать на неё внимание. На острых гранях тропы никто никого не страховал, — (каждый страхует себя сам). Я понял, что если упаду и убьюсь, — это не принесёт облегчения. Также я знал, что если встану столбом, чтобы отдышаться, я могу просто соскользнуть вниз и получить либо травму, либо смерть. Поэтому я старался как мог идти вперёд. Через десять часов непрерывного марша мы достигли ровной площадочки на правом берегу реки и развели костёр. Тунгус ставил свою палатку с моими дугами. Спать решили в тесноте. Пеммикан съели едва тёплый, запив холодной водой из термоса (термоса заправляли десять часов назад). Когда я залез в спальник и вытянул разутые ноги в блаженной истоме, поступил приказ вставать, собираться и пилить вниз ночью. Ситуация в провинции поменялась, водитель вышел на связь и сообщил, что нам надо спешить.

Конец ознакомительного фрагмента.