Призрачная пуля

Константин Александрович Костин, 2023

Альтернативный СССР 1950-х годов, нуар.Частный детектив Котов оказывается впутан в очередную загадочную историю. Руководители колхоза "Красный луч" умудряются умирать с завидным постоянством. И умирают, выбрав весьма оригинальный способ.Теперь Котову предстоит найти ответы на самые таинственные вопросы мироздания. Почему железо – железное, масло – масляное, но вода – мокрая? И кто стоит за этими убийствами?Обложка создана нейросетью Neural Love.

Глава 5

Вопреки всем невзгодам, вчерашний день я не закончил трезвым. Не начинал трезвым и день сегодняшний. Не то, чтобы у меня сильно пересохло в горле, просто было чертовски приятно употребить с самого утра, сделав натруженную за ночь голову легкой и свежей.

В фужере плескался, оттеняя темную фанеру столешницы своей бледностью, Havana Club. Между пальцами дымила кубинская сигарета. Вентилятор с насадным рокотом перемалывал фарш растопленного воздуха, разбрызгивая прохладу по кабинету. Виски нещадно ломило, но то была приятная боль — боль человека, хорошенько угостившего собственную печень минувшей ночью. Удивительно, насколько меняется мировоззрение в зависимости оттого, с какой стороны бокала смотреть на этот прогнивший мир!

Так вышло, что в моей жизни была единственная женщина, заслужившая полное и всецелое мое доверие. Женщина, ни разу не обманувшая меня. И имя ей — Интуиция! После встречи с Иришкой интуиция подсказала мне, что честно заработанной сотне найдется более выгодное вложение, чем выплата долгов. И интуиция меня не подвела!

— Ага, — протянула Даша, вернувшаяся с обеда. — Так я и знала! Уже накидался!

— Имею право, — лениво ответил я, вываливая на стол горсть смятых купюр. — У меня были удачные инвестиции.

— В баре?

— В преферансе.

Про то, что я и в баре немножко проинвестировал в себя, я счел разумным промолчать, чтобы помощница не спустила с цепей диких псов нравоучений. Хотя и эти вложения я считал весьма успешными, о чем красноречиво напоминала головная боль и сухость во рту.

— Котов, ты фужеры хоть иногда моешь? — сморщила носик девушка.

— Зачем? — пожал я плечами. — Я их дезинфицирую.

— К тебе сегодня снова приходил этот вчерашний… с Иришкой, — добавила секретарша, с особой язвительностью выделив последнюю фразу. — Обещали вернуться после обеда.

— Он ничего не забыл? — поинтересовался я, окидывая взглядом кабинет.

— Нет, сегодня ничего не забыл.

— А жаль, — разочарованно вздохнул я. — Лишний полтинник мне не помешал бы…

Подышав на кировский"Маяк", я протер циферблат. Отлично! У меня еще есть время пообедать! Я плеснул рома в фужер и опрокинул содержимое в себя, ощущая, как по венам разливается коктейль из калорий и промилле, раскрашивая серость бетонного мира всеми цветами радуги, как малыш, впервые дорвавшийся до гуашей, изображает какофонию красок на листе ватмана.

— Это бардак! Беспредел!

Похоже, я слегка переборщил с обедом, да будет мне прощен сей каламбур, и немного задремал. Мне снились бескрайние снега заполярья, свирепые метели и лютые вьюги, блаженно холодящие раскаленный организм, и прелестные комсомолки в открытых красных купальниках, с синеющей на морозе кожей, переполненные радости оттого, что мое разыгравшееся воображение не закинуло их в еще более знойный ад, чем Чикагинск — на Черноморское побережье.

Я едва успел привести себя в божеский вид — застегнул помятую рубашку и подтянул узел галстука, как в кабинет ворвалась Иришка с агрономом.

— Вот, Котов, полюбуйся! — женщина швырнула на стол лист бумаги.

Протерев глаза, слезящиеся от ненавистного солнечного света, я поднял записку, где значились слова, вставшие ровными рядами, будто ликерные конфеты в коробке:"Если хочешь жить — не суйся в Красный Луч!"Отпечатано на печатной машинке, лента изношена, буква"й"западает. Лет пять не видел текста, отбитого на машинке — с тех пор, как во всех конторах этот анахронизм не заменили на гордость и символ процветания советской науки и техники — ЭВМ.

— Котов, мне это совсем не нравится, — заявила Казакова. — Ты обязан что-то с этим сделать!

— По крайней мере ты можешь быть уверена, что тебе угрожают не призраки, — зевнул я.

— А?

— Ну, были б призраки — они б писали кровью, я не печатали на машинке, — пояснил я.

— Вот вам, милейший, шуточки шутить, — пробубнил Комаров. — А мне кажется, что за нами следят!

— Да! — подтвердила одноклассница. — За нами с утра следует такси салатового цвета, номер ЛЯ, девятнадцать-пятьдесят четыре!

— Салатового, говоришь? — протянул я. — А цвета какого салата оно было? Оливье? Винегрет? А, может быть, селедка под шубой?

— Вот вам, милейший, только бы шуточки шутить… — возмутился агроном.

— Котов, салатовый — это светло-зеленый, — шепотом подсказала Даша.

— Благодарю, куколка, — кивнул я. — Но, если салатовый и светло-зеленый — одно и тоже, то мне кажется, что вам не кажется. Ладно, с этим я разберусь.

Засунув за пояс Вальтер, я снял с вешалки пиджак и шляпу. С этим подонком на светло-зеленом такси у меня отдельные счеты! Душу был готов вынуть, да, к сожалению, вряд ли там есть душа! А, если и есть — настолько грязная, что после руки отмывать устану. Впрочем, я их никогда особенно и не мыл — хватало вытереть о штаны.

