Гнев Земли

Константин Злобин

Постапокалиптическая Земля худо-бедно дожила до 2049 года. Третья мировая война уничтожила большую часть человечества – нет воздуха, нет воды, почти не осталось рас-тений и животных. Жалкие остатки людей загнаны в подземелья или спасаются в круп-ных городах под покровом защитных куполов. Однако это не останавливает властей пре-держащих, а их амбиции ведут к новому витку противостояния. Вечная борьба Востока и Запада, двух систем, двух непримиримых врагов готова вылиться в новую мировую ката-строфу. Пальцы уже примеряются к «красной кнопке». Ничего не подозревая, люди во-влекают в свои распри третьего участника – саму планету. Похоже, она готова поставить точку в неудавшейся истории человечества.

«Пристегните ремни»

Во рту растаяли остатки леденца «Взлетная». Президентский борт вышел на крейсерскую скорость, и двигатели загудели тише. Надпись «Пристегнуть ремни» погасла.

Михаил сглотнул — уши больше не закладывало. Перед ним в первом ряду завертелась плешивая голова министра финансов. Послышался его шепелявый голос.

— Борис Пантелеевич, скажите, а вы слышали землетрясение? Сегодня ночью?

— Так точно, Алексей Германович, — позевывая, ответил сидевший по соседству генерал. — Скажу больше — я знал о нем еще два дня назад.

— Как это?

— Не забывайте кто я, — генерал постучал себя по погону. — Мне не только о землетрясениях — мышь пробежит, и про нее докладывают. А сегодня ночью это так — одно баловство было. Три балла — этим даже младенца не испугаешь.

— Ну, не скажите. Я вот очень испугался. Посуда в серванте так и прыгала. Там у жены сервиз стоит — свадебный. Мы бегом к нему, а тут еще теща со своими вазами. Такие, знаете, хрустальные. Прижала их к груди и говорит: «Лучше сама погибну, а моих малышек прикрою».

— Я так понимаю, Алексей Германович, что у вашей тещи знатная грудь. Нам такие кадры в министерстве обороны нужны. Сам знаете, страна у нас большая — много чего прикрыть нужно.

Финансист только покривился.

— Мне, Борис Пантелеевич, не до ваших салдафонских шуточек. Я сейчас в командировку лечу, а дома — разруха. И жена одна.

— Вы же говорили, что она с тещей.

— Это еще хуже. Мы ведь всю ночь глаз не сомкнули.

— Ну, это вы зря, Подумаешь, пару раз тряхнуло. Ложились бы спокойно и спали.

— Не могли — кровать-то занята.

— Кем — тещей?

— Нет. На ней чашки и блюдца лежали, а еще бокалы и фарфоровая супница. Она мне от прабабки досталась. Люстру с потолка сняли — мало ли что. Так и просидели до утра — стекляшки берегли.

— Я прямо слушаю вас и представляю, как ваша бедная женушка сидит среди такого богатства и горюет. Вы, я вижу, не все сдали, — сказал генерал и, хитро прищурившись, толкнул финансиста в бок. — Оставили на черный день?

Министр финансов заерзал в кресле.

— У меня, Борис Пантелеевич, справка есть. Мне ее сам Савва Тимофеевич подписал — сервиз разрешили оставить, и люстру, и бокалы.

— А вазы?

У Алексея Германовича забегали глазки.

— А они тещины. У нее и спрашивайте.

— Ладно-ладно. Я вас не выдам. А то, что вы спрашивали по поводу землетрясения, так это вам — столичным они в новинку, а мы — люди военные к ним уже привыкли. Лично для меня, если ракетные шахты не пострадали, значит все в порядке — служим дальше. Хотите дам совет, как не бояться землетрясений?

— Конечно, хочу.

Широкоплечая фигура генерала, словно скала нависла над невысоким полноватым министром финансов.

— Переезжайте в бункер, — зловещим шепотом произнес он.

— Бункер? — глаза Алексея Германовича округлились. — Вы с ума сошли! У меня семья, теща, суккуленты, в конце концов. Без света они погибнут.

— Насчет этих ваших сук… как их там, кулуентов, ничего сказать не могу — не встречал. Может они и не выживут, зато будете ближе к земле. В случае чего лететь ниже и падать не так больно, а то забрались на свои пентюх-хаусы. Видите ли, там воздух чище. Воздух сейчас везде одинаковый, а чище там, где не гадят. Так что подумайте — подыщем для вас самые лучшие апартаменты класса люкс — без крыс.

