Муравей. Рассказики про бедное советское детство

Константин Григорьевич Цивилев

Герой рассказиков – ребенок 70-х, начала 80-х годов. Вроде обычное советское детство, но где все равно находится место приключениям, может и не таким, как у Тома Сойера, но не менее увлекательным, а местами даже и смешным. Давно на наших литературных просторах не было заметно писателя уровня Н. Носова, когда простые ситуации описаны простыми словами. Персонажа книги тяготит унылая советская школа, а душа из детского тела рвется в жизнь взрослую.

Воспитательница

⠀

Любой человек (независимо от возраста), может оказаться в каком-то новом для него месте в первый раз. В конце 60-х район Речного вокзала, куда мы переехали из Сокольников, был еще достаточно пустынным, далеким и, что называется, спальным. Рядом с новым домом садик был построен, но еще не открыт. И меня определили в детсад далеко от дома, на Левобережной улице. От нашего дома пешком не дойти, ездили на автобусе. Садик и поныне там. До этого я был совсем уж маленький, но в 3 года меня решили туда отдать. Мне не понравилось. Но поделать я ничего не мог. К моему мнению никто не прислушивался, и я оказался в группе малышей. Воспитательница (совсем не помню, как ее зовут). Помню только, что была она крупная, с блондинистыми волосами и прической того времени «Бабетта идет на войну».

Нас ознакомили с правилами, и потекли наши безрадостные дни, какие только могут быть у маленьких детей, которых против их воли ежеутренне туда приводили.

Униформа того времени была такая: независимо от того, мальчик ты или девочка, все носили колготки, простые хлопковые. Дальше у мальчиков шли шорты, у девочек юбки или платья. И вот сидим мы на стульях, воспитательница нам вслух книжку какую-то читает. И я машинально засовываю руку свою сбоку в свои же шорты и уютно там ее держу. Ничего такого в этом не было, может, чем-то напоминало, как пародийно засовывали люди за жилетку пару пальцев, изображая вождя. Я же просовывал руку сбоку внутрь шортиков и клал ладошку на свои причиндалы. Это как бы не бросалось в глаза, и в то же время я, как мушкетер, держал руку на эфесе своей шпаги. Воспитательница оторвала взгляд от чтения:

— Ты хочешь в туалет?

— Нет, — ответил я, — не хочу.

— Тогда почему ты держишь там руку?

— Не знаю. Просто так.

— У тебя там чешется?

— Нет. Ничего не чешется. Все нормально.

— Вынь руку.

Я вынул.

Через несколько дней похожее повторилось.

— Я вижу, ты не понимаешь, что я тебе говорю. Там нельзя держать руку. Вынь.

Я опять вынул.

Потом воспитательница стала за мной наблюдать более пристально. Во время дневного сна она требовала, чтобы я держал руки поверх одеяла. Во время игр в группе она также следила за моими руками. Я иногда забывался и засовывал руки не туда.

В один прекрасный день терпение воспитательницы лопнуло. Она подошла ко мне и со всей возможной суровостью изрекла:

— Вот если я еще раз увижу, что ты сунул туда руку, я отведу тебя в кабинет, возьму ножницы и отрежу тебе то, что ты так настойчиво теребишь.

— Я не тереблю. Просто забываю… и рука случайно…

— Ты меня понял?

— Понял.

— Вот еще один раз! И все! Я тебе его отрежу! Больше говорить не буду!

Я, конечно, испугался. Стал следить за руками. Какое-то время это удавалось. Но, как бывает у детей, когда-то я прокололся. Забыл, задумался, заигрался… Короче, рука оказалась в шортах. Зоркая воспитательница заметила мой промах, подошла и объявила:

— Все! Я тебя предупреждала! Пошли!

— Нет, — забормотал я, — не надо! Я больше не буду… Я все вспомнил…

— Поздно, — сказала воспитательница, — идем! Раньше надо было вспоминать.

Я пребывал в каком-то оцепенении.

Она вывела меня из группы, и мы пошли по какому-то длинному коридору. Я что-то скулил типа «я больше не буду, не надо…»

— Конечно, больше не будешь, — зло говорила она, — сейчас я тебе его отрежу… и все! Больше не будешь.

Мы зашли в какой-то кабинет с задернутыми шторами. На письменном столе стоял стакан с канцелярскими принадлежностями. Среди ручек-карандашей зловеще возвышались ножницы с черными кольцами для пальцев. Воспитательница вытащила их, пару раз пощелкала и говорит:

— Вставай сюда… Снимай штаны. Сейчас я тебе его отрежу!

Почему-то я не мог плакать. У меня все как пересохло. Я мог только отчаянно бормотать в стиле «тетенька, не надо».

— Давай-давай! Снимай, я тебе говорю!

— Нет! Я больше не буду! Не надо!

Она задумчиво посмотрела на меня и сказала:

— Ладно. Пошли.

Отвела обратно в группу.

Тогда я никому про этот воспитательный жест не рассказал. А вскоре открылся садик рядом с домом и меня перевели туда. Чему я был рад. Что хотя бы не нужно на автобусе ездить. В новом садике за моими руками уже никто так не следил, и где я их там держал, не помню. Наверное, подобный ужас могли в своей жизни испытать спасенные из концлагеря дети. Во всяком случае, ничего страшнее в своем детстве я не помню. Хотя казалось бы… Пощелкали ножницами перед носом… Фигня вопрос…