А еще мне непонятно, зачем называть светло-зеленое салатовым? Светло-зеленое — оно, хоть тресни, останется светло-зеленым. А салатов даже я знал великое множество! Почитывал, порой, меню в"Магнолии", отчего считал себя большим гурманом. Это все равно, что если б я назвал цвет коньячным. Там, в зависимости от выдержки и производителя, столько оттенков — пойди, попробуй, разбери.

— Нам-то что делать? — обеспокоенно спросил хромой.

— Раз так боитесь — сидите в номере, — пожал я плечами. — Да, и хочу отметить, что я уже начал отрабатывать свой гонорар!

— Отмечу в табеле, — прошипел в ответ Виталий Иванович.

— А на расходы? — потребовал я.

— Сколько? — буркнул Комаров.

— Полтинник? — выпалил я, чтобы проверить свою удачу.

— Побойтесь Бога, милейший! — возмутился колхозник. — У меня всего трешка осталась!

— Черт с тобой, — сжалился я. — Давай трешку.

Безусловно, быстрее всего добраться до таксопарка было бы на такси. Предполагается, что любое такси, покинувшее таксопарк, рано или поздно туда вернется, как пчела в улей. Но меня душила жаба отдать за поездку последнюю трешку, тем более в тот редкий момент жизни, когда эта трешка была! Так что я выбрал трамвай, пустой в разгар рабочего дня, как и мой счет в Сберкассе.

От угрюмого серого здания с пыльными окнами под парапетом, отражающему своей унылостью все типовую застройку, издали несло самыми пролетарскими ароматами — металлом, бензином и машинным маслом. Лавируя между обглоданных ржавчиной стальных скелетов отслуживших свое таксомоторов, переступая через едкие черные лужи, словно автомобили, подобно всему живому, еще и успевали гадить в перерывах между поездками, я зашел в каморку диспетчерской.

Здесь за столом, заваленном бумагами, сидела женщина объемных габаритов, как если б инженер попытался нарисовать человека одним циркулем, позабыв линейку. Дамочка в голубом платье с рюшечками, украшенном незабудками, обмахивалась папкой, спасаясь от всепроникающего пекла.

Женщина — это хорошо. С женщинами я обращаться умею.

— Привет, красавица, — подмигнул я.

— Почему посторонние в диспетчерской? — зычно гаркнула она, приподнявшись на стуле.

— Тихо, красавица, тихо, — примирительно произнес я, доставая удостоверение. — Частный детектив Котов.

— Точно? — недоверчиво прищурилась дама. — А то пахнет, как от алкаша!

— Спасибо, я старался, — скромно улыбнулся я.

— А! — щелкнула пальцами диспетчер. — Я поняла! Это такая маскировка, как в кино! Убедительно получилось! Увидела б на улице — подумала б, что какая-то синь подзаборная, ни за что детектива не заподозрила б! Очень натурально!

— Еще раз спасибо, — скрипнул я зубами. — Красавица, подскажи, кто ездит на машине ЛЯ, девятнадцать-пятьдесят четыре?

— Так это я тебе мигом! Новенький это — Борька!

— Борька — а дальше?

Тетка на секунду задумалась, затем откопала из Эвереста бумаг гроссбух такой толщины, словно кто-то старался задокументировать каждое разочарование в моей жизни, и зашелестела страницами.

— Вот! Калугин Борис Фомич. Работает у нас без году неделя. А что, натворил чего?

Я нервно дернулся, намереваясь высказать все то, что думаю об этом Калугине, этом низменном, поганом человечишке и никудышном водителе, но счел недостойным переваливать весь груз обид на хрупкие женские плечи.

— Как знать… — многозначительно протянул я. — Как знать… адрес его есть? И фотокарточка, желательно?

— Карточки нету, — вздохнула диспетчер. — Говорю ж — работает у нас без году неделя, не успел еще принести. Мужик, как мужик. Морда круглая, нос картошкой. Усики у него такие реденькие, мерзенькие. А так — нормальный мужик, не запойный. Две декады у нас работает, ни разу в загул не уходил. Побольше б таких мужиков! Только вот усики у него мерзенькие.

— Про усики понял — не дурак. Дурак бы не понял. А адрес, красавица? Адрес у него какой?

— Морская семнадцать, квартира пять, — ответила дама, проведя пальцем по строчке гроссбуха.

— Благодарю покорно, — коротко кивнул я.

— Кстати, моя смена заканчивается в четыре… — кокетливо произнесла диспетчер.

— Сожалею, красотка, — разочаровал я ее, показав обручальное кольцо. — Впрочем, когда разведусь — то, первым делом, пулей — к вам!

Безусловно, я любил женщин. А женщины всегда отвечали мне взаимностью. Но женщины, объема которых хватит на двух женщин, всегда пугали меня. Рядом с ними я ощущал необычайную хрупкость своих костей, которые старался беречь. Мне с ними еще жизнь доживать!

Покинув таксопарк, я развернул бумажку с записанным адресом. Там же значился номер телефона, криво нарисованное сердечко и подпись"Танюсик". Какая настойчивая барышня! Хотя… после бутылки-другой можно будет и набрать.

Но вот тянет же меня на эту Морскую! Нет бы поселиться где-нибудь в приличном районе, еще лучше — поближе к конторе, чтобы далеко не кататься. Нет же — все на Морской! Ну почему все мелкие жулики всегда живут в трущобах, на Морской? Неужто, более респектабельные районы сплошь заняты жуликами покрупнее?

Правда, сегодня желание мстить мстю было так велико, что расстояние меня не останавливало. Пересохшая глотка чуть отсрочивала момент торжества справедливости, но не более, чем на четверть часа.