— Нет, уж, спасибо.

— Смотрите. Я два раза не предлагаю. Лучше жить в подвале, чем ждать, когда тебе на голову люстра свалится.

— Я как-нибудь потерплю…, ответил финансист и обиженно замолк.

Однако, его молчание длилось недолго, и скоро живот любопытного толстяка снова уперся в бок генерала.

— Борис Пантелеевич, вы ведь все знаете. Скажите, где мы сейчас летим?

— Скоро пройдем над Новым Сургутом.

— Вот как? Очень интересно. Мне давно хотелось увидеть то место, в которое мы благодаря вам вбухали такую кучу денег.

— Боюсь, вам это не удастся, Алексей Германович.

— Почему?

— Потому что я, как министр обороны, принял все меры для полнейшей секретности этого объекта, для чего, кстати говоря, использовал часть денег из вашей кучи.

— Жаль, очень жаль, — протянул финансист, вытягивая шею и выглядывая в иллюминатор, где сквозь обрывки облаков виднелась проплывающая внизу заснеженная земля. — А я так хотел посмотреть на наш новый космодром.

— Космодром? — фыркнул генерал. — С чего вы взяли?

— Как с чего? Что еще можно строить в такой глуши и в такой секретности? Не парк же аттракционов?

— До аттракционов я бы не додумался, — ответил генерал и, заговорщически оглянувшись, склонился к самому уху своего собеседника. — Вы можете хранить секреты?

— Какие могут быть сомнения? Я — могила! Клянусь самым дорогим, что у меня есть!

— Это чем же?

— Курсом рубля, конечно! — более чем серьезно ответил финансист.

— Да уж, — генерал оглядел его с недоверием. — Наш деревянный в воде не тонет, и при этом почему-то в огне не горит.

— Эта шутка слишком стара, чтобы я над ней смеялся, Борис Пантелеевич. Пусть от нее хохочут те, кто ничего не понимает в экономике. Будет наш рубль деревянным или нефтяным — не имеет значения. Лично я считаю замечательным, что наш бюджет на тридцать процентов зависит от экспорта древесины. Кто говорит, что это плохо, просто завидует нам. К тому же, мы свою монополию не превращаем в средство шантажа. Не то что японцы, которые за тонну риса хотят получить тонну алмазов. Так, о чем вы хотели мне рассказать?

Их головы сблизились. Генерал сказал всего пару слов, от которых министр финансов подпрыгнул в кресле.

— Не может быть! Морской порт в центре Сибири? Откуда здесь море?… — опомнившись, он прикрыл рукою рот. — Извините, я не хотел. Вы сами виноваты. Вы меня так поразили, что оно само вырвалось. Я больше никому не скажу, честно…

— Теперь уж чего таиться — вы так орали, что весь самолет слышал. А насчет моря вы правы — его там нет, зато есть океан. Вы на карту России давно смотрели? Думаете, мы атомные подлодки из Новосибирска в Ледовитый океан на катапультах забрасываем? Как бы не так. А за то, что проговорились, не переживайте. Скоро об этом все узнают. Просто благодаря вам это произойдет намного быстрее и, самое главное, дешевле. Не нужно ни радио, ни телевидения.

— Да за кого вы меня принимаете, Борис Пантелеевич? — надул и без того полные щеки министр финансов. — Не намекаете ли вы, что я болтун?

— Ну, это вы сами сказали…

Их разговор прервала выпорхнувшая из президентского салона бортпроводница. Она подошла к генералу, после чего тот, приосанившись и оправив китель, скрылся за занавеской.

Михаил подосадовал на быстрое окончание нечаянно подслушанного разговора — хоть какое-то развлечение в этом однообразном и бесконечном перелете. Впереди было пятнадцать часов гудения моторов и глупого щебетания переводчиц на задних креслах.

Без какого-то предупреждения в ухо Михаила ударили раскаты грома. Открыв рот и запрокинув голову, их издавал растекшийся в соседнем кресле Сергей Зобов из Министерства водной промышленности. Он заснул сразу, как только его внушительная пятая точка опустилась на жалобно скрипнувшее сиденье. И теперь кадык Зобова ходил вверх-вниз, извлекая из его обширного тела оглушающий храп. Своей мощью он создавал ощутимую конкуренцию всем четырем турбинам лайнера.

Михаил давно замечал, что в водном министерстве большинство сотрудников похожи на выбравшихся из воды земноводных. Сергей Зобов был ярчайшим представителем своих коллег-водяных — такие же выпученные бесцветные глаза, безвольный подбородок, рыхлое тело и бледная кожа, сквозь которую просвечивали синие линии артерий. В «жидком» министерстве даже разговаривали так, будто воды в рот набрали — ничего не разберешь. Зато какой сейчас раздавался членораздельный храп, какая потрясающая дикция.

С первых минут полета стало ясно, что Сергей подготовился основательно. Едва втиснувшись в кресло, он надел на глаза повязку, воткнул в уши беруши и, примостив на шее подголовник, сообщил.

— До прилета не кантовать! — и был таков.

Теперь его похрюкивания, переливы и трагические паузы наполнили, чуть было не заскучавший, салон самолета. Они внесли некоторое разнообразие в скучный полет, но после третьей минуты стали невыносимы. Смешки и веселые выкрики в адрес храпуна постепенно сменились недовольными восклицаниями и предложениями его задушить.

Михаил ткнул соседа в бок. Тот удивленно причмокнул, но своих акустических потуг не прервал. Михаил повторил попытку, но безразмерное тело «водяного» поглотило удар, будто того и не было. Максимум, чего удалось добиться Михаилу — это легкое дрожание скрытого под рубашкой холодца.

— Заткнись! Воздушная тревога! — кричал Михаил в, казавшееся сейчас самым отвратительным в мире, ухо Зобова, но беруши надежно охраняли сон «водяного».

Взять и вынуть их Михаил брезговал — зобовские уши блестели от жира. Прошла минута, другая и к храпу соседа добавился не менее ужасный свист. Его издавали ноздри. Не придумав ничего лучше и превозмогая отвращение, Михаил зажал попутчику нос. Свист прекратился, но к своему ужасу Михаил почувствовал, как по его пальцам потекло что-то мокрое и липкое.

— Вот гадость! — он одернул руку и, обтерев ладонь о пиджак Зобова, задумался о вечном и ужасном. Именно такими по его мнению должны были стать предстоящие часы полета, если их помножить на раздававшийся храп и свист.

«Пересесть», — пришла запоздалая мысль, но оглядев салон, Михаил убедился, что свободных мест нет. Все — занято.

Спасаясь от ненавистных звуков, он надел наушники и для верности прижал их ладонями. Крепче, еще крепче! Все равно слышно. Как спасение Михаилу вспомнился совет личного психолога. Он сделал глубокий выдох и представил себя в центре темной комнаты. Вокруг него стеклами наружу выстроились зеркала. Они отгородили Михаила от всего внешнего, даже от звуков, которые отскакивали от них, как шарики пинг-понга.

Храп стал стихать и когда он почти сошел на нет… в голове сверкнула вспышка. Разбивая спасительные зеркала, появилась новая картинка — меховое манто и выложенное на нем розовыми лепестками сердце. Внутри — улыбающееся личико Веронетты и цифра «17». Это означало, что настало семнадцатое утро со дня их помолвки, и эта открытка первая в череде сегодняшних посланий, которые с завидной регулярностью приходили от невесты.

Ежедневно они настигали Михаила в самых неподходящих местах. Это происходило по дороге на работу, когда он только выезжал со двора, или во время доклада в международной комиссии, за обедом или на совещании. Послания заставали его в уборной, и им не было конца.

Сначала Михаил отзывался о них, как об «умилительных». Через пару дней они стали «трогательными». К концу первой недели на настойчивые расспросы Веронетты он ответил, что открытки «очень даже симпатичные».

— Ах, так! — ответила девушка, услышав такую характеристику своих «мотыльков» и, засев за компьютер, отправляла их до тех пор, пока Михаил скрипя зубами не согласился, что они «самые умилительные из трогательных».

Такое поведение невесты доставляло много неудобств. Коллеги смотрели на Михаила косо, секретарша Лена не скрывала презрительной улыбки, но Михаил ничего не мог поделать. Несмотря на причуды Веронетты, он любил свою «бабочку». Так, по крайней мере, он думал. Ему нравился ее смех, походка, ее умение радоваться всему окружающему. Да и как ей было не радоваться, если с детства Веронетту окружали только благополучие и достаток. Ее отец был крупным акционером озоновых заводов, а это в современном мире куда прибыльнее, чем быть владельцем нефтяной скважины или алмазного карьера.